Текст книги "Красивый мальчик. Правдивая история отца, который боролся за сына"

Карен обратилась в Общество спасения животных, чтобы подыскать щенка, и буквально влюбилась в вонючего истощенного пса с печальными глазами, который сидел, скрестив лапы, на цементном полу конуры. Она дала ему кличку Мундог и принесла домой вместе с меховым шариком – щенком лабрадора шоколадного окраса, которого мы окрестили Брутом. Мундог, никогда прежде не живший в доме, поднимал заднюю лапу прямо на полу и грыз деревянную мебель. Он носился по дому, рыча и лая всякий раз, когда мимо проезжала машина или кто-нибудь подходил к входной двери. И еще он выл на работающий пылесос. А Брут прыгал в траве, как кролик.

Каждую среду мы брали с собой собак и отправлялись на ужин к родителям Карен. Нэнси и Дон жили в похожем на амбар доме с дощатой обшивкой, притулившемся у лесистой стены каньона в получасе езды от Инвернесса. Главная комната была просторной и наполненной воздухом, с раздвижной стеклянной дверью высотой двадцать четыре фута. Две стены с пола до потолка занимали полки, уставленные книгами о ракушках и камнях, деревьях и птицах. Еще здесь были фотографии их троих детей (Карен снимок запечатлел примерно в пять лет: большие карие глаза и сколотые сзади темные волосы), и плоские морские ежи, и оловянные тарелки, и картина с изображением сурка.

Отец Карен, Дон, – врач на пенсии. Карен буквально выросла в машине, ожидая его возвращения с вызовов на дом. Дон выращивал помидоры и тыквы в террасированном саду, но большую часть времени проводил в кабинете на втором этаже, выполняя свою нынешнюю работу: анализируя и оценивая качество исследований, определяющих эффективность новых медицинских препаратов.

Нэнси, с которой они прожили в браке больше пятидесяти лет, каждый день работала в своем саду. У нее серые глаза и седые волосы, подстриженные «под пажа». Это жизнерадостная, привлекательная, мягкая в обращении и импозантная женщина.

Все дети Нэнси и Дона живут поблизости от Сан-Франциско. Так что нет ничего удивительного в том, что в любой день в их доме можно было застать одного, двух или всех детей сразу, которые сидели за столом на кухне, попивая кофе с печеньем и болтая с матерью.

Каждую среду мы устраивали ужины – шумные и запоминающиеся надолго вечера с Нэнси, Доном и их тремя детьми вместе с семьями, а иногда и с их гостями, и всегда с нашими буйными и невоспитанными собаками, которые захватывали лучшие диваны и воровали оставшуюся без присмотра еду с обеденного стола.

Во время этих посиделок Нэнси пересказывала все прочитанные в газетах или услышанные в теленовостях истории о токсичных матрасах, приставаниях к детям, подростковых самоубийствах, отравлениях, ручках магазинных тележек, зараженных бактериями, нападениях акул, автомобильных авариях, ударах электрическим током. В основном это были рассказы об ужасных смертях. Она сообщила о пловчихе, которая утонула, потому что задержала дыхание слишком надолго. О человеке, убитом в Милл-Вэлли, когда на его автомобиль упало дерево и раздавило его. Она рассказала о стремительном росте случаев депрессии, заболеваний, связанных с неправильным питанием, и наркомании среди детей. «Девушка утонула в джакузи, когда ее волосы затянуло в сливную трубу, – поведала она нам однажды. – Я просто хочу, чтобы вы знали о таких случаях и были осторожны».

Все эти предупреждения были призваны повысить нашу бдительность, но ведь невозможно подготовиться ко всем бедам. Одно дело – осторожность, другое – паника, которая не приносит пользы, и избыточная тревожность, которая угнетает и не дает спокойно жить. Но все это было неважно. Поток плохих новостей лился дальше вместе с розмариновым соусом.

В один из таких вечеров в октябре 1993 года мы с Карен, которая уже была на седьмом месяце беременности, сидели за столом с ее родителями, братом и сестрой. Ник играл во дворе с Брутом. И тут Нэнси выдала последние жуткие новости. Место действия – Петалума, городок в получасе езды к востоку от Инвернесса. Двенадцатилетнюю девочку похитили прямо из ее комнаты. У нее был «ночной девичник». Мать была дома.

Через день фотографии Полли Клаас с длинными каштановыми волосами и добрыми глазами уже были расклеены на окнах всех магазинов и телефонных столбах городка. Вскоре психопата арестовали. Он привел полицейских к телу Полли. Все знакомые родители скорбели, и мы старались не отпускать детей далеко от себя.

Дети, с которыми Ник ездил в школу, помешались на этом убийстве. Одна девочка говорила, что она бы заорала и убежала. Другая возражала, что ей не удалось бы этого сделать: «Парень был здоровенный, выше семи футов». Ник некоторое время молчал, потом сказал: «В любом случае нужно кричать и стараться убежать. Нужно пытаться вырваться». Один из мальчиков считал, что у преступника наверняка был сообщник: «Парень, который ее похитил, сделал это для банды, связанной с детской проституцией». Все замолчали, пока Ник не спросил, правда ли, что убийца был ростом семь футов. Девочка подтвердила: «Семь футов восемь дюймов».

Мы с родителями обсуждали беспокойный сон и ночные кошмары наших детей, а дети реагировали шуточками, услышанными в школе. Мы узнавали о них, когда везли детей домой. Не всегда они касались Полли Клаас, но тоже были основаны на жутких историях, почерпнутых из новостных передач.

«Что сказал Джеффри Дамер Лорене Боббит?»

Пауза, ухмылка, затем: «Ты что, будешь это есть?»

«Мать Джеффри Дамера говорит: “Джеффри, мне совсем не нравятся твои друзья”, – а он ей отвечает: “Ну что ж. Тогда ешь одни овощи”».

Ник никогда не читал газеты и не смотрел новости по телевизору, но невозможно было совсем не обращать внимания на эти будоражащие события, потому что дети – в машине по дороге в школу и из школы, на игровой площадке – проявляли к ним повышенный интерес и постоянно всё это обсуждали.

Джаспер родился в начале декабря.

Нэнси с Доном привезли Ника в больницу посмотреть на малыша, когда ему было всего несколько часов от роду. У Джаспера распухли глаза из-за каких-то капель, которые ему закапали. Ник сидел в розовом мягком кресле рядом с кроватью Карен и держал ребенка, завернутого в одеяло и напоминающего буррито. Он долго вглядывался в него.

Все мы быстро забываем, насколько новорожденные дети крошечные и хрупкие. Мы вернулись в Инвернесс и, когда Джаспер спал, все время проверяли, дышит ли он. Его присутствие среди нас казалось эфемерным, и мы тревожились, как будто он мог куда-то ускользнуть.

Мы изо всех сил старались сделать так, чтобы Нику было легче принять произошедшие в семье перемены. Казалось, что ему нравилось играть с Джаспером, что он очарован малышом. Не выдавал ли я желаемое за действительность? Может быть. Я же знал, что ему трудно. Даже при самых благоприятных обстоятельствах вторая семья, как правило, вызывает некоторый страх у детей от первого брака. Мы старались ободрить и поддержать Ника, а он, должно быть, пытался понять, какое место этот новый ребенок займет в нашей жизни.

Мы с Карен больше уставали. Джаспер отказывался спать дома, но тут же отключался, стоило ему оказаться в машине. По этой причине мы совершали с ним долгие поездки, чтобы заставить его хоть немного поспать. В остальном у нас мало что изменилось. Как только выдавалось свободное время, мы с Ником, часто в компании его друзей, занимались серфингом. Вместе играли на гитаре и слушали музыку.

В канун нового, 1994 года мне достались билеты на концерт группы Nirvana в Колизее в Окленде. Мы с Ником прилетели туда из Лос-Анджелеса. Это был незабываемый вечер. Курт Кобейн устроил потрясающее, блестящее и бередящее душу шоу. Он пел:

 
Я не такой, как они,
Но я умею притворяться.
Солнце зашло,
Но мне светло.
День окончен,
А я веселюсь.
Мое сердце разбито,
Но клей под рукой.
Дай мне вдохнуть,
И я все исправлю,
Мы будем парить
И тусоваться на облаках,
Потом мы спустимся,
И наступит похмелье.
 

Прошло три месяца. Мы с Ником и Карен сидели в гостиной, обшитой небесно-голубыми панелями в обрамлении из красного мамонтова дерева. Мебели в комнате было немного: два одинаковых дивана, обитых красным китайским шелком, который Карен отыскала в комиссионном магазине, с разномастными декоративными подушками – тоже из комиссионки. Мы наблюдали за Джаспером, который лежал на детском одеяльце. Он научился переворачиваться на спину и пытался ползать, но пока безуспешно. В какой-то момент Джас встал в правильную позицию, на четвереньки, запыхтел, наклонился вперед и расплакался. Наконец он все-таки освоил этот сложный процесс, но ползал боком, как краб.

Утром Ник пошел в школу, как обычно. Но когда он пришел домой, я по его лицу догадался, что он расстроен. Он бросил рюкзак на пол, поднял глаза и рассказал, что Курт Кобейн выстрелил себе в голову. Позже мы слышали из комнаты Ника голос Кобейна:

 
Мне было непросто, это трудно достать.
Ну и ладно, плевать, не обращай внимания.
 

Закончилось лето, и Ник пошел в седьмой класс. Энн Ламотт[11]11
  Энн Ламотт – популярная в США писательница, автор художественных и публицистических книг, многие из которых стали бестселлерами. Прим. ред.


[Закрыть] писала: «Седьмой и восьмой классы были для меня и для всех хороших и интересных людей, которых я когда-либо знала, тем, что создатели Библии подразумевали, упоминая “ад” и “бездну”… Не осталось ни тени надежды на ощущение, что с тобой все хорошо. Не было хорошо. Ты внезапно оказался одним из персонажей Дианы Арбус[12]12
  Диана (Дайан) Арбус – известный американский фотограф, прославившаяся, в частности, снимками необычных людей, в том числе с физическими и интеллектуальными нарушениями, фриков, маргиналов. Прим. ред.


[Закрыть]. Это была весна для Гитлера, Германия»[13]13
  Вероятно, аллюзия на фильм Мэла Брукса «Продюсеры» 1968 года, известный также под названием «Весна для Гитлера» и включенный в американский Национальный реестр фильмов, имеющих «культурное, историческое и эстетическое значение». По сюжету мюзикл, запланированный создателями как заведомо безвкусный, кощунственный и потому провальный, получает неожиданный успех у зрителей. Гитлер там показан сумасшедшим фигляром. Прим. ред.


[Закрыть]. В наши дни у родителей более серьезные поводы для тревоги, чем подростковая неуклюжесть и жестокость. Знакомая директриса младшей средней школы говорила мне, что не понимает, в чем дело, но с ее учениками что-то явно не так. «У меня в голове не укладывается все то, что они делают с собой и друг с другом», – жаловалась она. Когда-то учителя государственных школ относили к наиболее серьезным проблемам с дисциплиной неуместные высказывания, жевание жвачки, беготню по коридору, нарушения дресс-кода и привычку мусорить. Прошло больше пятидесяти лет, и вместо этих смешных проблем появились наркотики и алкоголь, беременность, самоубийства, изнасилования, кражи и жестокие драки.

Несмотря на то что Ник учился уже в седьмом классе, ему все еще доставляло удовольствие возиться с Джаспером. Первым словом малыша было «утка», затем он последовательно произнес «банан», «собачка» и «Ники». Тем временем Ник открывал неожиданные преимущества, связанные с младенцем в семье. Его одноклассницы слетались к нам, чтобы повозиться с Джаспером. Они играли с ним и наряжали. Ник был в восторге от расширения своего гарема.

В то же время Ник постепенно терял интерес к общению с детьми, с которыми вместе ездил в школу и из школы. Зато все больше времени проводил с группкой ребят с короткими стрижками, практически бритых: они катались на скейтбордах, болтали о девчонках, не предпринимая при этом никаких шагов к общению с ними, и слушали музыку. Они предпочитали Guns N’ Roses, Metallica, Primus и Джимми Хендрикса. Как всегда, Ника отличал эклектичный, продвинутый – и зачастую переменчивый – вкус. Он вроде бы и не собирался отказываться от некоторых из своих открытий – например, от Бьорк, Тома Уэйтса, Дэвида Боуи, – но, с другой стороны, вдруг начинал увлекаться самой авангардной музыкой, которая, правда, довольно быстро ему надоедала. К тому времени, как та или иная рок-группа – от Weezer, Blind Melon и Offspring до Cake и GreenDay – добиралась до вершин популярности, он уже отказывался от них в пользу ретро, чего-то малоизвестного и малопонятного, ультрасовременного или чистой эксцентрики. Это могли быть композиции Колтрейна, коллекция полек, саундтрек из фильма «Шербурские зонтики», музыка Джона Зорна, MC Solaar, песни Жака Бреля, а теперь еще и самба, под которую он, пританцовывая, передвигался по гостиной. Он открыл для себя рок-группу Pearl Jam и, в частности, песню Jeremy о тинейджере из Техаса, который застрелился прямо в классе на уроке английского языка: учительница попросила его сходить в администрацию и взять карточку с предупреждением за опоздание, а вернувшись в класс, он сказал ей: «Мисс, вот за чем я ходил на самом деле», после чего направил на себя пистолет. Но чаще всего Ник слушал композиции Nirvana. Раскаты музыки, как минометный обстрел, гремели из его комнаты.

 
Я чувствую себя тупым и заразным.
Вот и мы, развлекайте нас.
 

Как-то в начале мая я забирал Ника из школы, чтобы поехать на ужин к Нэнси с Доном. Когда он влез в машину, я почувствовал запах сигарет. Поначалу Ник все отрицал – говорил, что тусовался с ребятами, которые курят. Но под моим нажимом он сознался, что пару раз затянулся вместе с мальчишками, курившими за спортзалом. Я сделал ему выговор, и он пообещал, что больше этого не повторится.

На следующей неделе в пятницу после уроков он играл в футбол в саду с приятелем, к которому вечером должен был пойти в гости и остаться на ночь. Я собирал ему сумку и искал свитер в рюкзаке. Свитер я не нашел, зато обнаружил маленький пакетик марихуаны.

4

Когда я был маленьким, моя семья жила близ Уолден-Понда в Ленсингтоне, штат Массачусетс. Наш дом примыкал к ферме с яблоневыми деревьями, кукурузой, помидорами и поставленными друг на друга ульями. Мой отец был инженером-химиком. Как-то он увидел по телевизору рекламу, где людям с синуситом советовали переезжать в Аризону. Поскольку он страдал поллинозом, он решил последовать этому совету. Он получил работу на заводе полупроводников в Финиксе. Мы погрузились в наш ярко-зеленый «студебеккер» и отправились на запад, останавливаясь на ночь в мотелях и перекусывая в сетевых ресторанах Denny’s и Sambo’s.

Мы остановились в Скоттсдейле и поселились в мотеле на время, пока строился наш типовой дом. Отец устроился в компанию «Моторола». Там он выращивал, разрезал и протравливал кремниевые пластины для транзисторов и микропроцессоров. Мама писала для газеты Scottsdale Daily Progress колонку о нашей школе и соседях – о победителях школьной ярмарки научных проектов и спортивных результатах «малой лиги».

Мы с друзьями часто вспоминаем о нашем детстве, когда все было по-другому. Наш мир был гораздо более невинным и безопасным. Мы с сестрой и братом, как и соседские дети, играли на улице до сумерек, пока матери не звали нас ужинать, – в «позвони в звонок и беги», в салочки, мальчишки гонялись за девчонками. Ужин перед телевизором, у каждого на складном подносе по порции жареной курицы, картофельного пюре с куском сливочного масла, яблочный кобблер. Мы смотрели сериал «Бонанца», «Удивительный мир Уолта Диснея» и «Агенты А. Н. К. Л.». Мы были скаутами-волчатами, а девочки – скаутами-брауни. Мы устраивали барбекю, строили карты для картинга, готовили кексы в игрушечной печке сестры и катались на автомобильных камерах по рекам Солт и Верде.

Правда, я не уверен, вполне ли достоверны эти ностальгические воспоминания. Мы узнавали новости из разговоров наших матерей, которые они вели приглушенными голосами. Чарльз Мэнсон и распродажи с 50 %-ной скидкой, причудливые диеты – это были излюбленные темы обсуждения на тротуаре перед домом, на вечеринках компании Tupperware, на встречах для игры в маджонг и в салоне красоты, где моя мама мелировала волосы. Они шептались, когда повесился десятилетний ребенок из нашего квартала. Потом в автомобильной аварии погибла девочка, жившая через два дома от нас. Оказалось, что мальчик постарше, сидевший за рулем, был под кайфом.

Из-за близости Мексики наркотики водились в изобилии и стоили дешево. Однако география, по всей видимости, не играла особой роли. Ранее неизвестные или недоступные наркотики в богатом ассортименте наводнили нашу школу и окрестности так же, как и всю Америку, с середины 1960-х.

Наиболее популярной была марихуана. После уроков дети тусовались на стоянке для велосипедов, где предлагали один косячок за 50 центов и пакетики в одну унцию за 10 долларов. Дозу можно было купить в туалете и по пути в школу и из школы. Один из моих друзей попробовал покурить и потом рассказывал нам, как это было. Он сказал, что попросил марихуану у мальчика, о котором все знали, что он торчок, и выкурил косячок на заднем дворе дома, сильно кашлял, но ничего особенного не почувствовал, а потом зашел в дом и съел целую коробку печенья. Он начал курить практически каждый день.

Спустя год или чуть больше один парень из нашего квартала спросил меня, не хочу ли я выкурить косячок. Шел 1968 год, и я начал учиться в старшей школе. Ничего особенного я не ощутил, у меня не было никаких галлюцинаций, и я не попытался взлететь с крыши нашего дома, как дочка Арта Линклеттера, о которой говорили, что она перед этим наглоталась ЛСД. То есть я хочу сказать, что этот опыт показался неопасным, поэтому я не слишком долго сомневался, прежде чем его повторить, когда попал в дом к другому парню и его старший брат передал мне тлеющий косяк, скрепленный зажимом.

Конечно, прямо об этом не говорилось, но марихуана, с ее печатью запретности, служила пропуском в определенный круг общения. Попасть в него было для меня огромным облегчением после статуса одинокого «ботана» в младшей средней школе. Я чаще смеялся, мне было веселее среди обкуренной и, соответственно, менее взыскательной публики. Это было своего рода лекарство от мучительной неуверенности, незащищенности. Я воспринимал все вокруг – музыку, природу – более восторженно и остро, не так робел в присутствии девчонок, а это огромный плюс для мальчишки четырнадцати-пятнадцати лет. Мир одновременно казался и затуманенным, и более ярким и живым. Но, возможно, даже не это было главным. Помимо постоянного давления сверстников и кайфа, помимо духа бунтарства, выражавшегося в том, чтобы забить косячок, помимо чувства товарищества и того, что марихуана помогала сглаживать присущие мне неловкость и неуверенность в себе… – помимо всего этого, марихуана помогала мне что-то почувствовать, когда внутри было пусто, и выключала эмоции, когда они захлестывали меня. Точно так же, как марихуана делала окружающее одновременно и размытым, и более ярким и отчетливым, она давала возможность испытывать более сильные чувства и одновременно приглушала эмоции.

Сейчас люди моего возраста часто говорят, что тогда наркотики были другими – не такая сильнодействующая марихуана и более чистые психоделики. Это верно. Тестирование марихуаны показало, что сейчас в средней дозе содержится в два раза больше ТГК, активного ингредиента, чем в той же траве десять лет назад, которая, в свою очередь, была более концентрированной, чем в 1960-е и 1970-е годы. Часто пишут о том, что психоделики и экстази смешивают или даже подменяют метамфетамином и другими наркотиками или примесями, хотя и в наше время мы слышали о ребятах, которые нюхали чистящее средство для канализации Drano вместо кокаина.

Однако кое-что действительно изменилось, и с этим не поспоришь. Многочисленные исследования однозначно доказывают, что употребление наркотиков, включая марихуану, влечет за собой кучу опасных физических и психологических последствий. Мы-то думали, что они безвредны. Оказывается, нет. Я знаю, что многие вспоминают старые добрые времена, ассоциируя их с употреблением «безвредных» наркотиков. Они выжили, обойдясь без существенных последствий, но многим избежать их не удалось. Были и несчастные случаи, и самоубийства, и передозировки. Меня поражает огромное количество жертв наркотиков родом из 1960-х и 1970-х, которые и сейчас бродят по улицам, многие из них стали бездомными. Некоторые разглагольствуют о всякого рода заговорах. Очевидно, это черта, типичная для наркоманов и алкоголиков. «Когда его, бывало, развезет после выпивки, он всегда принимался ругать правительство», – говорил Гек Финн о своем пьянице-отце.

Именно поэтому все детство Ника, начиная с семи-восьми лет, я постоянно говорил с ним о наркотиках. Мы разговаривали о них «с раннего возраста и часто», как предписывает организация «Партнерство во имя Америки, свободной от наркотиков». Я рассказывал ему о людях, которые так или иначе пострадали от этого пагубного пристрастия или даже погибли. Я рассказывал ему о своих ошибках. Я следил, не появились ли первые тревожные признаки подросткового алкоголизма и наркомании. (Пункт пятнадцатый в анкете одной организации: «Может быть, ваш ребенок внезапно изъявляет желание навести порядок после коктейльной вечеринки, но забывает о других домашних обязанностях?»)

Когда я был ребенком, родители умоляли меня держаться подальше от наркотиков. Я отмахивался, потому что они не понимали, о чем говорят. Они как были, так и сейчас остаются приверженцами трезвого образа жизни. Я же знал о наркотиках из первых рук. Так что когда я предостерегал Ника, то думал, что заслуживаю какого-то доверия.

Многие специалисты советуют родителям моего поколения не раскрывать правду о нашем собственном опыте употребления наркотиков. Причина в том, что это может иметь обратный эффект – как в случаях, когда известные спортсмены выступают в школах или на телевидении и рассказывают детям: «Парни, не употребляйте это дерьмо, лично я чуть не умер». И тем не менее вот они стоят здесь, в бриллиантах, золоте, с миллионными доходами и всенародной известностью. На словах – «я едва выжил». А реальный посыл такой: я выжил, добился успеха, и ты тоже сможешь. Дети видят, что их родители прекрасно устроили свою жизнь, несмотря на наркотики. Именно поэтому, может быть, мне стоило солгать Нику, но я этого не сделал. Он знал правду. В то же время наша близость придавала мне уверенность в том, что я наверняка сразу узнаю, если в его жизни появятся наркотики. Я наивно полагал, что, если Ник поддастся соблазну что-то попробовать, он обязательно расскажет об этом. Я ошибся.

Хотя на дворе был май, холодный и туманный день больше напоминал зиму, чем весну. В воздухе витал запах горящего дерева, оставшийся от костра, который жгли сегодня. В это время года солнце рано скрывается за горами и высокими тополями, поэтому в четыре часа во дворе уже было сумрачно. Туман вился вокруг ног мальчиков, гонявших мяч туда-сюда. Игра не клеилась. Похоже, они были больше увлечены разговором – может быть, о девочках, или музыкальных группах, или о ранчеро, застрелившем вчера бешеную собаку в Пойнт-Рейес-Стейшн.

Товарищем Ника по игре был мускулистый качок, демонстрировавший натренированную грудную клетку и бицепсы, обтянутые футболкой. Ник был одет в слишком просторный серый кардиган – мой, между прочим. Его волосы, свисавшие прядями, и весь облик уставшего от жизни апатичного человека любого могли навести на мысль о том, что в дальнейшем он непременно начнет курить, в лучшем случае марихуану. И все же, несмотря на его прикид, на перемены в настроении – усиливающуюся хандру и угрюмость – и на его новую тусовку, которую составляли грубые, флегматичные ребята из школы, когда я смотрел на своего сына, я видел юность и жизнерадостность, озорство и невинность. Еще совсем ребенок. Именно поэтому я был совершенно ошарашен при виде туго свернутых зеленых шишек марихуаны, которые оказались у меня в руках.

Карен сидела на диване в гостиной, склонившись над альбомом, и рисовала тушью. Джаспер спал рядом с ней на диване. Он лежал на спине, ручки сжаты в крошечные кулачки.

Я подошел к ней, и она подняла глаза.

Я показал ей марихуану.

– Что это? Где ты взял?.. – А затем: – Что? Ты нашел это у Ника?

Вопрос звучал скорее как утверждение. Она все поняла.

Как обычно, я подавил панику, стараясь не дать ей разволноваться.

– Все будет хорошо. Когда-нибудь это должно было случиться. Мы справимся.

Я позвал мальчиков. Они подошли. Ник держал в руках мяч и тяжело дышал.

– Мне нужно поговорить с вами.

Они посмотрели на марихуану на моей ладони.

– Ой, – произнес Ник. Он слегка напрягся и замер в ожидании, демонстрируя покорность. Мундог подошел к Нику, тычась носом в его ногу. Ник не из тех, кто стал бы отрицать очевидное. Он робко взглянул на меня широко распахнутыми испуганными глазами, пытаясь оценить, насколько серьезно он влип.

– Идите в дом.

Мы с Карен стояли перед мальчиками. Я смотрел на нее в поисках поддержки, но она была в таком же замешательстве, что и я. Меня потрясло не столько открытие, что Ник курит марихуану, сколько то, что я не имел об этом ни малейшего понятия.

– Как давно вы курите эту дрянь?

Загнанные в угол мальчишки обменялись взглядами.

– Мы в первый раз купили это, – сказал Ник. – А раньше пробовали один раз.

В голове вертелась мысль: верю ли я ему? Эта мысль о недоверии меня смущала. Никогда раньше я об этом не задумывался. Ну конечно, я ему верил. Он не стал бы врать мне. Или стал бы? Я знал родителей, чьи дети постоянно попадали в неприятности в школе и дома. И больше всего удручало то, что эти ситуации были связаны с обманом.

– Расскажи, как это случилось.

Я смотрел на товарища Ника, который не проронил ни слова. Тот не поднимал глаз. Ник ответил за обоих:

– Все это делают.

– Все?

– Почти все.

Ник не отрывал глаз от собственных пальцев, растопыренных на столе. Наконец он сжал их и засунул кулаки в карман.

– Где вы это достали?

– Просто у какого-то парня.

– У кого?

– Неважно.

– Нет, как раз это важно.

Они назвали имя мальчика.

– Мы просто хотели посмотреть, как это выглядит, – сказал Ник.

– Ну и как?

– Ничего особенного.

Приятель Ника спросил, буду ли я звонить его родителям. Когда я ответил утвердительно, он умолял не делать этого. «Извини, но они должны об этом знать. Я позвоню им и отвезу тебя домой».

Ник спросил:

– А как же ночевка?

Я сердито взглянул на него:

– Отвезем его домой, а потом мы с тобой поговорим.

Он все так же смотрел в пол.

Я позвонил родителям мальчика, и его отец поблагодарил меня за предупреждение. Он сказал, что встревожен, но не особенно удивлен. «Мы уже пережили это с нашими старшими детьми. Подозреваю, что все они проходят через это. Мы с ним поговорим». В его голосе слышалась обреченность, когда он добавил: «Мы столько работаем. Мы просто не в состоянии уследить за ним».

Когда я позвонил матери мальчика, продававшего марихуану, она впала в ярость и категорически отказалась признавать, что ее сын замешан в чем-то подобном. Она обвинила Ника и его приятеля в том, что они пытаются втянуть ее сына в неприятности.

Когда мы с Ником остались одни, всем своим видом он выражал раскаяние. Он кивнул, когда я сказал ему, что мы с Карен приняли решение ограничить его свободу передвижения: «Ладно, я понимаю».

Мы рассуждали так. Мы не хотим перегибать палку, но еще больше мы не хотим пускать все на самотек. Мы назначаем наказание, тем самым демонстрируя, насколько серьезно мы воспринимаем нарушение правил, принятых в нашей семье и в наших взаимоотношениях. Любые действия влекут за собой последствия, и мы надеемся, что наше решение вполне соответствует тяжести совершенного проступка. Вдобавок ко всему я с подозрением отношусь к его новому кругу друзей. Я понимаю, что не могу выбирать, с кем ему дружить, запреты могут только сделать эту дружбу более желанной, но по крайней мере я могу свести к минимуму время общения с ними. И еще. Я просто хочу понаблюдать за ним. Попытаться понять, что все-таки с ним происходит.

– И сколько будет продолжаться мое заточение?

– Посмотрим, как будут обстоять дела в ближайшую пару недель.

Мы сели на диваны друг напротив друга. Казалось, наказание действительно отрезвило Ника. Я спросил:

– Почему у тебя возникло желание попробовать травку? Не так давно сама идея что-то курить – даже сигареты, не говоря уж о марихуане, – вызывала у тебя отторжение. Вам с Томасом (я упомянул одного из его городских друзей) даже попадало за то, что вы выбрасывали сигареты его мамы.

– Не знаю.

Он взял красную ручку с кофейного столика и начал заштриховывать что-то на сегодняшней газете.

– Наверное, из любопытства.

Минуту спустя он произнес:

– В любом случае мне не понравилось. Это вызвало у меня какое-то ощущение… Не знаю. Странное, необычное.

Затем он добавил:

– Тебе не стоит беспокоиться. Я больше не стану пробовать.

– Как насчет других наркотиков? Пробовал еще что-нибудь?

Его недоуменный взгляд убедил меня в том, что он говорит правду.

– Я знаю, это было глупо, – сказал он, – но не совсем уж я дурак.

– А алкоголь? Ты случайно не начал выпивать?

Он некоторое время обдумывал ответ.

– Мы надрались. Один раз. Мы с Филиппом. Это было, когда мы ездили кататься на лыжах.

– На озеро Тахо?

Он кивнул.

Я припомнил те длинные выходные в середине зимы, перед рождением Джаспера. Мы разрешили Нику пригласить с собой Филиппа, его друга, который нам нравился, милого, легкого в общении мальчика маленького росточка, с волосами, падающими на лоб. Мы дружили с его родителями.

Мы приехали в горы вечером, прямо перед тем, как снежная буря отрезала все дороги. Утром сосны были обсыпаны снегом. Ник и раньше катался на лыжах, но на этот раз они с Филиппом решили попробовать себя в сноубординге. Будучи довольно опытным серфингистом, Ник думал, что переключиться будет нетрудно. «Вместо воды ты рассекаешь снег, – объяснял он. – И тут и там все дело в сохранении баланса и в силе тяжести». Может, оно и так, но большую часть времени он просто кувыркался по склону, пока наконец не разобрался, что к чему.

И теперь я спросил:

– Когда же вам удалось напиться? И где вы взяли спиртное?

Он сидел на диване, раскачиваясь взад-вперед.

– Однажды вечером вы с Карен пошли спать рано, – сказал он. – Мы сидели перед камином и смотрели телевизор. Потом нам стало скучно, мы решили поиграть в карты. Я пошел их искать и наткнулся на винный шкафчик. Мы взяли бокалы и налили всего понемногу, чтобы никто не заметил. Там были ром, бурбон, джин, саке, текила, вермут, виски, какая-то зеленая дрянь, крем из чего-то.

Он замолк, потом продолжил:

– Мы всё это выпили. Это было отвратительно, но нам хотелось посмотреть, что это такое – напиться в стельку.

Я помнил ту ночь. Мы с Карен проснулись, потому что услышали, как мальчишек рвет. Одновременно в двух ванных комнатах внизу. Мы пошли посмотреть, что случилось. Их тошнило всю ночь. Мы подумали, что они подхватили грипп.

Утром мы позвонили матери Филиппа. «Да, везде сейчас ходит грипп», – согласилась с нами она. Ребята плохо себя чувствовали и на следующий день, во время долгой поездки домой из Сьерры. Один раз мы не успели съехать на обочину, и Филиппа стошнило прямо через окно машины.

– Это был первый и последний раз. С тех пор я не прикасался к спиртному. Меня тошнит от одной мысли об этом.

Правдоподобность истории обезоруживала, но все равно она была как нож в спину. Меня в одинаковой степени возмущали и обман, и пьянка. И тем не менее я высоко ценил искренность Ника. Я подумал: «По крайней мере он говорит правду и признается в содеянном».