Текст книги "Меч Ронина"

Дан

– Застава впереди! – каркнул тэнгу.

Дан достал из мешка цуко тэгато – подорожную грамоту, неторопливо подошел к стоявшему возле дороги приземистому зданию. Дверь-задвижка была открыта на всю ширину, позволяя видеть восседавшего внутри толстого чиновника. По обе стороны от входа стояли самураи.

Дан поднялся по ступеням, низко поклонился, протянул грамоту. Чиновник принял, пробежал взглядом, спросил сурово:

– Куда направляешься, Акира-сан?

– В деревню Омори, господин, – смиренно отвечал Дан. – Хочу поискать какую-нибудь работу.

Чиновник лениво кивнул и отпустил его.

В Омори Дан вошел ближе к вечеру, когда в окнах маленьких бедных домиков стали один за другим зажигаться огоньки. Как ему показалось с первого взгляда, вокруг все было спокойно – ни испуга, ни паники среди жителей.

– Таков удел ронина: радоваться чужой беде, ведь только она приносит заработок, – философски проскрипел Карасу. – Может, уже займешься главным делом, подумаешь о мести?

Злобный демон скучал по интригам и кровавым битвам, а то, что Токугава отправил воспитанника в изгнание, не давало ему покоя. Карасу ненавидел сегуна даже больше, чем сам Акира.

– А жрать мне что? – по-русски огрызнулся Дан.

Как ни странно, тэнгу его понял.

– Тогда зайди к старосте. Если сумеешь расположить его, может быть, он подскажет, на чем можно заработать.

Староста, человек лет сорока, сидел с трубкой на крыльце своего дома и угрюмо наблюдал за пожилой женщиной в залатанном кимоно, которая возилась в маленьком огородике. Дан подошел, представился. Несколько минут разговора убедили его: в деревне все спокойно, нечисть не появляется, меч ронина здесь никому не нужен.

– Тогда где у вас можно получить ночлег за малую плату, Кайоши-сан? – спросил он старосту.

Тот колебался, рассматривая мечи Акира, крупного ворона, сидевшего на его плече, потом будто хотел что-то сказать, но передумал. Решительно кивнул:

– Ты можешь переночевать в моем доме, Акира-сан. Здесь же получишь и ужин.

«С чего бы такая честь?» – подумалось Дану. Безработный нищий ронин – не самый желанный гость. А староста – большой человек в масштабах деревни. Однако не отказываться же от такого везения. Он поклонился.

Карасу, вопреки обыкновению, не улетел в лес, остался с Даном. Старушка накрыла в доме ужин: мисо, натто, по кусочку вареной рыбы. Староста ел без аппетита, взгляд его то и дело останавливался на пожилой женщине, которая сновала вокруг, но за стол не садилась. Наконец, когда старушка вышла из дома, Дан осторожно осведомился:

– Почему ваша матушка не ужинает с нами, Кайоши-сан?

Староста нахмурился:

– Я уже три года не вижу ее за столом.

Дан деликатно промолчал. Староста, вдруг решившись, торопливо заговорил:

– Она изменилась, стала злая, с нею случаются припадки бешенства. Иногда я ее боюсь, Акира-сан. Вот, – он поднял рукав косодэ, показал длинные шрамы на руке, от локтя до кисти. – Она у меня одна осталась из всей семьи. Два года назад пропал отец, год назад – жена.

– Как же они пропали, Кайоши-сан? – тихо спросил Дан.

– Исчезли ночью, когда я спал, – вздохнул староста.

– Спроси, не было ли у него кошки, – невнятно проскрипел тэнгу прямо в ухо.

– Твой ворон как будто разговаривает с тобой, Акира-сан, – удивился староста.

– Он просто просит есть, – успокоил Дан и скормил Карасу пригоршню натто. – Скажи, Кайоши-сан, а у тебя есть кошка?

– Тоже пропала, – пригорюнился староста. – Три года назад. Ей было тринадцать лет, старая уже. Наверное, почуяла смерть и убежала…

В дом вошла старуха, Кайоши испуганно замолчал.

– Не спи сегодня, Акира, – предупредил тэнгу, когда Дану постелили в углу. – Думаю, ты все же сумеешь здесь заработать.

На улице стемнело. Староста, как все крестьяне, экономивший на жире для светильников, заканчивал день рано. Дан устроился на циновке, положив под правую руку катану, под левую поставив светильник. Карасу, нахохлившись, сидел у его изголовья. Кайоши, немного повздыхав, захрапел.

Внезапно заныла левая сторона груди. Дан потер больное место, ладонь ощутила кривой рубец шрама. Катана, вспомнил он, насквозь. Такой же шрам есть и на спине. Акира едва не погиб тогда, клинок прошел на пару сантиметров ниже сердца. Смутно припоминалось, что потом была тюрьма, долгое время он находился между жизнью и смертью. И если бы не Карасу, который принес из леса зелье, Акира не выкарабкался бы…

– Не о том думаешь, – прошипел тэнгу. – Хватит наглаживать шрамы и жалеть себя. Я тебя не для того спасал…

Из-за бумажной ширмы, где спала старуха, не доносилось ни звука. Усталость взяла свое, навалилась сонливость. Дан пытался с нею бороться, но веки сами собой смыкались, к каждой руке как будто была привязана гиря. Он сдался и стал задремывать.

Его разбудил сильный удар острого клюва. Дан насторожился, но ничего подозрительного не услышал. Осторожно, стараясь не производить шума, встал, зажег светильник, поднял повыше и увидел, что из-за ширмы выбирается старуха. Ступала она неслышно, двигалась гибко, как молодая. И вид у нее был странный. Глаза светились желтым, рот растянулся в оскале, показывая пасть, полную острых зубов, на руках выросли длинные когти. Заметив Дана, старуха зашипела, встала на четвереньки, выгнула спину… и превратилась в огромную кошку.

– Бакенэко! – каркнул тэнгу. – Бей, Акира!

Оборотень напружинился, с места прыгнул на Дана. Тот сделал шаг навстречу, полоснул клинком по брюху. Кошка завыла, упала на лапы и отползла в угол, оставляя за собой широкую кровавую полосу.

Проснулся староста, подскочил и с криком выбежал из дома.

– Добивай, Акира, – потребовал Карасу. – Рана скоро затянется!

Бакенэко собралась с силами, снова рванулась к Дану. Рана на брюхе уже не кровоточила. Он отступил в сторону, кошка промахнулась, ударилась об стену, но тут же подскочила и на задних лапах, как человек, пошла на Дана. Он нанес удар рядом с шеей и рассек тварь от плеча до бедра. Верхняя часть тела смачно шлепнулась на земляной пол, нижняя еще сделала по инерции несколько шагов и свалилась, подергивая лапами.

– Хороший кэса-гири, Акира-сан, – одобрил Карасу. Так он называл ученика только в знак особого уважения, обычно обходился просто именем. – А теперь отруби ей голову, иначе она снова оживет.

Действительно, отрубленные куски потихоньку подползали один к другому. Дан подошел к верхней половине твари и снес ей голову.

– Если кошку тринадцать лет кормят в одном и том же месте, она может превратиться в бакенэко, – тоном лектора завел Карасу. – Но только когда не любит хозяев. Видимо, старуха обижала ее, вот и…

– А где сама старуха? – перебил Дан.

Тэнгу прошелся по дому, время от времени останавливаясь и склоняя голову, как будто прислушивался к чему-то. Добрался до угла за ширмой, проговорил:

– Копать надо здесь. Полагаю, хозяин удивится находке.

– Ты хочешь сказать, оборотень сожрал ее? Но почему Кайоши ничего не слышал?

– Бакенэко наводит на людей сон, – пояснил тэнгу. – Если бы я не сторожил, ты бы тоже уснул, Акира.

Вокруг дома уже собрались крестьяне. Дан выглянул и позвал старосту. Увидев разрубленную кошку, Кайоши взвыл. Дан пересказал ему все, что узнал от Карасу, и указал, где надо копать. Несколько человек вскрыли земляной пол и вскоре принялись извлекать человеческие кости. Там же валялись обрывки одежды. Бакенэко сожрала мать, отца и жену старосты.

– Вы были бы следующим, Кайоши-сан, – сказал Дан. – А может быть, кошка пошла бы охотиться в другие дома.

Убитый горем, но благодарный за спасение староста собрал по соседям деньги. Получилось негусто, но на два дня прокорма хватало.

Дан поднялся рано утром, едва горизонт окрасился розовым. Распрощался с Кайоши, который продолжал оплакивать семью, и отправился дальше.

– Скоро доберемся до Эдо, Акира, – заметил тэнгу, сидевший у него на плече. – Осталось всего несколько дней. Пяток деревень на пути. Как будешь мстить за смерть господина? Как будешь выручать его дочь? У тебя есть план?

Пришлось сознаться: никакого плана нет.

– Ты глуп, Акира, – недовольно каркнул ворон.

– Раз такой умный, подскажи, – огрызнулся Дан.

– Но ты не видишь моих подсказок, – Карасу переступил с ноги на ногу, крепче вцепился когтями в ткань косодэ. – Ты слепой зрячий, Акира. А надо быть зрячим слепцом. Но все еще впереди…

Ворон расправил крылья и взлетел. «Ни слова в простоте, – раздраженно подумал Дан. – Вечно говорит загадками. Тоже еще, хранитель семейства, помощничек…»

Пользуясь памятью Акира, он попытался выработать план, но ничего не получалось. Одному ему сегуна не победить. Собрать самураев, служивших семье Тоетоми, – трудно. Троих соратников не хватит. Одно Дан знал точно: в первую очередь надо спасать Кумико. Лучший способ – выкупить ее из борделя. Только вот это очень дорого, а где взять столько денег? Он на еду себе еле зарабатывает. Тогда остается похищение, решил он. Прийти в публичный дом под видом клиента и забрать девушку. С этим он и один справится. В крайнем случае перебьет охранников, а возможно, достаточно будет их запугать.

– Река впереди! – сообщил Карасу, возвращаясь. – Готовь монеты лодочнику, Акира! Если поторопишься, ждать не придется.

Дан прибавил шагу, вскоре дорога привела к обрывистому берегу. Взглянув вниз, он увидел покачивающуюся на воде лодку, в которой сидел широкоплечий человек. Пожилой сутулый лодочник стоял на шатких мостках и отвязывал от колышка веревку.

– Подожди! – крикнул ему Дан. Он скатился по отвесному склону, подбежал к лодочнику: – Сколько возьмешь за переправу на другой берег?

– Две мон, – старик почесал в затылке. – Вдвоем уместитесь?

Дан снял с шеи шнурок, на котором болтались медные монеты с дыркой посередине, развязал, протянул лодочнику два кругляшка.

– Садитесь, господин, – поклонился старик.

Широкоплечий человек обернулся, и Дан узнал Миямото Мусаси.

– Вот и снова встретились, – ничуть не удивился воин. – Здравствуй, Акира-сан. Садись напротив.

Выглядел он более чем странно: лицо заспанное, недовольное, одежда помята, голова обмотана грязным полотенцем.

– Вы ранены, Мусаси-сэнсэй? – спросил Дан.

– Не найдется в мире бойца, который ранил бы меня, да еще и в голову, – мастер меча поморщился, поправил полотенце. – Я не выспался.

Лодочник наконец отвязал веревку, спустился с мостков, забрался в суденышко, оттолкнулся от берега веслом. Мусаси достал из кармана веревочки, принялся подвязывать рукава, сердито бормоча:

– А все этот Сасаки Кодзиро, чтоб ему провалиться! Слыхал о таком, Акира-сан?

Дан порылся в памяти: Кодзиро был молодым, но очень талантливым фехтовальщиком, который создал собственную технику цу-бамэ-гаэси – «Ласточкин заслон», моделью для нее послужило движение хвоста ласточки.

– Немного, – дипломатично ответил он.

Казалось, Мусаси не понравилось, что Кодзиро известен Дану.

– Этот наглый юнец вызвал меня на поединок, о чем прислал письмо, – фыркнул он. – Что тут поделать? Не терять же лицо. Пришлось отправляться в путь. Я шел два дня и две ночи, чтобы попасть сюда! Местом сражения назначен остров Бунтаро. Кстати, тебе, Акира-сан, придется сначала отправиться со мной туда, потому что я уже опаздываю. Ну да ничего, быстро управлюсь…

Мусаси огляделся, взял запасное весло, повертел его в руках, немного поразмыслил, спросил лодочника:

– Сколько хочешь за эту деревяшку, старик?

– Три мон, – невозмутимо ответил тот.

– Грабеж! Ну да ладно, сегодня у тебя удачный день.

Мастер меча швырнул на дно лодки три медные монеты, достал нож, принялся обстругивать весло, срезая лопасти.

– Зачем вам палка, Мусаси-сэнсэй? – осторожно поинтересовался Дан.

– Не марать же боевую катану о голову этого самозванца! – нахмурился Мусаси.

Дан уже заметил, что великий мастер меча эмоционален, как ребенок. Сейчас он явно злился, что не выспался из-за поединка.

– Я пришел поздно ночью, остановился в доме своего доброго знакомого. Только прилег отдохнуть, как меня принялись трясти. Видите ли, пришли господа, которые будут присутствовать на поединке. Они решили, что я испугался Кодзиро и собираюсь бежать! Я, Мусаси-Кэнсай[14]14
  Кэнсай – Святой меч, прозвище Миямото Мусаси.


[Закрыть], бежать от какого-то недоучки! – Воин злобно потряс головой. – Долго они не могли меня добудиться. Я убил двоих слуг, но все же пришлось вставать.

Окончательно превратив весло в дубину, он критически осмотрел свою работу, махнул рукой:

– Сойдет! – Зевнул, улегся на дно лодки. – Я еще посплю, Акира-сан. Не буди меня до острова, хорошо?

Дан согласился. После рассказанного у него и мысли бы не возникло потревожить мечника.

Мусаси захрапел, а Дан, сам того не желая, погрузился в воспоминания Акира.

…По мосту один за другим шли обозы с мешками риса, свиными тушами, бочками масла – в замке Осака пополнялись запасы провизии на случай долгой осады.

Замок, стоявший в устье реки Едо, был самой неприступной крепостью Японии. Высокие толстые каменные стены, заключенные в два кольца глубоких каналов и рвов, выглядели надежными и нерушимыми. Снаружи их окружали внешние укрепления. К тому же замок был построен в святом месте – там, где стоял когда-то древний храм Исияма Хонгандзи. Говорили, сами боги защищают Осака от врагов.

Лишь южная сторона крепости, где стена была чуть ниже, а рвы чуть мельче, – могла быть уязвимой. Сейчас там круглые сутки стучали топоры, раздавались покрикивания каменщиков – это дайме Санада Юкимура, знаменитый полководец, знаток осадного искусства, верный вассал Тоетоми – возводил барбакан[15]15
  Барбакан – внешнее укрепление перед замком, предназначенное для защиты при осаде.


[Закрыть]. Строение выдавалось наружу и при необходимости могло вместить пять тысяч воинов.

Акира, служивший во внутренней охране Осака, стоял на стене, наблюдал за строительством. Зимний ветер бил в лицо, забирался под плащ, леденил тело. И на душе было холодно: все знали, война близко, это лишь вопрос времени. Кланы Тоетоми и Токугава тщательно готовились к сражению, и вся Япония притихла в ожидании.

Грядущие битвы не страшили Акира – самурай не распоряжается своей жизнью, берет ее взаймы у господина и войны. В любой миг он готов к смерти, встречает конец без грусти и сожаления.

Тревожило другое. Войско Токугава огромно, хитрость и подлость его бесконечны. Пусть неприступны стены Осака, а каждый воин готов сражаться за Тоетоми до последней капли крови – поможет ли это выстоять? Акира мучили сомнения, несвойственные самураю, и причиной была любовь. Он готов был погибнуть, но не желал такой участи Кумико. Однако в случае падения замка быстрая смерть для дочери Хидэери стала бы избавлением. Девушку могла ждать гораздо более ужасная судьба – пытки, издевательства, рабство, бесчестье, унижения. Разве можно допустить, чтобы нежный цветок был сломан и растоптан?..

Акира подставил лицо ледяному ветру, как будто хотел, чтобы он унес тяжелые мысли. Стиснув зубы, дал клятву…

По прикидкам Дана, прошло не меньше часа, когда впереди показался маленький островок. Лодка подошла достаточно близко, и он смог рассмотреть собравшуюся на берегу толпу – богато одетых самураев со слугами. Виновник плохого настроения Мусаси стоял возле воды, нетерпеливо ожидая, когда причалит лодка.

– Мусаси-сэнсэй, – осторожно произнес Дан. – Мы прибыли, пора вставать.

Днище заскребло по прибрежному песку. Мусаси вскочил, подхватил обструганное весло, спрыгнул в воду и побежал к берегу. Толпа с изумлением наблюдала за встрепанным гигантом, который, размахивая длинной палкой, несся на Кодзиро.

Знаменитый фехтовальщик сделал шаг назад и поклонился. Мусаси не стал останавливаться и отвечать на приветствие. Кодзиро обнажил меч, отбросил ножны.

– Правильно, они тебе уже не пригодятся! – прорычал на бегу Мусаси.

Он подскочил к Кодзиро, замахнулся дубиной совершенно по-крестьянски. Чтобы не получить удар, молодой фехтовальщик вынужден был первым сделать выпад. Мусаси легко, одним движением отразил атаку и шарахнул Кодзиро по голове. Тот упал, но неловко подвернул руку с катаной и напоролся животом на собственный меч. Клинок пронзил его насквозь, вышел из спины. Из-под тела вытекла и расплылась лужа крови.

Мусаси отступил от противника, который корчился, умирая, словно жук на булавке.

– Теперь можно и поздороваться, – пробормотал великий мечник и отвесил онемевшей толпе вежливый поклон.

Он отшвырнул палку, выдернул из ножен оба меча и с торжествующим воплем прошелся по берегу в диком танце. Спустя несколько мгновений Мусаси уже бежал к лодке.

– Вот и все, Акира-сан. Надеюсь, я тебя не слишком задержал. Лодочник, правь на тот берег! Я еще посплю, Акира-сан. Не буди, когда соберешься уходить.

Великий воин улегся на дно и тут же богатырски захрапел.

– Какая деревня ближе всех на том берегу? – спросил Дан лодочника.

– Сато, – вздохнул тот. – Я там родился. Там было хорошо…

– Почему было? – насторожился Дан.

– В Сато уже год как повадилась Юки-Онна[16]16
  Юки-Онна – Снежная дева, злой персонаж японской мифологии.


[Закрыть], – грустно ответил старик. – Прилетает каждые несколько недель, убивает юных девушек. Скоро в деревне останутся одни старики…

– Почему никто с ней до сих пор не разделался?

Лодочник посмотрел на Дана, как на сумасшедшего:

– Кому же по силам справиться с Юки-Онной? Разве что… – Он с надеждой взглянул на храпящего Мусаси.

«Ну вот и работа подвалила, – решил Дан. – А раз эта Юки-Онна такая страшная, можно взять за нее подороже. Может, хватит на посещение борделя, где содержат Кумико».

Лодка ткнулась носом в берег, Дан соскочил. Над бортом поднялась заспанная физиономия Мусаси. Мастер меча похлопал глазами и выдал:

– Никогда не испытывай грусти в разлуке, Акира-сан. – И снова рухнул, проваливаясь в сон.

Настя

Вода резко пахла благовониями и была нестерпимо горячей. «Как будто не в подстилки клиенту меня готовят, а собираются сварить для него борщ», – сердито думала Настя, сидя в бочке. По опыту пребывания в Равенсбурге ей было известно: если в Средневековье тебя начинают мыть – жди неприятностей.

Служанка аккуратно гладила ее какой-то загадочной штуковиной, заменявшей губку. Потом ее обтерли, уложили волосы в сложную прическу, начернили зубы, лицо замазали белилами, сверху нарисовали что-то вроде маски. Надели кимоно, обмотали поясом. Настя смотрела в зеркальце и ужасалась: «Неужели кому-нибудь приглянется такая невозможная красота?»

– Ты очень хороша, Кумико, – развеяла ее сомнения Тоши-сан. – Жди. Скоро господин Сакамото Митсуо войдет к тебе. Будь покорной, вежливой, Кумико. Постарайся понравиться господину Сакамото.

Настя уселась на циновку и тяжело задумалась. Память подсказала ей, что Сакамото – богатая самурайская семья. Видно, этот Митсуо неплохо заплатил за клубничку.

«Ты бы хоть сказала что-нибудь, – упрекнула она Кумико. – Нас сейчас трахать будут».

Девица хранила молчание. Настя вздохнула. Из-за бумажной двери, из общей комнаты, донеслось сладкое приветствие сводни, следом отрывистый мужской голос. Потом все стихло – очевидно, гость устраивался за столом. Вскоре появился вакасю[17]17
  Вакасю – молодой актер, изображающий женщину..


[Закрыть], отпустил несколько сальных шуточек, потом затянул разухабистую песенку, изобилующую откровенной похабщиной. Никакой утонченности, никаких тебе гейш – здесь, пока гости пили сакэ, их развлекали мужчины в париках и женских одеяниях.

Настя вздохнула, прикидывая, сможет ли прикончить самурая и сбежать отсюда. По всему выходило, что нет. Кумико была еще слабосильнее Одиллии фон Гейкинг. Девушка с тоской вспомнила тренированное тело Жасмин: вот уж кто не дал бы себя в обиду – учитывая привычки охотницы, Сакамото стало бы просто нечем «обижать» гейшу.

За дверью вдруг раздался недовольный рык, отрывистый вопль, причитания Тоши, потом все стихло. Дверь отворилась, Настя приготовилась увидеть клиента. Но вошла старуха, прошептала:

– Господин Сакамото недоволен песней вакасю. Пока не хочет входить. Жди… – И убралась прочь.

Настя на цыпочках подкралась к бумажной задвижке, немного послушала, потом осторожно выглянула. В комнате не было никого, кроме пожилого самурая, сидевшего за низеньким столиком. Куском кротовой шкурки он оттирал катану. Неподалеку, в луже густеющей крови, валялся разрубленный до пояса вакасю. Сакамото Митсуо резко обернулся и уставился на девушку. Взгляд его немного смягчился, разгладилась суровая морщина между бровей.

 
Свежесть весеннего ветра с собою несет.
Сердце растаяло, —
 

вежливо произнес он, делая приглашающий жест.

Из соседней комнаты крысой выглянула Тоши. Делать нечего. Настя вышла, просеменила к столу, поклонилась и неожиданно для себя выдала:

 
Доброе слово ласкает душу
солнечным первым лучом.
 

«Ах да, – вспомнила она, – Кумико – девушка образованная и искусна в сложении хокку». Кажется, господину Сакамото ее ответ понравился.

– Присядь со мною, Кумико-сан, – предложил он.

Когда приглашает человек с окровавленной катаной в руке, отказываться неразумно. Настя опустилась рядом с Митсуо.

– Прости, Кумико-сан, за зрелище, не подходящее для прекрасных глаз, – учтиво кивнул самурай. – Но вакасю пел при мне непристойные песни. Я не люблю безвкусицы.

«Ишь ты, какой утонченный, – подумала Настя. – Можно подумать, не в публичный дом пришел девку поиметь, а в храм помолиться». Вслух же произнесла:

– Если Митсуо-сан будет угодно, я могу сыграть на сямисэне. Быть может, музыка уменьшит ваше недовольство.

Она и сплясать была готова, и на голове постоять, и монолог Гамлета прочесть – все, что угодно, лишь бы оттянуть момент уединения с самураем. Тот, казалось, пришел в доброе настроение.

– Буду счастлив насладиться твоим искусством, Кумико-сан.

Тоши, подслушивавшая разговор, подалась прочь, и вскоре слуга, согнувшись в три погибели, вынес инструмент с длинным грифом и прямоугольным корпусом. Поклонившись, подал его Насте, протянул деревянный бати[18]18
  Бати – что-то вроде медиатора, которым играли на сямисэне.


[Закрыть].

Настя провела по шелковым струнам и заиграла. С ее точки зрения, получалось так себе – гитара звучала бы лучше. Но господин Сакамото заслушался, круглое желтое лицо приняло задумчиво-мечтательное выражение.

– Ты прекрасно музицируешь, Кумико-сан, – произнес он, когда Настя доиграла коута[19]19
  Коута – короткая песня, стиль игры на сямисэне.


[Закрыть]. – Твои таланты поистине безграничны.

«Что бы ему еще предложить? – озадачилась Настя. – Чайную церемонию провести, что ли? Икебану сложить? Из чего только? Или, может, это… как его… оригами завернуть? Интересно, ему понравится бумажный носорог?..»

К счастью, самурай решил сам.

– Сыграй еще, Кумико-сан, – попросил он. – Мое сердце смягчается от волшебных звуков твоего сямисэна.

Настя и рада была стараться. Включила память Кумико, принялась играть одну мелодию за другой. По ее мнению, они не особо отличались, но господин Сакамото так, слава богу, не считал. Оказалось, недоделанная проститутка знает очень много мелодий. Митсуо так наслаждался музыкой, что служанка едва успевала подносить сакэ. Осторожно, на цыпочках, двое слуг подкрались к трупу незадачливого вакасю и утащили его прочь.

По прикидкам Насти, они провели вместе не меньше трех часов. В это время она то играла, то развлекала гостя изящной беседой, наполненной ей самой непонятными образами и тонкостями, то сочиняла хокку. Самурай вроде бы позабыл о предстоящем сексе, за который заплатил. Наконец он поднялся, пошатываясь, поклонился и произнес:

– Я был рад встрече и знакомству, Кумико-сан. Благодарю за гостеприимство. Увы, служебные обязанности заставляют меня покинуть этот дом. Но я непременно вернусь, и мы еще побеседуем.

Последнее обещание показалось Насте лишним – она бы с удовольствием распрощалась со стариком навсегда. Однако пришлось поклониться и ответить пространной любезностью.

– Благодарность за приятное времяпровождение, – господин Сакамото протянул небольшой позвякивающий мешочек из серого шелка.

Настя приняла его. Самурай вышел, стараясь ступать как можно тверже. Тоши, кланяясь на каждом шагу, побежала провожать гостя. Предвидя, что произойдет дальше, Настя запустила руку в кошель, выудила десять серебряных монет. Подумав, половину оставила, вторую, за неимением карманов, засунула в халу прически. Вернувшись, Тоши с удивлением произнесла:

– Господин даже не прикоснулся к тебе. Сначала я думала, ты ему не понравилась. Но он остался очень доволен. Сказал, обязательно придет еще.

В руке сводни позвякивал точно такой же шелковый кошелек.

– Что там у тебя? – старуха отобрала у Насти мешочек, заглянула. – То, что дают тебе гости, мое. Нужно же как-то окупать затраты. А тебя и продавать-то нельзя, пока господин Сакамото не взял свое.

Но, судя по плоской физиономии, которая так и норовила расплыться в улыбке, Тоши внакладе не осталась.

– Ступай в свою комнату. Повезло тебе. Будешь отдыхать, есть, спать и дожидаться клиента. Господин Сакамото сможет прийти только через неделю.

«На этот раз пронесло», – с облегчением подумала Настя. В комнате она смыла наконец осточертевшую косметику, уселась на постель в обнимку с сямисэном, поджала под себя ноги, легонько пощипывала струны. Томная грустная мелодия, лившаяся из-под бати, настраивала на задумчивый лад…

Кумико, закутавшись в меховой плащ, стояла в саду, наблюдая, как дрожит на голой сливе последний, чудом уцелевший сухой лист. На сердце было тяжело, в душе поселился мутный страх. Казалось, вместе с летом ушла из жизни вся радость и не вернется никогда, впереди – только бесконечная зима, холод, боль и горе.

Зашуршали палые листья под осторожными шагами. Кумико обернулась. Перед нею стоял молодой самурай из внутренней охраны замка. Сайто Акира. Сердце встрепенулось, забилось быстро, к горлу подступил комок. Как же он красив и смотрит так…

Акира порывисто опустился на колени:

– Госпожа…

Понурил голову, покорно ждал чего-то, будто жизнь свою ей вручал. У Кумико перехватило дыхание. Самурай склонялся все ниже, осторожно, двумя пальцами, коснулся самого краешка подола ее кимоно, припал благоговейным поцелуем. Она не знала, как поступить – замерла, глядя на его широкие плечи, черные густые волосы, стянутые в пучок на затылке. Вдруг Акира поднял глаза – взгляд его был беспомощным, ищущим и одновременно безумным. Мгновение они смотрели друг на друга. Ноги Кумико подгибались, хотелось броситься в объятия этого сильного, мужественного, но такого нежного человека.

– Клянусь тебе, Кумико-сан: я никому не дам тебя в обиду, – хрипло проговорил Акира.

– А если… – На глаза выступили слезы.

– Тогда я сам убью тебя. Клянусь…

Акира резко поднялся, быстро вышел из сада – не оборачиваясь, не задерживаясь, будто хотел убежать от своей такой безнадежной, такой отчаянной любви.

Ледяной северный ветер пронесся по саду, сорвал со сливы последний жухлый лист, швырнул на землю.