Текст книги "Метла системы"

Линор замечает, что Сью Шо сидит не шевелясь и глядит на свои кожаные мокасины с белыми подошвами. Руки Наффа – в ярко-рыжих волосах Сью.

– Погодите-ка, – говорит Клариса. – Вы говорите, мы должны подписать ваши зады?

– Пожалуйста.

– Голые?

– Ну, определенно, в этом весь и…

– Хвать-цеплять-христова-мать, ну и выдержка, – говорит Клариса в изумлении, уставясь на Ланга. – И вам, умнички, в головенки не пришло, что мы можем сказать «нет»? Я говорю «нет».

– Стопроцентно ваша прерогатива, – отвечает Ланг Встанг-Шланг. – Размеиццо, мы, со всем прискорбием, вынужденно не уйдем, пока вы не соблаговолите. – Его рука теперь почти на Миндиной голой ноге, замечает Линор. Ее познабливает. Клариса внезапно дергается к двери, Нафф заграждает дверную ручку, Клариса замирает, Нафф снова бьется затылком об стену, подчеркивая общее положение вещей.

Клариса замирает, на миг ее распирает злость, и она реально не может вообще ничего, ни сказать, ни сделать.

– Глянцевая сволота, – наконец выплескивает она. – Вы. Из Амхёрста, из Уни-Масса, все вы одинаковые. Просто потому, что вы больше, физически занимаете больше места, думаете – вы ваще думаете? – будто вы короли и можете приказать женщинам сделать любую гадость и глупость, потому что вам приспичило, потому что вы нажрались? Пошли вы, лесом. – Переводит взгляд с Ланга на Наффа. – Прихо́дите на наши вечеринки, ухмыляетесь как макаки автобусу, ей-бо, через две минуты уже вдрабадан, мешаете нас с дерьмом, будто мы шлюхи, мебель, думаете, что можно вот так… – смотрит вокруг, – вломиться к нам, в нашу комнату, потому что вы тупо сильнее, заслоняете дверь и бьетесь в нее большими сальными дурными бошками? На хер вас. На хер.

Ланг ржет.

– Боюсь, гостей прискорбно задерживает хозяйский гнев. – Снова ржет. Минди тоже тихонько улыбается. Рука Ланга все еще на ее ноге.

Но Дихеранс вдруг впадает в диссонанс.

– Сама пошла бы ты отсюда на хер, мисс Кобылья Рубашка, – говорит он Кларисе, явно вступив в пресловутый период алкоголической членораздельности. – Кончай тут. Это место просто страшный… – шаря глазами, – страшный жуткий смех! – Глядит на Ланга, ищет поддержки; Ланг шепчет что-то Минди Металман.

Однако Нафф разбушевался.

– Устроили эти тут свои вечеринки, льете нам в уши рекламу, всю эту милую томную ахинею, ах, айда на вечеринку «Смелейяклейямлейя», испытай свой лей в деле, ха. Выиграй поездку в джакузи на двоих, бла-бла-бла. Вы динамщицы и хероманки, вот вы кто. Мы, значит, приходим, как вы просили в своих рекламках, повязываем галстуки и к вам приходим, а у вас тут охранники в дверях, со страшенными пушками, и нам штампуют руки как школярам, когда мы берем пиво, и все девчонки глядят так, будто мы насильники, и плюс, кроме того, внизу все девчонки на лицо вылитый Ричард Никсон, а реальные красотки заперлись этажом выше…

– Подобно вам, милые дамы, признайтесь же, – говорит Ланг Встанг-Шланг, лыбясь.

Нафф Дихеранс в прыжке разворачивается и бомбит лбом дверь, реально сильно. Замирает лицом к двери, его паруса покинуты ветром, временно.

– Боюсь, он в некотором опьянении, – говорит Ланг.

Линор, поправив платье, встает.

– Выпустите меня.

Встают Ланг и Минди. Встает Сью. Все встают, следуя за Линор. Ланг ухмыляется и кивает.

– Если вы будете достаточно добры… вплыть расписным челном… на… мой… – он борется с поясом на чиносах. Минди отворачивается. Нафф, по-прежнему дыша в дверь, тоже расстегивает пояс. Он даже принес ручку; Линор видит – ручка торчит из кармана.

– Нет, не буду я к вам прикасаться, тем более – на вас расписываться, – говорит Линор.

Ланг Встанг-Шланг глядит на нее, смутно озадачившись.

– Ну, значит, мы реально, к несчастью, не в состоянии вас покинуть.

– Это, к счастью, мне совершенно пофиг, потому что я не в состоянии остаться и ухожу, – говорит Линор.

– Я распишусь, – говорит Сью Шо тихо.

Клариса пристально глядит на Сью.

– Что?

– Я хочу, чтоб они ушли. Я распишусь. – Она смотрит в пол. Смотрит на свои туфли. Штаны Наффа тяжко спадают, он все так и глядит в дверь. Его зад огромен, широк, бел, по большей части безволос. Ранимый зад, реально. Линор оценивает его отвлеченно.

– Авычо, Мелинда Сью? – спрашивает Ланг у Минди. Ланг в трусах.

Минди реально глядит на Ланга, глядит ему в глаза. На ее лице ни эмоции. Секунда, и она говорит:

– Давай, не вопрос.

– Хотите – можете расписаться спереди, – ржет Встанг-Шланг.

– Омерзительно. Я ухожу, дайте мне выйти, пожалуйста, – говорит Линор. Разворачивается. – Ты трусиха, – говорит она Сью Шо. – У тебя страшенные ступни, – говорит она Минди Металман. – Глянь на ее ноги, Энди, прежде чем на что-то решишься. – Поворачивается к двери. – Прочь с дороги, Нах, или как там тебя.

Нафф разворачивается, Линор впервые в жизни видит голого мужика.

– Нет.

Линор швыряет одну остроконечную белую туфлю на высоком каблуке, с металлическим ремешком, Наффу Дихерансу в голову. Промахивается, туфля бьет по двери над ним, бьет громко, и каблук вонзается в дерево. Белая туфля торчит из двери. И, как будто удар туфли о дверь стал последней каплей, Сью Шо визжит и чуток плачет, хотя недавний кайф ее и сдерживает. В руке у Сью – ручка Наффа.

– Дай пройти, а то захерачу в глаз, – говорит Линор Наффу, потрясая другой туфлей. Ланг Встанг-Шланг берет Минди Металман за руку.

– Дай ей пройти, она ваще не из этого колледжа, – говорит Клариса. – Я тоже распишусь, слюнтяи.

– Дай пройти, – говорит Линор.

Нафф наконец отступает от двери, не выпуская из руки пустой стаканчик «Смелейяклейямлейя». Ему так и так менять локацию, чтобы подставить зад Сью Шо, которая стоит в углу. Он идет комическими шажками, штаны висят на лодыжках, и Линор видит, как его гениталии, пока он тащится в направлении Сью, подскакивают и вихляют. Линор босиком бежит мимо него, тянется к туфле, торчащей из двери. Вынимает ее, то есть каблук, оглядывается. Ланг целует кремовую щечку Минди, отрешенно, лыбясь, стоя в нижнем белье. Сью, встав на колени, расписывается на Наффе. Клариса замерла со скрещенными руками. Барабанит пальцами по локтям.

Линор выбегает в кафельный коридор, прочь. Там свежий воздух, Линор хочет выдраться из Галдеж-Холла изо всех сил, и выдирается наконец-то, но только после переговоров с коридорной дверью, лестничной дверью, коридорной дверью и входной дверью, которые все защелкнуты изнутри. Снаружи, на сочном мартовском газоне, омыта ярким уличным светом, в толпе парней в синих блейзерах, вышедших прогуляться, с мятными конфетками во ртах, Линор наслаждается кратким носовым кровотечением.

2. 1990[15
  «Метла системы» издана в 1987 году, то есть основное действие романа происходит в недалеком будущем.


[Закрыть]15]15
  «Метла системы» издана в 1987 году, то есть основное действие романа происходит в недалеком будущем.


[Закрыть]

– Это обнимашки? То, что мы делаем, – обнимашки?

– Думаю, критерии стандартных обнимашек соблюдены, да.

– Я так и думала.

– …

– У тебя таз реально костлявый, знаешь ли. Вон как выпирает.

– Да, у меня костлявый таз. Моя жена иногда высказывалась по поводу моего таза.

– У меня тоже очень костлявый таз, как ты думаешь? Пощупай.

– Костлявый. Думаю, женщинам вроде как положено иметь костлявый таз.

– Думаю, в моем случае это еще и семейное. У всех братьев – костлявый таз. У младшего кости реально как у мамонта.

– …

– М-м-м-м.

– …

– Историю, пожалуйста.

– Ты хочешь историю.

– Пожалуйста.

– Сегодня прислали довольно интересную.

– Давай же.

– Но и гнетущую.

– Я хочу ее услышать.

– Она о человеке, страдавшем от тщеславия второго порядка.

– Тщеславия второго порядка?

– Да.

– Это что такое?

– Ты не знаешь, что такое тщеславие второго порядка?

– Нет.

– Как интересно.

– Так что это?

– Ну, человек с тщеславием второго порядка в первую очередь тщеславен. Он гордится своим интеллектом – и хочет, чтобы его считали умным. Или внешностью – и хочет, чтобы его считали привлекательным. Или, скажем, чувством юмора – и хочет, чтобы его считали балагуром и остроумцем. Или талантом – и хочет, чтобы его считали талантливым. Эт цетера.[16]16
  Et cetera (лат.) – и так далее.


[Закрыть] Ты ведь понимаешь, что такое тщеславный человек.

– Да.

– Тщеславный человек боится, что его сочтут глупым, или скучным, или уродцем, эт цетера, эт цетера.

– Принято.

– А человек с тщеславием второго порядка – это тщеславный человек, который гордится еще и тем, что вообще не кажется тщеславным. Он ужасно боится, что другие сочтут, будто он тщеславен. Человек с тщеславием второго порядка сидит допоздна, заучивая анекдоты, чтобы показаться милым и смешным, но отрицает, что сидит допоздна, заучивая анекдоты. Или, может, даже постарается оставить впечатление, будто сам себя смешным не видит вовсе.

– …

– Человек с тщеславием второго порядка будет мыть руки в общественной уборной и не устоит перед искушением полюбоваться собой в зеркале, тщательно себя рассмотреть, только притворится, будто поправляет линзы или вынимает соринку из глаза, чтобы его посчитали не тем, кто любуется собой в зеркале, а тем, кто использует зеркала только для разумных, нетщеславных дел.

– Ой.

– История, присланная сегодня, о мужчине с тщеславием второго порядка, гордящемся собственной внешностью. Он чертовски горд своей внешностью, одержим своим телом, но также одержим желанием никому эту одержимость не показывать. Он пускается во все тяжкие, чтобы скрыть тщеславие от подружки. Я сказал, что он живет с подружкой, просто бешено красивой и очень милой девушкой?

– Нет.

– Он с ней живет, она влюблена в него по уши, и он любит ее. И у них всё в порядке, хотя ему, ясно, приходится нелегко, он одержим – и одержим тем, как бы скрыть одержимость.

– Ох ты.

– О да. И вот однажды в ванне он замечает что-то странное на ноге, такое распухшее серое пятно, и он идет к врачу, и ему ставят диагноз: это первая стадия некоей несмертельной, но весьма уродующей болезни, и в итоге от нее этот весьма красивый мужчина станет ужасно изуродованным.

– …

– Если только он не согласится на умопомрачительно сложную и дорогую лечебную процедуру, ради которой надо лететь аж в Швейцарию и потратить все сбережения, а эти сбережения лежат на совместном банковском счете, и, чтобы их снять, требуется вторая подпись – прекрасной подружки.

– Ого.

– …

– Но он все-таки очень тщеславен и всячески не хочет остаться изуродованным.

– Ну да, но ты забываешь, что он не менее всячески хочет, чтобы его не считали тем, кто всячески не хочет остаться изуродованным. Мысль, что подружка узна́ет о том, как он готов потратить все сбережения и полететь аж в Швейцарию лишь бы не остаться изуродованным, его ужасает.

– Что это за болезнь? Это типа проказа, да?

– Что-то вроде проказы, насколько я понял. Может, не такая опасная. Проказа, я думаю, убивает. Ладно, дело не в этом. Дело в другом: сама возможность того, что подружка узнает о его тщеславии, ужасает его так, что он все откладывает и откладывает полет в Швейцарию ради лечения, а в это время серое пятно разрастается, и кожа на ноге заметно сереет, и отслаивается чешуйками, кости утолщаются и искривляются, мужчина пытается скрыть болезнь, купив фальшивый гипс и поставив его на ногу, и говорит подружке, что нога загадочным образом сломалась, а болезнь распространяется уже и на другую ногу, и на живот, и на спину, и, подразумевается, я думаю, что и на гениталии; так что он ложится в постель, закутывается в одеяла и говорит подружке, что загадочным образом заболел, а еще, кстати говоря, старается держаться с подружкой холодно и замкнуто, отдалиться от нее, хотя реально влюблен до безумия. И он выбирается из постели, только когда подружка на работе, она продавщица в магазине женской одежды, и только когда подружки нет, он выбирается из постели, и стоит перед зеркалом во весь рост в их ванной, часами, глядит на себя в ужасе и аккуратно собирает губкой серые чешуйки по всему искривляющемуся телу.

– Боженьки.

– Да, и дни проходят, и недуг прогрессирует, распространяется уже и на верхнюю часть туловища, на плечи, на руки, и мужчина пытается это скрыть, утверждая, что у него загадочная кошмарная простуда, он носит толстые свитеры и лыжные варежки, а еще становится всё более жесток к прекрасной сожительнице, и мерзок с ней, и зол, и не позволяет ей приближаться, и дает ей понять, что она сделала что-то ужасное и его выбесила, но что именно, он ей не скажет, и подружка сидит по ночам в ванной и рыдает, и мужчина это слышит, и его сердце разрывается, потому что он ее очень сильно любит, но он одержим идеей не быть уродливым, и, конечно, если он теперь скажет ей правду и все покажет, она не просто увидит, что он внезапно стал уродлив, ей станет ясно еще и то, что он изначально одержим идеей не быть уродливым, смотри, к примеру, гипс, свитеры и варежки, и, конечно, он вдвойне одержим тем, чтобы скрыть изначальную одержимость. Так что он ведет себя всё гаже и гаже с милой красивой девушкой, которая его любит, и в конце концов, хотя она и чудесная девушка, и любит его очень-очень, она всего лишь человек, и в конце концов ее всё это достает, мало-помалу, и она, просто в качестве самозащиты, делается холоднее и отдаляется в ответ, и отношения между этими двумя людьми становятся напряженными, что разбивает мужчине сердце, разбивает напрочь. А между тем недуг, конечно, только распространяется, она уже на шее и почти достигает высоты самого высокого воротника свитера, а еще парочка серых шелушащихся наростов появляется на носу мужчины, приметы будущего очарования, видит он. И вот однажды утром, в последний день, когда, понимает мужчина, он может скрывать всё это от подружки, оно же утро после реально роковой и пагубной ссоры, точно разбившей девушке сердце, та сидит в ванной, рыдает, а мужчина спокойно выбирается из постели, укутывается как может, идет и берет такси и едет к врачу.

– …

– Ну вот, а врач сильно расстроен, по понятной причине, почему мужчина не звонил ему так долго, о чем он вообще думал? А еще врач, конечно, неслабо озабочен распространением болезни, и он осматривает мужчину, щелкает языком и говорит, что это последний момент, когда можно начать дорогущее швейцарское лечение, на что-то еще надеясь, и, если еще чуть-чуть промедлить, болезнь поглотит мужчину без остатка и станет необратимой, он будет жить, но станет серым, шелушащимся и кривым на веки вечные. Врач смотрит на мужчину и говорит, что сейчас выйдет из кабинета, а мужчина пусть подумает. Врач определенно считает, что мужчина не в своем уме, раз до сих пор не в Швейцарии. И вот мужчина сидит в кабинете, один, весь укутанный, в варежках, и у него реально кризис, и разбитое сердце, и он напуган до жути, потому что одержимость одержимостью, но вот наконец-то наступает переломный момент, на который толсто намекает солнечный лучик, который прорвался сквозь тяжелые тучи, застящие в этот день небо, и поразил мужчину сквозь окошко врачебного кабинета, но мужчина так и так понимает в переломный момент, что реально важнее всего на свете его чудесная, милая подружка и их любовь, а остальное всё пустяки, и мужчина решает позвонить ей и рассказать обо всем, чтобы она приехала и подписала документ на выдачу всех его сбережений, чтобы он тут же, в тот же самый день, сел на самолет в Швейцарию, и к черту страх перед тем, чтобы все ей рассказать, хотя страшно просто вот невероятно.

– Ого.

– А заканчивается история так, что мужчина сидит за столом врача, с телефонной трубкой в варежке, слушая гудки, то есть звонки в квартире, и гудков многовато, не то чтобы абсурдно многовато, но достаточно, чтобы задуматься, дома подружка или нет, ушла она, возможно, навсегда или не ушла. И так всё и кончается: мужчина сидит, гудки в варежке, лучик солнца заплаткой падает на мужчину из врачебного окна.

– Боже правый. Ты ее напечатаешь?

– Нет. Слишком длинная. Это длинная история, сорок страниц с гаком. И ужасно напечатана.

– …

– Прекрати.

– …

– Линор, ну прекрати же. Это ну вот вообще несмешно.

– …

– …

– Только откуда ты столько об этом знаешь?

– Знаю о чем?

– О тщеславии второго порядка. Ты реально удивился, что я не знала о тщеславии второго порядка.

– Что тут сказать? Может, я просто скажу, что видел белый свет?

– …

– …

– Имбирный эль?

– Не сейчас, но все равно спасибо.

3. 1990

/а/

Санитар выплеснул содержимое стакана пациента в окно, водная масса, ударившись оземь, сместила камешек, тот покатился по наклонной дорожке, со щелчком упал на каменный дренаж в канаве, испугал белку, наскочившую на орешек прямо тут же, на бетонной трубе, заставил белку взбежать на ближайшее дерево, в процессе потревожив тонкую хрупкую веточку, та застала врасплох группу нервных утренних пташек, одна из них, изготовившись к полету, испустила черно-белый пометный сгусток, и тот шлепнулся аккурат на ветровое стекло крошечного автомобильчика некой Линор Бидсман, едва та заехала на парковочное место. Линор вышла из машины, а пташки полетели прочь, издавая звуки.

Клумбы из фальшивого мрамора – от прошломесячной жары пластмасса осела и кое-где скуксилась – окаймляли ровную бетонную дорожку, ведущую от границы парковки к входным дверям Дома; предосенние цветы сохли и седели в глубоких ложах сырой земли и мягкого пластика; бурые вьющиеся стебли хило карабкались по перилам, огибавшим въезд над клумбами; перила же, крашеные, ярко-желтые, даже ранним утром казались дряблыми и липкими. На сочной августовской траве, низко-низко, блестела роса; солнечный свет перемещался по газону, пока Линор шла по подъездной дорожке. У дверей чернокожая старуха стояла не шевелясь рядом с ходунками, открыв рот солнцу. Над дверями по узкому тимпану обмятой светилом пластмассы, тоже корчившей из себя пламенеющий мрамор, бежали буквы: ДОМ ПРИЗРЕНИЯ ШЕЙКЕР-ХАЙТС. По обеим сторонам от дверей в каменных стенах, что закруглялись и образовывали вне поля зрения фасад, пребывали в заточении вычеканенные подобия Тафта [17]17
  Уильям Говард Тафт (1857–1930) – 27-й президент США (1909–1913).


[Закрыть]. За дверями, в стеклянном аквариуме между внешним и внутренним входом, изнемогали трое в каталках, закутанные в простыни, несмотря на лившуюся из утренних окон тепличную жару; у одного голова завалилась набок так, что ухо покоилось на плече.

– Здрасте, – сказала Линор Бидсман, вталкиваясь во внутреннюю стеклянную дверь, индевеющую на солнце старыми отпечатками пальцев. Линор знала, что отпечатки оставили колясочники, для которых стальная пластинка со словами ОТ СЕБЯ слишком высока и непосильна. Линор здесь уже бывала.

Дом Шейкер-Хайтс – одноэтажный. Единственный уровень разбит на отделения и покрывает изрядно территории. Линор вышла из жаркого аквариума и пошла по чуть более прохладному холлу в конкретное отделение, к столу, над которым неспешно вращался тропический вентилятор. Внутри пончика стола сидела медсестра, Линор с ней еще не встречалась: темно-синий свитер пелериной перекинут через плечи и застегнут стальной пряжкой с вычеканенным профилем Лоренса Велка [18]18
  Лоренс Велк (1903–1992) – музыкант, аккордеонист и ведущий телепрограммы «Шоу Лоренса Велка» (1951–1982).


[Закрыть]. Люди в каталках были везде, их ряды выстроились вдоль всех стен. Вздымался и опадал невнятный громкий гомон, испещренный точками смешков без причины и воплями гнева из-за того, кто что знает.

Сестра глянула на приближавшуюся Линор.

– Здрасте, я Линор Бидсман, – сказала Линор чуть запыхавшись.

Сестра на миг к ней присмотрелась.

– Ну, не так уж это смешно, верно? – сказала она.

– Извините? – сказала Линор. Сестра глядела неприветливо. – О, – сказала Линор, – думаю, дело в том, что мы еще не встречались. Обычно здесь, на вашем месте, сидит Мэдж. Я Линор Бидсман, но, в общем, я здесь, чтобы повидать тоже Линор Бидсман. Она моя прабабушка, и я…

– Ну, вы, это, – сестра глянула на что-то на большом столе, – вы, это, я позвоню мистеру Блюмкеру, ждите.

– Бабуля в порядке? – спросила Линор. – Понимаете, я просто была в…

– Ну, я просто соединю вас с мистером Блюмкером, алло, мистер Блюмкер? Тут Линор Бидсман спрашивает вас в «Б»? Он сейчас к вам выйдет. Пожалуйста, подождите.

– Все-таки я бы сразу пошла к Линор. Она в порядке?

Сестра глянула на нее.

– У вас голова мокрая.

– Я знаю.

– И растрепанная.

– Да, спасибо. Я знаю. Слушьте, я была в душе, когда домовладелица крикнула снизу, что звонит мистер Блюмкер.

– Откуда ваша домовладелица знала?

– Простите?

– Что звонит мистер Блюмкер?

– Ну, это телефон соседки по квартире, я им пользуюсь, но она не…

– У вас нет телефона?

– В смысле? Да, у меня нет телефона. Слушьте, простите, что я опять спрашиваю, но – с Бабулей все хорошо? Мистер Блюмкер велел мне идти прямо к ней. Мне позвонить родным? Где Линор?

Сестра уставилась в точку над левым плечом Линор; ее лицо превратилось в какой-то твердый материал.

– Боюсь, я не имею права вам ничего… – Она глянула вниз. – …Линор Бидсман, отделение «Е». Но если вы будете так добры чуть подождать, мы могли бы…

– Где утренняя сестра, которая вроде должна быть тут? Где Мэдж? Где мистер Блюмкер?

Мистер Блюмкер материализовался в тусклых нишах коридора, не достижимых для света холла.

– Миз [19]19
  Миз – обращение к женщине, не указывающее, в отличие от «мисс» и «миссис», на ее семейное положение.


[Закрыть] Бидсман!

– Мистер Блюмкер!

– Ш-ш-ш, – сказала сестра; крик Линор породил наплыв вздохов, стонов и беспредметных вскриков прикованных к коляскам фигур по периметру круглого холла. В комнате отдыха дальше по коридору включился телевизор, и Линор, спеша навстречу мистеру Блюмкеру, мельком увидела яркие краски какой-то телеигры.

– Мистер Блюмкер.

– Здрасте, миз Бидсман, спасибо большое, что приехали так сразу и так рано. Вам ведь нужно на работу?

– С моей прабабушкой всё хорошо? Почему вы звонили?

– Отчего бы нам не заскочить в мой кабинет?

– Но я не понимаю, почему нельзя просто… – Линор замерла. – О господи боже. Неужели она?..

– Боже сохрани, нет, прошу за мной. Я – осторожно, тут у нас… доброе утро, миссис Фелтнер. – Мимо на коляске прокатила кренящаяся женщина.

– Кто эта сестра за столом?

– В эту дверь, пожалуйста.

– Комната Бабули в другой стороне.

– Прошу.

/б/

В общем, просто представьте себе, каково это, думать, что ваша прабабка – и вы отчетливо понимаете, что не просто «пра», совсем не просто, она одарила вас именем, это человек, под покровительством которого вы впервые узнали, что такое шоколад, книжки, антиномии, морской бой на бумаге, бридж, Пустыня, это человек, в присутствии которого у вас впервые потекла кровь в трусы (вам было шестнадцать, ну, сильно шестнадцать, абсурдно сильно, как нам теперь кажется, в восточном крыле, под музыку на титрах «Трех моих сыновей» [20]20
  «Три моих сына» (My Three Sons) – ситком, шедший на каналах ABC и CBS с 1960 по 1972 год, об авиационном инженере, который после смерти жены растит трех сыновей.


[Закрыть], нарисованные мокасины притопывают, вы с Линор глядите на экран, обморочное, тошнотное облегчение, смех и брань разом, Бабуля вела ее левой рукой, и старая ладонь благословляла новообретенную старость Линор), это человек, чьей личной щедрости и убедительности в отношении иных отцов вы обязаны поездками за океан, двумя, пусть короткими, но все-таки, ваша прабабка, жившая с вами рядом, – ни с того ни с сего взяла и исчезла, с концами, и вы думаете, вдруг она раскатана в блин, мокрым крекером лежит на каком-то шоссе со следом протектора на лбу, и ходунки ее стали эдаким большим треножником, только тогда вы поймете, что почувствовала Линор Бидсман, когда ей сообщили, что ее прабабка, к которой относится всё перечисленное, пропала из Дома призрения Шейкер-Хайтс, что прямо под Кливлендом, штат Огайо, а Линор живет рядышком, в Восточном Коринфе.

/в/

Эмбрионический Дневник Сочетаний и Черновое Пространство для Сборника о Концеппере

Ричард Кипуч

Центр Бомбардини, 62

Эривью-Плаза

Кливленд, Огайо

Разумное вознаграждение за своевременный и тактичный возврат.

25 августа

Линор, приди на работу, туда, где я, удались из душа немедленно и сейчас же приди на работу, я не спущусь за газетой, пока тебя здесь нет, Мандибула [21]21
  Имя Кэнди Мандибулы, возможно, отсылает к рассказу Дональда Бартелми «Я и мисс Мандибула» (1964).


[Закрыть] что-то подозревает, когда я звоню.

/г/

Снаружи двери, которая, как все двери здесь, кажется сплошь деревом, а реально пустотела и легка и похрипывает в замке, когда окно кабинета открыто и дует ветер, написано «ДЭВИД БЛЮМКЕР, АДМИНИСТРАТОР ЗАВЕДЕНИЯ». Кабинет, как и прочий Дом, попахивает мочой.

– Простите, я не очень понимаю, что вы такое говорите, – сказала Линор.

Грустные влажные карие глаза мистера Блюмкера моргали за круглыми очками, пока он теребил и чесал бороду; было жарко.

– Я говорю, миз Бидсман, что со всевозможными извинениями и всяческими заверениями в том, что мы делаем всё от нас зависящее, дабы решить проблему, я вынужден уведомить вас: Линор Бидсман из отделения «Е» в настоящий момент пропала.

– Я не очень понимаю, что значит «пропала».

– Боюсь, это значит, что мы не можем определить ее нынешнее местонахождение.

– Вы не знаете, где она.

– Это, к сожалению, так.

– Как, – спросила Линор, – понимать, что вы не знаете, где она в Доме?

– Ой-ой, нет, будь она на территории, проблем не возникло бы вовсе. Нет, мы… все те, кто сейчас в наличии, обыскали все заведение.

– То есть она ушла с территории?

– По всей видимости, да, к нашей крайней обеспокоенности. – Пальцы мистера Блюмкера, с длинными ногтями, утопли в бороде.

– Ну и как, позволю спросить, это случилось? – сказала Линор.

– Никто точно не знает. – Взгляд в сторону, в окошко, на солнце в деревьях, на машину у окна. Это машина Линор, с пятном на ветровом стекле.

– Ну – этой ночью она была здесь?

– Пока что мы не можем это определить.

– Ночью за ней должна была приглядывать сестра – что она говорит?

Мистер Блюмкер грустно глянул на Линор.

– Боюсь, в настоящее время мы не в состоянии выйти на связь с данной конкретной сестрой.

– С чего бы это?

– Боюсь, мы не знаем, где она.

– Тоже?

Печальная улыбка.

– Тоже.

– Ох ты.

Задребезжал телефон мистера Блюмкера. Пока мистер Блюмкер отвечал, Линор глазела на аппарат. Не «центрекс», без матричного переключателя. Что-то примитивное, линейные несъемные передатчики, никаких искателей.

– Да, – говорил мистер Блюмкер. – Да. Пожалуйста.

Он мягко положил трубку и снова влажно заморгал в сторону Линор. У Линор появилась мысль.

– Ну ладно, а как же миссис Иньгст, в соседней комнате? – спросила она. – Они с Линор два сапога пара. Миссис Иньгст точно знает, когда видела ее тут в последний раз. Вы говорили с миссис Иньгст?

Мистер Блюмкер глянул на большой палец.

– Миссис Иньгст… где-то тут, верно?

– Не в данный момент, увы, нет.

– То есть – тоже пропала.

– Боюсь, я должен сказать «да». – Глаза мистера Блюмкера светились горем. Линор решила, что видит в бороде кусочек омлета.

– Ну слушьте, что у вас тут вообще происходит? Все куда-то делись, а вы понятия не имеете, куда? Думаю, я просто не понимаю пока ситуации, то есть в принципе.

– О, миз Бидсман, по правде, я тоже, к моему глубочайшему сожалению, – подергивание в пол-лица. – Мне удалось определить лишь, что в какой-то момент в течение последних, ориентировочно, шестнадцати часов сколько-то жильцов и работников нашего заведения стали… недоступны.

– То есть пропали.

– Да.

– Сколько-то – это сколько?

– В настоящий момент, кажется, двадцать четыре.

– Двадцать четыре.

– Да.

– И пациентов из них…

– Сейчас недоступны двадцать жильцов.

– То есть двадцать пациентов.

– Мы предпочитаем называть их жильцами, миз Бидсман, ибо, как вам известно, стараемся предложить им среду, в которой…

– Ясно, да, но разве многим пропавшим «жильцам» не нужны капельницы для питания и прочего? И еще мелочи типа инсулина и антибиотиков, и таблеток от сердца, и помощи, чтоб одеться и принять душ? Линор этим летом едва шевелила левой рукой, и плюс сейчас слишком холодно на улице, если долго там сидеть, и я просто не понимаю, как они вообще…

– Миз Бидсман, смею всецело вас заверить, что мы с вами согласуемся здесь более чем полностью. Я запутан и смятен не менее вас. И сбит с толку. – Щеки мистера Блюмкера уступили напору его атак на бороду и всячески задвигались, будто он корчил Линор рожи. – Я оказался лицом к лицу с ситуацией, возможность встречи с которой, поверьте, не снилась мне и в кошмарах, – чудовищной, сбивающей с толку. – Он облизал губы. – А также, позвольте заметить, к подобной ситуации меня в ходе обучения на администратора заведения не готовили никоим, просто никоим образом.

Линор глянула на свой кед. Телефон мистера Блюмкера снова зажужжал и замерцал. Тот взял трубку и вслушался.

– Пожалуйста, – сказал он в телефон. – Спасибо.

Положил трубку и зачем-то обогнул стол, будто желая взять Линор за руку, утешить. Линор пригвоздила его взглядом, он замер.

– А моему отцу в «Камношифеко» вы звонили? – спросила она. – Я позвоню? Клариса как раз в городе, моя сестра. Она в курсе?

Мистер Блюмкер потряс головой, потом рукой.

– Сейчас мы ни с кем не связывались. Так как вы единственная из вашей семьи регулярно навещаете Линор, я первым делом подумал о вас.

– А что семьи других пациентов? Если пропало человек двадцать, у вас тут должен быть сумасшедший дом.

– Как правило, нас почти никто не посещает, как бы это ни было вам удивительно. В любом случае мы пока ни с кем не связывались.

– И с чего бы это?

Мистер Блюмкер на секунду глянул в потолок. На мягкой белой плитке проступало реально непривлекательное бурое пятно. Свет лился сквозь восточные окна и озарял комнату, особо выделяя Блюмкера, один глаз которого блестел золотом. Блюмкер наставил его на Линор.

– Дело в том, что я получил распоряжение этого не делать.

– Распоряжение? Чье?

– Владельцев заведения.

Линор глянула на него внимательно.

– Насколько я знаю, владелец заведения – «Камношифеко».

– Так и есть.

– То есть, по сути, мой отец.

– Да.

– Но вы вроде только что сказали, что отец ничего про это не знает.

– Нет, я сказал, что ни с кем пока не связывался, вот что я сказал. Собственно говоря, со мной связались сегодня рано утром, я был дома, и меня поставил в известность о положении дел… – Он перебрал бумаги на столе. – …Мистер Шмоун, очевидно оказывающий «Камношифеко» некие юридические услуги. Откуда он узнал о… ситуации, я и близко понятия не имею.

– Карл Шмоун. Он из юридической конторы, через которую отец улаживает личные дела.

– Да. – Блюмкер намотал на палец немного бороды. – Ну, очевидно, что… в соответствии с желанием владельцев в данный конкретный момент осведомленность о ситуации кого бы то ни было, кроме владельцев, нежелательна.

– Вы не повторите еще раз вот это вот?..

– Они пока не хотят никому говорить.

– А.

– …

– Так а почему вы позвонили мне? В смысле, спасибо вам большое, само собой, но…

Опять грустная улыбка.

– Боюсь, у вас нет оснований для благодарности. Мне дали распоряжение сделать то, что я сделал.

– О.

– Очевидная подоплека произошедшего заключается в том, что вы все-таки из Бидсманов… и неким образом связаны с правом собственности на заведение через «Камношифеко»…

– Вообще-то нет.

– В самом деле? В общем, представляется ясным, что в плане осмотрительности на вас можно положиться больше, чем на любого среднего родственника с улицы.

– Ясно.

Блюмкер глубоко вздохнул и потер золотой глаз белым пальцем. В воздухе вокруг администратора сделалось завихрение пылинок. Оно вихрилось.