Текст книги "Красивый мальчик. Правдивая история отца, который боролся за сына"

Ник развлекал нас историями, которые случались у него на работе. Он уже познакомился со многими постоянными посетителями. Некоторые из них заказывали маленькую порцию кофе в большой чашке. Они знали, что бариста наливает полную чашку, поэтому они получали дополнительный кофе бесплатно и экономили двадцать пять центов. Другие хотели получить капучино из эспрессо без кофеина и обезжиренного молока. Еще были маньяки, которые заказывали четверной эспрессо. Кстати, неприветливым клиентам, как выяснилось, дорого обходится их грубость. В качестве мести сотрудники могут специально перепутать заказы, и все особо неприятные посетители, заказавшие кофе без кофеина, получат двойную дозу крепчайшего эспрессо, тогда как тем, кто заказал обычный кофе, принесут кофе без кофеина.

Ник по-прежнему обожал Джаспера и Дэйзи. Однажды, будучи в озорном настроении, Ник решил исполнить свою коронную роль Агнес Мурхед – персонажа из «Поллианны», на этот раз перед Дэйзи.

– Мисси, у вас заложен ваш маленький носик!

Часто мы злились на Ника, но он нас совершенно обезоруживал своей добротой и юмором. Как могут одновременно в одном теле существовать два Ника – один любящий, заботливый и щедрый, другой эгоцентричный и склонный к саморазрушению?

Дэйзи, вылезая из африканской корзины, сердилась:

– Ник, как ты меня нашел? Это несправедливо.

Как обычно, место, где она пряталась во время игры в «сардины», обнаружили в первую очередь. Ник нашел ее в корзине у книжного стеллажа в гостиной, где она свернулась клубочком.

– Прекрати свой кошачий концерт, – произнес Ник другим голосом, с каким-то пиратским акцентом. – Много ли корзин умеют горланить песни? В следующий раз пой про себя.

Они выбежали из комнаты в поисках Джаспера и двоюродных братьев и сестер, которые еще где-то прятались. Стоял конец лета. Листья клена уже приобрели темно-бордовую окраску, а розы и гортензии поражали ослепительно-белым и желтым цветом. На дворе было свежо, и дети, разгоряченные игрой, выдыхали облачка пара.

Ник, на этот раз изображавший Карла Малдена, проповедника, грозящего всем адскими муками (снова из «Поллианны»), кричал Джасперу:

– Мы найдем тебя и повесим за ноги!

– Да, – вторила ему Дэйзи. – И выльем шоколадный сироп на твою глупую голову.

Ник играл с малышами, и казалось, что в нашем доме все хорошо. После его ареста этот парадокс ставил меня в тупик.

Ник наконец выбрал, где будет учиться дальше. Это колледж Калифорнийского университета в Беркли. Теплым августовским днем мы все вместе сели в машину и отправились устраивать Ника в общежитие. По пути остановились, перекусили пиццей и потом некоторое время колесили по обширной территории университетского городка, пока наконец не нашли Баулес-Холл, старинное здание эпохи Тюдоров.

– Это же замок! – с завистью воскликнул Джаспер. Здание произвело на него впечатление. – Ты будешь жить в настоящем замке!

Мы остановились перед входом и помогли Нику донести багаж, прошли через каменную арку и поднялись на два пролета каменной лестницы. Нашли комнату Ника и познакомились с парнями, с которыми ему предстояло жить. Они приехали раньше и сейчас распаковывали вещи. Они показались нам серьезными, настроенными на учебу, а один из них – порядочным занудой. И все нам понравились. Один мальчик с взъерошенными рыжими волосами и в светло-голубой водолазке собирал сложную самодельную компьютерную систему. Другой мальчик, в овальных очках в черепаховой оправе и полосатой футболке, складывал стопкой компакт-диски на маленький CD-плеер. Я заметил имена Джорджа Майкла, Селин Дион, Барбры Стрейзанд и Элтона Джона. Подобная подборка вряд ли создаст атмосферу гармонии в этой маленькой комнате, учитывая бескомпромиссные музыкальные вкусы Ника.

Ник проводил нас до машины.

– Все будет хорошо, – произнес он немного нервно. – Круто жить в таком старинном здании.

Мы обнялись.

Я вспомнил о Джордже Майкле, и Ник засмеялся:

– Я займусь их образованием. Очень скоро они начнут слушать Марка Рибо.

Марк Рибо поет одну из песен, которые Ник особенно часто слушал в то время: «Эй, ты! Я убил твоего Бога!».

Ник позвонил через несколько дней. Похоже, он увлекся учебой. Особенно интересно ему было заниматься на курсе живописи. Однако в следующих разговорах по телефону он признался, что у него не выходят подрамники для холстов.

– Как бы я ни старался, – говорит он, – они все равно получаются кособокими. И мне приходится тащить их через весь кампус. Я чувствую себя как Иисус, несущий свой крест.

Дальше больше. Теперь его жалобы перекинулись и на другие учебные предметы.

– Нас учат помощники профессоров, а не настоящие профессора, – говорил он. – Они полные кретины.

Во время следующих разговоров Ник показался мне каким-то рассеянным. А потом он перестал отвечать на мои регулярные звонки. Я не мог понять, в чем дело, но его молчание наводило на мысль, что у него не все в порядке. Наконец он позвонил и отчитался: «Я был у друзей», «В университете, конечно, круто, но я реально увлекся музыкальным андерграундом». Я посоветовал ему воспользоваться возможностями, которые дает университет первокурсникам, чтобы облегчить адаптацию к студенческой жизни. «Это стоит того, – говорил я. – Вначале всегда бывает трудно, но ты справишься».

Я порекомендовал обратиться к психологам в университетском центре здоровья или, если он захочет, связаться со своим доктором, который любезно предложил звонить ему как угодно часто. «Многие первокурсники поначалу испытывают трудности, – сказал я. – Это обычное дело. Может быть, если будешь обсуждать проблемы с психологом, то привыкнешь».

Он согласился, что это хорошая идея. С одной стороны, я надеялся, что он последует моему совету и обратится за помощью, но, с другой стороны, сильно сомневался в этом. Неделю спустя позвонил его товарищ по комнате и сообщил, что они беспокоятся: Ник уже несколько дней не показывается в университете. Это известие привело меня в смятение.

Через два дня Ник позвонил и в конце концов признался, что учеба в колледже не для него. Предполагая, в чем причина, я предложил обсудить, не пора ли обратиться в наркоклинику, но он ответил, что не злоупотребляет наркотиками. «Я был не готов к учебе в колледже, – сказал он. – Просто нужно время. Мне надо как следует поработать над собой. Мне было очень тяжело, такая депрессия навалилась».

Судя по голосу, Ник был спокоен, и его слова кое-что прояснили для меня. Известно, что многие дети принимают наркотические средства как самолечение при депрессии, не говоря уже о других нарушениях психического здоровья. Эти наркотики могут стать камнем преткновения и для детей, и для их родителей, но ведь они могут скрывать и более глубинные или сопутствующие проблемы. Как родителям разобраться в этих тонкостях? Мы обращаемся к разным специалистам, но и они не всегда могут точно определить, что происходит. Диагностика не точная наука, к тому же дело усложняется, когда речь идет о подростках и молодых людях, у которых перепады настроения, в том числе депрессия, – весьма распространенное явление. Многие симптомы этих состояний похожи на признаки злоупотребления наркотиками. Есть еще одна проблема: к тому времени, как специалисты в конце концов определят, в чем проблема, наркозависимость может усугубить первоначальную болезнь и наложиться на нее. И тогда уже совсем невозможно понять, где кончается одно и начинается другое.

«Принимая во внимание психологическую незрелость подростков, доступность наркотиков и возраст, когда происходит первое знакомство с ними, ничего удивительного в том, что у значительного числа детей возникают серьезные проблемы, связанные с этими веществами, – пишет Роберт Швебель в книге «Сказать “нет” недостаточно» (Saying No Is Not Enough). – И тогда последствия оказываются катастрофическими. Наркотики защищают детей от необходимости взаимодействовать с реальной жизнью и справляться с задачами развития, критически важными для их будущего. Навыки, которые они не получили – что и сделало их уязвимыми для развития наркозависимости, – это именно те навыки, которые наркотики подавляют. Впоследствии у них возникнут трудности с формированием четкой самоидентификации, с овладением интеллектуальными навыками и с развитием умения контролировать себя. Подростковый период – это период перехода человека от детства к взрослой жизни. Тинейджеры, страдающие наркозависимостью, не готовы играть взрослые роли… По возрасту они становятся зрелыми людьми, но в эмоциональном плане так и останутся подростками».

Специалист по вопросам детского развития рассказала мне, что есть два периода, когда мозг ребенка наиболее пластичен – то есть подвержен важнейшим изменениям: до двух лет и в подростковом возрасте. «Худшее время для рискованных экспериментов со своим мозгом – это подростковый период, – сказала она. – Наркотики кардинальным образом изменяют процесс развития их мозга». Она объяснила, что жизненный опыт и сложившаяся модель поведения помогают запустить циклический процесс, который может усугубить эмоциональные проблемы. Биологическая основа зависимости может проявить себя в более острой и неподатливой форме. Это постепенно и неумолимо усиливает психологические проблемы, которые укореняются всё глубже. Лечить людей, пристрастившихся к наркотикам подростками, еще сложнее, поскольку процесс разрушения или переориентации уже сформировавшихся путей клеточного метаболизма имеет как биологическую, так и эмоциональную и поведенческую составляющие.

Выслушав Ника, я поверил, что у него были другие проблемы; возможно, и в самом деле депрессия. Неужели психиатры с внушительным послужным списком, к которым он обращался, проглядели столь очевидный диагноз? Если они его не заметили, значит, он очень искусно скрывал свое состояние – так же, как он скрывал от нас употребление наркотиков. Депрессия – вполне правдоподобное объяснение его поступков, к тому же ее легче принять, чем наркоманию. Речь не о том, что депрессия не такое уж серьезное состояние, но, по крайней мере, в нее не впадают по своей воле. Мне грела душу мысль, что наркотики – симптом, а не причина трудностей, которые сейчас испытывает Ник.

Ник также объяснил мне, что поступление в Беркли было ошибкой и что ему было бы лучше в колледже поменьше. По его мнению, он просто потерялся в обезличенной бюрократической системе университета. «Я попытался сходить к психологу, – говорит он, – как ты посоветовал. Но мне пришлось ждать в очереди целый час, чтобы записаться. А когда моя очередь подошла, оказалось, что ближайшее время приема только через неделю». «Я хочу снова подать заявление о приеме в колледж, – продолжает он. – А пока думаю взять академический отпуск, найти работу и вернуть себе прежнюю физическую и психическую форму».

Итак, Ник вернулся домой. Он пообещал выполнять установленные нами правила: посещать психолога, соблюдать «комендантский час», помогать по дому, работать и приступить к новому поступлению в колледж. Он сходил к своему доктору, и тот сообщил мне, что одобряет наш план. И действительно, мне показалось, что Ник чувствует себя немного лучше, и это позволяло надеяться, что дела идут на лад. Он разослал заявления о приеме в несколько небольших либеральных художественных колледжей на Восточном побережье. Сначала он выбрал Хэмпширский колледж на западе Массачусетса. Когда мы знакомились с ним, Нику очень понравились тамошняя живая атмосфера и буколические окрестности. Он посидел на занятиях по английскому языку и политологии и осмотрел драматическую и музыкальную студии. Мне тоже показалось, что этот колледж как будто специально создан для Ника. По-видимому, его академическая справка об успеваемости все еще была достаточно впечатляющей, потому что через пару месяцев оттуда пришло письмо, подтверждающее зачисление. Я вздохнул с облегчением. Ник снова вырулил на верный путь, который (в моем понимании) неотвратимо приведет его в колледж. Мы пережили плохое время, но сейчас в жизни Ника начинается новый этап. Однако Ник по-прежнему большую часть времени, если он не был на работе, проводил в своей комнате, хотя иногда появлялся, чтобы поиграть с Джаспером и Дэйзи или поесть.

Как-то вечером, когда он был на работе, я рано лег спать, но после полуночи проснулся, как от толчка. Я почувствовал, что что-то не так. Возможно, это какое-то родительское шестое чувство. Может быть, я разглядел самые первые тревожные признаки неминуемой беды. Как ни старался я тихо выбраться из постели, Карен тоже проснулась.

– Все в порядке?

– Все хорошо, – прошептал я. – Спи.

Пол был ледяной, и в комнате было холодно, но я не стал возиться с тапочками, халатом или свитером, чтобы не наделать еще больше шума. Коридор был не освещен, но лунный свет, пробивающийся через люк, заливал все бордовым сиянием. Я включил свет в кухне и пошел к спальне Ника. Постучался. Никакого ответа. Я открыл дверь и заглянул внутрь. Сердце сжалось. Неубранная постель была пуста.

Я уже начал привыкать к всепоглощающей и гнетущей смеси из гнева и тревоги, в которой каждая из эмоций омрачала и искажала другую. Это мрачное и безнадежное ощущение. Оно хорошо мне знакомо, но от этого не легче.

Ник нарушил «комендантский час». Дальше констатации этого факта я решил тревожные мысли не развивать. Я ждал, что он вот-вот явится, и повторял про себя все, что ему скажу. Я потребую объяснений, хотя новая стычка – это мучительное напоминание о том, что я не в силах изменить его поведение.

Я на цыпочках вернулся в спальню и попытался заснуть, но напрасно. Я лежал без сна, и тревога все больше охватывала меня.

Мы живем у гребня невысокого холма, дальше дорога продолжает идти вверх, поэтому машины, проезжая по улице перед нашим домом, замедляют ход, как будто собираются остановиться. Вот проехала одна машина, за ней другая – вроде остановилась… Каждый раз мое сердце замирало: «Это Ник!». Но потом я слышал, как мотор снова начинал работать, а машина – подниматься по склону.

В три часа я бросил притворяться, что смогу снова заснуть, и решил встать. Карен тоже встала:

– Что случилось?

Я объяснил ей, что Ник не вернулся домой. Мы пошли на кухню. Она пыталась успокоить меня.

– Возможно, он у друзей, было слишком поздно идти домой, и он заночевал у них.

– Он бы позвонил.

– Может, он просто не хотел нас будить.

Я взглянул на нее: в ее глазах застыло выражение отчаяния и тревоги. Она тоже не верила в то, что говорила. Текли минута за минутой. Мы пили чай и мучились неизвестностью.

Рано утром я начал обзванивать его друзей, некоторых поднял из постели, но никто Ника не видел. Я позвонил его доктору, который даже сейчас начал успокаивать меня – может быть, в этом он и видит смысл своей работы: «Ник пытается в себе разобраться, с ним все будет хорошо». Моя тревога росла. Всякий раз, когда звонил телефон, у меня внутри все сжималось. Где он может быть? Я не мог себе представить, вернее, не хотел представлять. Гнал от себя самые мрачные мысли. В конце концов я начал звонить в полицию и в больницы, спрашивая, не попал ли он в тюрьму и не произошел ли с ним какой-нибудь несчастный случай. Перед каждым звонком я готовился, что услышу то, о чем страшно подумать. Я без конца прокручивал в голове этот телефонный разговор: бесстрастный, лишенный плотской оболочки голос и слова «Он мертв». Я повторял и повторял его, чтобы себя подготовить. Пытался свыкнуться с этой мыслью. Он мертв.

Ужасно томиться ожиданием, но мне больше ничего не оставалось.

Позже в кухню тихо вошел Джаспер, босой, в пижаме. Взглянул на нас ясными глазами. Взобрался к Карен на колени и начал жевать кусочек тоста. Следом пришла Дэйзи, зевающая, с всклокоченными волосами.

Мы ни словом не упомянули о Нике. Не стоит их волновать. Однако вскоре придется им сказать, как-то объяснить. Они чувствуют, что что-то неладно. Они чувствуют, что Ника нет дома.

Наконец Джаспер спросил:

– А где Ник?

Я ответил, стараясь скрыть эмоции, хотя это не слишком удавалось:

– Мы не знаем.

Джаспер заплакал:

– С ним все хорошо?

– Мы не знаем, – сказал я неуверенно. – Надеемся, что да.

Этот ужас длился четыре дня.

Наконец как-то ночью он позвонил.

Его голос дрожал, но слышать его – уже огромное облегчение.

– Пап…

– Ник.

Его голос доносился как будто из темного туннеля.

– Я, – сказал он чуть слышно, – я все испортил.

Потом я услышал какой-то надрывный вздох.

– Я попал в беду.

– Где ты?

Он ответил, и я повесил трубку.

Я поехал за ним. Ник сказал, что он в переулке за книжным магазином в Сан-Рафаэле. Я остановил машину у куч мусора и контейнеров, заваленных пустыми бутылками, битым стеклом, разорванными картонками и грязными одеялами.

– Пап…

Приглушенный скрипучий голос донесся из-за другого ряда мусорных баков. Я пошел в том направлении, пиная какие-то коробки, завернул за угол и увидел Ника, приближающегося нетвердой походкой.

Мой сын, гибкий и мускулистый пловец, игрок в водное поло и серфингист с заразительной улыбкой, – весь в синяках, бледный, кожа да кости, глаза – пустые черные дыры. Когда я потянулся к нему, он безвольно повис у меня на руках. Мне пришлось почти нести его, каждый шаг давался ему с трудом.

В машине, прежде чем он отключился, я сказал ему, что нужно отправляться в наркоклинику.

– Все, – говорю я. – У нас не осталось выбора.

– Знаю, па.

Я молча вел машину. Ник на короткое время просыпался, монотонно бормотал о том, что должен кому-то деньги, что должен вернуть деньги, иначе его убьют, потом снова терял сознание. Потом снова просыпался и мямлил что-то неразборчивое.

Больной, слабый, что-то бессвязно бормочущий, он провел три дня, дрожа как в лихорадке, свернувшись калачиком на кровати, поскуливая и плача.

Я, конечно, был в ужасе, но меня подбодрило то, что он согласился пойти в клинику. Я позвонил в агентство, куда мы ходили в первый год обучения в старшей школе, и договорился о приеме. Однако утром назначенного дня, когда я напомнил ему, что пора идти, он взбунтовался:

– Блин, только не это!

– Ник, ты должен пойти. Ты же сказал, что пойдешь.

– Не нужна мне никакая клиника.

– Ты обещал. Ты же чуть не умер.

– Я напортачил. Вот и все. Не волнуйся. Я усвоил урок.

– Ник, нет.

– Слушай, со мной все будет в порядке. Я больше ни за что не свяжусь с этой дрянью. Усвоил урок. Я понял, как опасен мет. Это полный облом. Я не такой дурак. Больше я не притронусь к нему.

Я замер. Не ослышался ли я? Нет!

– Кристаллический метамфетамин?

Он кивнул.

Наконец до меня дошло. Боже, только не это! То, что Ник попробовал мет, привело меня в ужас. У меня был опыт употребления этого наркотика, и я запомнил его на всю жизнь.

Часть II. Его любимый наркотик

Боже мой! И нужно же людям впускать в себя через рот врага, который крадет у них разум! Подумать только, что мы превращаемся в скотов, да еще любуемся собою, еще ликуем и рукоплещем собственному скотству!

Уильям Шекспир. Отелло, венецианский мавр[17]17
  Это цитата не из «Бури», как указывает автор, а из «Отелло». Приводим цитату в переводе Б. Н. Лейтина. В переводе М. Лозинского она выглядит так: «О Боже, и как это люди берут себе в рот врага, чтобы он похищал у них разум! Как это мы, с радостью, с удовольствием, с шумным весельем и кликами, превращаем себя в скотов!». Прим. ред.


[Закрыть]

1

Мое первое лето в Беркли. Чарльз приехал из Тусона в летнюю школу, и мы вместе сняли квартиру. Однажды вечером он пришел домой, сорвал со стены зеркало, купленное в комиссионке, и положил его на кофейный столик. Он достал подарочный пакет-оригами, развернул его и высыпал содержимое на поверхность зеркала – получилась горка кристаллического порошка. Из бумажника он извлек одностороннюю бритву, которой измельчил кристаллы. Я слышал, как стальное лезвие ритмично постукивает о стекло. Разделив порошок на четыре параллельные дорожки, он объяснил, что у Майкла – Майкла-механика, наркодилера, – кончился кокаин. Вместо него Чарльз купил кристаллический метамфетамин.

Я втянул носом дорожки через свернутую трубочкой долларовую банкноту. Едкое вещество обожгло носовые проходы, и на глазах выступили слезы. Каким бы способом вы ни употребляли метамфетамин – нюхали бы, курили или кололись, – организм очень быстро его усваивает. Как только он попадает в кровоток, происходит практически мгновенный вброс наркотика в центральную нервную систему. Когда это случилось со мной, я услышал звуки какофонической музыки, будто кто-то заиграл на каллиопе, а в голове словно зажгли римские свечи. Мет в десять-двадцать раз увеличивает количество нейротрансмиттеров в мозге, прежде всего дофамина, а также серотонина и норэпинефрина, которые разлетаются, как пули из пистолета гангстера. Ощущения я испытывал фантастические. Это была и изумительная уверенность в себе, и эйфория.

Активируя высвобождение нейротрансмиттеров, метамфетамин блокирует процесс их обратного захвата в синаптические пузырьки – места, где они хранятся, что очень напоминает действие кокаина и других стимуляторов. Однако в отличие от кокаина, который практически полностью метаболизируется в организме (период полураспада сорок пять минут), метамфетамин остается в относительно нетронутом виде и сохраняет активность от десяти до двенадцати часов…

Рассвет начал просачиваться через щели оконных жалюзи. Настроение у меня было мрачным, я чувствовал себя опустошенным и одновременно каким-то взбудораженным. Я лег в постель и проспал целый день, пропустив занятия в университете.

Больше я никогда не прикасался к мету, а Чарльз продолжал раз за разом приходить за ним к Майклу-механику. Его увлечение длилось две недели.

Чарльз был чутким, внимательным, обладал удивительной харизмой, мог притягивать, заинтересовывать и развлекать окружающих. Но когда сидел на метамфетамине, мог в два-три часа ночи внезапно превратиться в мерзкое и злобное существо. Позднее он долго и очень убедительно извинялся, и на кого бы он ни набросился в обдолбанном состоянии – на друга или врага, большинство обиженных прощали его. Слишком долго и я был среди них. Но потом он вернулся в Тусон, и наши пути разошлись. В итоге я потерял с ним связь. Позднее узнал, что после окончания колледжа наркотики – метамфетамин, кокаин и другие – полностью поработили его жизнь. Из-за них он часто попадал в аварии и разные происшествия. В его доме случился пожар из-за того, что он заснул с зажженной сигаретой. Ему без конца вызывали скорую помощь после передозов и несчастных случаев и лишали свободы, помещая в больницы и тюрьмы. Он неоднократно лечился по доброй воле или по постановлению суда в наркологических клиниках.

А потом Чарльз умер. Прямо накануне своего сорокалетия.

Метаболизм алкоголя и героина происходит в печени, а метамфетамина – в почках. К сорока годам организм Чарльза не выдержал.

Пусть Господь прольет на тебя свет свой. Теплый, как вечернее солнце.

Я думаю о Чарльзе, когда слышу Rolling Stones.

И когда слышу о метамфетамине.

Именно поэтому мне стало так тошно, когда Ник сказал, что он его попробовал.

Новость вынудила меня предпринять собственное расследование. Когда мне стало известно, что Ник подсел на метамфетамин, я постарался узнать все, что можно, об этом наркотике. Я не просто пытался понять, что это за вещество. Знание противника дает силу. Однако чем больше я узнавал, тем больше расстраивался. По всему выходило, что метамфетамин – наиболее вредоносный из всех одурманивающих средств.

Немецкий химик, который впервые синтезировал амфетамин, предшествовавший метамфетамину, писал в 1887 году: «Я открыл чудесное лекарство. Оно обостряет воображение и вызывает прилив сил».

Амфетамин стимулирует ту часть нервной системы, которая отвечает за непроизвольные действия – работу сердца и желез, дыхание, пищеварительные процессы и рефлекторные действия. Один из его эффектов – расширение бронхов, что привело в 1932 году к его применению в медицинских целях – в качестве назального спрея для лечения астмы. Позднее исследования показали, что это лекарство помогает в лечении нарколепсии, действует как успокоительное при гиперактивности у детей и подавляет аппетит. Кроме того, оно позволяло бодрствовать в течение длительного времени.

Произведя одно простое изменение в молекулярной структуре амфетамина, один японский фармаколог в 1919 году впервые синтезировал метамфетамин. Он обладал более мощным действием, чем амфетамин, и был проще в производстве. К тому же кристаллический порошок растворялся в воде, что давало возможность использовать его для инъекций. В 1930-х годах был произведен метедрин, первая выпускаемая серийно и доступная для приобретения версия метамфетамина. В форме ингалятора его выпустили на рынок в качестве бронхорасширяющего средства, в форме таблеток – как средство для подавления аппетита и в качестве стимулятора. Реклама обещала: «Больше вам не грозят тоска и хандра».

Метамфетамин широко использовали военные в Японии, Германии и США во время Второй мировой войны для повышения выносливости и эффективности войск. Начиная с 1941 года в продажу поступили безрецептурные препараты филопон и седрин, представляющие собой относительно мягкую по составу формулу метамфетамина. Вот типичный рекламный слоган: «Борись с сонливостью и повышай выносливость». К 1948 году в Японии эти препараты принимали пять процентов молодых людей от шестнадцати до двадцати пяти лет. А потом врачи забили тревогу. Около пятидесяти пяти тысяч людей демонстрировали симптомы состояния, которое медики поначалу обозначили термином «психоз, вызванный метамфетамином». Они несли вздор, устраивали сцены. У них были галлюцинации. Некоторые проявляли агрессию. Матери не обращали внимания на младенцев или даже в ряде случаев жестоко с ними обращались.

В 1951 году Управление по контролю качества пищевых продуктов и лекарственных средств США отнесло метамфетамин к категории контролируемых препаратов. Для его приобретения требовался рецепт от врача. Согласно докладу, опубликованному в том же году в журнале Pharmacology and Therapeutics, метамфетамин признавали эффективным средством для лечения «нарколепсии, постэнцефалитического паркинсонизма, алкоголизма, некоторых депрессивных состояний и ожирения».

В начале 1960-х годов появились нелегальные «быстрые наркотики» – «спиды». В них входили и первый крэнк – производное метамфетамина, представляющее собой порошок светло-желтого цвета, который вдыхают через нос, и кристаллический метамфетамин – более чистая его форма и первая, предназначенная для инъекций (хотя она пригодна и для вдыхания). Первые нелегальные лаборатории по производству метамфетамина возникли в Сан-Франциско в 1962 году. Следом этот «быстрый наркотик» наводнил район Хайт-Эшбери, став предвестником первой национальной эпидемии, разразившейся в конце 1960-х годов. Мое расследование привело меня в кабинет доктора Дэвида Смита в Сан-Франциско. Доктор Смит, основавший в Хайт-Эшбери бесплатную клинику, так описывал появление наркотика в районе Хайт: «До мета мы наблюдали тяжелые случаи психоделических путешествий, вызванных ЛСД. Но даже они были достаточно мягкими, в то время как мет разрушал все вокруг, из-за него дети попадали в отделения неотложной помощи, а некоторые – в морг. Мет стал концом “лета любви”».

Прежде чем основать клинику, Смит окончил Медицинскую школу Калифорнийского университета недалеко от этого района. С того времени, как в отделение неотложной помощи больницы стали доставлять пациентов с передозировкой этого наркотика, он приступил к первому клиническому исследованию последствий его употребления. Он вводил маленькие дозы наркотика крысам, и все они погибали от выраженного судорожного припадка. Но выявилась еще одна важная деталь: крысы, помещенные в одну клетку, погибали даже от меньших доз метамфетамина, эффект достигался быстрее. Но причина смерти была другой. Крысы воспринимали нормальное поведение – груминг (чистку шерсти, умывание морды, почесывание) – как нападение и, как вспоминал Смит, буквально «рвали друг друга на части».

В 1967 году Смит спустился с холма Парнассус-Хайтс и начал работать в местном сообществе. Впоследствии он стал президентом Американского общества медицины зависимости, а в настоящее время занимает должность исполнительного директора по медицинским вопросам в реабилитационном центре в Санта-Монике.

По его словам, когда он появился в районе Хайт, он обнаружил «большую клетку с крысами»: люди всю ночь кололись и нюхали спид, это были параноики, совершенно невменяемые, агрессивные и опасные. Смит придумал слоган-предупреждение «Скорость убивает» в 1968 году, в то время, когда в баре «Хрустальный дворец» происходили метамфетаминовые вечеринки, на которых группа наркоманов передавала шприц друг другу по кругу. «Бывало, меня вызывали в семь утра, когда у парня, на которого наркотик действовал быстрее всего, уже был настоящий психоз», – вспоминал Смит. Совместное использование одного шприца привело к эпидемии гепатита С. «Когда я предупреждал наркоманов об опасности заражения гепатитом, они говорили: “Не волнуйтесь. Именно поэтому последним колется желтый чувак”».

После пика популярности употребление метамфетамина в Америке то снижалось, то росло, то снова снижалось. Сейчас многие эксперты говорят, что он стал более сильнодействующим и вездесущим, чем когда-либо прежде. Если несколько лет назад его ареал ограничивался в основном крупными городами на Западе, то теперь он расползается по всей стране, наводняя районы Среднего Запада, Юга и Восточного побережья. Употребление метамфетамина переросло в эпидемию во многих штатах, но только недавно в Вашингтоне признали весь масштаб проблемы. Отчасти причина кроется в том, что должно было пройти время, пока нынешняя волна наркозависимых не накрыла больницы, реабилитационные учреждения и тюрьмы страны. Бывший руководитель Управления по борьбе с наркотиками Аса Хатчинсон назвал метамфетамин «наркопроблемой номер один в Америке». Эта проблема стала тяжелым бременем для правоохранительных органов, политических кругов и системы здравоохранения.

В начале 2006 года администрация президента Джорджа Буша навлекла на себя гнев общественности: чиновники Управления по национальной политике контроля за распространением наркотиков[18]18
  Office of National Drug Control Policy – Управление национальной политики контроля над наркотиками. Входит в состав исполнительного аппарата президента США. Прим. ред.


[Закрыть] решили преуменьшить серьезность результатов опроса, проведенного Национальной ассоциацией графств, в ходе которого пятьсот представителей местных правоохранительных органов назвали метамфетамин проблемой номер один. Кокаин занял второе место с большим отставанием, марихуана – третье. Позднее, в том же 2006 году, Национальный центр разведывательной информации о торговле наркотиками опубликовал результаты опроса с использованием более крупной случайной выборки 3400 агентств по контролю за соблюдением законов о наркотиках, проведенного во всей стране. В первый раз за все время проведения этого опроса большинство (40 %) респондентов посчитали метамфетамин наиболее серьезной проблемой.