Текст книги "Основы теории объектных отношений"

Иногда поведение родителя и стоящие за ним бессознательные фантазии оказываются настолько навязчивыми, что обычный в случае ребенка защитный механизм интроекции не срабатывает. Иными словами, объектные отношения не оставляют отпечатков в памяти, а Эго не может защитить самость с помощью расщепления и вытеснения. Возникают лишь глубоко негативные эмоциональные переживания. Если их удается подавить, то чувство отделяется от вызвавшей боль причины. Причина забывается, однако чувство остается. Если же произошло что-то слишком ужасное, то и чувство, и его источник должны быть стерты посредством диссоциации от нового объекта. Поэтому он не становится компонентом динамической системы частей Эго и объектов, а продолжает существовать в состоянии глубокого подавления как чуждая часть самости («не-Я»). Боллас назвал эту часть интеръектом.

Проще говоря, интеръект – это часть личности родителя, которая проникла внутрь личностной структуры ребенка, преодолела защитные механизмы и захватила часть пространства в его самости. В личности ребенка появляется посторонний объект. Это происходит, когда в поддерживающем окружении, создаваемом «контекстуальной матерью», возникает брешь, «объектная мать» осуществляет прямое вторжение в психику ребенка, а переходное пространство распадается. Такая ситуация создается, как правило, в условиях взаимодействия ребенка с родителями, страдающими психотическими нарушениями, склонными к насилию, в том числе сексуальному, или подвергающие ребенка воздействию слишком сильных стимулов, выставляя напоказ свои сексуальные отношения. Однако родительские проекции могут стать интеръектами и по менее очевидным причинам.

Мать – яркая, привлекательная женщина – погрузилась в депрессию, когда ее дети пошли в начальную школу. Она отдалилась от семьи и проводила часы за чтением, игнорируя своих дочерей. Девочки начали страдать от утраты хорошей матери еще до того, как действительно потеряли ее, уже будучи в юношеском возрасте.

Младшая дочь сама стала матерью. В отличие от своей матери, она была весьма активна и в мужья себе выбрала честолюбивого и энергичного мужчину. Она прекрасно заботилась о нем, о детях и об их доме. В родительской семье ее мужа всем управляла его мать. В его собственной семье эту роль взяла на себя жена. Он проводил много времени на работе, а дома предпочитал отдохнуть за чтением. Однако его жена не только сама все время находила себе работу по дому, но и ему придумывала задания, не оставляя ему времени для книг. Это становилось для него источником напряжения, однако он восхищался ее энергией и уважительно относился к ее указаниям, так что в целом им удавалось с этим справляться. Их брак был удачным.

В роли матери она была вездесуща. Придерживаясь высоких стандартов успешности, она следила за тем, чтобы ее дети как можно больше учились, а в свободное время занимались теннисом. Она чувствовала себя состоявшейся матерью, только когда дети были заняты и достигали успехов. В терапии она пыталась проработать свою потребность в непрерывной деятельности, необходимой ей для того, чтобы не умереть преждевременно, как ее мать, и чувство утраты связи с ней в юности. Когда ее успешные дети уехали из дома, без ее постоянного участия в их жизни их охватило чувство потерянности, и все трое стали наркоманами.

Она хотела полностью контролировать каждого из них, но это оказалось выше ее сил. Было бы лучше, если бы они отдалились от нее и сами начали определять ход своей жизни. Женщина чувствовала себя совершенно опустошенной. Дети интроецировали ту часть ее личности, от которой она отреклась, – родительскую проекцию отказа от деятельности и от контактов. Это вызвало у них невыносимые чувства, которые они попытались заглушить путем употребления наркотиков, что привело, однако, лишь к еще большей инертности и уходу в себя. Чтобы избавиться от своей зависимости, им было необходимо вернуть в отношения с матерью ту проекцию, от которой она пыталась избавиться, способность к бездействию и бегству. Только так они смогли бы нормально сепарироваться от нее и обрести собственные источники энергии.

Представим себе, что женщина, придававшая огромное значение учебе, узнает, что провалила экзамен, впадает в отчаяние и начинает жаловаться, что с ней поступили несправедливо. Ее муж исполнен сочувствия к ней, но вместо того, чтобы успокоить ее, он обвиняет во всем преподавателей, администрацию и экзаменаторов и ругает их всех так долго и яростно, что у нее пропадает весь ее гнев. Муж произвел сверхидентификацию с ее гневом, изъял его из ее психики вместе с энергией, которую она вкладывала в эту ситуацию. Это один из случаев экстрактивной интроекции. Если родитель часто ведет себя подобным образом, это оказывает ослабляющий эффект на личность ребенка.

С идеями и понятиями, разработанными Винникоттом на основе опыта работы педиатром и анализа отношений в диаде «мать – дитя», можно ознакомиться в следующих его текстах:

Обзор основных понятий

Первичная материнская озабоченность (1956).

Поддерживающее окружение, поддерживающие отношения, холдинг и хэндлинг и центральные аспекты отношений матери и младенца (1960).

Объектная мать и мать-окружение (1945б 1963а, 1963b).

Психосоматическое партнерство (1971).

Потенциальное пространство и переходные объекты (1951).

Подлинная и ложная самость (Winnicott, 1965; Bollas, 1989b).

Более подробный анализ идей Винникотта см. в: Phillips, 1988;

Grolnick, 1990. О интроекции и экстрактивной интроекции см.: Bollas,

2000.

7. Понятие позиции

Мелани Кляйн описала две базовых позиции – параноидно-шизоидную и депрессивную. Ее концепция представляет собой альтернативу идее Фрейда о психосексуальных стадиях развития. Представления Кляйн сформировались в процессе исследования воссоздаваемых в переносе отношений между матерью и младенцем. Ее идеи нашли себе подтверждение как в клинической практике, так и в ходе непосредственных наблюдений за диадами «мать – младенец».

Параноидно-шизоидная позиция присуща ребенку в первые месяцы жизни, когда он сталкивается с максимальным количеством тревог при минимальном уровне развития когнитивных функций. Постепенно, приобретая опыт и развиваясь умственно, ребенок осваивает все больше функций и переходит на депрессивную позицию.

С параноидно-шизоидной позиции ребенок участвует в отношениях, в которых преобладают механизмы расщепления и вытеснения с проекцией агрессии. Поэтому формирующиеся в результаты объектные отношения представляют собой отношения с частичным объектом, функционирующие по принципу «все или ничего». Ребенок воспринимает мать как хорошую или плохую, а точнее, как хорошую или плохую грудь, поскольку именно грудь имеет первостепенное значение на этой стадии. В своих фантазиях он считает, что испортил ее своими агрессивными оральными, уретральными или анальными побуждениями. Часть ее младенец любит, часть – ненавидит, но поскольку он не способен воспринимать мать как целостного человека, он не может одновременно и любить, и ненавидеть ее. На этой стадии преобладают такие защитные механизмы, как расщепление и проективная идентификация, доходящие до патологических уровней выражения, поскольку только так младенец может защититься от тревоги.

Когда ребенок в возрасте трех-четырех месяцев переходит к депрессивной позиции, начинается основной процесс развития. Личность младенца созревает, он больше не ограничен механизмами расщепления, проекции и связанного с ними принципом «все или ничего» и начинает заботиться об объекте. Его когнитивные функции уже позволяют ему сформировать более полный образ матери как человека, обладающего и хорошими, и плохими качествами, иногда любящего, иногда отвергающего. Теперь в его сознании могут сосуществовать и хорошая (присутствующая) мать, и плохая (отсутствующая), а значит, расщепление уже не является единственным способом преодоления боли. Младенец обретает способность справляться с болью, полагаясь на интернализованный хороший объект. Благодаря этому он может выносить амбивалентность, переживать чувство вины за свое обращение с объектом и исправлять причиненный им вред. Зависть, преобладавшая на этапе параноидно-шизоидной позиции, сменяется чувствами вины, озабоченности и благодарности объекту, а также желанием «починить» отношения с ним. Проработка депрессивной и навязчивой тревоги продолжается на протяжении первых нескольких лет жизни ребенка.

Единожды возникнув, эти позиции сохраняются на всю жизнь. Нельзя сказать, что мы полностью перерастаем параноидно-шизоидную позицию. Правильнее было бы считать, что более зрелая личность чаще функционирует на депрессивном полюсе. Потенциально можно действовать с обеих позиций – как в норме, так и при патологии. Став взрослыми, мы продолжаем перемещаться между ними. Обе позиции обусловливают определенные особенности взаимодействия с миром, и у каждой есть сильные и слабые стороны. Параноидно-шизоидная позиция является основой психотических нарушений, но она же способствует пытливому и порой уместно недоверчивому взгляду на мир. Депрессивная позиция позволяет нам заботиться о других, сопереживать, исправлять вред, причиненный нами значимым людям, принимать реальность и смиряться с утратами. Когда мы говорим о депрессивной позиции, мы вовсе не имеем в виду, что ей непременно сопутствует депрессивное настроение. Этим термином описывается способность переносить вызванную чувством вины и переживанием потери депрессию и заботиться об объекте.

Кляйн также вводит понятие «маниакальной защиты». Индивид, уже преодолевший параноидно-шизоидную позицию, но пока не научившийся справляться с чувством вины, может «перескочить» через депрессивную позицию, чтобы избежать сопутствующего ей болезненного осознания факта причинения вреда объекту. Вместо того чтобы испытывать беспокойство за поврежденный объект, такой индивид полностью подчиняет его себе, отрицает его отдельность, его страдания и вызываемую им амбивалентность. Беспокойство за объект может быть имитировано маниакальной попыткой исправить вред, выражающейся в его сокрытии и направленной на то, чтобы избежать ответственности за результаты своих действий в отношении других.

Кляйн описала только эти две позиции. Впоследствии Томас Огден изучил работы Эстер Бик, Дональда Мельт-цера, Фрэнсис Тастин и еще нескольких исследователей,

Обзор основных понятий

обобщил их выводы и дополнил своими, описав еще одну, более раннюю позицию, которую он назвал аутистически примыкающей.

Эта позиция происходит из потребности младенца соприкасаться с объектом, границы которого позволяют определить рамки его собственной самости. Младенцы используют близость к хорошо распознаваемым физическим границам ухаживающего за ними взрослого, чтобы почувствовать как свое физическое тело, так и внутренние психологические контуры. Как и две другие позиции, аутистически примыкающая позиция остается с нами на всю жизнь.

В детстве и во взрослом возрасте мы перемещаемся между этими позициями в рамках континуума, на одном полюсе которого первостепенное значение имеет наша самость, а на другом – наше беспокойство за объекты. В периоды, когда наша тревога усиливается, мы заняты в первую очередь развитием и целостностью нашей самости (аутистически примыкающая позиция); когда мы становимся взрослее и мудрее, нас больше заботит наш амбивалентно любимый объект (депрессивная позиция). Иногда нам приходится бороться с расщепленными и вытесненными плохими частичными объектами (параноидно-шизоидная позиция) (см. рисунок 7.1).

Рис. 7.1. Континуум эндопсихических позиций

Кляйн занималась исследованием бессознательных фантазий младенцев и их общения с матерью. Она пришла к выводу, что из-за деструктивной тревоги младенец относится к матери как к частичному объекту и только в дальнейшем обретает способность воспринимать ее как целостный объект и испытывать за нее беспокойство. Эти два состояния психики остаются свойственны индивиду на протяжении всей его жизни и представляют собой два потенциально возможных способа строить отношения. Об этом можно прочитать в следующих работах:

Параноидно-шизоидная позиция, депрессивная позиция, расщепление и проекция (Klein, 1946).

Маниакальная защита, беспокойство и исправление вреда (Klein, 1935).

Огден обобщил более ранние работы Бик (1968, 1986), Тас-тин (1981, 1984, 1986) и Мельтцера (1975) и на их основе разработал идею аутистически примыкающей позиции (см.: Ogden, 1989).

8. Теория привязанности

Джон Боулби, занимавшийся исследованиями в области психоанализа и этологии, изучил наши биологические «задатки» и потребность в заботе, свойственную как человеческим младенцам, так и детенышам других млекопитающих. В результате он создал теорию привязанности, которая легла в основу многих современных исследований детского развития и отношений между матерью и младенцем. Боулби использовал этологический подход и убедительно показал, что отношения с матерью необходимы младенцу для выживания. Он также рассматривал поведение ребенка с точки зрения страха близости с матерью и сепарационной тревоги.

Боулби подчеркивает, что младенец нуждается в надежной фигуре, от которой он мог бы зависеть в ситуации угрозы. Эмпатичные, последовательные реакции воспитателя на страх и протест действуют на младенца успокаивающе. Переживание этого безопасного базиса интериоризируется и превращается в способность формировать безопасную привязанность и умение успокаиваться самостоятельно. Благодаря этому ребенок может играть, исследовать мир и самого себя. В случае противоречивого поведения ухаживающего за младенцем взрослого привязанность к такой фигуре будет небезопасной, что в дальнейшем помешает развитию его творческого потенциала, коммуникативных способностей и любознательности. У детей формируется внутренняя рабочая модель привязанности, воспринимаемой как безопасная или небезопасная, и это влияет на то, как они, став взрослыми, строят отношения с партнерами, собственными детьми, а также в рамках психотерапии.

Боулби обнаружил, что проблемы привязанности и потери имеют ключевое значение, а особенности их разрешения предопределяют развитие личности и возникновение психопатологии. В своих работах он показывает, что первостепенную роль в возникновении большинства психопатологических состояний играет проблема сепарации от родителя или его утраты.

Мэри Эйнсворт и Мэри Мэйн продолжили плодотворную работу Боулби по исследованию привязанности. Эйнсворт показала, что младенцы, пытающиеся восстановить душевный комфорт после перенесенного ими стресса, вызванного разлукой, демонстрируют особые паттерны поведения с определенными членами семьи (см. таблицу 8.1). Некоторые младенцы легко восстанавливают связь и дают понять, что чувствуют себя в безопасности. Другие испытывают неуверенность, но выражают это по-разному: одни избегают объекта привязанности и отвергают предлагаемую им поддержку; вторые вцепляются в объект, при этом не принимая заботу; третьих сепарация и последующее воссоединение совершенно дезориентирует. На тип привязанности младенца сильнейшее воздействие оказывает тип привязанности ухаживающего за ним взрослого, и особенности взаимодействия между ними специфичны для каждой конкретной диады. Однако привязанность имеет место не только в рамках диады. Различные типы привязанности к разным членам семьи влияют на формирование внутренних объектов ребенка, что, в свою очередь, уже во взрослом возрасте определяет его выбор партнера.

Изучая стили привязанности у взрослых, Мэйн и Рут Голдвин обнаружили, что они также могут быть безопасными, автономными, допускающими свободное выражение чувств либо небезопасными. Небезопасная привязанность у взрослых может принимать различные формы: индивид может чрезмерно зависеть от близких отношений, или, наоборот, отвергать потребность в близости и быть болезненно самоуверенным, или испытывать постоянный страх отвержения. Взрослые с безопасной или зависимой привязанностью воспринимают своих партнеров позитивно, в то время как индивиды, отвергающие близость или испытывающие страх быть брошенным, склонны иметь негативное представление о партнере. Представления о стилях привязанности позволяют нам рассматривать поведение членов семьи, проходящих терапию, как попытку создать безопасную основу или избежать воссоздания основы небезопасной.

Мэйн обратила внимание на то, что стратегия привязанности младенца обычно коррелирует со стратегией ухаживающего за ним взрослого. Питер Фонаги показал, что тип привязанности определяется в первую очередь способностью родителя к ментализации (размышлению, обдумыванию и пониманию) переживаний ребенка. Взрослые с привязанностью безопасного типа, гармоничным ощущением собственной истории, автономные от своих родителей и умеющие понимать, что чувствуют их дети, как правило, формируют у них безопасную привязанность. У избегающих/отвергающих взрослых, подавляющих свои эмоции, отрицающих негативные чувства и идеализирующих прошлое, вырастают дети с небезопасной или избегающей привязанностью. Родители с сопротивляющимся или зависимым типом привязанности, имевшие проблемы в детстве и до сих пор не разобрались в отношениях с собственными родителями, могут провоцировать у детей зависимое поведение или сопротивление душевному комфорту. Взрослые, относящиеся к типу с дезорганизованной или неразрешенной привязанностью, не умеют контролировать свои чувства или поведение (как правило, в результате непредсказуемого, травматичного обращения с ними в детстве), воспитывают детей, неспособных структурировать свои эмоциональные переживания и демонстрирующих странные, беспорядочные реакции на этого родителя.

Британскую теорию объектных отношений и теорию привязанности объединяет положение о том, что основным мотивирующим человека фактором является его потребность в отношениях, а не инстинкты. Обе теории постулируют, что поведение индивида можно понять только в рамках социального контекста и что внутреннее чувство безопасности закладывается в самый ранний период жизни младенца на основе опыта взаимодействия с ухаживающим за ним взрослым. Можно сказать, что обе теории устанавливают связь между внутренним и внешним мирами. В рамках теории привязанности внутренняя реальность рассматривается как совокупность внутренних рабочих моделей; в рамках теории объектных отношений личность представляется как система отношений с внутренними объектами, находящимися в динамическом взаимодействии. Теория привязанности опирается на систематические наблюдения и основное внимание уделяет исследованиям поведения в условиях сепарации и воссоединения; в теории объектных отношений изучаются тончайшие комплексные сдвиги в поведении, происходящие в ходе терапевтических отношений и интерпретируемые интуитивно. Таким образом, обе теории делают акцент на наблюдаемом поведении. Обе они оперируют понятиями защиты, тревоги и мотивации. Для понимания природы связей между внутренней и внешней реальностью теория объектных отношений предлагает также понятия бессознательной фантазии и бессознательной коммуникации посредством проективной и интроективной идентификации. В теории привязанности выдвигается тезис о том, что способность матери к ментализации влияет на стиль привязанности ребенка.

Многие психоаналитики не приняли теорию привязанности, посчитав ее антианалитичной из-за того, что она уводит внимание от бессознательных фантазий и инстинктивных влечений, играющих важнейшую роль в ходе развития, и придает первостепенное значение внешней стороне воспитания ребенка. Однако сторонники теории объектных отношений признали важность открытий Боулби, поскольку они соответствовали возникшим на базе клинической практики идеям о том, как младенец интернализует свой опыт, на основе которого формируется структура его личности.