Текст книги "Путешественница"

Часть пятая
Тебе не вернуться

Глава 18
Корни

Сентябрь 1968 года

В сидящей подле меня даме было по меньшей мере триста фунтов. Во сне она посапывала; ее внутренним органам приходилось нелегко: легкие едва справлялись, и грудь натужно вздымалась. Я чувствовала противную теплоту ее влажной руки, прижимавшейся к моей, и тяжесть ее бедра.

Между ней и стальным телом фюзеляжа оставался узкий промежуток, где я и помещалась. Ничего не попишешь. Кое-как я достала до кнопки, включающей верхний свет. Часы показывали десять тридцать по Лондону. Согласно расписанию, мы должны приземлиться в Нью-Йорке часов через шесть.

Счастливчики, которым удалось заснуть, сопели. Остальные стоически вздыхали и не теряли надежды погрузиться в блаженную дрему. Что до меня, то я и не имела такой надежды и загодя положила прочитанный до половины роман одного из любимых авторов в кармашек на спинке кресла, находящегося перед моим. Оставалось только сунуть руку, чтобы насладиться чтением, но я не сделала этого. Мои мысли были далеко от книги: позади, в Эдинбурге, я оставила Роджера и Брианну, собирающихся продолжить поиски, а впереди, в Бостоне…

Но я и сама не знала, что ждет меня в Бостоне, а это не могло не тревожить. Необходимо было вернуться домой хоть на время, ведь срок отпуска давно истек и нельзя без конца брать отгулы за свой счет. У меня было множество забот – привести в порядок дела в больнице, уплатить по счетам, взглянуть на дом, оставшийся без присмотра (лужайка на заднем дворе, наверное, уже напоминает джунгли), навестить друзей…

Одного, в общем-то, – Джозефа Эбернети. Он был моим самым близким другом еще с той поры, когда я училась в медицинской школе, и я хотела бы посоветоваться с ним, прежде чем принять окончательное решение, имеющее все шансы стать необратимым. Улыбаясь, я закрыла книгу и начала водить рукой по завитушкам заглавия – ведь это Джо пристрастил меня к любовным романам, как и ко многому другому.

Я познакомилась с Джо в самом начале учебы. Мы были не похожи на других интернов Центральной больницы, и это сблизило нас.

Я, например, была единственной девушкой, а он – единственным чернокожим. Конечно, нам давали понять, что мы отличны от других, хоть мы и не акцентировали внимание на этом. На работе я отлично ладила с Джо, но не спешила предлагать личной дружбы и участия и уж тем более не выказывала симпатии, да и он тоже. Вплоть до самого окончания интернатуры мы были приятелями, но не более.

Первой операцией, которую я провела сама, было удаление аппендикса. Пациент – крепкий подросток. Все сложилось удачно, и я не боялась, что могут быть осложнения. И все же как хирург я отвечала за состояние его здоровья. Как уйти, не поинтересовавшись, как у него дела? Мальчик еще не отошел от наркоза и спал, поэтому я переоделась и ждала в ординаторской на третьем этаже, хотя вправе была пойти домой.

Кроме меня, там находился Джозеф Эбернети. Судя по всему, он был увлечен журналом «Юнайтед стейтс ньюс энд уорлд рипорт», потому что коротко кивнул мне и продолжил чтение.

Здесь, в ординаторской, было что почитать. Журналы из залов ожидания, вынесенные зачитавшимися либо нерадивыми, дешевые затасканные книжки выписавшихся, оставленные в наследство больнице, «Вопросы гастроэнтерологии» полугодичной давности, изрядно потрепанный «Тайм», даже «Сторожевая башня», аккуратно сложенная башенкой, – я перебирала наугад, чтобы отвлечься.

Наконец меня заинтересовала книга без обложки, название – «Пылкий пират» – было написано на титульной странице. Неизвестный автор уверял: «Любовные приключения, возбуждающие желание! Безбрежная, как Карибское море, страсть!» Вот это да, «Карибское море»! Кажется, именно то, что нужно, чтобы развеяться.

Я открыла книгу наугад – на сорок второй странице.

«Надменно передернув плечиками, прекрасная Тесса отстранилась. Движение юной девушки заставило опуститься декольте ее дорогого платья, от чего ее груди предстали обозрению.

Изумленный Вальдес расширил зрачки, однако больше ничем не выдал своего восхищения хорошенькой блондинкой.

– Сеньорита, нам представляется чудесная возможность узнать друг друга получше. – Страсть, передавшаяся его голосу, вызвала в Тессе волну невольного сладострастия.

– Я не вожу знакомств с господами пиратами – вы отпетые негодяи! – Девушка бесстрашно обличила его.

Вальдес сверкнул жемчугом зубов и коснулся запоясного ножика, блестевшего благородной сталью. Прекрасная пленница впечатлила его отвагой и силой чувства, но более всего прельстила своей красотой».

Удивленная, я продолжила читать: все-таки текст захватил меня.

«Вальдес повелительно прижал девушку к себе, беря губами ее нежное ушко.

– Сеньорита, вы, должно быть, запамятовали, что являетесь трофеем и пиратский предводитель сам решает, как с вами поступить, – вкрадчиво проговорил он.

Тесса, сжатая силой его рук, не смогла освободиться, и он легко поднял девушку. Оказавшись на расшитой ткани, покрывавшей кровать, она ужаснулась, представляя, что ждет ее. Тем временем Вальдес снимал с себя одежду, вначале бархатный плащ цвета лазурита, затем тонкотканую белую рубашку с кружевами. Наблюдая за ним, Тесса отметила его прекрасное телосложение; мышцы пирата играли под гладкой кожей. Дотронувшись до застежки пояса, бронзовой, как и его тело, Вальдес остановился, и испуганная девушка замерла, впрочем, желая почувствовать эту бронзу пальцами.

Пират учтиво произнес:

– Мой кодекс не позволяет предоставлять даму скуке. Разрешите…

Он склонился над девушкой, улыбаясь, и Тесса ощутила, как его сильные ладони сжимают ее груди. Вальдес наслаждался их упругостью, нимало не смущаясь тем, что от чувственной плоти Тессы его отделял легкий шелк. Девушка вскрикнула и попыталась спастись в кружеве пуховых подушек.

– Изволите мне противиться? Я сожалею, но ваше прелестное одеяние будет безнадежно испорчено.

Он резко рванул шелк ее корсажа, разведя ладони в стороны, и альпийский пейзаж, доселе скрываемый жадеитом, предстал взору вполне».

Пфф! Мне не удалось скрыть недоумения, и доктор Эбернети вопросительно взглянул на меня. Пришлось принять подобающий строгий вид. Однако события не располагали к строгости.

«Вишневые соски Тессы, похожие на нежные розы, трепетали под губами Вальдеса. Чувствуя жар его рта и шелковое прикосновение его темных локонов к своим перстам, девушка изнемогала от мучительного желания. Его вожделение вызывало в ней ответное стремление, но одновременно сковывало и обездвиживало ее. Отдавшись новым ощущениям, Тесса не противилась, почувствовав, что рука Вальдеса касается ее подола и движется вверх, обжигая изгибы ее бедер.

– О, моя девочка, – Вальдес постанывал от сумасшедшей страсти, охватившей его. – Ты так хороша, так нежна, так невинна. Впервые увидев тебя на палубе отцовского корабля, я возжелал тебя. Тогда ты казалась холодной гордячкой. Однако теперь это не так, правда?

Тесса и впрямь не была холодна: очарованная поцелуями и ласками пирата, она, задыхаясь, жаждала того, что последует за ними, изгибаясь и предоставляя Вальдесу дарить ей еще большее наслаждение, нежели доселе. Однако же Тесса была удручена тем прискорбным фактом, что ласкает ее убийца и насильник, потопивший не один десяток кораблей и загубивший не одну сотню душ. Как ей следовало вести себя, думала девушка, со страхом понимая, что Вальдес все более распаляется.

– Моя девочка, мы больше не можем медлить, – Вальдес готовил ее к неминуемому. – Я не причиню тебе боли. Ты мне веришь? Я буду нежен, как рассвет над морем…

Тесса ощутила его любовный мускул, стремящийся в ее лоно.

– Нет! – Она бессильно забилась под Вальдесом, с силой прижимавшего ее к кровати. – Пожалуйста, не надо! Прошу тебя!»

О да, пришло время для протеста, ну разумеется.

«– Любовь моя, положись на меня.

Непрестанно ощущая на своем теле ласки Вальдеса, возымевшие гипнотическое влияние, девушка расслаблялась. Он ласкал ее груди губами, жарко дыша и шепча ей на ухо слова страсти. Тепло, появившееся в ее лоне, распространялось по телу, заставив ее раскрыть бедра навстречу пылкому Вальдесу. Божественно неспешно он похитил девственный цветок ее сада, обретя божественное блаженство».

Ха! Я не удержала книгу. Она упала как раз у ног доктора Эбернети.

– Простите. – Я потянулась за историей пирата и его прекрасной пленницы.

Наверное, я была пунцовой от смущения. Руки вспотели, и на книге остались следы пота. Вопреки моим ожиданиям, доктор, обыкновенно суровый, был мягок и доброжелателен.

– Пять из десяти: Вальдес похитил девственный цветок, – Эбернети широко улыбался.

– Именно. – Я тоже рассмеялась. – Как ты угадал?

– Легко: либо страница сорок два, либо семьдесят три.

– А что на семьдесят третьей?

– Там он ненасытно скользит по ее холмику языком.

– Да ну?!

– Читай.

Он быстро нашел нужный эпизод и отдал мне книгу.

О боже!

«…отбросив покрывало в сторону, Вальдес наклонился над Тессой, щекоча низ ее живота кудрями цвета воронова крыла, и ненасытно скользнул по ее трепетному холмику языком. Девушка издала стон и…»

Я и сама издала стон.

– Вот это да! Ты правда читаешь такое? – Я еле оторвалась от захватывающих дух отношений Тессы и Вальдеса.

– А что здесь такого? – Эбернети улыбнулся еще шире. – И перечитывал, дважды или трижды. Неплохая вещь. Но есть и лучше.

– Ого, здесь есть и другие?

– Ну да. Но чтобы найти получше, нужно искать книги без обложек.

Эбернети занялся поисками лучшего.

– Не ожидала от тебя. Думала, ты читаешь разве что «Ланцет» и «Медицинский вестник».

– Ага. «Методика резекции желчного пузыря» или что там у нас. И это после тридцати шести часов смены, включающей в себя и эту резекцию? Нет уж! Прокачусь-ка я с Вальдесом, поглазею на красоты Карибского моря. Да ведь и ты, леди Джейн, ты тоже должна читать только «Новый английский медицинский журнал». Не так ли?

– Наверное. – Мне было не очень приятно слышать о таких ограничениях. – А почему леди Джейн?

– Это твое прозвище, – Эбернети откинулся в кресле и сцепил руки на коленях. – Обусловлено акцентом. И манерами. Ты не только отлично держишься сама, но и других держишь в рамках. Иногда кажется, будто ты только от стола королевы. Если бы Черчилль был леди, он бы говорил как ты. Это настораживает. Однако это еще не все.

Он начал раскачиваться в кресле, подбирая слова.

– Когда ты говоришь… создается впечатление, что ты знаешь, что тебе все удастся. Если же не удастся – то и это учтено, ты знаешь причину неудачи. Кто тебя научил?

– Война. – Он забавно описал, и я не сдержала улыбки.

– Корея?

– Нет. Сороковые. Я была медсестрой во Франции во Вторую мировую. Тамошние сестры-хозяйки могли превратить интернов и санитаров в жалкую желеобразную массу – и это одним взглядом.

Полезное умение. Без лишних слов помогает указать людям их место. В том числе тем, кто имеет положение и связи. Так что куда там интернам больницы в Бостоне! Эти так, мелкая сошка.

Джо молча согласился.

– Верно. А мне помогал Уолтер Кронкайт.

– Уолтер Кронкайт?

Я не верила своим ушам.

Эбернети улыбнулся. Я увидела его золотой зуб.

– Да, он. Притом бесплатно и каждый вечер. Радио или телевизор. Мама хотела, чтобы я был проповедником, ну, я и потакал ей. – Он опечалился. – Но если бы я и правда говорил как он, худо бы мне пришлось. Навряд ли бы я поступил сюда. И вообще куда-нибудь.

Я заинтересовалась жизнью Джо Эбернети.

– А как отреагировала мама, когда ты поступил сюда?

Джо продолжал улыбаться.

– Честно говоря, она не сказала толком. Помолчала, повздыхала и сказала, что теперь у нее хотя бы будет дешевая мазь от ломоты в костях.

Я вспомнила свое и улыбнулась.

– Мой муж тоже не прыгал от восторга, когда я сказала, что буду врачом. Уставился, тоже помолчал и сказал, что если мне настолько скучно, то можно помогать писать письма старикам из богадельни.

Джо расхохотался. Его глаза, похожие на ириски, карие с золотым отливом, тоже смеялись.

– Ну да, ну да, переживания родных, забота близких! Эти точно знают, чего ты хочешь и на что способен. «Девочка моя, оставь эти глупости! Задача женщины – вить гнездышко и растить детей. Ты ведь хочешь деток, не так ли» – Эбернети отлично справился с этой маленькой пародией. – Забудь, они скоро отстанут. – Он коснулся моей руки. – Многие считали, что я прирожденный уборщик и должен мыть туалеты. Мне стоило больших усилий отстоять свой выбор. – И они умолкли.

Пришедшая санитарка сказала, что прооперированный мною мальчик пришел в себя. Мне пришлось уйти, но наша дружба, так неожиданно начавшись на сорок второй странице, продолжилась. Кажется, только Джо Эбернети понимал и принимал то, что я делала. Он стал лучшим моим другом.

Рельефные буквы на обложке книги были гладкими и приятными на ощупь. Я еще немного посидела с книгой в руках, так и не открыв ее, а потом снова спрятала. Неохота читать.

Из иллюминатора открывался вид на облака, залитые лунным светом. Они отделяли нас от земли, от ее суеты и хлопот. Там, где были мы, было тихо, спокойно и очень красиво, даже величественно.

Казалось, словно я не могу пошевелиться. Меня будто подвесили, лишили всего, оставили одну. Все заполнил «белый шум». Он был в окружающем безмолвии, в спокойном жужжании кондиционера и в прохладе, нагоняемой им, в шагах стюардессы, заглушаемых ковром, и даже пыхтение той грузной дамы тоже было его частью. Однако мы покрывали сотни миль, приближая конец полета. Но только ли полета?

Мои глаза закрылись. Роджер и Бри ищут Джейми в Шотландии. Джо и больница ждут меня в Бостоне. Как быть с Джейми? После, после, я решу после. Потом.

Прядь волос коснулась моей щеки, будто лаская меня. Это ветер, конечно. Показалось. Но показалось и то, что пахнет уже не спертым дыханием, духами и сигаретным дымом, а шерстью и вереском.

Глава 19
Призрак

Слава богу – я на Фэйри-стрит! Это мой дом. С Фрэнком и Брианной мы прожили здесь около двадцати лет. Да, давненько меня не было: лето, как и всегда в Бостоне, было жарким, вот уже полтора месяца, с августа, стояла сушь, и клумба с азалиями почти вся выгорела. Казалось, даже от опавших листьев исходил жар.

Оставив сумки у входа, я включила шланг, похожий на резиновую змею с изумрудной спинкой. Она нежилась на солнышке довольно долго и вобрала в себя столько тепла, что я обожглась.

Пришлось брать шланг как настоящую змею – то одной, то другой рукой. Зажурчала вода, и похолодевшая резина стала быстро терять схожесть с пресмыкающимся, вернувшись к своей обыденной жизни.

Кстати говоря, азалии мне никогда не нравились. Без клумбы было бы лучше, но я не стала их вырывать: мне хотелось, чтобы дом выглядел как при жизни Фрэнка. Брианна была признательна, ведь Фрэнк умер, когда она только поступила в университет, и для нее было бы нелегко видеть, что после гибели отца все меняется. В сущности, именно благодаря дочери в доме ничего не изменилось, ведь мне было все равно, выглядит он так или как-то иначе.

– Напились?

Азалии протестующе затрясли мокрыми листьями. Я выключила шланг.

– На сегодня все. Теперь моя очередь купаться.

Вода лилась в ванну подобно Ниагарскому водопаду. Пена образовывала приятно пахнущие облачка. Будет горячо – воздух наполнился паром.

Я закрыла кран, но осталась сидеть на краю ванны. Из всех звуков в доме был слышен только слабый треск пенных пузырьков. Будто грохот далеких битв. Я вновь вполне сознательно проверяю себя, как тогда в Инвернессе, только тогда меня качал экспресс «Летучий шотландец».

Поездом до Эдинбурга, самолетом в Бостон, из аэропорта на такси. Быстрота и удобство – вот преимущества современной технической цивилизации. Каждый день нас окружают сотни мелочей, которых мы обычно не замечаем в силу привычки: разнообразные торговые автоматы, светофоры, подъемники. Сияющие чистотой туалетные раковины и унитазы обезопасили нас от микробов, заблаговременно смытых специальным средством. Ресторанные сертификаты Министерства здравоохранения дают гарантию качества пищи. Мой дом тоже полон маленьких помощников: я включаю свет, зажигаю газ, звоню в дверной звонок…

Но полно, нуждаюсь ли я в этом? Приятно погрузить руки в душистую теплую ванну, осторожно раздвинуть толщу таинственных вод, управлять стихией поворотом крана. Эти привычные комфортные условия, насколько они поработили меня?

Смогу ли я обойтись без кнопок, облегчающих жизнь? Да. Захочу ли купаться в реке, а не в ванне? Да. Откажусь ли от автомобиля? Да! Антураж эпохи – еще не вся эпоха. Да и к тому же этот антураж доступен далеко не всем. Даже здесь, в городе, многие живут без удобств, а что уже говорить о странах, где нет электричества?

Удобства никогда не составляли сколько-нибудь заметную часть моей жизни. Родители умерли, когда мне было пять, и я жила с моим дядей Лэмом. Он был известным археологом. Мы часто отправлялись в экспедиции – какие уж там удобства? Конечно, здорово иметь возможность выкупаться как следует в большой ванне или спокойно заниматься своими делами, не поправляя свечу. Но во время войны у нас не было ни ванн, ни ламп накаливания. И нельзя сказать, чтобы от этого нам плохо жилось. Скорее от другого.

Ванна обещала быть приятной. Сняв халат, я окунулась. Меня сперва пробрала дрожь, но обвыкшись, я расслабилась и легла. Да, а в восемнадцатом веке можно было рассчитывать разве что на бочку, да и то мылись в ней по частям – вначале тело, потом ноги. А большинство жителей мылись в тазу, вместо мочалки используя тряпицу, а вместо душевого шланга – кувшин.

Нелегко им приходилось. Однако комфорт двадцатого века не несет в себе ничего такого, чем нельзя было бы пожертвовать.

Спору нет, он приятен, но жизнь не ограничивается бытовыми удобствами. Мы тщеславно полагаем, будто добились всего, будто человеческая цивилизация достигла вершины развития и будто ужасы прошлого навсегда остались позади. Но разве мы обезопасили себя от ужасов современности? Две войны, одна страшнее другой, и готовящаяся третья – это ли вершина развития?

«Цивилизованная», «современная» война – я слишком хорошо знаю, что это значит. Радости нашей обыденной жизни, возможно, более утонченные, чем двести лет назад, но кварталы Роксбери так же опасны, как и парижские аллеи двухсотлетней давности.

Дотянувшись ногой до затычки, я вытащила ее, и она с хлопком открыла выход томящейся воде. Ванны, войны, виселицы – не все ли равно? Бочка ли, таз ли, изысканная ванная комната… Люди и их влияние на происходящее – вот главное. И так будет всегда. Я, Брианна, Джейми – и ход истории, направляемый нами.

Булькнув в последний раз, вода скрылась в сливном отверстии. Встав, я посмотрелась в зеркало: ну словно креветка! Осталось стереть с себя воду и подождать, пока рассеется пар. Пока можно поглядеться в зеркало, поиграть мускулами, словно заправский атлет.

Атлет не атлет, но в общем ничего. Полных у нас никогда не было, к счастью, а дядюшка Лэм, тот и вовсе был сухопар. Стройный старик, умерший в семьдесят пять, – таким он запомнился. Отец, наверное, тоже был таким же подтянутым. По крайней мере, мне хотелось, чтобы это было так. Мама… Скорее всего, у мамочки было неплохое заднее декольте, как и у многих женщин.

Тело еще не высохло, и зеркало отобразило привлекательный блеск кожи, когда я стала изучать себя сзади. Талия есть, и даже тонкая. Не оса, но вполне.

Ниже…

– По крайней мере, нет ямочек, – приободрила я себя вслух. – Нам далеко до рубенсовских красоток, а значит, можно жить. – Отражение улыбнулось.

Надев ночную сорочку, я отправилась в ночной дозор по дому. Хорошо, что на пути нет голодных кошачьих или собачьих глаз. Старый пес Бозо был последним из наших четвероногих; его не стало в прошлом году. Было бы глупо заводить кого-то еще: Брианна оканчивала школу, я работала в больнице, так что ни у кого не было времени заниматься собаками.

Итак, термостат готов, замки целы, плита выключена. Еще можно заглянуть в комнату Брианны, как я делала это восемнадцать лет подряд, пока она не поступила в вуз.

Что ж, зайдем. Я зажгла свет. Здесь меня встретили привычные вещи, принадлежащие дочери. Вещи, она наполняла свое пространство вещами, так что свободного места в комнате почти не было. Плакаты, фотокарточки, гербарий, различные блестящие и бархатные лоскутки, записочки, рамочки – для нее это было важно, хотя мне подчас казалось мусором.

Она умела жить среди вещей так, чтобы они не поглощали ее, а были отображением ее личности. Удивительное умение. Каждый предмет по-своему значим и находится на своем месте. Я была уверена, что это сговор: все эти лоскутки и бумажки гордо заявляли: «Мы здесь по воле Брианны. Ей лучше знать, зачем мы есть. Она не может обойтись без нас».

И правда, откуда это у нее? Фрэнк был таким же. Его личный кабинет в университете, куда я пришла после похорон, был похож на ископаемый скелет, обладавший разумом и индивидуальностью при жизни своего владельца и внезапно потерявший их. Фрэнк наделял книги, бумаги, документы, канцелярские принадлежности частью себя, и они еще хранили след его рук, еще лежали там, куда он положил их, еще были его книгами, его бумагами.

Мне недаром вспоминался Фрэнк: в своем обращении с вещами Брианна была очень похожа на него. Важные для нее фотографии запечатлевали нас втроем в компании с Бозо, ее с друзьями – это и вправду были частички жизни. Яркие лоскуты поочередно напоминали ее любимые наряды: вот яркость бирюзы, глубина индиго, ясность желтого, крикливость пурпурно-красного. Хорошо, а остальное? На бюро лежат ракушки, почему они заставляют думать о Брианне? Пемза с пляжа в Труро – она-то как соотносится в моем мозгу с дочерью? Просто потому, что она когда-то коснулась этого камешка?

Мне все было непонятно. Я не умела копить, собирать, любовно коллекционировать. Фрэнк говорил, что у меня спартанское воспитание, и успокоился только тогда, когда подросшая Брианна смогла перенять его таинственную эстафету. Будучи самодостаточной, я не испытывала потребности что-то менять вокруг себя, делать предметы своими, заставлять других вспоминать себя, перебирая принадлежащие мне безделушки, – мне вполне хватало самой себя.

Джейми тоже был таким. Носильные вещи, мелочи повседневной необходимости, талисманы – вот и весь набор его шотландской сумки. К чему что-то еще?

Когда мы жили богачами в Париже и когда мы были скромными жителями Лаллиброха – никогда он не был накопителем, трясущимся над хрустальными сервизами или серебряными ложками. У него не было тяги к приобретательству.

В период ранней юности он имел при себе только оружие. Наверное, это оставило неизгладимый след на его характере, как-то особенно определило его личность: доверяй только себе и своей руке. Изолировав себя от окружающего, он обрел себя. Да, верно – заполняя свое пространство вещами, ты становишься их частью; решив познать себя, ты исключаешь сторонние влияния. А познав себя, сможешь познать других. Мы сделали это.

Удивительно – Брианна походила и на Фрэнка, и на Джейми одновременно.

– Спокойной ночи, Брианна. – Я выключила свет.

О Фрэнке я продолжила думать в спальне. Большая, на полкомнаты, двуспальная кровать, аквамариновый атлас покрывала – все напоминало о нем, ярко и зримо.

По сути, здесь мы и попрощались. И сейчас, в преддверии второй разлуки, я вновь вспоминала все, будто снова – и теперь уже действительно навсегда – прощаясь.

– Клэр, уже начало первого. Ложись-ка спать.

Фрэнк выглянул из-за книги. Она лежала у него на коленях – наверное, не очень удобно читать лежа. Но свет – мягкий, ласковый – падал так, что Фрэнк находился словно в надежной шлюпке посреди окружающей темноты и холода. И нельзя сказать, что ему хотелось покидать эту шлюпку: январь, едва начавшись, уже накрыл морозами, и хоть батареи работали вовсю, тепло и комфортно было только под тяжестью одеял, в постели.

Поднявшись с кресла, я принялась раздеваться. Халат, хоть и шерстяной, не согревал.

– Мешаю? Извини – опять думаю о той операции.

– Ну разумеется. – Голос был сух и недоволен. Немигающий взгляд, устремленный в одну точку, разинутый рот, туповатый вид – о чем же она думает, как не о работе?

– В следующий раз я позабочусь о том, чтобы мой вид тебя не смутил. Правда, тогда я не смогу думать.

Я тоже ответила сухо.

– Ты думаешь, твои мысли что-то изменят? – Фрэнк закрыл книгу. – Ты провела операцию, выполнила свои обязанности, твоя совесть чиста. Чего же еще? Неужели ты надеешься помогать пациентам силой мысли? – Он передернул плечами. – Сколько можно об этом говорить. Эти переживания бессмысленны.

– Да. И все же.

Я залезла в кровать, закутав ноги халатом – до такой степени было холодно. По привычке Фрэнк обнял меня. Я уткнулась носом ему в плечо. Не то чтобы мы были так близки, как раньше, но вместе было по крайней мере теплее.

– Черт, забыла о телефоне.

Пришлось снова преодолевать долгий путь шерстяного царства, на этот раз из тепла обратно в холод. Нужно было отнести телефон на свою тумбочку, чтобы Фрэнк не сердился, если ночью позвонят из больницы. Он любил по вечерам общаться со студентами и коллегами, сидя под одеялом. Я тоже была рядом – читала либо готовилась к завтрашним операциям. Но настойчивые позывные телефона посреди ночи выводили его из себя.

Я была вынуждена просить, чтобы меня беспокоили по ночам только в исключительной ситуации, когда требовалось мое безотлагательное присутствие. Либо если я просила накануне сообщать о состоянии того или иного пациента, как сегодня, например. Резекция на кишечнике грозила ухудшением состояния больного, и, судя по всему, вероятность ночного звонка и возвращения в больницу была выше, чем обычно.

Выключив свет, я снова принялась преодолевать бескрайнюю пустыню одеял. Впрочем, она была обитаемой: я услышала ворчание недовольного Фрэнка, но вскоре почувствовала на себе его руку и сформировала привычный клубочек. Пальцы постепенно согревались, становилось теплее.

Однако ноги вновь озябли, а руки почувствовали тревожный жар – я снова была в сегодняшней операционной. Хитросплетения кишечника не вызывали опасений, но одна из кишок… Она была полна кровоточащих прободений. Худо дело.

– Знаешь… – Фрэнк вернул меня в реальность, такую же холодную, как и в операционной, но темную в отличие от нее.

– Я слушаю…

Реальность не до конца обрела меня. Стол, яркий свет, прободение. Но нужно было отвечать.

– Так что я должна знать? – Я попыталась отвлечь себя от тягостных переживаний, снова и снова напоминающих о себе.

– Мой научный отпуск. Я думаю…

Научный отпуск Фрэнка будет через месяц. Он продлится год, в течение которого Фрэнк побывает в ряде северо-восточных штатов, где соберет материал – на это уйдет три месяца, – а на следующие полгода уедет в Англию. Потом – три месяца на обработку собранного, осмысление и написание работы.

– Видишь ли, я хотел бы сразу отправиться на Британские острова.

– Отлично. Гулять погода не позволит, но ты прекрасно проведешь время в библиотеках.

– Я хочу поехать с Брианной.

Горло сжалось, я не издала ни звука. В животе похолодело.

– Погоди, ты не можешь… Ты не можешь взять ее с собой: через несколько месяцев она окончит школу и, может быть, тогда… – Говоря, я обретала уверенность. – Летом мы приедем к тебе куда скажешь – в Англию или где ты тогда будешь. Я буду в отпуске, смогу позволить себе…

– Нет. Мы уедем без тебя. Насовсем.

Я мгновенно села на кровати, щелкнула выключателем. Фрэнк прищурился. Он был растрепан, виски были седыми – наверное, это привлекало студенток, не раз названивавших по вечерам. Импозантный университетский дядечка, занимавшийся наукой и молоденькими девчонками. В груди я чувствовала спокойный холод, лед потихоньку таял, и его место занимало презрение.

– Теперь? Почему? Любовница больше не может ждать?

Фрэнк не на шутку испугался. Он был до того забавным, что я с трудом сдержала хохот и только горько усмехнулась.

– Боже, ты думал, я не знаю! Настоящий ученый – рассеян донельзя!

Фрэнк сел на кровати. Видимо, ему стоило больших усилий сдержать себя.

– Я был скромен и не давал повода для ревности.

– Ну да, конечно. За десять лет было по меньшей мере шесть «поводов», – я не удержалась от подколок. – Ну а если в два раза больше – это, разумеется, тоже не повод ревновать.

Фрэнк, сколько я его знала, редко давал волю чувствам. Но он закусил губу, и я поняла, что он зол не на шутку.

– Этот «повод», вероятно, уникальный в своем роде.

Я легла на кровать и закинула руки за голову, являя собой образец язвительной небрежности.

– Но зачем так спешить? Какая роль Бри в этом всем? Зачем она тебе?

– Бри сможет доучиться в школе-интернате, – сказал как отрезал. – Смена обстановки ей не помешает.

– Интернат – это не та обстановка, ради которой нужно уезжать из страны. Ей нужно окончить школу, и она вряд ли захочет бросить друзей. К тому же подобные английские школы…

Ух, чопорный английский интернат, место, где ты, как никогда, чувствуешь свое бессилие и невозможность что-либо изменить, – дядюшка Лэм как-то хотел отправить меня в подобное заведение. Я так жалко пыталась протестовать, на всю жизнь запомнила. Иногда больничный кафетерий напоминает о таком бессилии.

– Знаешь, дисциплина никогда не была лишней, – Фрэнк, по всей видимости, долго готовился к разговору и пытался настоять на своем. – Кстати, тебе тоже.

Мне не нравились такие морали, и он решил быть откровенным.

– Скажу прямо: в Кембридже есть неплохое место для меня. Я уже дал свое согласие. Останусь в Англии. Из больницы ты не захочешь уходить, но я не брошу своей дочери.

– Твоей?

Вот это да! И правда готовился! Работа, любовница – все продумано. И для Бри нашлось место в его новой жизни… Но нет, я этого так не оставлю.

– Ну разумеется. Я буду рад видеть тебя в любое время, приезжай.

– Подонок… – Я шипела.

Фрэнк сделал вид, будто мне столько же лет сколько Брианне. Или какой-нибудь из его многочисленных увлеченных им и наукой – им в первую очередь – студенток.

– Клэр, будь умницей. Тебя почти никогда не бывает дома – кто будет заботиться о Бри?

– К твоему сведению, Бри скоро восемнадцать! Или ты думаешь, что ей все еще восемь?

– Ну и что из этого? Восемнадцатилетний нуждается в заботе не меньше восьмилетнего. На носу университет, а там попойки, наркотрипы и все остальное – я это вижу сам.

– И я. – Я не понимала его логики. – Не думай, что я оперирую только чистеньких старых язвенников. К нам привозят много ребят, которым нужна помощь. Бри не имеет отношения к попойкам и наркотикам.

– Пусть так! Но она в том возрасте, когда готовы спать с кем попало.

– Фрэнк! Она не из таких! У Бри есть голова на плечах. Неужели тебе нужно объяснять, что молодежи нужно личное пространство? Им нужно набить свои шишки. Взрослые дети не могут и не будут ходить по струнке. Или ты хочешь, чтобы она всю жизнь держалась за юбку?