Текст книги "Мама, Колян и слово на букву «Б»"

Диляра Тасбулатова
Мама, Колян и слово на букву «Б»

© Тасбулатова Д., текст, 2015

© Gde Adelina, иллюстрации, 2015

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2015

* * *

Вместо предисловия

Для начала надо, наверно, познакомиться: меня зовут Диляра Тасбулатова, по профессии я – кинокритик, профессиональный причем…

Пишу я много – обзоры, аналитику, теоретические статьи о кино, рецензии, портреты, интервью. Серьезный человек, в общем: пишу даже во время фестивалей (самый сложный из них Каннский, по четыре фильма в день смотришь, и еще писать надо вечером). Читаю лекции, затеваюсь с какими-то проектами культурными…

Во времена оны даже стала «лауреатом»: объявили лучшим критиком года, дальше – больше: лучшим киножурналистом России.

Все это приятно, конечно, но, как выяснилось, еще приятнее – смешить, развлекать: когда остается время (обычно это бывает ночью или вечером) я пишу смешные короткие рассказы.

И вот это – самое для меня интересное. Просто, иначе не скажешь, – отрада. Старомодное такое слово.

Со временем этих коротких скетчей накопилось довольно-таки большое количество – на целую книгу. Я, правда, над этим и не задумывалась: но тут умные люди подсказали, что, собранные под одной обложкой, эти самые скетчи, байки могут произвести определенное впечатление. Не самое плохое как бы…

Я решила сделать несколько глав, потому что рассказы мои – «тематические», и у них есть свои герои.

Моя подруга Оля, чье благородство иногда выглядит в нашем не самом лучшем из миров старомодно-забавным и обывателям не понятным; моя собственная мама с ее «искрометным» юмором (ее иногда даже сравнивают с Раневской из-за остроты ее языка-бритвы, хотя она, разумеется, намного наивнее Раневской и менее одарена).

Есть у меня и сосед, Колян, который у нас во дворе часто ошивается: эдакий народный мудрец и в своем роде «циник», любитель выпить. «Подслушиваю» я и разговоры в маршрутке (есть у меня даже целая серия под таким названием – «Разговоры в маршрутке»): часто передвигаясь по Москве этим видом транспорта, я слышу много смешного…

Иные говорят, что я описываю «всю русскую жизнь» (самой смешно). Может, и не всю, но какую-то, и даже, возможно, значительную часть, и описываю: разговоры простых людей (да и интеллигенции), реагирующих на ежедневно меняющуюся, весьма причудливую нашу действительность.

Как говорится, история – не только в «достижениях» и подвигах: а и в параллельной, повседневной жизни, которая ведь тоже – история, патетично выражаясь, страны…

В ее бытовых, забавных подробностях и оттенках.

Недаром мой кумир – Зощенко.

Чего я боюсь

Боюсь я образованных мужчин.

Образованные мужчины говорят мне обычно:

– Ну ты, конечно, читала письма Хайдеггера?

Я говорю:

– Кому? Коляну?

Образованные мужчины сразу теряют ко мне интерес.

Боюсь я и философов.

Они, как правило, говорят:

– Когда Спиноза…

Я, как правило, в ответ говорю:

– Ты ешь, ешь… А то худой такой…

Боюсь я и докторов наук, и даже кандидатов.

Они обычно говорят:

– Некоторые аспекты…

Боюсь я и профессиональных сатириков.

Они обычно говорят:

– Приехала теща…

Боюсь я и комментаторов на ФБ.

Они обычно говорят:

– А это правда было?

Или передают Коляну приветы.

Боюсь я и телеведущих.

Они обычно говорят:

– Путин же считает…

Боюсь и просто мужчин.

Они обычно говорят:

– Я так одинок…

Боюсь я и реаниматологов.

Они обычно говорят:

– Наш отечественный наркозик если дадим, монстрики будут сниться.

Боюсь я и продавщиц в отделах готового платья.

Они обычно говорят:

– Когда талии нет, ничего не поделаешь.

Боюсь я дежурных по этажу в отелях.

Они обычно говорят:

– Вы на односпальной кровати поместитесь?

Боюсь я и официантов.

Они обычно говорят, внимательно меня оглядев:

– Это блюдо для вас слишком жирное.

Боюсь я и стоматологов.

Они обычно говорят:

– Давайте все вырвем, и всё.

Боюсь я и рентгенологов.

Они обычно говорят, потирая руки:

– Щас как дозу вмажу!

Боюсь я и работников химчистки.

Они обычно говорят:

– У вас, говорят, 90 процентов износа…

А если спросишь, у меня или у моей дубленки, говорят:

– У обоих.

Боюсь я и парикмахеров.

Они обычно говорят:

– В вашем возрасте… Может, не надо… В вашем возрасте…

Врачей тоже боюсь.

На вопрос, буду ли я жить, они, как правило, спрашивают:

– А смысл?

Режиссеров тоже боюсь.

Они все время требуют, чтобы их сравнивали с Феллини или Тарковским.

А если не сравнишь, матом посылают.

Слесарей я тоже боюсь – которые слесарЯ-сантехникА.

Они обычно говорят:

– Кран люфтит под обмоткой, мать твою… Шпендик законтривает, мать твою…

Я из этого всего только два слова понимаю.

Боюсь я и соседей в самолете.

Они обычно говорят:

– Ща как навернется!

Боюсь я и кинокритиков.

Они могут такое задвинуть!

Один говорит:

– «Сталинград», говорит, – хороший фильм.

Боюсь я и фотографов на паспорт.

Они обычно говорят:

– Неча на зеркало пенять.

Боюсь я и однопалатников в больнице.

Они обычно говорят:

– Видали трупы в коридоре? Как раз от нашей болезни померли!

И хохочут.

Боюсь я и элегантных женщин.

Элегантные женщины могут меня спросить:

– Это что, Соня Рикьель?

А я буду тупо моргать глазами и, вывернув шею, смотреть бирку сзади.

Элегантная женщина тогда скажет небрежно:

– Не стоит таких усилий… Я вижу, что это не Рикьель.

И отвернется от меня.

И потом элегантные женщины не любят моего Коляна.

Они говорят:

– Колян и Рикьель не сочетаются.

А я че, спорю?

Конечно, никак не сочетаются.

Диалоги с мамой

О толерантности

Как-то, когда я заподозрила, что кот наш заболел, хотела ему термометр вставить в попу.

Он возмутился.

Мама говорит гордо:

– Он свою попу не даст! Не то что некоторые!

– Ты, мама, гомофоб.

– Кто?

– Ну, это… Некультурный человек…

– Да? Я исправлюсь… Давай подержу кота…

50 оттенков

Кто-то написал про эти «оттенки серого» новоявленный бестселлер:

– Неужели кому-то и вправду интересно смотреть на обмен жидкостями между двумя людьми весьма посредственной внешности?

Мама говорит:

– А откуда она узнала, что Колян тебе дал водку, а ты ему – вино?

Кариес

Пришел ко мне как-то в гости один артист: лузер, на десятых ролях подвизался, в театре – кушать подано, в сериалах каких-то дешевых; ну и реклама, конечно. Изображал он кандидата мед. наук и призывал чистить зубы «Блендамедом». Говорил сурово, смотрел прямо в камеру: хорошо играл, отыгрываясь в рекламе за свою несчастную судьбу. И маме запомнился. Она его тут же узнала и, думая, что он врач, говорит ему так приветливо:

– Какое вы благородное дело делаете!

Артист зарделся (думал, она его на сцене видела или в кино).

Мама не унимается:

– Люди вам, наверно, благодарны! И ведь к каждому подход нужен! И к человеку, и к его зубам!

(А поскольку этот артист снимался много в рекламе, он и не помнил про «Блендамед» и потому посмотрел на маму в ужасе, а на меня – с сожалением: легко ли жить с сумасшедшей в одной квартире?)

Мама – опять:

– Зубы – ворота жизни, от их состояния и желудок зависит, и многое другое!

Артист мне тихо говорит:

– Че это она?

А я не колюсь: думаю, вот потеха сейчас будет. Маме же он говорит, вежливо так:

– Вы совершенно правы! Зубы надо беречь. Особенно для сцены: голливудская улыбка – залог успеха актера.

Тут мама мне тихо говорит, из-за его спины крутя пальцем у виска:

– Че это с ним?

Я опять не колюсь и тихо ей говорю:

– Мужик с приветом. Все время говорит про Голливуд. Хотел туда уехать, но у него был кариес, и не осмелился.

Мама тогда тихо распрощалась и пошла к себе в ужасе. А артист со мной тоже недолго поговорил и ретировался.

Феноменология духа

Как-то жалилась я по телефону философу известному, Олегу Аронсону, на свою тупость.

– Тупая я (говорю я ему скорбно).

– А что такое? Чего ты не поняла?

– Читала-читала «Феноменологию духа» и… Ну, не понимаю, и все тут!

А он говорит:

– А ты сразу пятую главу читай! Первые четыре ты не поймешь…

Мама говорит:

– Четыре не поймешь, а пятую прям вот так сразу и поймешь, ага… А знаешь что? Ты читай сразу у всех именно пятую главу! Вот у «Карлсона» сколько глав, не помнишь? Или у Прилепина этого, Лукьяненки?

– А если где-нибудь всего-то две или три или четыре, а пятой нет?

– Да, незадача… Тогда вообще не читай: сказал же тебе этот философ, что ты можешь только пятую главу понимать! И потом, чтобы понять, что это пятая, надо уметь все-таки до пяти считать, правильно?

Ну да, кто бы спорил: сначала надо научиться считать до пяти, а потом уже Гегеля читать: это я уразумела.

Потом опять ему, Аронсону то есть, звоню:

– Ладно, пятую прочту главу, а что еще читать?

– Спинозу (говорит, не моргнув глазом).

Я помолчала, размышляя, как же мне теперь быть: зачем на свою голову сама напросилась? Он опомнился, однако, и говорит:

– Ну, ты его самого вряд ли поймешь, ты про него читай. Сейчас я тебе список дам, кто про него хорошо писал…

Мама – начеку:

– Ты бы сначала выяснила, сколько там глав у того, кто про Спинозу пишет? Пятую сразу и читай, чего мучиться-то… Хотя тебе что пятая, что вторая, что про него, что сам Спиноза – что в лоб, что по лбу, я думаю…

О снобизме

Вспомнили о писателе Килгоре Трауте, персонаже Воннегута.

Он на какую-то научную пресс-конференцию поехал, переночевал по дороге в ночном кинотеатре, а лекция у него была такая:

«Американский роман в эпоху Маклюэна».

Траут взошел на кафедру и говорит:

– Выспался я сегодня с другими грязными стариками в одном паршивом кинотеатре Нью-Йорка. Может, об этом поговорим?

Мама говорит:

– Прям как ты. Помнишь, ты в курилке «ВОГа» сказала, когда там красивые девушки говорили, что надо стричься у Жака Д’Эссанжа, что тебя стригут на Курской, с дезинфекцией: и еще через санпост прогоняют?

– Ага.

– И гламурная девушка почему-то заплакала…

Ван Хельсинг

Мама говорит мне как-то не без грусти:

– Наверно, я никогда не пойму суть твоей профессии…

– А что такое?

– Понимаешь, я как-то включила какой-то канал, уж не помню какой, а там идет фильм: сидят двое интересных мужчин и беседуют… Мирно так… И вдруг один из них как зарычит и стал шерстью покрываться! Скалиться и рычать на своего собеседника! Тебя дома не было, я испугалась, переключила на другой канал…

– А! (говорю). – Это, наверно, фильм «Ван Хельсинг»!

Мама говорит:

– Точно! Я думала, это что-то из средневековой жизни, судя по названию, а тут такое… рычит… скалится…

Я говорю:

– Ну, это же для подростков фильм!

Мама говорит:

– Трудных?

Концепция

Приехала подруга из провинции.

Страшно любит театр: ходит на любые постановки, даже и смехотворные.

Я ей говорю:

– А я тут «Сильфиду» смотрела! В театре Станиславского, роскошь, блеск! Они с Большим даже конкурируют!

– А я у нас – «Аиду».

Мама говорит:

– И как? Наверно, все-таки не так роскошно, как в столице?

Подруга говорит:

– Да нет, ничего… Аида, правда, не в голосе была, у нее там неприятности какие-то… У певицы то есть… Вроде как муж запил… Пищала сильно… Радамес – ужасный, он в принципе самодеятельный певец, труды преподает в нашем училище, учит плотницкому делу… И пьет здорово.

Мама уже начала помирать со смеху:

– Ну а Амнерис?

– Амнерис – нормальная! Хорошо поет: ну, малость подпискивает и фальшивит, но все равно неплохо! Красивая зато… А студенты наши из универа – набрали волонтеров, они рабов в каких-то лохмотьях изображали, и – по новой режиссерской концепции – прямо в зрительном зале притаились и отовсюду выскакивали. Причем в самые неожиданные моменты: может, путали что-то, они ж неопытные… Многих напугали… Я с одной пожилой дамой была: она не поняла сначала и говорит билетерше:

– Вы зачем бомжей напустили сюда? Я в хорошей одежде!

– А та что? (спросила мама, давясь от смеха).

– Билетерша-то? Говорит важно: это такая концепция.

Кинозвезда

Один человек в соцсетях шутейно известил, что, мол, Михалков какого-то Мин Ли Хво пригласил сниматься: поначалу достоверно выглядит.

А тут меня, между прочим, тоже в кино приглашали сниматься.

Один приятель.

Говорит:

– Дильк, снимешься у нас?

Я зарделась (вдруг, думаю, какую-нить негритянскую певицу, интересно же).

– Ну… (говорю неопределенно). – А что за фильм?

– Да не фильм! «Встать, суд идет!» Передача такая… Там нужна бабушка – свидетельница убийства.

– Бабушку???

– А чё? (сказал этот дядька). – Я вот дедов играю, и ничё… Встать, суд идет! (вдруг выкрикнул он). И это… бесплатно, короче… Денег нету у нас…

– Я подумаю, (сказала я со сдержанностью кинозвезды).

– Ну вот тебе моя визитка. Надумаешь, звони! Бабушки очень нужны!

Рассказала маме. Мама фыркнула.

– Если бы бабушку-убийцу, или бабушку – содержательницу притона, другое дело… А так – бабушка-свидетель, неинтересно! (То, что меня пригласили играть старенькую бабушку, она на это никак, черт подери, не отреагировала.) И сколько заплатят?

– Ну, меньше, чем Джулии Робертс…

– А Джулия Робертс играет в «Суд идет»? Что-то я ее там не видела.

– А ты приглядись повнимательнее: она всегда сзади сидит, среди публики на суде.

– Теперь буду смотреть в оба. Спасибо, что предупредила…

Пьющие медведи

Выпал снег. Давно это было. Три зимы, наверно, назад.

Я стала нудеть, что все время спать хочется. И завидовать медведям.

Тут со сменой погоды у меня поднялось давление.

Пришел врач. Женщина. Сделала мне укол.

Я стала засыпать, врач сидела рядом – чтоб проследить, подействовал ли укол.

Мама сказала ей со смехом, указывая на меня:

– Завидует медведям…

Врач не поняла и спросила:

– А что они умеют?

Я открыла глаз (один) и сказала:

– Например, на велике кататься…

Врач сказала:

– Ну не все же!

Мама сказала:

– Она завидует и тем, и этим: она и на велике не может, и мечтает всю зиму проспать. А надо работать.

Врач сказала:

– На велике я могу – даже велоспортом в юности занималась. А вот чтобы зиму проспать – нет, это нельзя. Много вызовов. Падают, пьяные все, кричат, и надо к ним ездить… Недавно была у одного, еле ноги унесла: он меня не хуже медведя подранил.

Врач задрала рукав своего синего халата и показала рану.

Мама в это время бегала на кухню за водой и не слышала про пьяных пациентов «Скорой». Увидев рану, мама запричитала:

– Какой ужас! Это медведь? Но они же все спят сейчас!

Врач посмотрела внимательно на маму и сказала:

– Не все. Иные пьют, как собаки. Потом дерутся.

Мама ничего не поняла и стала причитать:

– Какой ужас! Уже и медведи пьют!

Врач сказала:

– В России все пьют… Даже и медведи. Но мне пора, (сказала врач). – К следующему медведю.

И ушла. Мама сказала:

– Хороший врач, сразу видно. С юмором. Только откуда она берет медведей?

День рождения Лермонтова

В день рождения Лермонтова «Литературка» (некогда великая) написала: «Двухсотлетие Лермонтова Россия отмечает, как никогда, вовремя».

На что мама отреагировала так:

– Как никогда – это как?

– Вовремя.

– А раньше было не вовремя?

– Раньше вообще не отмечали, наверно. Сухой закон был раньше.

– А сейчас напились – и вовремя? И, как никогда, напились? Очень сильно напились?

– Да, главреда «Скорая» увезла…

– А почему тогда – вовремя?

– А вовремя увезла: иначе бы ему кирдык…

– Что такое кирдык?

– Неологизм Лермонтова…

– Ага. Понятно. Он, наверно, знал, что на его 200-летие главред до синих свиней напьется…

– Он вообще был провидец…

– А кирдык – это провидец?

– Нет, это … ммм… капец.

– Так провидец или капец?

– А это одно и то же. Лермонтов говорил: ха! через 200 лет вам всем капец! То есть кирдык…

– Так и говорил?

– Да что ты все время переспрашиваешь! Забыла, что ли, Лермонтова?

– Он так не говорил.

– Говорил. Просто от нас тщательно скрывали. Он еще не такое говорил…

– А теперь опубликовали?

– Ага. Письма к одной женщине. Он там ей пишет: ну все, капец. Кирдык, пишет, я те точно говорю – вот так прям и пишет.

– А как письмо заканчивается?

– Он пишет: Вау! Пошел, кароче (пишет). А ты крутая (пишет). Ништяк ты баба (пишет).

– Ужас…

Записные книжки

Моя старенькая мама вдруг исчезла куда-то из дому надолго. Я уже начала было волноваться. А она, оказывается, ходила в дальний магазин, где купила мне четыре изящные записные книжки.

– Зачем? (спросила я ее). – Я же на компе пишу, для Фейсбука.

– Это несерьезно, сказала мама. Имеет вид какой-то идиотический, преходящий…

Я догадалась, о чем она.

– Думаешь, если я буду писать пером, ручкой то бишь, в книжку, то из меня Толстой получится?

– Дался тебе этот Толстой! (раздраженно сказала мама). – Не нужно замахиваться на гениев! Тут тебе и паркер ручка не поможет…

– Зачем ты тогда купила эти книжки?

Мама вздохнула. Лицо у нее было скорбное и в то же время с него не сходило выражение робкой надежды. Прямо как жена бездарного писателя, которая думает, что если он будет в день сидеть за столом часа четыре, то получится не хуже Толстого (я такую знала, она своего мужа запирала и всем объявила, что через год будет типа «Война и мир»: думала, главное – запереть в комнате).

– Ну, (сказала мама) я надеялась… Я же знаю, что у всех писателей были записные книжки…

– Это просто их так называют. На самом деле в записных книжках записаны были расходы на прачечную. Ну, или на проституток… На крайняк.

– Поняла! (просияла мама). – На прачечную – у Тургенева, а у Мопассана – на проституток! Ну а ты пиши в них замечания: что увидела, какое утро… Будет поэтично…

Пуп земли

Вычитала где-то: «Люди имеют лишь 46 хромосом, это на 2 меньше, чем у обычной картошки. Если считаешь себя пупом земли – запомни, картошка круче тебя!»

Прочла маме.

Мама расстроилась.

И вспомнила, как в какой-то телеигре (все это правда, а не анекдот) ведущий открыл четыре цифры и тут же закрыл с предложением какому-то Сидорову и какой-то обезьяне (это правда!) открыть те же окошки, которые он только что закрыл.

Сидоров ничего не открыл (три раза открывал не то, пока его ведущий не погнал с помоста). Обезьяна открыла все мгновенно. Без единой ошибки.

Это было давно, но, помню, мама тогда сказала очень печально:

– Неужели мы глупее обезьян? Я бы вот тоже, может, не смогла бы так быстро, как эта обезьяна, запомнить эти окошки… Бедный Сидоров! Может, он просто не выспался?

– Это нечестное соревнование (сказала я). – Обезьяне дали выспаться, Сидорову – нет. И все чтоб рейтинг был! Какие сволочи! Так унизить того, кто в принципе, если выспится и будет трезвый в кои-то веки, – звучит гордо!

– Откуда ты знаешь, что обезьяна выспалась? (спросила мама с подозрением).

– Знаю (сказала я). – У меня там продюсер знакомый…

– И что еще говорит?

– А говорит, что обезьяна-то сильно продвинутая, что ее долго учили – она еще не то умеет. Она и готовит, и детей нянчит, и в математике – но не высшей, конечно, но в такой простой, типа как счетовод, сечет получше не только Сидорова, но и нас с тобой!

Мама опять расстроилась.

– И что, – говорит мама, – они могут даже дать ей бюллетень для голосования?

– Не только могут, но и дают, мам! Такие, как она, и голосуют, как правило!

– Не ври! (вдруг закричала мама). – Я не видела около нашей школы во дворе, где пункт голосования был, ни одной обезьяны!

– Ха-ха! (сказала я). – Они дают доверенности! Ты просто ничего не знаешь!

В результате мама сильно на меня обиделась:

– Всему есть предел (сказала мама). – И ты все же не Свифт – так издеваться над человечеством.

– Нет (сказала я). – Я не Свифт, это точно. Мне далеко даже до обезьяны, какой там Свифт!

О педофилах

Тут мне стал писать и звать на свидание какой-то мужчина, лет на десять помладше.

Я маму спрашиваю:

– Как думаешь, на сколько мужчина должен быть младше женщины, чтобы женщина считалась педофилом?

Мама, не моргнув глазом:

– На полгода.

По мотивам ненависти и вражды

Когда художник Павленский прибил свою мошонку к брусчатке Красной площади, его, как вы помните, хотели судить за то, что он сделал это «по мотивам ненависти и вражды».

– Как, (сказала мама), – можно прибить свои органы «по мотивам ненависти и вражды»? У них же там главный убивец лежит – который по мотивам ненависти и вражды 30 миллионов на тот свет отправил – и ничего! Он чужие органы прибивал! А Павленский – свои! – Мама подумала и прибавила: – Мои органы, че захочу, то и сделаю! Главное – не чужие… – Потом, смутившись, тихо произнесла: – Ты только не пиши этого… А то скажут – старуха, а вон че говорит! Соседка осуждает Павленского, и я с ней поссорилась…

– Че говорит?

– А! Говорит, всем им делать нечего: я, говорит, с утра до вечера работаю, мне некогда органы прибивать!

– А ты?

– А я ей сказала, что она глупая… Сказала – а что тебе-то прибивать? Сказала, что «органы» – это игра слов, что он против беспредела типа. Беспредела органов милиции типа…

– А она?

– Ничего не поняла и вдруг завыла – деревенская она… И стала говорить мне скороговоркой, что ее муж давно… ну, не тово… ну, ты понимаешь? Вот ей и обидно стало, что кто-то здоровые прибил… органы… Она говорит, что у нее муж-алкаш, ему прибивай не прибивай, все равно… И что когда она к нему с любовью пристает, он говорит, что ему все равно – у него органы как прибитые… Ну, ты понимаешь?

– Понимаю!

– Обидно ей… Эх, говорит, здоровые прибил! Хотя худенький он, видно сразу – непьющий! Жене счастье! А он взял и испортил их… Ну, я ее тогда пожалела и говорю: а че ты политику сюда шьешь? Сказала бы сразу, что позавидовала его здоровым органам!

– А она?

– Помирились… Но не сразу, а на следующий день… Ты кусок торта видела в холодильнике? Так это она принесла. Говорит: теть Нель, эт я так… про органы… Это я о своем, о девичьем…