Текст книги "Сын менестреля"

1

– Морил, хватит грезить наяву! – воскликнула Линайна.

– Пора наряжаться, – потрясла брата за плечо Брид. – Мы уже почти в Деренте.

Морил укоризненно вздохнул. Он вовсе не замечтался, мать зря его упрекает. Он просто смотрел на белую дорогу, уводившую их на Север, и радовался, что уезжает с Юга. Весна только наступила, а тут уже слишком жарко. Но это на Юге еще не самое плохое. Необходимость все время держаться настороже – вот что хуже всего. Тут нельзя сказать лишнего слова – ни в прямом смысле, ни в переносном, – иначе того и гляди окажешься в тюрьме. Все за всеми следят и чуть что бегут с доносом. Даже отец некоторые песни на Юге исполнять не решался, чтобы их не сочли подстрекательством к мятежу. А Морилу как раз эти песни больше всего нравились. Они родились на Севере, в графстве Ханнарт, как, впрочем, и сам Морил. А его любимый герой, Адон, в давние времена был правителем Ханнарта.

– Опять замечтался! – резко одернула его Линайна.

– А вот и нет, – заявил Морил.

Он слез со своего места позади козел и поспешно перебрался в заднюю, крытую часть повозки. Его мать и сестра уже переодевались в ярмарочные костюмы, расшитые блестками и мишурой. Линайна, белокожая, светловолосая и все еще необычайно красивая, была в серебре и светлом золоте. Брид, более смуглая и темноволосая, нарядилась в платье, переливающееся всеми цветами павлиньих перьев. Линайна развесила костюм Морила на подставке для инструментов, и Морил протиснулся в дальний конец повозки, чтобы переодеться. Двигаться приходилось осторожно, чтобы ненароком не ударить квиддеру и не поцарапать ручной орган. Все инструменты блестели от множества прикосновений рук, но были в отличном состоянии. Каждому было отведено свое место. В повозке для всего были свои места. На этом настаивал Кленнен. Он говорил, что иначе жить в маленькой повозке попросту невозможно.

Переодевшись, Морил спрыгнул с повозки и пошел рядом, чтобы размять ноги. Теперь на нем был такой же цветастый наряд, как у Брид. Солнечный зайчик прыгнул Морилу на волосы, и они вспыхнули маленьким костром. Ослепительно-рыжий, Морил унаследовал белую кожу матери, и каждую весну его щеки и нос обсыпало тысячью веселых веснушек.

– Знаешь, мама, – сказала Брид, – по-моему, Морилу этот цвет не идет.

Она твердила это перед каждым выступлением с самого Холанда.

– Зато привлекает внимание, – ответила Линайна и села править, чтобы Кленнен и Дагнер тоже смогли переодеться.

Морил сошел с дороги на влажную молодую траву, которая щекотала и чуть царапала ему ступни. Отсюда, со стороны, ему была хорошо видна повозка, их дом на колесах. Она была раскрашена в несколько броских цветов, преимущественно в розовый и золотой. Золотыми и небесно-голубыми буквами на боках повозки были написаны слова «Кленнен-менестрель». Выглядело аляповато, конечно, но Морил все равно ее любил. Повозка ехала бесшумно, потому что была хорошо подвешена и тщательно смазана. Олоб, ухоженный гнедой конек, тащил ее легко, не напрягаясь. Кленнен часто повторял, что не отдаст Олоба даже за целое графство. Упряжь Олоба (на самом деле его звали Барангаролоб – Кленнену нравились длинные имена) была алой и золотой, с большими медными побрякушками, и выглядела так же великолепно, как и все остальное. Морил как раз думал о том, что его мать и Брид, сидящие на козлах, похожи на двух королев или на королеву и принцессу, когда Кленнен выглянул из завешенного парусиной задка повозки.

– Любуешься нами, да? – жизнерадостно спросил он.

Морил с улыбкой кивнул.

– Это как жизнь, – провозгласил Кленнен. – Что внутри – никто не знает, важно лишь то, как мы выглядим и что за представление показываем. Запомни это.

Его голова снова исчезла.

Морил продолжал улыбаться. Отец постоянно велел ему запоминать всякие странные измышления. Скорее всего, через день-другой он велит Морилу повторить то, что сейчас изрек. Морил попытался обдумать слова отца – отстраненно-мечтательно, как думал обо всем, – но так и не смог понять, почему их наряды похожи на жизнь. Жизнь вовсе не розово-золотая. Ну, разве что местами. Но тогда правильнее сказать, что жизнь – это повозка.

Он все еще размышлял над этим, когда дорога нырнула под своды высоких деревьев, покрытых бледными бутонами, и верх повозки с шумом опустился, открыв Кленнена и Дагнера, облаченных в алые костюмы и готовых к выступлению. Морил бросился догонять и вскарабкался на повозку. Кленнен жизнерадостно улыбнулся. Дагнер с напряженным осунувшимся лицом – как обычно перед выступлениями – молча сунул Морилу в руки его квиддеру и отпихнул брата на нужное место. Потом он вручил большую квиддеру Кленнену, а Брид – пангорн, сам взял трубу и длинный узкий барабан. К тому времени, когда все были готовы, копыта Олоба уже цокали по булыжнику главной площади Дерента.

– Приготовились! – скомандовал Кленнен. – Два, три!

И они заиграли.

Дерент был небольшим городком. Не так уж много народу вышло на площадь при звуках их первой песни: несколько ребятишек и не больше десяти взрослых. Правда, люди, сидевшие перед таверной, развернули свои стулья так, чтобы лучше видеть музыкантов, но Морилу все равно подумалось, что в Деренте они понапрасну тратят время. Он так и сказал Брид, когда Линайна потянулась взять ручной орган у Дагнера.

Мать рассердилась, услышав его слова.

– Ах так, ты, значит, уже слишком великий музыкант для маленького города? Играй себе, а где и когда выступать, пусть отец думает. У него это лучше получается.

Не смущаясь малочисленностью зрителей, Кленнен начал обычное вступление.

– Дамы и господа, подходите и слушайте! Я – Кленнен-менестрель, еду из Холанда на Север. Я привез вам вести и впечатления, песни и истории, старое и новое. Подъезжайте, придвигайте стулья, подходите ближе и слушайте!

У Кленнена был великолепный голос, говорил отец ничуть не менее звучно, чем пел.

Голос разнесся по площади. Все взгляды устремились на Кленнена, потому что его внешность соответствовала голосу. Он был высокий, с пышной рыжей бородой, которая вилась крутыми кольцами, словно пытаясь возместить зарождающуюся лысину на макушке, скрытую под алой шляпой. Но главное, что притягивало к нему людей, – его небывалая, заразительная, всеохватывающая жизнерадостность. Это из-за нее слушатели будто по волшебству появлялись на пустом месте, и толпа быстро росла. Не успел Кленнен закончить свою речь, как вокруг собралось уже сорок или пятьдесят человек.

– Вот видишь! – сказала Морилу Брид.

Однако прежде, чем они успели начать представление, кто-то протиснулся к повозке и крикнул:

– У тебя есть новости из Холанда, Кленнен?

Пришлось песням подождать. Дело было обычное, Морил уже привык к такому и считал новости частью представления и даже обязанностью менестрелей. Особенно на Юге, где у жителей почти не было других возможностей узнать, что происходит в соседней деревне, а уж тем более в соседнем графстве.

– Дайте-ка подумать, – отозвался Кленнен. – В Южном Дейле теперь правит новый граф, внук старого. И говорят, что Хадд снова поссорился с Хендой.

Эта новость никого не удивила: оба графа отличались вспыльчивостью.

– И я слышал… – Кленнен подчеркнул слово «слышал», показывая, что он не хочет вносить смуту. – Я слышал, что это как-то связано с кораблем северян, который в прошлом месяце вошел в гавань Холанда.

Это вызвало взволнованное и осторожное перешептывание: никто не знал, как относиться к тому, что корабль с Севера зашел в Холанд. Люди опасались, не нарушают ли они закон уже тем, что осмеливаются думать об этом событии. Кленнен перешел к другим новостям.

– Граф Уэйволда чеканит новые монеты из меди и бог знает чего еще, которые ничего не стоят. За один золотой получаете больше двух тысяч. Да, вознаграждение за Вестника… – полагаю, вы все слышали о Вестнике?..

Все, конечно, слышали. Вестник был знаменитым шпионом, которого графы Юга очень хотели поймать и казнить за распространение запрещенных слухов и разжигание недовольства. Вот только пока это никому из них не удалось.

– За голову Вестника назначено уже две тысячи золотых, – объявил Кленнен. – Остается надеяться, что его захватят не в Уэйволде, иначе понадобится целый фургон, чтобы довезти вознаграждение. – Это вызвало нерешительный смех. – А ураган, который был в прошлом месяце, унес крышу у барона Брэдбрука, не говоря уже о моем навесе.

К этому времени Линайна успела разобрать полоски бумаги с посланиями, которые просили передать жителям Дерента их друзья и родственники из других мест.

Она начала вызывать адресатов:

– Есть здесь кто-нибудь по имени Корен? У меня для него записка от его дяди из Пеннета.

К ней пробился краснолицый молодой человек, почему-то смущенно признался, что умеет читать, – и получил записку.

– А бабушка Бен здесь?

– Она больна, но я ей передам, – откликнулся кто-то.

Передача вестей продолжалась. Линайна вручала записки тем, кто умел читать, и зачитывала тем, кто читать не умел. На площадь поспешно стекались люди, желавшие услышать новости. Вскоре собралась порядочная толпа. Все были в прекрасном настроении и пересказывали опоздавшим последние вести из Холанда.

Потом Кленнен объявил:

– А теперь я кладу свою шляпу вот здесь, на земле. Если вы хотите, чтобы мы вам еще и спели, сделайте нам одолжение – наполните ее серебром.

Алая шляпа, кружась, приземлилась на булыжник и стала ждать, пустая и нетерпеливая. Кленнен тоже ждал – и почти с таким же видом. И через секунду краснолицый Корен, благодарный за полученную записку, бросил в шляпу серебряную монетку. За ней последовала вторая, потом еще одна. Линайна, пристально наблюдавшая за шляпой, прошептала Брид, что, похоже, заработок будет хороший.

И вот началось настоящее представление.

У Морила не осталось времени на посторонние мысли. Хотя он почти не пел, но должен был вести дискантовую партию, аккомпанируя сладкозвучной большой квиддере отца. Стараться приходилось изо всех сил. Пальцы у Морила начало покалывать, и он подался вперед и подул на них, не переставая играть. Кленнен, как и обещал, исполнял для людей на площади старые любимые песни – баллады, серенады и смешные куплеты – и кое-какие совсем новые. Многие из них были написаны им самим. Кленнен сочинял прекрасные песни. Некоторым из них Брид и Дагнер подпевали, некоторым – аккомпанировали на пангорне, барабане и третьей квиддере, а Линайна все время играла на ручном органе. Она играла хорошо – ведь ее учителем был Кленнен, – но немного механически, словно ее мысли были где-то далеко. А Морил старался изо всех сил, его левая рука скользила по длинному инкрустированному грифу, а правая ударяла по струнам так, что даже кончики пальцев покраснели.

Время от времени Кленнен замолкал и бросал на свою шляпу укоризненно-веселый взгляд. Тогда из толпы обычно появлялась чья-нибудь рука и пристыженно бросала еще одну мелкую монетку к выручке музыкантов. Кленнен посылал всем широкую улыбку и продолжал дальше.

Когда шляпа наполовину заполнилась, он сказал:

– А теперь мне кажется, что пришло время песням из нашего прошлого. Как вы, наверное, знаете, в истории Дейлмарка было множество прекрасных менестрелей, но я считаю, что никому из них не дано превзойти Адона и Осфамерона. Им не было равных. Но Осфамерон – мой предок. Я имею честь происходить от него по прямой линии, от отца к сыну. И говорили, что Осфамерон мог призвать камни с гор, пробудить мертвых ото сна и добыть золото из кошелей мужчин… – В этом месте Кленнен выгнул белесые брови в направлении шляпы, добившись виноватого грошика и взрыва смеха у всех слушателей. – Итак, дамы и господа, теперь я спою четыре песни Осфамерона.

Морил вздохнул и бережно прислонил свою квиддеру к борту повозки. Для старых песен нужна была только большая квиддера, так что он мог передохнуть. И все же он не любил, когда отец их пел. Морилу куда больше была по душе новая, полнокровная музыка. Старая требовала аппликатуры, при которой даже большая квиддера с ее мягкими тонами звучала пронзительно и надтреснуто, и Кленнен почему-то считал необходимым изменить свой низкий певческий голос так, чтобы он тоже стал пронзительным, высоким и странным.

А что до слов… Морил прислушался к первой песне – ну о чем, скажите на милость, пел этот Осфамерон:

 
Огромный дом Адона распахнулся. И по нему
Стремглав порхнули ласточки.
Душа летит по жизни. Осфамерона сердце знало,
Что человеческая жизнь не то что птичья.
 

Но слушателям это нравилось. Морил слышал, как кто-то сказал:

– Как же я люблю, когда старые песни поют как положено!

А когда песни отзвучали, толпа захлопала и бросила новые монетки.

Потом Дагнер, еще более напряженный и осунувшийся, чем всегда, взял свою квиддеру.

Кленнен сказал:

– А теперь я представляю вам моего старшего сына, Дастгандлена Хандагнера…

Это было полное имя Дагнера: Кленнен очень любил длинные имена.

– Он споет вам несколько своих собственных песен.

Кленнен махнул рукой, приглашая Дагнера выйти на середину повозки. Дагнер, явно нервничая, поклонился толпе и запел. Морил никогда не мог понять, почему эта часть представления так терзает Дагнера. Он знал, что брат скорее умер бы, чем отказался от своего участия в представлении, – и в то же время он никогда не чувствовал себя счастливым, пока его сольное выступление не оставалось позади. Может быть, все дело было в том, что Дагнер исполнял песни собственного сочинения.

Это были странные, сумрачные песенки с необычными ритмами. А Дагнер делал их еще более необычными, принимаясь петь то громко, то тихо – без всякой причины или, может, от волнения. И было в этих песнях что-то неотвязное. Мелодии застревали в голове, и люди часто ловили себя на том, что напевают их, хотя, казалось, уже давно забыли. Морил слушал, смотрел – и завидовал сочинительскому дару Дагнера. Он отдал бы свою… нет, ну палец на ноге… чтобы что-то придумывать.

 
В голове твоей цвет,
Цвет, что ты сочинил, —
Его нет,
Если глаз ты не открыл, —
 

пел Дагнер, и постепенно толпе начинало нравиться его пение. Внешность у Дагнера была неинтересная: худой и белобрысый, с большим кадыком, – и всем казалось, что песни у него тоже будут неинтересные. Но когда он закончил выступление, ему захлопали и бросили еще монеты. Дагнер стал аж сиреневым от удовольствия и до конца представления чувствовал себя почти непринужденно.

Представление подходило к концу. Вся семья исполнила еще несколько песен вместе и закончила «Веселыми холандцами». На Юге они всегда заканчивали этой песней, и зрители ее подхватывали. А потом пришло время укладывать инструменты и отвечать людям, которые подходили к ним, чтобы поговорить.

Так бывало после каждого выступления. Всегда находились несколько человек, которые хорошо знали Кленнена. Всегда Дагнера осаждала стайка смешливых девушек, упрашивая рассказать, как он сочиняет песни, что Дагнер никогда не мог объяснить, хоть неизменно и пытался. Всегда какие-то добрые души говорили Морилу, что он хороший музыкант для столь юного возраста, а вокруг Линайны и Брид собирались господа, норовившие нашептывать им глупые нежности. Кленнен неизменно подмечал этих господ зорким оком, особенно тех, которые подходили к Брид. Бедняжка Брид в своем костюме для выступлений казалась взрослее, чем на самом деле (а ей было всего тринадцать), и совершенно не знала, как быть с шепчущими господами.

– Ну, меня ведь учил мой отец, – объяснял Морил.

– Они просто приходят мне в голову, как… э-э… мысли, – объяснял Дагнер.

– Вы же Линайна, правда? – негромко спрашивал господин у передка повозки.

– Правда, – отвечала мать.

– Я не расслышала, что вы сказали, – довольно испуганно говорила Брид другому господину.

– Я не езжу в Ханнарт. У меня были небольшие разногласия с графом, – сказал Кленнен. Он обернулся и одним взглядом отправил восвояси и того господина, которого Брид не расслышала, и того, который признал Линайну. – Но я проеду до Водяной Горы и чуть дальше, – добавил он, снова поворачиваясь к своим приятелям.

Линайна уже собрала деньги и теперь начала их пересчитывать.

– Хорошо, – сказала она. – Мы можем остановиться здесь на постоялом дворе. Так хочется немного пожить под крышей…

Морил и Брид обрадовались. Это было верхом роскоши. На постоялом дворе будут мягкие перины, настоящая ванна и настоящая еда, приготовленная на кухне. Брид облизнулась и радостно улыбнулась Морилу. Морил ответил своей обычной сонной, младенческой улыбкой.

– Нет. Некогда, – заявил Кленнен, когда он наконец освободился и его смогли спросить насчет постоялого двора. – Нам надо торопиться. По дороге мы возьмем пассажира.

Линайна ничего не сказала. Пока Брид, Морил и даже Дагнер пытались спорить, она молча взяла вожжи и тряхнула ими, погоняя Олоба.

2

– Где мы возьмем пассажира? – спросила Брид, когда они отъехали мили на три от Дерента и ее недовольство немного улеглось.

Она уже переоделась в свое повседневное платье в синюю клетку и теперь казалась моложе своих лет.

– Через пару миль. Я скажу тебе, где именно, – обратился Кленнен к Дагнеру, который правил повозкой.

– Он едет на Север, да? – спросил Дагнер.

– Верно, – ответил отец.

Морил в простой рыже-коричневой одежде, которую предпочитал он сам и которая, по мнению Брид, шла ему куда больше наряда для выступлений, вприпрыжку бежал рядом с повозкой, смутно надеясь, что попутчик не окажется занудой. В прошлом году они подвозили одну женщину, и он тогда чуть с ума не сошел от скуки. Она знала чуть ли не сотню маленьких мальчиков, и все они в чем-нибудь были лучше Морила, и она рассказывала про каждого не меньше двух историй, чтобы это доказать. Они почти каждый год везли с собой кого-то, кому надо было попасть на Север.

С тех пор как между Севером и Югом началась долгая вражда, сообщение между ними почти прекратилось. Те, у кого не было лошади (а если идти пешком, тебя могли обвинить в бродяжничестве и отправить в тюрьму), вынуждены были обращаться за помощью к странствующим музыкантам и платить им, чтобы те согласились подвезти.

Вражда началась так давно, что почти никто не мог вспомнить ее причины. На Севере бытовало одно объяснение, на Юге – другое. Однако точно было известно, что три короля Дейлмарка умерли один за другим и прямых наследников трона не осталось. Еще до воцарения последнего короля (он правил страной из Ханнарта на Севере) начались ссоры и войны и страна стала распадаться на две части.

А когда Адон, последний король, умер, наследников найти не удалось – и гражданская война разгорелась уже всерьез.

С тех пор единственными правителями в Дейлмарке стали графы, каждый в своей земле, а им подчинялись бароны. Никто теперь не хотел короля. Керил, нынешний граф Ханнарта, публично заявил, что не претендует на трон. Но напряжение нарастало. Северяне утверждали, что половина страны порабощена, а южные графы говорили, что Север строит против них заговоры. В тот год, когда родилась Брид, все графы и бароны Юга объявили Ханнарт вражеской державой. После этого из одной части страны в другую осмеливались ездить только торговцы и менестрели, имеющие официальное разрешение, но и тем приходилось представлять доказательства того, что их ремесло не опасно, иначе на Юге их могли в любой момент арестовать.

Морил встречался с некоторыми торговцами и со многими музыкантами. Кленнен был о них не слишком высокого мнения, за исключением разве что Хестевана, которого Морил никогда не видел. Но Морил ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь из торговцев или музыкантов жаловался на то, что им приходится брать пассажиров. Должно быть, они все очень терпеливые, подумал он.

– А плата? – спросила Линайна.

– Подожди, увидишь, – со смехом ответил Кленнен.

– Все это прекрасно, – заявила Брид, вспомнив о своем недовольстве, – но почему нам постоянно приходится кого-то брать? Почему этот идиотский Север не может помириться с этим дурацким Югом?

– А вот ты мне и объясни, – отозвался Кленнен. И после того, как Брид минуту что-то лепетала, он рассмеялся и сказал: – А ты стала бы завязывать дружбу с тем, про кого ты знаешь, что он готов при первом же удобном случае всадить тебе нож в спину? Запомни это. Имей в виду, было время, когда на Юге жилось так же свободно, как на Севере. И это запомни тоже.

На Юге говорить такие вещи вслух было очень опасно. Последнее восстание было подавлено с большой жестокостью, и суровые законы оставались в силе до сих пор. Выражать недовольство жизнью на Юге было никак нельзя. Все знали, что страна наводнена шпионами и доносчиками, и любые бунтарские мысли тут жестоко карались.

И когда Кленнен упомянул о Севере, Юге и свободе в одной фразе, Линайна с беспокойством огляделась – не слышал ли их кто-нибудь за живыми изгородями по сторонам дороги. Морил поймал себя на том, что и сам делает то же.

Однако листва живых изгородей хоть и успела запылиться, была еще достаточно жидкой, и кусты просматривались насквозь. Поблизости никого не было, разве что вдалеке, на склоне холма, крестьяне сажали виноград. Им никто не встретился до самой развилки, где от дороги уходил проселок к следующему винограднику. Там, на обочине, стоял какой-то человек.

У его ног громоздилась пузатая оплетенная бутыль. Он помахал рукой, и Дагнер остановил повозку. Олоб повернул голову и с явной тревогой посмотрел на громадную бутыль.

– Вечер добрый, Флинд, – поздоровался Кленнен. – Это не наша ли плата стоит у твоих ног?

Мужчина кивнул. Похоже, он не собирался отвечать на широкую улыбку Кленнена.

– Я на это и надеялся, – сказал Кленнен. – А где пассажир?

Флинд ткнул большим пальцем себе за спину. Пассажир, по-видимому, пытаясь спрятаться от солнца, сидел в тени за бутылью. Он был очень потный, довольно угрюмый, а годами – чуть моложе Дагнера.

– Помоги ему забраться в повозку, – сказал Кленнен Морилу.

Морил подошел, чтобы помочь, но пассажир оттолкнул протянутую ему руку.

– Я сам могу, – сказал он. – Я не калека.

Он очень проворно забрался в повозку и сел на ее дно. Полотняный верх был наполовину поднят, и, похоже, парень рад был укрыться в тени. Морил рассеянно посмотрел на него, надеясь, что это из-за жары он такой неприветливый. Морил на горьком опыте убедился, что парень возраста Дагнера может сильно испортить жизнь, если на протяжении сотни-другой миль будет пребывать не в духе. Это было бы еще хуже, чем прошлогодняя пассажирка. Он взглянул на Брид – сестра в ответ состроила кислую гримасу, будто лимон проглотила.

Тем временем Кленнен и Флинд затаскивали громадную бутыль через дверцу в задке повозки. Это потребовало немалых усилий, а когда бутыль наконец была погружена, то заняла очень много места. Олоб так вскинул голову, что чуть не коснулся ушами спины, пытаясь выказать свое глубокое неодобрение.

– Ты взял плату вином? – спросила Линайна.

– Можно ли придумать лучшую? – отозвался Кленнен. – Милая моя, на Севере ведь будет только пиво! Радуйся удаче. Мы начнем ее сегодня вечером, хорошо? Или ты предпочтешь подождать, когда мы поедем через Маркинд?

– О… Сегодня вечером, – сказала Линайна, чуть улыбнувшись.

Кленнен закрыл дверцу, помахал Флинду – и они двинулись в путь. Олоб устроил настоящее представление, трогая повозку с места. Брид стало очень его жалко: бедняга, так надрывается под тяжестью новой ноши! Но все знали, что повозка так хорошо подвешена и смазана, что Олоб почти не почувствовал разницы. Дагнер, не церемонясь, вытянул конька кнутом.

– Какая ленивая лошадь! – воскликнул пассажир.

– Ленивые часто оказываются самыми умными, – сказал Кленнен.

Пассажир, поняв, что его осадили, уткнулся подбородком в колени и шумно вздохнул. Брид и Морил по очереди смотрели на него через край повозки. Он был моложе Дагнера, но одного с ним роста и более крепкого сложения. И выглядел он интереснее Дагнера из-за странного сочетания темного и светлого: светлая грива волос прямо как у льва, только более растрепанная, а глаза – светлые, голубовато-зеленые. Но брови у него были густые и черные, а кожа – очень смуглая. Нос напоминал орлиный клюв. И парень по-прежнему хмурился, так что брат и сестра решили, что причина его недовольства не в одной только жаре.

– Может, у него умирает дед и за ним послали, а он не хотел ехать, – предположила Брид.

Морилу не хотелось прояснять причины. Зачем, ведь и так хорошо. Он только надеялся, что пассажир не станет вымещать свое раздражение на них.

Проехав пару миль, Кленнен сказал:

– Мы не слышали твоего имени, парень.

Я всегда считаю, что имя говорит о многом. Какое оно?

– Киалан, – ответил пассажир.

– И все? Что-то слишком короткое, – заметил Кленнен.

– А чего ты от меня хочешь? Уж какое есть! – запротестовал пассажир.

– Мне нравятся длинные имена, – объяснил Кленнен. – Кленнен, по мне, тоже слишком короткое имя. И у Линайны – моей жены – тоже слишком короткое. А вот у всех моих детей хорошие просторные имена, потому что их я выбирал сам. Парень, который держит вожжи, – это Дастгандлен Хандагнер, моя дочь – Ценнорет Маналиабрид, а тот рыжик – Осфамерон Танаморил.

Морил стиснул зубы, ожидая, что пассажир расхохочется. Но тот был явно потрясен.

– О! – сказал он. – Э-э… И вы их так называете, когда хотите с ними поговорить?

– А нашего умного-ленивого коняшку зовут Барангаролоб, – добавил Кленнен совершенно серьезно, словно ему просто хотелось, чтобы Киалан это узнал.

Дагнер отрывисто хохотнул – получилось похоже на ржание Олоба. Вид у Киалана стал довольно несчастный.

– Не бери в голову, – сказала ему Линайна. – Коротко их зовут Дагнер, Брид и Морил. А конька – Олоб.

Похоже, Киалана это успокоило. Он снова шумно вздохнул, потом еще раз – и снял куртку. Ему было в ней жарко: куртка была толстая, из добротной ткани. Брид шепнула младшему брату, что это, наверное, «куртка для торжественных случаев», но Морил уже утратил интерес к пассажиру и пропустил ее слова мимо ушей. Киалан сложил куртку – не так аккуратно, как заслуживала столь хорошая одежда, – и, подложив ее под голову, сделал вид, что уснул. Брид поняла, что он только притворяется, потому что Киалан вздрагивал всякий раз, когда мимо них кто-нибудь проезжал, и украдкой выглядывал из-под навеса, пытаясь рассмотреть, кто это.

Впрочем, повозок на дороге было мало. По большей части это были медлительные фургоны, которые Олоб легко обгонял рысцой, поднимая колесами фонтаны белой пыли, так что у Морила, бежавшего за повозкой, волосы вскоре стали такого же цвета, как у Кленнена. Однако изредка на дороге появлялись всадники и обгоняли Олоба так же легко, как Олоб обгонял повозки. Один раз мимо них проехало сразу много всадников, они подняли тучу пыли, и Киалан наблюдал за ними с немалым интересом. А один из всадников, похоже, также живо заинтересовался повозкой музыкантов. Он даже повернулся в седле, чтобы как следует ее рассмотреть.

– Что это был за тип? – спросил Кленнен у Линайны.

– Не могу сказать, – ответила она.

– Забавно, – сказал Кленнен. – Сдается мне, я его уже видел.

Но поскольку всадник выглядел совершенно неприметно: не юноша уже, но и не старик, волосы не слишком темные, но и не светлые, то Кленнен так и не смог его вспомнить и вскоре перестал напрягать память.

Некоторое время спустя, когда солнце стояло уже низко, Олоб по собственной воле сошел с дороги. Повозка, подпрыгивая на кочках, проехала через кусты дрока и оказалась на вересковой поляне. Конек остановился у ручья.

– Олоб считает, что это подойдет, – сказал Кленнену Дагнер. – Он прав?

– Вы что, позволяете вашей лошади самой решать, где остановиться? – поразился Киалан.

– Он нас почти никогда не подводил, – ответил Кленнен, осматривая поляну. – Да, очень славно. У коней есть дар находить хорошие местечки, Киалан. Запомни это.

На лице пассажира застыло выражение недовольства. Он несколько презрительно наблюдал за тем, как Дагнер распрягает Олоба и ведет поить, как Морил стирает с повозки пыль и как Брид собирает хворост.

– Ой, только не предлагай помочь, ладно? – пробормотала Брид в сторону Киалана.

Пока Линайна готовила ужин, Кленнен взял с повозки большую квиддеру, тщательно ее настроил и поманил к себе Морила. Морил неохотно подошел. Он немного робел перед большой квиддерой. Ее блестящее круглое брюшко было даже более внушительным, чем животик Кленнена. Инкрустация на верхней деке и на грифе, сделанная из перламутра, слоновой кости и разноцветного дерева, складывалась в причудливые и непонятные узоры. А когда на квиддере играли, ее голос был таким удивительно сладким, что совершенно не походил на звучание других инструментов. Кленнен относился к ней столь трепетно, что Морилу до сих пор иногда казалось – а в раннем детстве он был в этом свято уверен, – будто квиддера являет собой дополнительную, особую часть Кленнена, гораздо более важную, чем рука или нога, нечто вроде деревянной души.

– Ну-ка, давай послушаем ту песню Осфамерона, – сказал Кленнен.

Старые песни были Морилу не по душе, и оттого ему стоило немалых трудов заучить их. Дело шло медленно. Кленнен поправлял его, заставлял вернуться к самому началу и дважды остановил во время второго куплета. Что еще неприятнее, к ним подошел Киалан и встал напротив Морила, слушая его. Морил, желая спрятаться от назойливого внимания, между двумя нотами погрузился в грезы и замолчал. Он был с Адоном на зеленой дороге Севера.

– А что, его действительно нужно учить? – спросил Киалан.

– А как иначе, по-твоему, он научится? – вопросом на вопрос ответил Кленнен.

Казалось, Киалан немного смутился.

– Ну… я вроде как думал, что они это усваивают… во время представлений, – ответил он.

– Или мастерство растет само, как волосы и ногти? – предположил Кленнен.

– Нет, я… Уфф, чепуха какая! – заявил Киалан и, к великому облегчению Морила, отошел в сторону.

Но он подошел снова, когда Морил закончил и его место заняла Брид. Киалан поймал Морила за рукав:

– Слушай, вы знаете всю эту музыку, но ты, небось, не умеешь даже читать и писать, так?

Морил высвободил свой рукав.

– Конечно умею, – сказал он. – Мама нас научила.

И поспешно улизнул через кусты к ручью, пока Киалан не спросил еще о чем-нибудь, что его не касается. Морил сел на берегу и стал смотреть на сверкающую воду, бегущую по камешкам, блестящим и не очень. Так он и сидел, пока его не позвала Брид.