Текст книги "Путешественница"

«Люби таких, как Джейми, смелых и мужественных. Ответственных и сильных. И таких, как Фрэнк, потому что он твой отец». Написав это, я поймала себя на том, что сомневаюсь в справедливости написанного, но, вспомнив Роджера Уэйкфилда, оставила все как есть.

«Когда любишь мужчину и хочешь жить с ним, не стоит пытаться изменить его». Этот совет не вызвал внутреннего протеста, как предыдущий: зная Джейми столько лет, я все больше убеждалась в правоте своего решения предоставить любимому быть таким, какой он есть. «Но и не давай мужчине менять тебя: ему это не удастся, хотя он и будет пытаться».

Нет, все не то. Я куснула кончик пера. То есть, может быть, и то, но не так. Бри будет решать сама, что ей делать. Материнские советы здесь ни к чему. Поразмыслив, что же все-таки пожелать дочери напоследок, я дописала то, к чему пришла сама и что оказалось едва ли не самым важным, к чему я пришла за свою жизнь:

«Держись прямо и постарайся не толстеть.

Всегда любящая тебя мама».

По вздрагиванию плеч Джейми я поняла, что он, скорее всего, смеется. Я не могла видеть его лица и смотрела на рубашку, белевшую в лунном свете.

– У Брианны будет счастливая жизнь, – прошептал Джейми, когда притянул меня к себе. – У человека, являющегося дочерью такой матери, как ты, жизнь просто не может сложиться несчастливо. Правда, ее отец – олух, зато ты, англичаночка, – лучшая в мире мать. Поцелуй меня и знай, что, если бы мне предложили целый мир, с тем чтобы я отдал тебя, я бы не согласился.

Глава 43
Фантомные ощущения

С тех пор как мы покинули Шотландию, шестеро контрабандистов не выходили из нашего поля зрения: Фергюс, мистер Уиллоби и я с Джейми зорко следили за ними, но не заметили никаких признаков странного поведения кого-либо из них. По прошествии времени я стала думать, что тревога была ложной, хотя нужно сказать, что все равно мы относились к ним несколько настороженно. Строго говоря, вне подозрений был только Иннес, поскольку у него не было руки, он не мог задушить акцизника, если бы и хотел это сделать. Джейми и Фергюс считали, что Иннес не является предателем и след нужно искать в другом месте.

Шотландцы славятся сдержанностью и неразговорчивостью, но Иннес превзошел их всех: мы почти не слышали от него слов, а если приходилось общаться, он обходился жестами или предпочитал короткие фразы, так что я ничуть не удивилась, увидев его сидящим с гримасой боли над раскрытым люком.

– Тебе помочь, Иннес? У тебя что-то болит? – участливо обратилась я нему.

Он, не ожидая того, что кто-то увидит его, и немало удивившись моей проницательности, вскочил и покраснел, но скорчился от боли и присел снова.

– Идем, я посмотрю тебя. – Я уверенно подошла к нему, чтобы он почувствовал мою силу, потому как Иннес вел себя как затравленный зверь, боящийся всех и не доверяющий никому. Взяв под локоть, я повела его в каюту, чтобы пропальпировать и установить точный диагноз, а он молча шел, слегка упираясь.

Осмотр показал то, о чем я догадывалась и сама: метеоризм. Печень была гладкой и плотной, а желудок слегка раздутый; боль заставляла его извиваться, а затем отпускала.

Стоило, однако, убедиться в том, что это не холецистит и не воспаление аппендикса, иначе я встану перед необходимостью вскрытия брюшной полости со всеми ее жизненно важными органами, чья работа не прекращается ни на секунду. Анестетики и антибиотики двадцатого века, разумеется, составляют хорошее подспорье медикам в их работе, но все же вскрытие брюшины – довольно опасное дело, требующее от врача определенного мастерства и постоянного контроля за состоянием пациента. Будет лучше, если сейчас дело ограничится чем-то более легким, нежели такая серьезная операция.

– Вдыхайте! – Я держала ладонь на плоской груди Иннеса и представляла, как зернистая поверхность легких сейчас розовеет и наполняется воздухом под моей рукой. – А теперь выдыхайте.

Когда человек выдыхает, его легкие приобретают голубоватый оттенок. Дыхание Иннеса не было прерывистым и не содержало хрипов. Поскольку я не могла взять с собой в путешествие стетоскоп, я использовала веленевую бумагу, которую скатывала в трубочку: она была достаточно плотной, чтобы можно было свободно прослушать легкие.

– Когда вы последний раз опорожнялись?

Вопрос заставил Иннеса покраснеть до цвета свежей печенки. Из его бормотания, служившего ответом на мой, как ему показалось, нескромный вопрос, явствовало, что четыре дня назад.

– Вот как, четыре дня назад?

Движение тела шотландца свидетельствовало о том, что он намеревается удрать, но я властно пресекла таковую попытку, прижав беднягу к столу.

– Лежите! Я хочу послушать еще.

Прослушивая ровные тоны сердца и имея наглядное представление о том, как открываются и закрываются сердечные клапаны, я убеждалась, какой силой обладают врачи в глазах несведущих в медицине: сотоварищи Иннеса уже просовывали головы в дверной проем, чтобы посмотреть, что я буду делать с их другом. На потеху публике я честно играла роль всемогущего лекаря, прослушивая кишечник.

Диагноз, поставленный на глаз, подтверждался: верхний отдел толстой кишки был полон газов, а прослушать нижнюю сигмовидную кишку не представлялось возможным – она была заблокирована.

– Запор и бурление газов, – изрекла я.

– Да уж я знаю… – протянул Иннес, услышав то, что ему и так было прекрасно известно.

Поймав его взгляд, брошенный на рубаху, и поняв, что шотландец мечтает уйти отсюда как можно скорее, я положила руку на сорочку, показывая, что ему не удастся так быстро отделаться от меня, пока он не скажет, чем питался в последнее время. Каково же было мое удивление, когда Иннес поведал, что рацион команды состоит из сухарей и свиной солонины.

– А горох и овсянка? – пораженная, пробормотала я.

Готовясь к отплытию, я узнала, чем обычно питаются моряки в плавании, и приобрела триста фунтов сушеного гороха и столько же овсяной муки, чтобы разнообразить корабельный рацион.

Иннес угрюмо молчал, а вот его друзья, торчавшие в дверях, наперебой принялись жаловаться. Выслушав эти жалобы, я узнала много занятных вещей, имевших место на корабле.

Мы с Джейми и Фергюс с Марсали, будучи привилегированными особами на корабле, обедали с капитаном Рейнсом, которому Мерфи готовил амброзию и мальвазию, а вот команда питалась отнюдь не по-королевски. Кок относился к приготовлению пищи для стола команды предвзято, полагая, что матросам хватит и нехитрой снеди в виде сухого пайка, в то время как капитанский стол ломился от яств. Таким образом он разделял рутинную работу, заключавшуюся в приготовлении, если можно так выразиться, пищи для команды, и работу, требовавшую высокого мастерства, где он мог выразить свои предпочтения в еде и где придерживался высочайших стандартов. Быстро и умело нарезав солонину и добавив в миску сухарей, Мерфи наотрез отказывался делать что-либо еще, как-то замачивать горох или варить овсянку.

Нельзя сказать, что причиной тому была сословная гордость либо нежелание тратить время на всякую ерунду, как окрестил кок требования матросов сварить им крупу. Мерфи ненавидел сам вид шотландской овсянки, всякий раз называя ее собачьей блевотиной и другими, не менее крепкими словечками, когда подавал нам на завтрак плошки с вожделенной кашей.

– Мистер Мерфи заявил, что он кормил матросов солониной и сухарями на протяжении тридцати лет, значит, они сгодятся и для нас! Правда, он говорит еще, что готовит для нас пудинг и говядину, но коль уж это считать говядиной, называйте меня китайцем! – блестел глазами Гордон.

Причина овсяной войны заключалась еще и в том, что Мерфи обыкновенно готовил для смешанных франко-итало-испано-норвежских команд, составленных из моряков разных стран, а те ели все подряд, облегчая этим жизнь коку. Видимо, те моряки не считали обязательным наличие национальных блюд на столе, но здесь мы имели дело с шотландцами, которые желали во что бы то ни стало есть овсянку. Шотландское упрямство, возможно, могло бы повлиять на другого повара, но Мерфи был ирландцем, неуступчивым, как все ирландцы. Градус конфликта достиг точки кипения.

– Фергюс, когда сманивал нас, говорил, что будут кормить по-людски, мы и повелись, – сетовал Маклауд. – Да только на столе все свиная солонина и вечные сухари, и желудок не благодарит кока.

– Мы не хотели из-за мелочей лезть к Джейми Рою, – добавил Риберн. – Джорджи предложил жарить овсянку на своей сковороде на огне лампы. Так мы и делали, пока овес не кончился. Теперь приходится довольствоваться тем, что есть, ведь ключ от кладовки есть только у мистера Мерфи. – Риберн смутился и доверительно добавил: – Мы не хотели бы его просить, потому что знаем, что он о нас думает.

– Миссис Фрэзер, вы знаете, кого он называет негодяями? – решил добить меня Макри, вскинув кустистые брови.

Слушая, я собирала травяной отвар для Иннеса: анис и дягиль, конская мята (щепотки побольше), побеги перечной мяты. Несчастный шотландец немедленно надел рубаху, которую я ему отдала, вручая коробочку с травами, завернутыми в марлю, чтобы сберечь их полезные свойства.

Обещая поговорить с коком насчет обогащения рациона столь любимой матросами овсянкой, я одновременно давала наставления Иннесу:

– Заварите это себе в чайнике, а когда настоится, пейте по полной чашке каждую смену вахты. Завтра, если ничего не удастся, применим более сильные средства.

Бедняга не знал куда деваться от лукавых взглядов товарищей, а когда его чрево отозвалось трескучим звуком на мою угрозу и все покатились со смеху, и вовсе сконфузился.

– Эх, миссис Фрэзер, здорово вы его напугали! Так все дерьмо-то повыйдет до завтра, – прокомментировал эту щекотливую ситуацию Маклауд.

Иннес, увлекаемый прочими, обреченно последовал за веселыми шотландцами. К тому времени его лицо приобрело оттенок алой артериальной крови.

С Мерфи и впрямь пришлось поговорить. Как он ни язвил, я добилась своего и теперь отвечала за приготовление завтрака, включавшего – о шотландское счастье! – кашу из овсяной крупы, правда, я обязывалась готовить эту пищу богов в отдельном котле и с отдельным черпаком, чтобы, избави бог, овсянка, оскорблявшая эстетическое чувство мистера Мерфи, не касалась других блюд, и не петь при готовке. В целом моя стряпня должна была производиться под недреманным оком кока, строго следившего за тем, чтобы присутствие женщины на кухне никоим образом не нарушало установившегося порядка, которому он неуклонно следовал.

Под вечер мне не спалось, и, думая, что могло послужить причиной бессонницы, я вдруг поняла, какой поразительной была эта история с овсянкой. Жалобщики сказали, что не сочли себя вправе обратиться к Джейми со своей проблемой – он ведь ничего не знал! – и предпочли решать ее своими силами, буквально ища себе пропитание. К тому же, хорошо зная Джейми, я привыкла, что никаких вопросов, а тем более проблем у его людей не возникает: обыкновенно он сам знал, что происходит в его владениях, кого нужно приструнить, а кто нуждается в помощи. В результате все оставались довольны, а Джейми знал, кто каким духом дышит на него и почему. Подозревать кого-либо из подчиненных в кознях против себя не было необходимости, по крайней мере арендаторы в Лаллиброхе всегда были откровенны и не обращались бы с просьбами к чужому человеку, если им мог помочь Джейми.

Я твердо вознамерилась поговорить с мужем о том, что творится на корабле, но не застала его за завтраком – он с двумя матросами отправился ловить снетков. В полдень он вернулся, загоревший и радостный, ничего не подозревающий о том, что между ним и командой выросла стена отчужденности.

– Англичаночка, что ты сказала Иннесу? – широкая улыбка свидетельствовала о хорошем расположении духа. – Сидит вот уже полдня в гальюне справа по борту. Дескать, не выйду, пока не опорожнюсь, иначе миссис Фрэзер потребует к себе.

– Ага, вот как. Я обещала поставить ему клизму, если ему не удастся опорожниться до конца дня.

Джейми бросил иронический взгляд в сторону гальюна.

– Ну, коль не справится, сидеть ему там до конца плавания.

– Думаю, что такого больше не повторится, ведь команда снова будет получать овсянку на завтрак.

– Ты хочешь сказать, что сейчас они не получают? – удивился Джейми.

Пока он мыл руки, я рассказывала о том, как бунт против кока не удался благодаря моему вмешательству. Говоря о том, что конфликт удалось погасить, я внимательно следила за тем, как Джейми реагирует на мое сообщение.

– Это должен был решить я. Почему они не пришли с этим ко мне? – На его лицо легла тень.

– Когда-нибудь они бы и пришли, но я узнала об этом раньше, увидев, как корчится Иннес, сидя над люком.

Джейми с помощью пемзы счищал рыбью кровь с пальцев и молчал.

– Ты относишься к матросам по-другому, нежели к лаллиброхским арендаторам? – честно поинтересовалась я.

– Именно так, я отношусь к ним по-другому. Они не то же, что мои арендаторы, – тихо проговорил Джейми, опуская руки в тазик с водой, в которой поплыли чешуйки, похожие на полумесяцы. – Я плачу им и только.

– Но они считают тебя хорошим человеком. Кроме одного, очевидно, – поправилась я, вспоминая то, что поведал Фергюс.

– Верно, Маклауд и прочие считают меня хорошим человеком. Все, кроме одного, – в тоне Джейми слышалась издевка. – Если будет нужно, они, вероятно, отдадут за меня жизнь. Да только я не могу ручаться за них, а они – за меня, потому что я почти не знаю их, а они, в свою очередь, меня. А вот Иннес знает меня хорошо, в отличие от остальных.

Джейми кончил мыть руки и вылил воду из тазика. Он хотел отправиться вниз и предложил мне руку, чтобы помочь спуститься, а пока я протягивала ему ладонь, быстро проговорил:

– В битве под Каллоденом погибло не только дело Стюартов, но кое-что большее. Пойдем-ка обедать, мистер Мерфи обидится.

Иннес не пришел ко мне на следующий день, из чего я сделала вывод, что его желудок работает лучше и не беспокоит своего владельца. Однако молчаливый шотландец пришел через неделю с довольно странной просьбой:

– Миссис Фрэзер, не могли бы вы дать мне такое лекарство, которое лечит то, чего нет?

– Чего нет? Не понимаю, – врачебная премудрость еще не зашла настолько далеко, чтобы лечить несуществующее, но мне, конечно, было лестно, что Иннес такого высокого мнения о врачебном деле и обо мне как скромной его представительнице.

В ответ он указал на свою руку, спрятанную в рукав, пустой от плеча.

– У меня нет руки, вы видите. Но иногда она болит. – Краснея и понижая голос, Иннес разоткровенничался: – Поначалу я думал, что тронулся, ведь так не бывает, чтобы болело то, чего нет. Но мистер Мерфи рассказал, что его нога тоже болит временами, а потом Фергюс прибавил, что ему кажется, будто его отрубленная рука шарит по чужим карманам. Значит, такое бывает. А уж если такое бывает, может, врачи знают, как это лечить?

– Ясно, теперь я понимаю. Ваша правда, такое часто бывает, когда человек теряет конечность, но продолжает чувствовать ее, как если бы она была частью его организма. Это так называемые фантомные боли или ощущения. В таком случае…

Терапия фантомного эффекта – это была одна из тех проблем, которыми я интересовалась меньше всего, следовательно, и знала об этом немного. Пытаясь оттянуть время и не потерять доверие пациента, я уточнила:

– Как же вы потеряли руку? Что случилось?

– Заражение, – коротко пояснил Иннес. – Поцарапался гвоздем, и кровь испортилась. Пришлось отрезать.

Я представила, как гангрена охватывает всю руку, и невольно вздрогнула:

– Это очень печально.

– Что вы, миссис Фрэзер, напротив, это была большая удача. Из-за этого меня не сослали, и я избежал такого жесткого наказания. Остальным пришлось хуже.

– Кому – остальным?

Иннес удивился:

– Как же, тем, кто сидел в Ардсмьюире. Я полагал, что Макдью должен был рассказать вам об этом. Когда крепость достроили, англичане решили отправить нас, шотландцев, на принудительные работы в колонии. Так сослали всех, кроме Макдью и меня: он был значительным человеком, а я, понятное дело, не мог хорошо работать без руки. Так что мне очень повезло и я не жалуюсь, разве что на боли.

Иннес показал, как растирает пустой рукав.

– Значит, вы были в тюрьме вместе с Джейми…

Вспоминая слова Джейми о том, что Иннес знает его хорошо, в отличие от остальных, я искала, какое средство из обычных болеутоляющих можно применить в этом случае. Ивовая кора или конская мята с фенхелем? Вряд ли они смогут побороть фантомные боли.

Тем временем шотландец продолжил свое повествование:

– Если бы не он, я бы умер с голоду. Когда Макдью освободили, он отправился меня искать.

Я заметила блеснувший шелк и сообразила, что мистер Уиллоби сможет помочь мне подобрать лекарство, поэтому знаком поманила его к себе.

– Да, как только он вышел на свободу, тут же отправился искать нас. Добрый шотландец. Тех, кого сослали в Америку – а сосланы были все, кроме нас, – уже нельзя было вернуть, но он надеялся. Во всей Шотландии остались только мы. – Иннес повел плечом, и пустой рукав добавил значительности этому нехитрому жесту.

Я обратилась к мистеру Уиллоби в надежде, что он сможет что-нибудь подсказать. К счастью, кое-какие соображения у него имелись, и он быстро придумал, что делать. Я с интересом наблюдала, стараясь ничего не упустить, как китаец, сняв с Иннеса рубашку, с силой нажимает пальцами на некие точки на его спине и шее.

– Рука быть у духов, царство духов, – пояснял мистер Уиллоби, продолжая манипуляции. – Тело есть в верхний мир, рука хотеть вернуться, хотеть быть вместе с тело. Я делать ан-мо, жать-пожать, что прекратить боль. Делать ан-мо – боль не быть. Еще мы сказать рука, пускай не приходить.

– И как же это можно сделать?

Иннес относился к китайцу не так предвзято, как остальные матросы: те и вовсе полагали, что мистер Уиллоби грязный извращенец и нечистый язычник, поэтому избегали общаться с ним и не касались его. Иннес же знал мистера Уиллоби уже два года.

Китаец не смог объяснить, что ему нужно, и принялся самостоятельно искать необходимый ему препарат. Найдя сухой перец, он встряхнул склянку со снадобьем и высыпал щепотку на блюдо.

– Госпожа иметь огонь?

Кремень и кресало у меня нашлись. Сухой перец загорелся в мгновение ока, в каюте запахло специями. Мистер Уиллоби оживился, увидев белый дымок, и сказал:

– Дым от фан-яо идти посланцем к призракам, говорить о рука.

Затем он глубоко вдохнул и своим дыханием разогнал облачко, а также незамедлительно плюнул на культю Иннеса.

– Ты, содомит несчастный! Какого черта ты в меня плюешь?! – взревел Иннес.

– Моя плевать на призрак. – Китаец уже отскочил к двери, но объяснил свои действия довольно вежливо. – Призраки не любить плевок, бояться. Они уходить и не приходить больше.

Молчавшая до сих пор, я коснулась руки Иннеса:

– Вам до сих пор больно?

Задумавшись, он забыл о китайце, а затем удивленно протянул:

– Знаете, вроде бы и нет. – Бросив хмурый взгляд на лекаря-китайца, он пригрозил: – Все равно не будешь у меня плеваться, червяк надутый!

– Нет, моя не плевать больше, – отозвался обиженный мистер Уиллоби. – Теперь плевать твоя – пугать твоя призрак.

Шотландец запустил руку в волосы, не понимая особенностей китайской медицины.

– Черт побери, – бормотал он, натягивая рубаху. – Миссис Фрэзер, лучше уж я буду пить ваш чай, чем вот так плеваться.

Глава 44
Силы природы

– Я олух! – оповестил Джейми, наблюдая за общением влюбленных Фергюса и Марсали, ничего не замечавших вокруг, кроме друг друга.

– Отчего же? – пожелала знать подробности я, хотя, по сути, догадывалась, о чем пойдет речь.

Команда, как едва оперившиеся юнцы, так и старые, но от этого не менее бравые матросы, немало забавлялась, созерцая, как две семейные пары изнывают от желания, но никак не могут его удовлетворить. Таким образом их вынужденное воздержание немного скрашивалось от понимания того, что семейным людям временами тоже приходится несладко.

– С тех пор как мы расстались, я все это время мечтал уложить тебя рядом с тобой и насладиться всем тем, чем может наслаждаться мужчина, находясь рядом с женщиной. А вместо этого я вынужден, подобно юноше, прятаться за перегородками и слушать, не идет ли кто, не могут ли нас услышать, – возмущенно говорил Джейми. – И так уже месяц! А чего стоит Фергюс: он так и ждет, чтобы подловить нас! Черт возьми, что у меня было в голове, когда я соглашался на это!

Он бросил суровый взгляд на парочку, которая обнималась на виду у всех, впрочем, ничуть не нарушая этим уговора.

– Ты относишься к Марсали как отец или хотя бы как отчим. Ведь ей всего пятнадцать. Так что здесь нет ничего удивительного.

– Ну да, так-то оно так. Да только в благодарность за отеческую заботу я теперь не могу коснуться собственной жены, вот какие пироги!

– Ну почему же, – мягко возразила я, – касаться меня можно, отчего нет, – здесь я продемонстрировала эту возможность, лаская ладонь Джейми большим пальцем. – Но вот о чем-то большем, разумеется, речи идти не может. Придется тебе попридержать свою похоть в узде.

Мы честно пытались любить друг друга, сколько это было возможно на корабле под перекрестным огнем взглядов команды и Фергюса, трясясь от смущения и страха, словно в самом деле были парой подростков. «Артемида», конечно, не была предназначена для любовных утех, поэтому нам негде было скрываться, а единственная наша вылазка в трюм, которая могла увенчаться успехом, кончилась бесславно: огромная крыса взобралась на плечо Джейми. Он не стал продолжать начатое, а я впала в истерику.

Джейми бросил быстрый взгляд на мою руку, ласкавшую его, и взял мою ладонь в свою, предварительно тронув меня за запястье. Мы ласкали друг друга постоянно, но это, конечно, был плохой способ удовлетворить желание, поскольку он разочаровывал нас и только распалял еще больше.

– Хорошо, могу сказать в свою защиту, что я руководствовался благими намерениями, – улыбаясь, шуточно оправдывался Джейми.

– О да. Тебе известно, куда они ведут?

– Кто, намерения?

Я попыталась сдержать себя, чтобы меньше чувствовать его жгучее прикосновение к запястью. Недаром мистер Уиллоби придавал такое значение науке воздействия на различные точки на теле человека.

– Ну да. Говорят, что они ведут в ад.

Я сделала попытку высвободить свою ладонь из лапищи Джейми, но мне это не удалось: удерживая меня, он смотрел, как Фергюс смешит Марсали, щекоча пером альбатроса у ней под подбородком.

– Ты права, англичаночка. Я ведь хотел, чтобы Марсали хорошенько подумала, нужен ли ей французишка, да и вообще – хочет она замуж или нет. Все еще можно отмотать назад, пока не поздно. А что в итоге? Желая поступить как лучше, я получил только то, что лежу ночами без сна, гоня мысли о тебе и слыша, как Фергюс хочет Марсали. А с утра я должен краснеть при виде матросских ухмылок, которые они прячут в бороды!

Поскольку мимо как раз проходил юнга Мейтленд и хотя у него не было бороды, бедняга представлял сейчас всю команду, ему-то Джейми и послал испепеляющий взгляд, заставивший мальца бежать что есть духу.

– Погоди, что ты хочешь этим сказать? Что значит «слыша»? Как ты можешь слышать, если человек не возится и не стонет?

Мой вопрос смутил шотландца.

– Ну… – протянул Джейми. – Как бы тебе объяснить, чтобы ты поняла? – Нос его покраснел от резкого ветра. Или не только от него? – Ты можешь приблизительно представить, что делают мужчины в тюрьме, когда им хочется любить женщину?

– Да уж представляю, – бросила я.

Интересно начался наш разговор об Ардсмьюире. Что-то я не особо чувствовала интерес к этому деликатному моменту жизни узников.

– Могу догадаться, что ты вообразила. Но отчасти ты права: заключенные, желающие женщину, должны выбирать, спать ли им друг с другом, удовлетворять свои потребности самим либо сойти с ума.

Он прервал излияния и посмотрел в морскую даль, затем покосился на меня.

– Англичаночка, как ты считаешь, я сумасшедший?

– Преимущественно нет, но вообще да, – призналась я.

Джейми издал короткий смешок, похожий на фырканье, и погасил улыбку.

– Я думал, что есть граница человеческого терпения, за которой начинается безумие. Временами мне казалось, что это лучшее, что могло произойти со мной в тюрьме. Содомитом я не стал, да ты уже, верно, догадалась.

– Представляю, каково же тебе было.

Многие мужчины ни за что бы не пошли на такое, чувствуя непреодолимое отвращение и страх при мысли об использовании другого мужчины, но в исключительных обстоятельствах, возможно, согласились бы, не имея другого выхода. Джейми был не из них. В тюрьме Джека Рэндолла он пережил такое, что лучше было бы сойти с ума, нежели стать содомитом.

Переведя взгляд с морской глади на свои руки, державшиеся за борт, Джейми глухо проговорил:

– Я обещал Дженни не сопротивляться, но не смог. Когда солдаты схватили меня, я отчаянно противился им. Она так боялась, чтобы меня не убили при попытке бегства или при аресте, а я не смог отдать себя задешево, хоть сам заварил эту кашу.

Правая рука была повреждена, и, сжимая ее, Джейми показал, что безымянный палец не сгибается вовсе из-за сломанного второго сустава, даже если пальцы собраны в кулак. Средний палец хранил шрам, тянущийся на две фаланги.

– В третий раз он сломался о челюсть драгуна, – сказал Джейми, качая безымянным. – При Каллодене был второй перелом. Но это мелочь, то, что я был закован с ног до головы, было гораздо серьезнее.

– Да уж.

Думаю, любой человек, а не только я, жена Джейми, почувствовал бы горечь и боль при мысли о том, что человек, полный жгучего желания жить и любить, вынужден влачить жалкое существование в тюрьме, будучи беспомощным узником, подчиняясь чужой воле.

– Понимаешь, они контролируют нас всецело, там нет места, чтобы уединиться. Это много хуже, нежели быть закованным. Денно и нощно мы предстаем их взорам, словно голые на улице. Забыться можно только во сне, но какое жестокое пробуждение ожидает уснувшего! Они не влезли разве что в наши головы, но очень хотели бы это проделать.

Джейми хмыкнул и поправил волосы.

– Только ночь может подарить узнику хоть немного места. Сидя в темноте, ты не существуешь для них, если только они не влезут к тебе со свечой, понятное дело. Ты можешь глубже уйти в свои мысли, чуточку спрятаться от этого всего.

В маленьких камерах все равно было холодно, так что заключенные сидели, касаясь друг друга спинами и плечами. Не было ничего, что могло бы защитить их, разве что потемки, царившие до прихода стражника со свечой.

– Больше года я сидел закованный, словно привязанная для убоя свинья! Вот так, – он развел руки, чтобы расстояние между ними составляло восемнадцать дюймов, и резко остановился, – ни дюймом больше, ни дюймом меньше. Цепи звенели при любом движении…

Плотские потребности властно требовали своего, и Джейми вынужден был, сгорая от стыда, укрываться во тьме, чутко прислушиваясь к неясному бормотанию и ожидая звуков, свидетельствовавших о том, что он может удовлетворить себя, не опасаясь того, что его услышат.

– Англичаночка, веришь или нет, да только я теперь слышу на расстоянии, когда мужчина хочет, а не только когда он уже возится. Что уж говорить о французе – этот никогда себя не сдерживает.

Все это время Джейми держал руки разведенными на восемнадцать дюймов, а ладони сжатыми в кулаками, но теперь он резко развел руки шире, словно освобождаясь от оков. В его глазах я увидела затаенную боль и гнев, вызванный воспоминаниями, а также желание жить, заставившее его вынести все невзгоды и одиночество, вызванное нашей разлукой.

Мне казалось, что вокруг никого нет, но это было не так: жизнь на корабле кипела, обыденные заботы гнали матросов от одного борта к другому, кто-то карабкался по реям, кто-то прыгал в трюм. Мы же принадлежали сейчас друг другу и в то же время не могли принадлежать так, как хотели бы этого.

Джейми сейчас не скрывал своих чувств и откровенно заявлял о своем желании. Я посмотрела на его руку и подумала:

«Если я коснусь его, он возьмет меня прямо здесь, на палубе, не посмотрев, что мы на людях».

В ответ на мое предположение он взял мою руку и положил на свое бедро, сильно сжав.

– Англичаночка, сколько раз ты принадлежала мне после твоего возвращения? Несколько раз тогда, у мадам Жанны. Потом в вереске, затем в Лаллиброхе, и в последний раз в Париже.

Джейми постучал мне по запястью.

– Ничто не может удовлетворить моего желания. Мне постоянно хочется тебя, причем меня возбуждает один запах твоих волос, не говоря уже о том, когда ты случайно касаешься меня за обедом. А сейчас – ветер рвет твое платье и облепляет твою фигуру!

Теперь я уже не сомневалась, что он покраснел не только от ветра.

– Иногда мне кажется, что за медный пенни я задрал бы все твои юбки и прижал бы тебя спиной к мачте! Пускай матросы порадуются.

Инстинктивно я сжала его ладонь, а он успел и ответить мне таким же сильным пожатием, и кивнуть канониру.

Звон колокола, звавшего к капитанскому обеду, заставил меня вздрогнуть: я стояла как раз над ним, и металл завибрировал сквозь доски палубы. Фергюс наконец оставил в покое подбородок Марсали, но не выпустил ее из объятий, матросы забегали быстрее, готовясь сменить вахтенных, но мы продолжали стоять у бортика, возбужденные и ненасытные.

– Мистер Фрэзер, капитан приглашает вас к обеду. Велел вам кланяться.

Мейтленд, помня реакцию Джейми, говорил вежливо, но держался подальше.

Судя по вздоху, Джейми готов был остаться без обеда, только бы иметь возможность побыть со мной.

– Спасибо, мистер Мейтленд. Мы обязательно придем.

Еще один вздох свидетельствовал о нежелании Джейми идти куда бы то ни было, но он поборол себя и предложил мне руку:

– Ну что, англичаночка, идем отобедаем?

– Постой-ка.

Я наконец нашарила в глубоком кармане необходимую мне вещь и опустила ее в раскрытую ладонь Джейми.

Это была монетка, изображавшая Георга Третьего, что немало удивило Джейми.

– Аванс, – ответила я на его недоуменный взгляд. – Идем отобедаем.

На следующий день мы вновь прохаживались по палубе: погода особо не баловала теплом, но лучше было дышать холодным воздухом, нежели сидеть взаперти в затхлых каютах. Делая круг по палубе, то есть идя в одну сторону вдоль одного борта, а в другую – вдоль другого, Джейми остановился, чтобы поведать мне кое-что из своего опыта работы печатником.

Под грот-мачтой восседал мистер Уиллоби. Он сидел по-турецки, свободно водя кисточкой, обмакнутой в черную тушь, по белой бумаге, оставляя на белоснежном листе на удивление четкие следы. Кисточка порхала в его руках, словно мотылек.

Китаец писал иероглифами сверху вниз, и знаки, которые он выводил, образовывали столбик. Со стороны казалось, что это очень легко, но, по-видимому, это умение требовало труда и терпения. По крайней мере мистер Уиллоби выглядел как мастер танцев или фехтования, поражавший воображение кажущейся простотой движений.