Текст книги "Красивый мальчик. Правдивая история отца, который боролся за сына"

После короткого молчания он сказал:

– Если тебе будет легче, я ненавижу все это. Я не оправдываюсь, но…

И еще через минуту:

– Это трудно.

– Что трудно?

– Трудно. Не знаю. Все пьют. Все курят.

Я вспомнил его любимого Сэлинджера, слова Фрэнни: «Надоело, что у меня не хватает мужества стать просто никем».

В понедельник я позвонил учителю Ника и обо всем рассказал. Он пригласил меня и Карен встретиться после уроков. Оказавшись в пустой классной комнате, мы уселись за партами.

Учитель дал мне одну из папок с работами Ника – по математике, географии, литературе. Ник нарисовал на одной странице граффити шариковой ручкой: грудастая большеглазая девица, мужчины с ввалившимися глазами и угловатые инициалы. По стилю и содержанию эти рисунки резко контрастировали с выполненным мелом муралом, изображающим сцену из истории Средних веков, который занимал всю классную доску. На другой стене класса были прикреплены выразительные автопортреты учащихся. Я легко узнаю портрет Ника: рисунок сделан резкими штрихами и больше напоминал карикатуру, на нем – мальчик с безумной улыбкой и большими, широко распахнутыми глазами.

Учитель, с его редеющими разлетающимися рыжими волосами и крючковатым носом, напоминал Икабода Крейна. Согнувшись на маленьком стуле, он листал папку Ника. «Он прекрасно справляется с учебой. Уверен, вы это знаете. Он лидер в классе. Он втягивает в работу других детей – тех, кто бы не стал проявлять активность, – ему удается увлечь их и пробудить желание внести свою лепту в общую дискуссию».

– А что насчет марихуаны? – спросила Карен.

Учитель, слишком громоздкий для ученического стула, на котором он с трудом уместился, оперся на локти, и было видно, что ему неудобно.

– Я заметил, что Ника притягивают ребята, которых все считают крутыми, – сказал он. – Они из тех, кто втихаря курит сигареты и – я могу только предполагать, – возможно, балуется травкой. С них станется. Но мне кажется, не стоит слишком беспокоиться. Это нормально. Большинство детей когда-то пробуют все это.

– Но, – говорю я, – Нику только двенадцать.

– Да, – вздохнул учитель. – Именно в этом возрасте они и начинают приобщаться. Мы мало что можем сделать. Эта сила, которая влечет их к наркотикам, нам неподвластна. Рано или поздно дети сталкиваются с ней. К сожалению, это происходит скорее рано, чем поздно.

Когда мы спросили совета, он ответил:

– Поговорите с ним. Я тоже с ним побеседую. Если вы не возражаете, мы обсудим это в классе. Не называя имен.

Может быть из чувства вины или покорности судьбе, он повторил:

– Мы мало что можем с этим сделать. Если будем действовать сообща – школа, семья, – тогда, возможно, что-то у нас получится.

– Не могли бы вы оградить его от общения с…? – я назвал имена мальчиков. – Похоже, они оказывают на него не самое хорошее влияние.

Листья на дереве за окном поблескивали под солнцем. Учитель обдумывал ответ на мой вопрос.

– Конечно, я постараюсь помочь в выборе более здорового круга друзей, – сказал он, – но я не уверен, что вы много добьетесь запретами. По своему прошлому опыту могу сказать, что, когда вы что-то запрещаете детям, обычно они все равно делают то, что им хочется, но делают это тайком. Лучше не заставлять, а направлять. Можете попробовать.

Он порекомендовал нам книгу о подростках и обещал держать нас в курсе.

На улице было прохладно и ветрено. На школьном дворе не осталось никого, кроме Ника. Он ждал нас, сидя на маленьких качелях на игровой площадке для дошкольников, подогнув под себя длинные ноги.

Оставшись одни в спальне, мы с Карен обсуждали сложившуюся ситуацию, пытаясь разобраться, что, собственно, нас так поразило и встревожило. Я знал, что употребление марихуаны может войти в привычку и Ника могут на время отстранить от посещения школы. Меня тревожило, что его может потянуть на другие наркотики. Я предупредил Ника об опасности марихуаны. «Это может привести и часто действительно приводит к употреблению тяжелых наркотиков». Он, вероятно, не поверил мне, так же как и я в юности не верил взрослым. Но, несмотря на миф, сотворенный нашим поколением, оказавшимся первым, которое начало массово употреблять опасные вещества, марихуана действительно открывает дорогу к другим наркотикам. Почти все мои знакомые, которые курили травку в старшей школе, пробовали и другое. И наоборот, я не встречал ни одного человека, пристрастившегося к тяжелым наркотикам, который не начинал бы с травки.

Я начал перебирать все свои решения, принятые в прошлом, включая наш переезд в сельскую местность. Я никогда не питал иллюзий по поводу того, что любое американское предместье, пригородный поселок или провинциальный городок, в какой бы глуши они ни находились, могут бы защищены своей удаленностью от опасностей, которые чаще всего ассоциируются со старыми центральными районами крупных городов. Но мне казалось, что такой городок, как Инвернесс, должен быть более безопасен, чем, например, район Тендерлойн в центре Сан-Франциско. Теперь я не уверен в этом. Я задумался, стоило ли уезжать из Сан-Франциско. А может быть, нынешняя ситуация никак не связана с переездом. Это могло бы случиться везде, где бы мы ни жили.

Я винил себя за лицемерие. Мне стало противно. Как я мог ругать его за наркотики, если он знает, что я сам их употреблял? «Делай то, что я говорю, а не то, что я делаю». Я говорил ему, что я бы хотел никогда их не употреблять. Я рассказывал ему о своих друзьях, чью жизнь наркотики просто разрушили. И в то же время я не мог отделаться от мысли, что во всем виноват развод. Я убеждал себя, что у многих детей, переживших развод родителей, в жизни все сложилось хорошо, тогда как у многих детей из полных семей, с двумя биологическими родителями, – нет. Как бы то ни было, я ничего не мог поделать с разводом, который произошел давным-давно, хотя и считал его самым травматичным событием в жизни Ника.

Еще несколько дней я продолжал вести с Ником беседы о наркотиках, о влиянии сверстников, о том, что значит действительно быть крутым. «Может показаться, что это не так, но гораздо круче быть увлеченным делом, учиться и постоянно узнавать что-то новое, – объяснял я ему. – Оглядываясь назад, я прихожу к выводу, что самыми крутыми были те ребята, кто вообще не прикасался к наркотикам».

Я понимал, насколько неубедительно звучат мои речи, ведь в возрасте Ника я бы тоже ответил что-нибудь вроде: «Ладно-ладно, я все понял». И все-таки я пытался уверить его, что знаю, о чем говорю: вижу, что наркотики распространены повсеместно, а окружение постоянно давит и склоняет к их употреблению, что я понимаю, какой соблазн они представляют, особенно для подростков.

Мне казалось, что Ник слушает мои речи внимательно, хотя я и сомневался, откладывается ли что-то в его голове и каким образом. Более того, я чувствовал, что в наших близких и доверительных отношениях что-то нарушилось. Время от времени он вымещал на мне раздражение. Иногда мы ссорились по поводу небрежно выполненной домашней работы или недоделанных обязанностей по дому. Но все это не выходило за рамки вполне приемлемого и даже ожидаемого подросткового бунтарства, и именно это нас и обескураживало.

Три недели спустя я вез Ника к врачу на обычный медосмотр. Я снова и снова включал и выключал магнитолу в машине. Было ясно, что нет смысла поучать его, – он просто закроется, уйдет в себя, но я хотел, чтобы между нами не оставалось недомолвок. В разговорах, которые мы вели вот уже несколько недель, я использовал все известные мне приемы – от угроз до мольбы. Сегодня напряженность несколько спала. Я сообщил ему, что мы с Карен решили снять наложенное на него наказание. Он кивнул и сказал: «Спасибо».

Я продолжал наблюдать за ним еще несколько недель. Настроение Ника вроде бы стало не таким мрачным. Инцидент с марихуаной я отправил в архив как некое отклонение, помрачение ума – может быть, даже полезное, потому что он получил хороший урок.

Мне казалось, он его усвоил. Ник перешел в восьмой класс, и ситуация вроде бы улучшилась.

Он редко общался с мальчиком, который (я абсолютно уверен в этом) оказывал на него самое пагубное влияние – и который, по словам Ника, продал ему марихуану. (В данном случае я верил Нику, а не матери малолетнего наркоторговца.) Зато он проводил много времени, занимаясь серфингом с друзьями из Уэст-Марин. Выискивая лучшие места для этого, мы вместе колесили по побережью, «ловили волну» на пляжах от Санта-Круса до Пойнт-Арены. Во время этих вылазок у нас было много времени, чтобы поговорить, и Ник казался открытым и настроенным оптимистически. Он был мотивирован на учебу. Он старался получать высокие оценки – отчасти для того, чтобы увеличить шансы на поступление в одну из местных частных старших школ.

Сын продолжал читать запоем. Он перечитывал «Фрэнни и Зуи» и «Над пропастью во ржи». Он сделал доклад об «Убить пересмешника» в форме изложения записанных на автоответчик Аттикуса Финча сообщений для Скаута и Джема от Дилла и анонимных звонков с угрозами в адрес Аттикуса за то, что тот защищал Тома Робинсона. Он прочитал «Трамвай “Желание”», а затем записал на пленку радиоинтервью с Бланш Дюбуа. Для задания по пьесе «Смерть коммивояжера» он нарисовал комикс, оплакивающий ценности семьи Ломан. Потом – биографический проект, для которого Ник надел белый парик, приклеил белые усы, оделся в белый костюм, вышел на сцену и рассказал с мелодичным южным акцентом историю жизни Сэмюэла Клеменса. «Мой писательский псевдоним – Марк Твен. Усаживайтесь поудобнее и слушайте мою историю». Не было заметно никаких признаков того, что он что-то курит – марихуану или сигареты. Он казался вполне счастливым и испытывал сдержанную радость по поводу приближающегося окончания восьмого класса.

Теплый, безветренный уик-энд. Нику тринадцать. Мы провели день дома, а теперь в предвкушении обещанного прогнозом погоды усиления южного ветра мы с ним закрепляем доски для серфинга на крыше нашего универсала и направляемся по извилистой дороге к пляжу к югу от Пойнт-Рейес. Мы выходим к линии прибоя только через час ходьбы по заросшей травой тропе через песчаные дюны.

С досками под мышкой мы медленно шагаем к устью эстуария[14]14
  Эстуарий – воронкообразное устье реки, расширяющееся в сторону моря. Прим. ред.


[Закрыть], известному тем, что это место размножения больших белых акул. Мимо нас скачут кролики, а над нашими головами пролетает стая пеликанов, выстроившихся в виде буквы V. Солнце стоит низко. Кажется, что его лучи окрашены акварелью абрикосового оттенка. По мере того как сгущаются сумерки, туман, как жидкое тесто для блинов, заливает холмистые пастбищные земли, а оттуда наползает на бухту. Более благоприятных условий для серфинга и не придумаешь. Волны высотой шесть-восемь футов накатывают на берег, разбиваются, образуя длинные шелковистые нити. Мы быстро переодеваемся в гидрокостюмы, галопом несемся в воду и запрыгиваем на доски. Заходящее солнце проецирует потрясающую картину из рубиново-красных полос, вытянувшихся вдоль западной линии горизонта. С противоположной стороны низко висит полная желтая луна. В воде мелькают еще двое серфингистов, но они вскоре уходят, и место остается в полном нашем распоряжении. Серфинг удался как нельзя лучше.

Когда мы гребем, не слышно никаких других звуков, кроме плавного «ш-ш-ш» доски, рассекающей воду, а затем через равные интервалы – грохот разбивающейся о берег волны. Мы седлаем одну волну, выплываем, седлаем вторую. Я поднимаю глаза и вижу, как Ник низко пригнулся на своей доске, а обрушивающаяся водопадом волна охватывает его со всех сторон.

Темнеет. Туман скрывает луну и обволакивает нас. До меня доходит, что мы с Ником попали в два разных течения, которые относят нас к противоположным сторонам пролива. Нас разделяет сотня ярдов. Я начинаю паниковать, так как сгущающийся туман и темнота не дают нам хорошо видеть друг друга.

Я слепо гребу в направлении Ника, отчаянно стараясь отыскать его глазами, пока мои руки не ослабевают от борьбы с течением. Наконец после, как мне показалось, получаса безостановочной работы руками я вижу его сквозь разрыв в завесе тумана. Высокий и прекрасный, Ник стоит на доске цвета слоновой кости и разрезает, поднимаясь и опускаясь, сверкающую прозрачную водяную стену, белые брызги вспыхивают по краям его доски, на лице ослепительная улыбка. Заметив меня, он машет мне рукой.

Обессиленные, голодные, обожженные ветром и промокшие насквозь после длительного плавания, мы сдираем с себя гидрокостюмы, надеваем рюкзаки и идем обратно к машине.

По дороге домой мы заезжаем в такерию. Мы едим бурритос размером с откормленного поросенка и потягиваем газировку с лаймом. Ник пребывает в задумчивом настроении, он говорит о будущем – о поступлении в старшую школу.

– Я до сих пор не могу поверить, что поступил, – говорит он.

Не знаю, видел ли я его когда-нибудь таким взволнованным и радостным, как после ознакомительного визита в эту школу.

– Все кажутся такими… – он помолчал, подбирая нужное слово, – увлеченными. Всем. Искусством, музыкой, историей, писательским мастерством, журналистикой, политикой. А учителя…

Он снова замолчал, чтобы перевести дыхание.

– …учителя потрясающие. Я сидел на уроке поэзии. Мне не хотелось уходить, – и затем, уже спокойнее, сказал: – Я никогда не попаду туда.

Действительно, конкурс в школу был внушительный.

И все-таки он поступил и теперь в минуты эйфории заявляет: «Кажется, все идет просто отлично».

⁂

Торжественная церемония по случаю окончания средней школы была запланирована на начало июня.

Арендовано помещение церкви, родителей мобилизовали, чтобы расставить стулья, установить подиум, украсить зал и организовать столы с закусками и прохладительными напитками. В день мероприятия я пришел рано, чтобы помочь в приготовлениях.

Часа через два прибыли учителя и родные и расселись на поставленные рядами складные стулья. Потом пришли выпускники. Они выглядели несколько неловко в своих парадных одеждах. На многих девочках были новые или позаимствованные у кого-то наряды. Большинство едва передвигали ноги в туфлях на высоких каблуках, покачиваясь, как будто они уже навеселе. Мальчики смотрелись мрачно в тугих воротничках, теребили галстуки и сердито одергивали нижний край рубашек, которые каким-то образом так и норовили вылезти из брюк.

Пусть костюмы детей являли собой жалкое зрелище, зато их приподнятое настроение вполне соответствовало событию. Так же как и их благопристойное поведение. Директор школы поочередно называл имена выпускников. Одни из них уверенно, другие не очень преодолевали несколько ступенек лестницы, поднимались на низкий подиум и получали диплом. Одноклассники шумно их приветствовали. В этот и только в этот день они болели друг за друга с безудержным и великодушным энтузиазмом. За каждую девочку и каждого мальчика. В другое время они так же энергично орали бы и улюлюкали. А сейчас аплодировали и ботаникам, и хитрецам, и слабакам, и королевам красоты, и бандюкам, и скромникам, и качкам, и хиппарям, и изгоям.

Я никогда не ожидал, что меня так тронет выпускной восьмиклассников, но факт остается фактом. Мы хорошо узнали этих детей за три года, когда поочередно возили их в школу, из школы и на разные экскурсии, когда принимали их у нас дома во время всевозможных вечеринок, когда приходили слушать их выступления, смотреть театральные постановки, музыкальные декламации и спортивные соревнования, когда общались с их родителями, выражая сочувствие друг другу, и когда узнавали друг от друга, но чаще всего от Ника, об их успехах, критических ситуациях, провалах и обидах. Мимо нас проходили мальчики и девочки, все еще дети, но уже осторожно пытающиеся войти в бурный океан взрослой жизни. Мальчик, чья мать отрицала, что ее сын продал Нику марихуану. Мальчик, с которым они напились. Товарищ по занятиям серфингом. Безбашенные скейтбордисты. Девочка, с которой Ник, бывало, разговаривал весь вечер по телефону, пока я не заставлял его повесить трубку. Дети, которых мы возили в школу по очереди. Все эти дети, нескладные и нерешительные, с дипломами в дрожащих руках нетвердой походкой спускались с подиума. Теперь они, выпускники средней школы, отправляются прямо в змеиное гнездо старшей.

⁂

Выходные после выпускного. Знойный июньский полдень. Несколько семей собрались на пляже Хартс-Дезайр. В бухте тихо. Мы едим то, что захватили с собой: чипсы и сальсу, зажаренного целиком лосося, гамбургеры, приготовленные на гриле, и запиваем минералкой. Вода в бухте теплая и мерцает на солнце. Дети плавают, гребут на каяках и каноэ, которые непременно время от времени переворачиваются. Выйдя на берег, друзья Ника, в спортивных рубашках, с еще мокрыми волосами, возбужденно обсуждают планы на лето – отдых и развлечения на пляже, в лагерях, но Ник в этом не участвует. Ему всегда трудно дается отъезд и расставание с нами, и со временем легче не становится.

Наползает туман, и общество начинает разъезжаться. Дома мы усаживаемся у камина, и Ник зачитывает записи своих друзей в выпускном альбоме. «У тебя будет миллион девушек в старшей школе». «Веселого тебе серфинга». «В следующем году я не буду здесь жить, поэтому, возможно, увижу тебя, скажем, лет через десять. Будь на связи». «Я люблю тебя, смешной зайчонок. Я люблю тебя с первого дня знакомства». «Я жду не дождусь, когда увижу новорожденного ребеночка, как бы ни назвали малышку. Надеюсь, Джасперу она понравится». «Удачи в старшей школе и с маленькой новорожденной засранкой». «Я не очень хорошо знал тебя, но хочу, чтобы ты весело провел лето». «Повеселись в это лето, ты, придурок. Шучу». «Когда-нибудь посвяти мне книгу. Я скажу тебе спасибо, когда получу “Оскара”. Пока…». Его учитель написал: «Где бы ты ни был, везде и всегда доискивайся до истины, стремись к прекрасному, делай хорошие дела».

Начинается еще одно лето нашей жизни – и горькое, и радостное, потому что Ник уезжает в Лос-Анджелес, хотя и договорился с Вики подождать до рождения нашего ребенка.

Утром 7 июня Карен, Ник, Джаспер и я сели в машину. С ребенком что-то неладно, поэтому будут делать кесарево сечение. Карен выбрала для родов день рождения своей матери. Прием у врача назначен на шесть. Сестра Карен дала нам кассету с успокаивающей музыкой Энии, но Карен попросила поставить Nirvana. Она включила песню Nevermind на полную громкость.

 
Я должен найти свой путь,
Лучший путь.
Я лучше подожду,
Я лучше подожду.
 

Проехав через лес, я остановил машину у дома Нэнси и Дона, чтобы оставит у них Ника и Джаспера. Вместе с бабушкой и дедушкой они будут ждать звонка из больницы.

Наша дочь появилась на свет в семь утра. У нее черные курчавые волосы и ясные глаза. Мы дали ей имя Маргарита, но зовем Дэйзи (маргаритка).

Нэнси приехала в больницу с Ником и Джаспером. Их проводили в комнату с приглушенным освещением, где находились Карен с Дэйзи. Медсестра спросила Нэнси и Ника, не хотят ли они искупать малышку в первый раз в ее жизни. Джаспер сидел рядом с Карен, а Нэнси с Ником под руководством медсестры повезли Дэйзи в коляске в детское отделение, где они помогли взвесить, искупать и одеть ее в мягкую белую ночную рубашку с розовыми слониками и ботиночки кукольного размера. Оказалось, что она весит восемь фунтов, рост двадцать один дюйм. Пристально глядя на малышку, Ник сказал Нэнси: «Я никогда не думал, что у меня будет такая вот семья».

На следующий день мы вернулись домой. На заднем сиденье рядом с Ником были установлены два новых детских кресла.

Утром я встал рано и обнаружил мальчиков в пижамах на диване, у обоих в руках были чашки горячего шоколада. Ник читал книжку «Лягушки и жабы – друзья». Джаспер жался к нему. В камине горел слабый огонь. Ник закрыл книжку и встал, чтобы приготовить завтрак для всех. Стоя у плиты, он пел, подражая рыку Тома Уэйтса: «Ну вот, яйца гоняются за беконом по всей сковороде».

Мы позавтракали, а потом пошли с мальчишками гулять на ближний пляж. На обратном пути мы сделали остановку, чтобы собрать ежевики для пирога. Дело затянулось, так как Ник с Джаспером, с синими пальцами и синим ртом, клали одну ягоду в корзину, а дюжину отправляли в рот.

Дома, после раннего обеда и пирога, Ник с Джаспером играли на лужайке. Как львенок, Джаспер взбирался на голову Нику, и они скакали на большом красном мяче. Карен держала на руках Дэйзи, которая осматривалась вокруг широко открытыми глазами. Брут неуклюже, как сонный медведь, повалился на траву и растянулся рядом с детьми. С Джаспером, вцепившимся в его шею, Ник перевернулся и, обхватив морду пса и глядя ему в глаза, запел: «Подари мне поцелуй, и я выстрою на нем мечту». Он смачно поцеловал Брута в нос. Тот зевнул, Ник весело подбросил Джаспера в воздух, а Дэйзи тем временем тихо заснула.

Я смотрел на эту троицу и вспоминал то невероятное чувство, которое я испытал в первый раз, когда родился Ник. Вместе с радостью отцовства с рождением каждого ребенка приходит пронзительное чувство уязвимости. Оно одновременно и возвышает тебя, и пугает.

Несколько дней назад я прочел в газете о взрыве школьного автобуса в Израиле, узнал новые подробности о семьях, чьи дети погибли больше года назад при взрыве бомбы в Оклахома-Сити; прочитал о детях, убитых случайными пулями в лагере беженцев в Боснии, и о том, как в Китае человек, осужденный за вооруженное ограбление, по пути на виселицу прокричал своему брату: «Позаботься о моем сыне». Я ощутил боль и страдание совсем иного свойства. Может быть, родители переживают за любого ребенка, не только своего. Может быть, мы начинаем переживать за них еще сильнее, чем это казалось возможным. Когда я смотрел на своих троих детей, освещенных рассеянным золотистым светом, пробивающимся сквозь листья тополя, меня переполняла уверенность в том, что в эти мгновения они в безопасности и счастливы, и это в итоге все, чего хотим мы, родители. Если бы только так было всегда: дети рядом, им хорошо вместе, они счастливы и спокойны.

5

– Твой муж-псих мучает моего маленького братишку.

Ник стоял рядом со мной подбоченившись и обращался с этими словами к Карен, только что вошедшей в комнату. Это было дождливое утро в день его отъезда в Лос-Анджелес. Я пытался расчесать спутавшийся клок волос на голове Джаспера, и он визжал, как будто я вырывал у него ногти плоскогубцами. Ник, завернутый после душа в голубое полотенце, накинул оранжевую парку, влез в большие зеленые садовые сапоги, стоявшие у входной двери, и нацепил на нос детские маскарадные водительские очки. После чего начал размахивать деревянной ложкой.

– Отпусти этого плутишку, – сказал он мне. Повернулся к Джасперу со словами: – О, в какое бедственное положение ты попал, мой любимый брат. О, какая несправедливость. Какая жестокость!

Держа ложку как микрофон, он запел: «Моя доблестная команда, доброе утро» из комической оперы «Корабль Ее Величества “Пинафор”», отвлекая Джаспера, что дало мне возможность наконец его причесать.

Ник уже уложил свои вещи и теперь прощался с нами. Обменялся с Джаспером их тайным рукопожатием. Это довольно сложный ритуал: обычное рукопожатие, потом кулак Ника опускается на кулак Джаспера, затем наоборот, еще одно крепкое рукопожатие, потом две руки медленно расцепляются, и в конце, нацелив указательные пальцы друг на друга, мальчишки восклицают в унисон: «Ты!»

Джаспер плакал: «Нет, Ники, я не хочу, чтобы ты уезжал». Они обнялись, потом Ник поцеловал Дэйзи в лобик. Еще раз обнялся с Карен.

– Спутник, дружок, желаю тебе отлично провести лето, – сказала она.

– Я буду скучать по тебе, КБ.

– Пиши мне.

– И ты тоже.

По пути в аэропорт я не поехал через город, а выбрал живописный маршрут вдоль океанского побережья. Ник не отрывал глаз от неспокойного моря. В терминале компании United я припарковал машину в гараже и пошел вместе с Ником к стойке регистрации, где он сдал свой багаж. Мы попрощались у входа на посадку.

Ник сказал: «Всё».

Я в ответ: «Всё».

Прощание в аэропорту каждый раз было для меня как нож в сердце, но я держался, сохранял бодрый вид, так как не хотел, чтобы он расстраивался еще больше.

После посадки я смотрел через стеклянную стену, как громадная металлическая скорлупа, в которой заключен Ник, выруливает от выхода на поле и взлетает.

Я ненавидел совместную опеку, хотя это, вероятно, было лучшим выходом в нашей ситуации. Она предполагает, что дети будут жить вполне счастливо, если их будут делить на два дома, у каждого из которых свой уклад, определяемый одним из родителей и разными неродными родителями, иногда еще и детьми неродных родителей, и целым клубком ожиданий, правил поведения и ценностей, зачастую противоречащих друг другу. «Дом – это святое», – сказала Эмили Дикинсон[15]15
  Эмили Дикинсон – американская поэтесса XIX века, ставшая популярной уже после смерти и признанная одним из величайших литераторов в истории США. Прим. ред.


[Закрыть]. Но «дома» во множественном числе – это нечто, противоречащее логике. Много ли найдется таких взрослых, которые могут представить себе, что у них два одинаково главных дома, две семьи? Для детей дом имеет еще более важное значение, это и физиологическая, и психологическая колыбель развития, материальное воплощение всего, что олицетворяют собой их родители: стабильность, безопасность и правила жизни.

Через неделю после отъезда Ника я брал интервью для статьи в журнале у известного детского психолога Джудит Уоллерстейн, которая основала Центр помощи семьям в переходном периоде «Джудит Уоллерстейн» в округе Марин, недалеко от Инвернесса. Она получила международную известность, когда обнародовала отрезвляющие факты о поколении американцев, родившихся после 1960-х, которые стали спокойно относиться к разводам. До этого разводы были трудным делом, подлежали осуждению и случались реже, однако меняющиеся нравы и практика расторжения брака без взаимных претензий значительно упростили процесс и превратили его в рутинное событие. Для многих людей эти перемены стали настоящим освобождением: принятые в обществе условности и традиции больше не заставляли людей терпеть оковы неудачного брака. Возникло и укрепилось убеждение – основанное в большей степени на принятии желаемого за действительное, – что дети будут более счастливы, если будут счастливы их родители. Но доктор Уоллерстейн обнаружила, что во многих случаях развод родителей наносил детям глубокую психологическую травму.

Она начала опрашивать детей от двух до семнадцати лет, чьи родители развелись в начале 1970-х. Выяснилось, что для детей разрыв между родителями оказался очень непростым испытанием, они тяжело переживали эту ситуацию. Психолог предположила, что стресс не затянется надолго. Прошло чуть больше года, и она встретилась с этими детьми во второй раз. Они не только не восстановились после развода – их состояние только усугубилось.

В течение последующих двадцати пяти лет Уоллерстейн проводила обследование детей каждые несколько лет. Результаты своей работы она изложила в книгах. Оказалось, что более трети страдали от депрессии – от средней до тяжелой степени, а значительная часть постоянно испытывали тревогу и не смогли добиться больших успехов в жизни и профессиональной деятельности. Многим плохо удавалось завязывать и поддерживать отношения с другими людьми.

Мало того что никто не захотел вникнуть в суть ее позиции, которую она пыталась донести до общества, так ее еще и раскритиковали со всех сторон. По мнению феминисток, Уоллерстейн поддержала тех, кто мечтал нанести удар по правам женщин, по сути призывая их вернуться к домашнему очагу, всеми силами сохранять брак и растить детей. Ее исследования позаимствовали для своих нужд группы с самыми разными интересами, включая консервативных «новых правых», которые использовали ее работу в качестве «подтверждения» своих доводов в пользу традиционных семейных ценностей и для атаки на родителей-одиночек и нетрадиционные семьи. С другой стороны, группы по защите прав мужчин превозносили ее за то, что она подчеркнула важность отцов в жизни детей, и подвергли ее резкой критике, когда она сказала, что некоторые формы совместной опеки, по всей видимости, наносят вред ребенку. Тем не менее ее книга прогремела на всю страну, оказала влияние на суды, законодательные органы, психологов, семейных консультантов и родителей. Ее книги стали бестселлерами, и до сих пор многие судьи и психологи используют их как своего рода библию. Некоторые судьи рекомендуют книги Уоллерстейн родителям, которые затевают развод.

Я встретился с доктором Уоллерстейн в ее доме в Бельведере, крытом деревянным гонтом, с видом на бухту и ресторан «Гриль Сэма» на набережной Тибурон. Это была миниатюрная женщина с седыми волосами, кротким взглядом прозрачно-голубых глаз и соответствующим образом одетая. Когда я задал ей вопрос о совместной опеке, в частности об опеке на расстоянии, как в нашем случае, она рассказала, что среди ее подопечных были девочки и мальчики, которые, возвращаясь из одного дома в другой, бродили от одного предмета к другому – от стола к кровати, от кровати к дивану, – трогая их, чтобы убедиться, что они всё еще стоят на своем месте. Отсутствующий родитель, бывает, кажется им еще более ускользающим из памяти объектом, чем мебель. Становясь старше, дети уже не так сильно нуждаются в тактильном контакте, однако у них может укорениться восприятие обоих домов как чего-то иллюзорного и непостоянного. Кроме того, маленькие дети иногда страдают от того, что вследствие совместной опеки они надолго разлучены с одним из родителей, а дети постарше – переживают из-за частых переездов, особенно если родители живут далеко друг от друга. Доктор Уоллерстейн пояснила: «Постоянные путешествия туда и обратно лишают детей радости общения с другими детьми… Подростки горько жалуются на то, что им приходится проводить лето с родителями, а не с друзьями». В заключение она говорит: «Вам бы хотелось думать, что эти дети могут запросто подстроиться к жизни на два дома, завести два круга общения из сверстников и легко приспособиться к жизни с каждым из родителей, но большинство детей не обладают необходимой для этого гибкостью. Им начинает казаться, что все дело в каком-то дефекте их собственного характера, тогда как на самом деле многие люди просто неспособны вести две параллельные жизни».

Для многих семей летние каникулы – это передышка после стрессов учебного года, время, которое можно посвятить друг другу. Я же хотел, чтобы эти месяцы как можно быстрее миновали. Мы с Ником регулярно говорили по телефону. Он рассказывал мне о фильмах, которые он смотрел, об играх, в которые играл, о хулигане на спортивной площадке, о новом товарище, о книгах, которые читал. Дома становилось спокойнее и тише, когда он жил в Лос-Анджелесе, но даже радость общения с новорожденной малышкой был омрачена легкой грустью. Мы так и не смогли свыкнуться с его отсутствием.