Текст книги "Бойня"

И я рассказал о древней вражде между нашими семействами.

– Нам с Бобби удалось уладить это дело, и теперь мы друзья, но для его отца это нож острый.

– Бобби думает, – сказала мне Даниэль, – что для Мейнарда нож острый еще и то, что ты добился успеха. Если бы ты был паршивым жокеем, он бы так не злился.

– Мейнард – член Жокейского клуба, – объяснил я Литси. – И теперь он довольно часто бывает распорядителем. Он был бы очень рад, если бы я лишился лицензии.

– А добиться этого нечестным путем он не может, потому что существует фильм, – задумчиво сказал Литси.

– Это ничья, – спокойно согласился я.

– Ну ладно, – сказал Литси, – а как насчет того, чтобы добиться ничьей с Анри Нантерром?

– Я про него слишком мало знаю, – возразил я. – Мейнарда-то я знаю с детства. А об оружии и о тех, кто им торгует, у меня нет никакой информации.

Литси задумчиво поджал губы.

– Полагаю, это можно уладить… – сказал он.

Глава 8

Днем я позвонил Уайкему. Голос у него был усталый. Этот день был сплошной вереницей сложностей и горестей, которые к тому же еще не кончились. Нанятый сторож сидел на кухне вместе со своим псом, пил чай и жаловался на холод. Уайкем боялся, что охранять он будет исключительно кухню.

– А что, в самом деле морозит? – спросил я. Это было бы неприятно: в мороз грунт делается твердым, скользким и опасным, и скачки обычно отменяются.

– Да нет, плюс два на улице.

Уайкем держал термометр на улице, над водопроводными кранами. В мороз он включал подогрев, чтобы вода не замерзала. За годы работы он успел оборудовать свою конюшню всяческими полезными приспособлениями, вроде инфракрасных ламп в денниках, чтобы лошади не мерзли и не простужались.

– Приходил полицейский, – сказал Уайкем. – Детектив. Он сказал, что, возможно, это подростки нашалили. Представляешь? Я сказал, что умело пристрелить двух лошадей – это не детская шалость. Но он ответил, что мальчишки способны на такое, что иной раз только диву даешься. Он, мол, видывал вещи и похуже. Например, пони, которым хулиганы выкалывали глаза. П-психи ненормальные! Я сказал, что Котопакси не пони, что он был одним из фаворитов Большого национального, а констебль сказал, что… что очень жаль и он с-сочувствует владельцу…

– Но он обещал что-нибудь предпринять?

– Он обещал вернуться завтра и взять показания у конюхов, но вряд ли они что-то знают. Пит, который ухаживал за Котопакси, разрыдался. Все остальные были в возмущении. Для них это даже хуже, чем когда лошадь получает травму и ее приходится пристрелить…

– Это для всех хуже, – сказал я.

– Да, – вздохнул Уайкем. – А потом еще приехали живодеры и битый час вытаскивали их из денников… Я не мог на это смотреть. Я… я их так любил обеих…

Разумеется, для живодеров убитые лошади – всего-навсего падаль. Возможно, это самый разумный взгляд на вещи, не отягощенный излишними эмоциями, но для Уайкема, который любил лошадей, разговаривал с ними, строил планы, жил их жизнью, это было неприемлемо. Тренеры стиплеров обычно держат своих питомцев дольше, чем тренеры лошадей, участвующих в гладких скачках: не три-четыре года, а лет десять, а то и больше. И когда Уайкем говорил, что любит лошадь, это действительно было правдой.

Я подумал, что к Кинли он еще не успел так привязаться. Кинли был восходящей звездой, яркой и ослепительной. Кинли пока был новой игрушкой, а не старым другом.

– Берегите Кинли, – сказал я.

– Я его перевел. Он теперь в угловом деннике.

Угловые денники обычно занимали в последнюю очередь. В них входили не через двор, а через соседний денник. Это было очень неудобно для конюхов, но зато это самое безопасное место во всей конюшне.

– Замечательно! – с облегчением сказал я. – А теперь что там насчет завтрашних скачек?

– Завтрашних скачек?

– Ну да, в Пламптоне.

Уайкем некоторое время молчал, собираясь с мыслями. На крупные скачки в Пламптон он всегда посылал много лошадей, потому что это был один из ближайших ипподромов. Насколько я знал, завтра мне предстояло шесть заездов.

– У Дасти есть список, – сказал наконец Уайкем.

– Ладно.

– Управляйся с ними как сочтешь нужным.

– Хорошо.

– Ну, спокойной ночи, Кит.

– Спокойной ночи, Уайкем.

Вешая трубку, я подумал, что он снова правильно назвал мое имя. Быть может, в Пламптон привезут тех лошадей, каких нужно.

* * *

На следующее утро я отправился в Пламптон поездом. По мере того как увеличивалось расстояние, отделявшее меня от дома на Итон-сквер, я испытывал все большее облегчение. Несмотря на присутствие принцессы, Литси и Даниэль, вечер, проведенный в обществе Беатрис де Бреску, оказался сущей пыткой. Я очень рано извинился и отправился спать, сопровождаемый укоризненными взглядами остальных, но и во сне мне продолжал мерещиться настойчивый плаксивый голос тети Беатрис.

Утром, когда я уходил, Литси сказал, что после того, как Джон Гренди уйдет, он сам будет сидеть с Роланом. А принцесса и Даниэль должны были занимать Беатрис. Даниэль вечером работала у себя на телевидении, поэтому после половины шестого этот тяжкий труд целиком ложился на плечи принцессы. Я пообещал вернуться из Пламптона как можно раньше, но обнаружил в раздевалке записку, которая давала мне повод не возвращаться. Честно говоря, я был этому очень рад. Записка была от директора ипподрома в Ньюбери, который просил меня убрать свою машину, потому что это место срочно нужно им для других целей.

Я позвонил на Итон-сквер. К телефону подошла Даниэль.

Я объяснил насчет машины.

– Попрошу кого-нибудь подбросить меня из Пламптона в Ньюбери. А ночевать, пожалуй, поеду домой, в Ламборн. У меня завтра скачки в Девоне. Ты уж извинись за меня перед принцессой. Скажи, что я приеду завтра после скачек, если надо.

– Дезертир! – сказала Даниэль. – Голос у тебя подозрительно радостный.

– Но так же действительно ближе!

– Расскажи это своей бабушке!

– Ладно, ты там осторожнее, – сказал я.

Она немного помолчала, потом со вздохом ответила: «Ладно», – и повесила трубку. Временами казалось, что между нами все идет по-прежнему, а потом раз! – и опять все не так. Я без особого энтузиазма отправился разыскивать Дасти. Дасти привез тех лошадей, каких надо, привез мне куртку нужного цвета и резко отрицательное мнение о детективе, который сдуру попытался допрашивать конюхов за работой. Дасти сказал, что все равно никто ничего не знает, а парни были готовы линчевать любого чужака, шатающегося возле конюшен. Главный конюх (не Дасти, а другой; Дасти был главным конюхом, который ездит с лошадьми) в субботу вечером, как всегда, обошел конюшни часов в одиннадцать, и все было тихо. Конечно, во все восемьдесят денников он не заглядывал – проверил только пару лошадей, которые приболели. Ни к Каскаду, ни к Котопакси он не заходил. Заглянул к Кинли и Хиллсборо, чтобы убедиться, что они нормально поели после скачки, и пошел домой спать.

– А что еще он мог сделать? – воинственно поинтересовался Дасти.

– Так ведь никто его и не обвиняет, – сказал я.

– Пока нет, – мрачно ответил Дасти и взял мое седло, чтобы седлать лошадь, которой предстояло участвовать в первом заезде.

Дальше все шло как обычно: Дасти выводил и седлал лошадей, я на них ездил, оба мы разговаривали с владельцами – поздравляли, сочувствовали, объяснялись и извинялись. День был обычный: две победы, одно второе место, два непризовых и одно падение. Падение было мягким и не доставило мне особых проблем.

– Спасибо, Дасти, – сказал я после последнего забега. – За все спасибо.

– Ты о чем? – недоверчиво спросил он.

– Ну, просто так. Сегодня у тебя был тяжелый день – шесть скачек как-никак. И все было хорошо.

– Все было бы еще лучше, если бы ты не свалился в пятом забеге, – кисло ответил Дасти.

Я вовсе не свалился. Это лошадь упала подо мной. На попоне с номером остались пятна зелени. И Дасти это отлично знал.

– Ну, все равно спасибо, – сказал я.

Он кивнул без улыбки и поспешно ушел. Вот так оно и будет: и завтра в Ньютон-Абботе, и послезавтра в Аскоте. Сотрудничество, но не дружба.

Двое других жокеев, живших в Ламборне, подвезли меня до Ньюбери. Я забрал с ипподрома свою застоявшуюся машину и поехал домой.

Дома я разжег камин, чтобы хоть чуть-чуть поднять настроение, поужинал жареной курицей и позвонил Уайкему.

У него был утомительный день. Страховой агент утверждал, что он не принял должных мер по охране, детективы окончательно достали всех конюхов, а сторожа главный конюх, пришедший на конюшню в шесть утра, нашел спящим на сеновале. Уайкем сообщил о гибели лошадей в Уэзерби, в секретариат Жокейского клуба (это была обычная процедура), а весь день его изводили звонками из газет. Репортеры желали знать, действительно ли лошадей убили.

В конце концов позвонила принцесса и сказала, что отменила свой визит к друзьям в Ньютон-Аббот и не поедет на ипподром. И еще просила Уайкема передать Киту, что он действительно очень нужен на Итон-сквер и пусть возвращается, чем раньше, тем лучше.

– Что у них там стряслось? – спросил Уайкем без особого интереса. – Она была прямо сама не своя.

– На них неожиданно свалилась ее золовка.

– Да? – Уайкем не стал развивать эту тему. – Ты сегодня молодец. Две победы – это неплохо.

– Спасибо, – ответил я, ожидая, что сейчас последуют упреки за падение. Дасти наверняка наябедничал. Но я был несправедлив к старому склочнику.

– Дасти говорит, что Торкиль в пятой скачке упал. Ты как там? Цел?

– Ни царапины! – ответил я.

– Ну и хорошо. Так вот, насчет завтрашнего дня…

Мы обсудили завтрашних лошадей и наконец простились. Он снова назвал меня Китом. Это уже два раза подряд… «Я буду знать, что все в порядке, когда Уайкем опять начнет называть меня Полом», – подумал я.

Я прослушал все сообщения на своем автоответчике. Большая часть повторяла то, о чем рассказывал мне Уайкем: целая толпа репортеров желала знать, какие чувства я испытываю в связи с гибелью Котопакси. «Хорошо, что меня дома не было, – подумал я, – а то бы я им такого наговорил…»

Один тренер из Девона спрашивал, не смогу ли я выступить на его лошадях в Ньютон-Абботе. Его жокей получил травму. Я заглянул в каталог, позвонил тренеру, чтобы сказать, что я согласен, и спокойно улегся спать.

Где-то в половине третьего меня разбудил телефонный звонок. Я посмотрел на часы и поморщился.

– Алло! – сонно сказал я. – Кто это?

– Кит…

Я тут же проснулся. Это был голос Даниэль, и с ней явно что-то было не так.

– Ты откуда? – спросил я.

– Я… мне надо… Я в магазине.

– Где-где?

– В магазине! – Она шумно сглотнула.

– Что случилось? Переведи дух и рассказывай по порядку.

– Я вышла из студии в десять минут третьего… и поехала домой…

Даниэль осеклась. Она всегда заканчивала в два. В это время их бюро закрывалось, и американские репортеры разъезжались по домам. Даниэль возвращалась на своем маленьком «Форде» в гараж недалеко от Итон-сквер, где стоял и «Роллс-Ройс» Томаса.

– Ну и дальше? – спросил я.

– За мной ехала какая-то машина. Потом у меня лопнула шина. Мне пришлось остановиться. Я… – Даниэль снова сглотнула, – я обнаружила, что у меня спущены целых две шины. А другая машина остановилась рядом, и из нее вышел мужчина. Он был в каком-то… каком-то капюшоне…

«Господи Иисусе!» – подумал я.

– Я побежала, – продолжала Даниэль. Она явно была близка к истерике. – А он погнался за мной. Я бежала, бежала… увидела этот магазин… круглосуточный… и забежала сюда. Но хозяину это не нравится. Он позволил мне позвонить… но у меня нет денег. Я оставила кошелек и пальто в машине… Я не знаю, что делать…

– Вот что, – сказал я, – сиди там и никуда не выходи. Я за тобой приеду.

– Да, но… хозяин не разрешает… А снаружи он, этот… Я не могу… я просто не могу выйти! Это так глупо… но я боюсь…

– Еще бы! Я сейчас приеду. Передай трубку хозяину. И не бойся. Через час я буду там.

– Хорошо… – слабо ответила она, и после паузы в трубке послышался голос с азиатским акцентом:

– Алло!

– Моей даме нужна помощь, – сказал я. – Согрейте ее, дайте ей горячего питья и устройте ее у себя. Я приеду и заплачу вам.

– Наличными, – лаконично уточнил он.

– Наличными.

– Пятьдесят фунтов.

– За это вам придется действительно хорошо о ней позаботиться, – сказал я. – А теперь скажите ваш адрес и как вас найти.

Он объяснил мне, как к нему доехать, и очень серьезно сказал, чтобы я не торопился, за дамой он присмотрит, и чтобы я непременно привез деньги. Я еще раз заверил его, что обязательно привезу.

Я оделся, сунул в сумку кое-какую запасную одежду, запер дом и помчался в Лондон, нарушая все мыслимые ограничения скорости. Пару раз я свернул не туда, но наконец угрюмый и неразговорчивый ночной прохожий объяснил мне, как доехать, и я нашел нужную улицу и ряд темных магазинов, среди которых один, расположенный с краю, рядом со станцией метро, был ярко освещен. Я резко затормозил у края тротуара и вошел в магазин.

Это был крохотный мини-маркет. У двери располагался небольшой киоск, где продавались горячие блюда на вынос, а все остальное пространство было до потолка забито продуктами, и тонко пахло пряностями. Двое покупателей стояли у киоска с горячими блюдами, третий в глубине магазинчика выбирал консервы. Даниэль нигде не было видно.

Продавец, азиат с гладким круглым лицом, рыхлым телом и раскосыми глазами, коротко глянул на меня, ворвавшегося внутрь, и продолжал методично обслуживать покупателей.

– Молодая дама… – сказал я.

Он словно и не услышал. Завернул покупки и принялся отсчитывать сдачу.

– Где она? – настойчиво спросил я. Но с тем же успехом мог бы обращаться к шкафу. Азиат переговорил с покупателями на неизвестном мне языке, рассчитался и дождался, пока они уйдут.

– Где она? – повторил я. Мне стало не по себе.

– Деньги. – Судя по его глазам, деньги ему были очень нужны. – С ней все в порядке.

– Где она?

– В кладовке, вон за той дверью. Давайте деньги.

Я отдал ему пятьдесят фунтов, оставил его пересчитывать их, а сам ринулся в указанном направлении. Задняя стена была заставлена от пола до потолка. Я успел всерьез разозлиться, но тут заметил дверь, наполовину загороженную полками.

Между пачек с кофе торчала ручка. Я повернул ее и толкнул дверь. За ней оказалась комната, тоже заставленная картонными коробками. На крохотном пятачке стояли стол и стул. Под потолком висела лампочка без абажура.

Даниэль сидела на стуле, кутаясь в большое мужское пальто, протянув руки к слабенькому обогревателю и тупо глядя в пространство.

– Привет! – сказал я.

Огромное облегчение, отразившееся на лице Даниэль, пожалуй, стоило страстного поцелуя, которого я, впрочем, так и не получил. Она вскочила и прижалась ко мне, словно вернувшись домой. Я крепко обнял ее, почти не чувствуя ее тела под этим толстым пальто, ощущая мускусный восточный аромат, которым была пропитана темная ткань, поглаживая темные волосы Даниэль, и мне было хорошо.

Я мог бы стоять так часами, но вскоре Даниэль отстранилась от меня.

– Ты, наверно, думаешь, что я дура, – сказала она дрожащим голосом, хлюпая носом и вытирая глаза кулаком. – Все это так глупо…

– Ничего подобного.

– Я так рада, что ты здесь!

Это было сказано от чистого сердца.

– Ну, пошли, – сказал я, успокоившись. – Идем домой.

Даниэль выскользнула из огромного пальто и положила его на стул. Она немного дрожала в своей рубашке и свитере. «Это от нервов», – подумал я: в магазине и в кладовке было не так уж холодно.

– У меня в машине есть плед, – сказал я. – А потом мы заберем твое пальто.

Она кивнула, и мы направились через магазин к двери, ведущей на улицу.

– Спасибо, – сказал я азиату.

– Лампочку выключили? – спросил он.

Я покачал головой. Азиат поморщился.

– Спокойной ночи, – сказал я, а Даниэль добавила:

– Спасибо вам.

Он ничего не ответил и проводил нас своими раскосыми глазами. Мы вышли на улицу и подошли к машине.

– На самом деле он был довольно любезен, – сказала Даниэль, когда я накидывал плед ей на плечи. – Он налил мне кофе и предложил поесть, но я не могла взять в рот ни крошки.

Я усадил ее на пассажирское место, захлопнул дверцу и сел за руль рядом с ней.

– Где твоя машина? – спросил я.

Она вспомнила не сразу – это и неудивительно, принимая во внимание ее паническое бегство.

– По-моему, я не успела проехать и двух миль, как обнаружила, что шина спускает. Я свернула… Наверно, если мы поедем к телецентру, мы ее увидим… Но на самом деле я не помню…

– Ничего, найдем, – сказал я. – Ты не могла убежать далеко.

И мы в самом деле довольно легко нашли «Форд»: он стоял к нам задом в каком-то зачуханном переулке.

Я оставил Даниэль в машине и вышел посмотреть. Пальто и сумочка пропали, вместе с «дворниками» и радиоприемником. Самое странное, что сама машина все еще была на месте. Правда, у нее были спущены две шины, но ключи торчали в зажигании. Я вытащил их, запер дверцы и вернулся к Даниэль, чтобы сообщить ей две новости, одну хорошую, другую плохую.

– Машина цела, но, если ее оставить здесь, к утру ее «разденут», а могут и вообще угнать.

Даниэль равнодушно кивнула. Мы нашли круглосуточный гараж. Я снова вышел, а она осталась в машине. Я попросил их прислать аварийку. «Ага», – лениво ответили мне, взяв ключи от машины и записав номер и местонахождение. Все будет в порядке. Они привезут машину, поменяют шины, поставят новые «дворники». К утру все будет готово.

Только по дороге на Итон-сквер Даниэль согласилась рассказать подробнее о человеке, который пытался на нее напасть. И то говорила очень неохотно.

– Ты думаешь, это был насильник? – напряженно спросила она.

– Н-ну… по крайней мере, похоже на то.

Я попытался представить себе этого человека.

– Во что он был одет? Что это был за капюшон?

– Я не заметила… – начала было Даниэль, но обнаружила, что помнит больше, чем думала. – Он был в костюме. В обычном костюме. И в лакированных ботинках. Они блестели в свете фонарей, и я слышала, как они топают по тротуару. Так странно… А капюшон… Это был не капюшон. Темная шляпа с опущенными полями и с дырками для глаз и для рта.

– Жуть какая! – сочувственно сказал я.

– Наверно, он ждал, когда я выйду из студии… – Ее передернуло. – Как ты думаешь, это он проколол мне шины?

– Две шины одновременно лопнуть не могли.

– И что мне теперь делать?

– Может, обратиться в полицию? – предположил я.

– Нет, только не это! В полиции считают, что молодая женщина, которая ночью ездит по городу одна, сама напрашивается на неприятности.

– И все-таки…

– Ты знаешь, подруга моей подруги, тоже американка, ехала по Лондону и абсолютно ничего такого не делала, как вдруг ее останавливает полицейский и отводит в участок. Ее раздели и обыскали! Можешь себе представить? Они сказали, что ищут наркотики или бомбы… тогда как раз был разгар борьбы с терроризмом, и им не понравился ее акцент. Ей пришлось среди ночи будить своих знакомых, которые могли бы подтвердить, что она действительно возвращалась домой с работы. После этого у нее нервы сделались ни к черту, и ей пришлось уйти со службы.

– Не может быть!

– И тем не менее.

– Ну, не все же полицейские такие, – мягко заметил я.

– Мне очень жаль, что я заставила тебя тащиться в такую даль, – сказала Даниэль. Но по ее голосу не было заметно, что она об этом жалеет. – Но в полицию мне обращаться не хотелось, а иначе пришлось бы будить Даусона и вызывать кого-нибудь из дома… Я была совершенно не в себе… Я знала, что ты приедешь.

– Угу.

Она вздохнула. Голос у нее наконец-то перестал дрожать.

– Хорошо еще, что кошелек был почти пустой. Губная помада, расческа и немного денег. Кредитных карточек там не было. Я никогда не ношу их с собой на работу.

– А ключи?

– Ой…

– Ключ от входной двери дома на Итон-сквер?

– Да… – Даниэль была расстроена. – И от задней двери студии, через которую входят служащие. Надо будет позвонить им утром, когда дневная смена придет на работу.

– Там было что-нибудь с адресом дома на Итон-сквер?

– Нет, – уверенно сказала Даниэль. – Я вечером убрала все, что было в машине, – на самом деле я просто искала предлог отвязаться от тети Беатрис, – и поменяла кошелек. При мне не было ни писем, ничего такого.

– Уже кое-что, – сказал я.

– Ты такой практичный!

– Я бы все-таки обратился в полицию, – сказал я ровным тоном.

– Нет. Ты не женщина, тебе не понять.

На это отвечать было нечего. Я не стал ее уговаривать. Я подъехал к особняку на Итон-сквер, как делал уже много раз, привозя Даниэль домой с работы. И только остановившись у подъезда, я подумал, что, возможно, человек в шляпе был вовсе не насильник, а Анри Нантерр.

Верилось в это с трудом, но, принимая во внимание сопутствующие обстоятельства, над этим стоило поразмыслить. Если это было частью кампании по организации неприятных сюрпризов и несчастных случаев, то мы об этом еще услышим. И о лошадях тоже. Террор не имеет смысла, если террорист не похвалится содеянным.

Даниэль никогда прежде не видела Анри Нантерра и не могла его узнать. Но и он не мог появиться в Чизике, если не знал, что она в Англии. Он мог вообще не подозревать о ее существовании.

– Что-то ты вдруг замолчал, – сказала Даниэль. Голос у нее был уже не испуганный, а сонный. – О чем ты думаешь?

Я посмотрел на ее смягчившееся лицо. Следы напряжения сгладились. Раза три-четыре, в минуты сильного душевного подъема, нам случалось угадывать мысли друг друга – такое бывает между людьми, которые хорошо друг друга знают. Но это случалось редко, а в последнее время и вовсе прекратилось. Сейчас я был рад, что она не может знать, о чем я думаю. Вряд ли мои мысли ее бы успокоили.

– Пусть завтра вечером Томас отвезет тебя на работу, – сказал я. – В Девон он все равно не едет. А с работы я тебя заберу.

– Но ведь ты будешь в Девоне, на скачках.

– Я поеду туда и обратно поездом. К девяти буду на Итон-сквер.

– Ну, тогда ладно… Спасибо.

Я поставил машину там, где обычно стоял ее «Форд», достал из багажника сумку и вместе с Даниэль, которая куталась в плед, точно в огромную шаль, поднялся на крыльцо особняка.

– Надеюсь, у тебя есть ключ? – спросила она, зевая. – А то будем ломиться в дом, как цыгане…

– Да, есть. Даусон мне одолжил.

– Это хорошо… Ой, я прямо на ходу засыпаю!

Мы вошли в дом и тихо поднялись по лестнице. Когда мы очутились на ее этаже, я обнял ее прямо поверх пледа и снова прижал к себе. Но на этот раз она не прижалась ко мне в ответ, и когда я наклонился поцеловать ее, она подставила щеку, а не губы.

– Спокойной ночи, – сказал я. – Ты как, в порядке?

– Да… – Она избегала моего взгляда. – Я тебе действительно благодарна.

– Ты мне ничем не обязана, – сказал я.

– Но…

Она удивленно посмотрела мне в глаза. Потом сбросила с плеч плед, в который куталась, точно защищаясь от меня, обняла меня за шею и поцеловала. Это хоть отчасти напоминало былые времена, хотя поцелуй пришелся не в губы, а куда-то в подбородок.

– Спокойной ночи! – сказала и ушла по коридору не оборачиваясь. Я взял свою сумку и плед и пошел наверх, чувствуя себя значительно лучше, чем накануне. Отворяя дверь «бамбуковой» комнаты, я почти ожидал увидеть на кровати храпящую Беатрис. Но постель была свободна, и я на целых два часа погрузился в мир сновидений.