Текст книги "Путешественница"

Глава 23
Крэг-на-Дун

Утренний туман пробирал до костей, но шерстяной плащ надежно защищал от рассветного холода. В последний раз я надевала что-то похожее двадцать лет назад. Впрочем, инвернесский портной не удивился, когда я заказала ему плащ с капюшоном: современные нравы такие свободные, что можно носить все, что заблагорассудится.

Туман скрывал вершину холма, и снизу она была недоступной взглядам любопытных.

– Мэм, вам точно сюда? – недоумевал водитель.

Кругом не было ни души.

Я собралась с духом.

– Да, мне именно сюда.

– Уверены?

Банкнота не развеяла его сомнений.

– Вас подождать? Или мне заехать спустя время?

Мне вдруг захотелось ответить утвердительно. Это была последняя возможность остаться здесь, и я малодушно хотела воспользоваться ею. И все-таки я взяла себя в руки.

– Спасибо, не нужно.

Нельзя распускать себя. Но если я не решусь, не смогу, то вернусь пешком в дом пастора. Или дождусь Бри – наверняка она захочет приехать. Это было бы облегчением. Или позором?

Я поднималась на холм. Все-таки поднималась, сбрасывая вниз камешки и землю. У бедра был прицеплен мешочек с деньгами, и я чувствовала тяжесть монет. Они оттягивали пояс и напоминали о моем решении.

Мое решение, неужели его нельзя отменить? Как будет жить без меня Бри, такая доверчивая и беззащитная? Он так сладко спала вчера. С ней Роджер, пусть так, но как я могу бросить дочь? Камни начинали притягивать меня. Я чувствовала растущее беспокойство и вспоминала тот древний ужас, который ощутила тогда, – безумный, животный страх, бессилие, ужасающий крик, раздирающий на части рот и тело.

Нет, только не это! Но тем не менее я поднималась, трепеща, чувствуя мокрые ладони и тяжелые ноги, механически несущие меня вперед.

С холма был виден рассвет. Туман рассеялся, оставшись позади, и контуры камней обрисовывались графически ясно. Ладони взмокли еще больше, когда я увидела камни. Сердце сжалось от испуга – я понимала, что ждет меня впереди. Между тем я уже стояла в круге.

Роджер и Брианна были здесь. Они смотрели друг на друга, но, почувствовав мое присутствие, обернулись.

Бри была одета в платье производства все той же Джессики Гуттенберг – ярко-зеленое, цвета спелого лайма, расшитое блестящими камешками. Я онемела.

– Оно тебе не к лицу! – Платье очень шло Брианне, но я попыталась как-то воздействовать на нее, чтобы вконец не растеряться и оставить за собой право выбора.

– Мама, больше у них не было одежды в стиле ретро. То есть не было моего размера. Это единственный шестнадцатый, который нам удалось найти. – Бри отвечала так спокойно, будто ждала вопроса и заранее готовила ответ.

– Наверное, мы принесли неплохую прибыль госпоже Гуттенберг… Продавщица очень рада процентам с продаж? – Я понимала, что так не может долго продолжаться, и строго спросила напрямик: – Бри, зачем ты здесь?

Я уже могла что-то соображать, оправившись от изумления.

– Провожаю. – Она слегка улыбнулась.

Невеселый Роджер, заметив мой взгляд, развел руками, будто говоря: «От меня ничего не зависело, я не смог ее остановить».

– Интересно. Ну пусть будет так.

Брианна касалась камня, в несколько раз превышающего ее рост. Он был треснувший; образовавшаяся трещина, шириной с фут, пропускала солнечный свет, освещая траву, растущую возле каменного круга.

Дочь не стала больше ждать.

– Иди. Иначе в круг войду я.

– Бри! – Я не находила слов. – Ты в себе?

– Вполне, мама.

Она отошла от камня, еще раз взглянув на него. Платье давало зеленоватый отблеск, делая ее лицо бледным и осунувшимся. Или она правда была бледна?

– Я знаю, что я смогу. У меня получится, понимаешь? Я слышала камни, сквозь которые прошла Джейлис Дункан. И Роджер их слышал.

Брианна просительно посмотрела на парня, а потом перевела глаза на меня. В них светилась решимость.

– Возможно, я не найду Джейми Фрэзера. Наверное, это под силу только тебе. Но если ты боишься, тогда пойду я.

Ошарашенная, я молчала.

– Мама, пойми, ему нужно узнать об этом. Узнать о нас, узнать, что он сделал это.

Она почти плакала, но стиснула губы.

– Он должен знать. Знать, что я родилась. Кому-то нужно известить его. Это будет правильно. – Дочь провела рукой по моему лицу.

– Бри, дорогая… – Я не знала, что говорить, да и я едва могла говорить от душивших меня слез. – Бри… Ох, Бри!

Брианна стиснула мне ладони.

– Я живу благодаря ему. – Она шептала. – И он не знает об этом. Но теперь ты будешь с ним, ты расскажешь ему. Так нужно, ты должна вернуться. Я должна вернуть тебя. – Ее красивые глаза, глаза Джейми, наполнились слезами. – Поцелуй папу за меня, вот так, крепко.

Бри коснулась моих губ долгим поцелуем. Ее губы были солоны от слез, катившихся по щекам. Потом она оттолкнула меня, указав в сторону круга.

– Пора. – Ее голос срывался. – Мама, пора, иди же! Я люблю тебя. – Последние слова были почти не слышны из-за всхлипываний.

К Брианне подошел Роджер – я увидела это боковым зрением.

Шаг, еще шаг. Откуда-то появились звуки, грохот, что-то заревело. Сознание туманилось. Еще шаг – и мира не стало.

Часть шестая
Эдинбург

Глава 24
А. Малькольм, печатник

Дождь. Наверное, я в Шотландии. Это первое, что подумалось. Следующей мыслью было то, что этого явно недостаточно, чтобы прийти в себя и осознать происходящее. У меня в мозгу все еще вертелся хаос образов, связанных с путешествием сквозь камни.

Я приоткрыла глаза. Это было нелегко: мешали слипшиеся ресницы, а лицо показалось чужим, ледяным и распухшим. Поняв, что похожа на утопленницу, я передернула плечами и благодаря этому наконец почувствовала свое тело.

Над зеленью вереска и вправду шел дождь, создавая сетку из капелек. От травы поднимался легкий пар. Я заставила себя подняться и хотя бы сесть, но это не удалось – я тут же плюхнулась назад, как бегемот в болото.

Капли падали в глаза, щекоча лицо, и я зажмурилась. Постепенно я начинала понимать, что случилось и где я нахожусь. Внезапно перед глазами появилось лицо дочери. Я вспомнила ее, и сердце екнуло. Путешествие сквозь камни давало о себе знать: странные загадочные образы, возникая и исчезая, мешали окончательно осознать реальность.

Джейми – моя опора. Да. Нужно вспомнить, как он выглядит. Я могла надеяться теперь только на него. Больше мне не за кого держаться. Я потрогала грудь, будто пытаясь утихомирить неспокойно бьющееся сердце, и вдохнула поглубже.

Одно время я потеряла его, не могла вспомнить, забыла. Но постепенно черты его лица выплывали из памяти, составляя портрет родного человека.

Силясь встать на ноги, я едва удержалась от падения и тем не менее ухватилась рукой за траву.

Разумеется, я в Шотландии. Впрочем, она ли это? Ведь меня могло унести совершенно в другое место. Но я надеялась быть в Шотландии восемнадцатого века, не больше и не меньше.

По крайней мере, она отличается от той, где я жила. Та выглядела иначе, например, тамошняя растительность отличалась от той, которую я помнила: деревья и кустарники были расположены по-другому, а на склоне холма была кленовая роща.

Когда же я попала сюда – сегодня или несколько дней назад? Я не знала, когда вступила в каменный круг. Наверное, несколько дней я провела без сознания на холме. Об этом свидетельствовал плащ и платье: они были насквозь мокрыми и я чувствовала стекавшую по телу воду.

Падая, я поранилась, и на щеке остались царапины. Она ныла, ушибленная и припухшая.

Подо мной были опавшие ягоды рябины, покрывавшие землю. Круглые красные пуговички с маленькими черными швами. Это кстати – среди горных шотландцев бытует поверье, что ягоды рябины хранят от злых колдуний.

Инвернесс был на северо-востоке, покрытом, словно ватой, пеленой дождя. До него было не более часа пути – по асфальтовой дороге. Взявшись за ствол дерева, я поднялась, смотря из-за веток на горизонт.

Дорога была – она вилась лентой вокруг холма, темная от влаги. Но она была грунтовой, а значит, размытой водой. Идти пешком было бы трудно, ведь предстояло покрыть в общей сложности около сорока миль. То ли дело ехать в автомобиле, оснащенном по последнему слову техники!

Я могла потихоньку передвигаться, а это было главное. После пережитого ноги, еще слабые, начинали слушаться, а сознание больше не помрачалось. Образы, преследующие меня на протяжении перехода сквозь камни, отступили и не возвращалась. Путешествие выдалось трудным, труднее, чем в последний раз. Теперь, думая о том ужасе, которым оно сопровождалось, я невольно вздрагивала.

Ступив в каменный круг, я не знала, найду ли Джейми, пройду ли между камней – я только верила и держалась именно верой. Сейчас я знаю, что найду его. Пусть моя уверенность и мала, но я выжила, выжила благодаря мысли о нем, а это значит, что я найду его. Джейми не дал мне погибнуть, вытянув меня из пучины первобытного хаоса камней.

И впрямь меня словно вытащили из воды, мокрую насквозь, замерзшую, исцарапанную, но полную решимости довершить начатое. Я обязана найти его во что бы то ни стало, здесь, среди чужих людей и чуждого мне мира. Мира, в котором живет он. Выбор сделан. Прочь сомнения – пора на поиски!

Вряд ли я смогу вернуться в привычный мир, увидеть снова Бри. Новый переход сквозь камни станет разрушительным и сломает меня. Нет, назад дороги нет.

А уж если нет, то нужно идти вперед. Сомневаться и рассуждать, оказавшись здесь, глупо и не к месту. Меня наполняло спокойствие.

И почему только я не догадалась усовершенствовать плащ? Достаточно было бы одной просьбы вшить слой ткани, не пропускающей воду, между шерстью снаружи и подкладкой внутри, чтобы не мерзнуть сейчас. Теперь придется кутаться в надежде, что шерсть сохранит оставшееся тепло, а быстрый шаг согреет. Правда, были и хорошие новости: сэндвичи, спрятанные в одежду, не потерялись, а это обещало какой-никакой завтрак на предстоящем длинном пути.

На худой конец, идти придется пешком. Так или иначе, нужно добраться до Инвернесса. Конечно, хотелось бы раздобыть лошадь – купить у крестьян ближайшей деревни или у фермера, если мне продадут. Сесть на дилижанс до Эдинбурга уже не составит труда.

Мне было известно, где я нахожусь. Но я не располагала точными указаниями местонахождения Джейми. Да, он публикуется в Эдинбурге. Но он может быть где угодно, мы ведь не договаривались о встрече! Если не Эдинбург, тогда… Лаллиброх. Родные должны знать, где он, хотя бы приблизительно. Должны, если они живы. В противном случае… Я отогнала от себя эту мысль.

Когда я работала в больнице, то, идя на работу, миновала книжный магазинчик, расположенный между парковкой и моей работой. В нем всегда продавали яркие постеры психоделического типа. Джо накупил их, и я ознакомилась с его коллекцией, когда покидала его кабинет во время нашей последней встречи.

Абсолютно глупого вида цыпленок, разбивающий скорлупу. Его взъерошенная головка. Надпись: «Сегодня первый день вашей оставшейся жизни». Плакат с претенциозной фразой «Дорога в тысячу миль начинается с первого шага» содержал такую иллюстрацию: цветок, на стебле цветка гусеница. Она ползет вверх. Над цветком – и соответственно гусеницей – порхает кислотного цвета бабочка.

Забавно, но эти избитые фразы, клише, предназначенные для названий школьных сочинений на дурацкие темы или для творений бездарных морализирующих журналистов, очень часто содержат долю истины. А может, и больше. Я оторвалась от рябины и пошла вниз по склону. Передо мной простирались дороги в тысячи миль.

Дилижанс на Эдинбург был заполнен до отказа. Кроме меня, в нем находились две леди (рядом с одной из них сидел хныкающий мальчонка, ее сын) и четверо джентльменов. Всю дорогу, долгую и тряскую, я могла изучать их, настолько они различались между собой и габаритами, и характерами.

Сидевший возле меня мистер Грэм был немолод и невысок, но боек и жизнерадостен. От него исходил запах камфары. Все пассажиры дилижанса мучились от этой жути, вытирая слезившиеся глаза.

Мистер Грэм охотно объяснил:

– Камфара – средство от инфлюэнцы. Я беру этот мешочек с собой в холодное время года, – мешочек летал перед моими глазами, как кадило, – и никогда не болею. Тридцать лет – и ни разу не заболел, шутка ли!

– Поразительно! – Я была вежливой, сколько можно было быть сидя рядом с ним.

Да уж, микробы ему не угрожали. И не только они – камфара пахла так ужасно, что все старались держаться от мешочка и его владельца подальше.

Мальчонка страдал особенно сильно. Поначалу он привлекал к себе внимание нелестными замечаниями в адрес мистера Грэма и его благовония, хныкая и капризничая. Затем мастер Джорджи умолк, позеленев и уцепившись за мать. Я была готова немедленно реагировать, имея в распоряжении ночной горшок, стоящий под сиденьем дилижанса, впрочем, надеялась, что потребность в действиях такого характера не возникнет.

К услугам сего скромного сосуда, как я полагала, прибегали в случае крайней нужды – ненастья, например. В обычное время остановка дилижанса происходила ежечасно, что радовало пассажиров, хотя и разъединяло их на время, разводя в стороны леди и джентльменов. Соблюдая эту добрую традицию, наш дилижанс покидали все, отчасти чтобы размять онемевшие члены, но прежде всего чтобы избежать малоприятной встречи с мистером Грэмом и его мешочком, обладающим поразительной силой.

Я счастливо избежала общества мистера Грэма вплоть до окончания путешествия: после нескольких часов езды моим соседом стал мистер Уоллес – молодой юрист внушительного вида. Он устраивал дела миссис преклонных лет, своей родственницы, и отправлялся теперь из Инвернесса в Эдинбург. Я не чувствовала большого желания интересоваться подробностями этого его дела, как и других, однако мистер Уоллес оказывал мне знаки внимания, что ободряло меня и вселяло надежду не разочаровать Джейми. Мы играли в шахматы до конца пути – маленькая шахматница имелась у мистера Уоллеса.

Однако же меня занимал Эдинбург и предстоящие приключения – или злоключения? – там. Меня ждал А. Малькольм.

А. Малькольм. Торжественное и многообещающее имя. Разумеется, под ним скрывается Джеймс Александр Малькольм Маккензи Фрэзер.

Роджер Уэйкфилд пояснил, что необходимость использования псевдонима обусловлена обстоятельствами, ведь после Каллодена отношение шотландцев изменилось, и в большом городе типа Эдинбурга для Джейми, осужденного изменника, не было другого варианта. Статья с критикой пошлин на крепкие напитки походила на призыв к бунту – как было не прибегнуть к псевдониму?

Порыжевшая бумага с каракулями Джейми, содержавшая резкую критику и могущая вызвать не менее резкую реакцию, заставляла задуматься о сложности тогдашней жизни.

Попав в эту жизнь и касаясь спрятанного в моей одежде черновика статьи по дороге на Эдинбург в тряском дилижансе, я думала об этом и, конечно же, об авторе статьи.

Вопреки ожиданиям, Шотландия встречала меня не по сезону хорошо: в течение двух дней путешествия дождь почти не сыпал, так что лошади не были измучены дорогой и мы всего четырежды сменили их, попутно подкрепляясь в почтовых трактирах.

Главная эдинбургская улица, Королевская Миля, встретила солнцем, показавшимся нам, невольным узникам темного дилижанса, выедающим глаза. Мы остановились во дворе трактира «Белая Лошадь» и понемногу покидали наше транспортное средство. Наверное, пассажиры – и я вместе с ними – походили на гусениц, мгновение назад ставших бабочками.

От длительного сидения я чувствовала, что двигаюсь с трудом, но нужно было спешить, чтобы не попасться на глаза другим пассажирам и не обращать на себя лишнее внимание. Впрочем, уйти незаметно мне не удалось: я попала в поле зрения мистера Уоллеса.

– Миссис Фрэзер, не нуждаетесь ли вы в помощи? Я бы с радостью разделил с вами остаток вашего пути, неся ваш багаж.

Во дворе конюхи, переговариваясь и время от времени что-то выкрикивая, обслуживали пассажиров – отдавали тем вещи. Правда, они не особо разбирали, кто является владельцем той или иной сумки, что, возможно, и вызывало восклицания.

Я замялась, думая, как лучше избавиться от внимания мистера Уоллеса.

– Нет, спасибо… Я донесу сама… Я… отдам трактирщику. Мой… – что же выдумать, – люди моего мужа позаботятся о багаже.

Мистер Уоллес не ожидал услышать упоминание о моем супруге, а потому поначалу в его взгляде было заметно разочарование. Оправившись, он сказал, целуя мне руку:

– Понимаю. Тогда примите мои наилучшие пожелания, миссис Фрэзер. Мне было чрезвычайно приятно разделить с вами часы нашего путешествия. Надеюсь вновь увидеть вас.

Что-то сообразив, он стал вглядываться в толпу.

– Я бы счел за честь узнать вашего мужа лично.

Мне порядком надоело выдумывать объяснения, и я отрезала:

– Мы условились встретиться в другом месте. Я рада встрече и буду счастлива продолжить наше знакомство. – Нужно было поблагодарить за интерес к моей персоне.

Крепкое рукопожатие смутило стряпчего, и он поспешил откланяться. Вскоре я потеряла его из виду.

Нужно было поскорее покинуть каретный двор, чтобы избежать повторной встречи с мистером Уоллесом. Был базарный день, на дворе и вне его толпилась уйма народу: пассажиры и их дилижансы, конюхи и их кони, разносчики и их лотки, – и я могла быть уверена, что пройду незамеченной, хотя и мела пышными юбками крутой подъем Королевской Мили.

Я сочла нужным передохнуть посредине своего пути, потому что шла так быстро, как только могла, словно спугнутый воришка.

Да, то был Эдинбург. Я взаправду здесь, в сердце Шотландии. Сидя на краю общественного фонтана, я могла видеть роскошный Эдинбургский замок вверху и дворец Холируд впереди.

Да уж, в последний мой визит сюда здесь стоял Красавчик принц Чарли, стараясь вызвать в сердцах добрых эдинбуржцев жажду подвигов. Видимо, само появление августейшей особы должно было ободрить их, не говоря уже об атлетических упражнениях, которые он демонстрировал толпе, перескочив с обода фонтана на центральный фиал. «На Англию!» – возопил он тогда, стоя в чаше.

Добрые эдинбуржцы приняли этот трюк за проявление юношеской пылкости принца и прониклись энтузиазмом. Однако вода не била из головы фигуры в фонтане, как обычно, – отчего бы такое удачное совпадение? И здесь, как и во многом, энтузиазм шотландцев был подлинным, не в пример деланому энтузиазму Красавчика: тот вернулся в Италию после каллоденских событий. Молодой Претендент наверняка не поменял своих привычек и продолжил жить как особа королевской крови, правда формально будучи изгнанным. Я не знала этого доподлинно, но и не хотела знать, ибо ни в истории, ни в моей жизни принцу не было места. Он оставил после себя руины, но я не теряла надежды что-то возродить из пепла.

Оголодав, я вспомнила, когда ела в последний раз. Почтовая станция в Дундаффе. Каша и часть сваренного барашка. В складках юбки помещался сэндвич, последний из тех, что я взяла с собой. Я не могла позволить себе съесть его в дилижансе, где это могло вызвать ненужные расспросы.

Сейчас я не боялась есть – внимательные взгляды не достали бы меня. Сняв обертку, я поняла, что мысль съесть сэндвич сейчас, а не погодя была удачной: он был мокрый от растаявшего желе и совершенно потерял форму, а возможно, и вкусовые качества. Я не обращала внимания, ведь это был прощальный привет из прошлой жизни – белый хлеб с арахисовым маслом и желе. Маслянистое масло, мягкий хлеб, насыщенный вкус – когда я еще попробую такое и можно ли достать здесь подобное? И когда еще Брианна будет брать с собой в школу для завтрака сэндвичи, сделанные мной… Я стала смотреть по сторонам, избегая этой некстати посетившей меня мысли. Шотландцы, окружавшие меня, кое в чем были не похожи на шотландцев, живущих два века спустя, в моем времени: более низкий рост и лица недоедающих людей. Впрочем, говор выказывал в прохожих именно шотландцев, говорящих иначе, чем остальные, не так гнусаво, как, например, бостонцы. Поразительно, но мне казалось, будто я попала домой, вернулась после длительной отлучки. Да так оно и было.

Доев наконец бутерброд, нежный и удивительно вкусный, я одним движением руки смяла бумагу, в которой он находился.

К счастью, на меня никто не смотрел, и я могла бросить обертку прямо на камни мостовой, где та катилась, влекомая ветром, раскрываясь и сморщиваясь. Вскоре ветер подул сильнее, и ее отнесло подобно опавшему листу.

Следовавшая по мостовой подвода переехала бумагу, затянув ее под колеса, и та больше не появлялась. Казалось, что это символ моей судьбы: я появилась здесь нежданно и, ведомая слепыми силами судьбы, могу исчезнуть так же незаметно, не оставив по себе следа.

«Бошан, прекрати философствовать. В путь!» – подбодрила я себя, вставая с обода фонтана.

Мальчишка – помощник пекаря как раз шел мимо меня. Надеясь разговорить его, я дернула его рукав.

– Печатник мистер А. Малькольм, Александр Малькольм, ты знаешь такого? Где он живет?

Я со страхом ждала ответа – что делать, если такого человека нет в Эдинбурге? Где искать его печатню и его самого? Маленький пекарь раздумывал, и эти секунды казались мне вечностью.

– Он живет в тупике Карфакс, вперед и налево.

Сжав крепче пакет, бывший у него в руках, он кивнул, исчезая в толпе, – Эдинбург был людным городом.

Тупик Карфакс. Следовало идти ближе к строениям, что я и делала, дабы не быть облитой помоями: пара тысяч эдинбуржцев, жившие здесь, привыкли выливать грязь из окон, усложняя жизнь прохожим. Мощеные улицы содержали помои по краям, в сточных канавах. Правду говоря, от чумы и прочего Эдинбург спасали лишь частые дожди и то, что он высился на холмах.

Тупик Карфакс начинался темным проходом по другую сторону главной улицы – Королевской Мили. Я всматривалась в темноту, слушая оглушительный стук сердца, бившегося, как мне казалось, настолько громко, что меня можно было слышать за ярд. Близился дождь: волосы начинали виться, как в детстве, и приобретали спиралевидную форму. У меня не было зеркала, чтобы им воспользоваться и привести себя в надлежащий вид, однако зеркалом могла служить стеклянная витрина ближайшего здания.

В запотевшем стекле я все же смогла рассмотреть свое отражение. В общем, оно было неплохим, хотя лицо от быстрой ходьбы раскраснелось. А вот волосы… Они делали меня похожей на Медузу, торча во все стороны. Заколки не помогали, и я стащила их с головы. Приглаживая кудри, я одновременно могла видеть, что происходит в здании, перед которым я стояла.

В лавке женщина и трое ее детей выбирали товар. Строго говоря, выбирала только мать, а дети – как все дети – вертелись и, видимо, раздражали ее, потому что она крикнула на них, а среднему мальцу дала подзатыльник: находчивый ребенок сунул в ведро, стоявшее на полу, стебли свежего аниса и попытался изобразить в нем водоворот.

Наличие свежего аниса в лавке объяснялось просто – это была аптека. Над дверью на табличке значилось имя Хью, при виде которого я почувствовала волну радости, ведь это был тот самый Хью, у которого я покупала снадобья и целебные травы, когда жила в Эдинбурге. В витрине за это время кое-что изменилось, например, появилась банка, содержащая что-то заспиртованное. Это что-то – свиной эмбрион? маленький бабуин? – имело непрезентабельный вид, поскольку стекло ограничивало пространство и мордочка существа скалилась, будучи прижатой к банке.

Да, я выглядела много лучше! И, кстати говоря, лучше женщины, стоявшей в лавке. Она купила все, что хотела, и сзывала детей, пихая купленное в сумку. У нее было хмурое выражение лица; носогубные складки резко обозначались, и морщины были глубоки.

– Гаденыш, ты посмотри на него! – На пороге лавки она проводила воспитательную работу со средним сыном, любящим море, пускай и представленное в виде аптечного ведра. – Я говорила тебе не соваться куда не следует! А ты опять распустил лапы, тащишь что ни попадя…

Неожиданно для самой себя я захотела разговорить матрону и сделала учтивый шаг в ее сторону.

– Простите, леди…

– Да-а?

Она вытаращилась на меня, не зная, как реагировать на обращение незнакомки. С близкого расстояния она выглядела еще хуже: уголки поджатых губ смотрят вниз, что выказывает отсутствие зубов.

– Я увидела ваших замечательных деток и восхитилась ими. – Я старательно играла восторженную дамочку, широко улыбаясь, чтобы расположить к себе женщину. – Чудесные, чудесные детки! Сколько же им лет?

Мать семейства приоткрыла рот от удивления. Все как я и предполагала – нет нескольких зубов.

– Спасибо, мэм, вы так любезны… Э-э… Мэйзри десять. – Старшая девочка вытирала нос рукавом. – Джою восемь… засранец, не ковыряйся в носу! Младшенькой Полли в этом мае стукнуло шесть. – Полли, в отличие от других детей, не получила тумаков – мать погладила ее по голове.

– Что вы? – изобразила изумление я и подпустила лести: – Вы слишком молода, чтобы вашим детям было столько лет, сколько вы говорите. Наверное, вы были совсем юной невестой.

Женщина порадовалась, что незнакомая леди придерживается такого мнения о ней и о ее детях, и выпрямила спину.

– Нет, мэм, я не была такой уж юной. Мне было девятнадцать, когда родилась старшенькая.

– Подумать только. – Я и впрямь была удивлена и презентовала каждому ребенку, включая сорванца, по пенни. Они забормотали благодарности щедрой леди. – Храни вас Бог, вас и вашу чудесную дружную семью.

В довершение всего я помахала рукой.

Мэйзри десять, а она родила ее в девятнадцать… Ей двадцать девять, а выглядит она как старуха. Я старше ее, но кажусь моложе, потому что имела возможность хорошо питаться, чистить зубы, придерживаться правил гигиены, не работать на земле или, по крайней мере, не заниматься физическим трудом. К тому же я не рожала детей каждые два года.

Итак, в тупик Карфакс можно было идти со спокойной душой. Я выглядела достаточно хорошо, чтобы произвести на Джейми хорошее впечатление, хотя бы первое. Набрав воздуха в грудь, я еще раз провела рукой по волосам и направилась в нужный тупичок.

В тупике Карфакс громоздились разнообразные лавки и доходные дома, но в поле моего зрения, разумеется, сразу попало то, за чем я отправилась сюда, – белая табличка, висевшая над дверью печатни.

«А. Малькольм, печатник и книгопродавец», – прочитала я заветные слова. Ниже значилось: «Книги, визитные карточки, плакаты, письма и другое».

Я провела рукой по буквам имени.

А. Малькольм. Александр Малькольм. Джеймс Малькольм Маккензи Фрэзер. Это должен быть он. Иначе…

Моя уверенность и смелость таяли на глазах. Перед возможной встречей с Джейми после стольких лет разлуки у меня подгибались колени и потели ладони. Нужно было зайти в печатную мастерскую во что бы то ни стало, кто бы ни был ее владельцем. И я вошла.

В мастерской были все принадлежности для занятия печатным делом: лотки со шрифтами находились на полке, у стены напротив лежал ворох плакатов и объявлений, судя по всему, образцов печатной продукции; через всю комнату тянулся прилавок. В задней комнате через открытую дверь можно было видеть печатный станок. Над ним стоял Джейми.

– Джорджи, ты вернулся, наконец? – Он не обернулся на звук открываемой входной двери.

Джейми что-то делал со станком, ковыряясь в нем каким-то инструментом. На нем были штаны и рубашка.

– Долго ходишь. Принес…

– Это не Джорджи, – звонким от волнения голосом возразила я. – Это Клэр.

Джейми поднял голову от станка и очень медленно выпрямился. Его густые каштановые волосы были завязаны в длинный хвост с помощью зеленой ленточки, красиво оттенявшей медь его волос.

Он так же медленно обернулся и смотрел на меня не мигая. Тяжело сглотнув, продолжал молчать.

Джейми ничуть не изменился – широкое лицо, на котором отражалось спокойствие силы, высокие плоские скулы викинга, всегда улыбавшиеся вздернутые кончики губ, синие глаза.

Разумеется, за эти годы на его лице появилось больше морщинок, а нос вовсе изменился: утолщенный у основания, он был когда-то сломан. Благодаря этому Джейми выглядел более свирепо и сурово, но это добавляло его облику грубоватого очарования, сменившего юношескую сдержанность.

Доска прилавка была откинута, и я прошла в заднюю комнату. Джейми все так же молчал, и я прокашлялась.

– Ты успел сломать нос. Когда?

Губы его дернулись, и он ответил:

– Спустя три месяца, как мы расстались, англичаночка.

Последнее слово в его устах обрело вопросительный оттенок. Между нами был всего фут воздуха.

Я протянула руку и несмело потрогала то место, где когда-то был перелом.

Джейми дернулся, будто я ударила его током.

– Ты настоящая, – пораженно прошептал он.

Когда я сказала, что я не Джорджи, и он обернулся, он был бледен, но сейчас он и впрямь потерял сознание, закатив глаза и осев в ворох бумаг. Рослый Джейми мог наделать больше шума, но бумаги, упавшие со станка, смягчили его падение.

Он довольно быстро пришел в себя, потому что, когда я присела рядом, развязывая шейный платок, Джейми уже открывал глаза. Хотя обморок оказался легким, я хотела удостовериться, что все действительно в порядке, и расстегнула рубаху, обеспечивая его воздухом. Да, конечно, маленький шрам над ключицей – след ножевого ранения, нанесенного Джонатаном Рэндаллом, эсквайром, капитаном восьмого королевского драгунского полка.

Лицо Джейми порозовело. Тогда я села на пол рядом с ним и положила его голову себе на колени, трогая его волосы. Когда он открыл глаза, я спросила:

– Совсем плохо, да? – Это были те самые слова, которые он сказал мне в день свадьбы, когда я лежала на его коленях.

– Ага. Совсем худо, англичаночка. – Он слабо заулыбался, не веря своим глазам.

Внезапно он рывком сел на полу и вскрикнул:

– Господи Боже, ты настоящая! Ты здесь!

– И ты. Я была уверена, что ты погиб.

Я думала сказать это как бы между прочим, уверенным возражением подтверждая ошибочность своего мнения, но мой голос сорвался, и я зарыдала в голос. Джейми обнял меня, и я основательно промочила его полотняную сорочку своими слезами.

Спустя какое-то время я почувствовала, что дрожу и что Джейми тоже дрожит. Я не смогла бы сказать, сколько прошло времени, – вероятно, мы долго сидели так на полу, плача, обнимаясь и радуясь встрече после двадцати долгих лет разлуки.

Джейми запустил руки мне в волосы. Они падали мне на плечи и спину, осыпая пол градом заколок. Я вцепилась в запястья Джейми, боясь отпустить его, боясь снова потерять, как будто то, что я держусь за него, в самом деле могло его удержать, вздумай он исчезнуть.

У Джейми были те же страхи, что и у меня, так что схватил меня за плечи, наклонил голову и всматривался в мое лицо. Он был напряжен и мучительно пытался увидеть на моей физиономии ответы на интересующие его вопросы, а их было множество – в этом я не сомневалась. Затем он стал водить пальцем по моему лбу, носу, щекам, будто рисовал мой портрет.