Текст книги "Доктор Яд. О том, кто тихо убивал молодых женщин, пока все боялись Джека-потрошителя"

Глава 4. Матильда Кловер

Лондон, 21 октября 1891 года

Крики пронзили ночную тишину, пробравшись в сны Люси Роуз и заставив ее проснуться. Они доносились сверху – из комнаты Матильды Кловер. Роуз, горничная, вызвала хозяйку Эмму Филлипс из ее комнаты, и вместе они помчались наверх. Кловер лежала поперек кровати, корчась, крича и, как позже выразилась Роуз, «вся дергаясь». Ее карие глаза «ужасно вращались», а длинные темно-каштановые волосы превратиись в спутанное нечто. Ее тело напрягалось и тряслось в ужасающих судорогах.

«Меня отравил Фред, – выдохнула Кловер после того, как один из приступов утих. – Он дал мне какие-то таблетки». Мужчина сказал, что, приняв четыре таблетки перед сном, никто не подхватит «эту болезнь» – намек, без сомнения, на венерическое заболевание.

Роуз оставалась у постели Кловер, всеми силами пытаясь ее успокоить. Судороги накатывали волнами, затихая, пока следующий припадок с новой силой не охватывал ее тело. «В моменты облегчения, – сказала Роуз, – она была совершенно спокойной и собранной». У Кловер был двухлетний сын. «Принеси моего ребенка, – стала умолять она Роуз в какой-то момент. – Кажется, я умираю».

Хозяйка дома, Эмма Филлипс, отправилась за доктором. Она отперла входную дверь дома 27 на Ламбет-роуд, укрылась от проливного дождя под зонтом и поспешила по темным, странно изогнутым улицам. Когда она постучала в дверь врача Роберта Грэма, была половина пятого. Ей сказали, что Грэма не было дома – он ухаживал за пациентом. Вернувшись два часа спустя, Филлипс все же застала врача, уже собравшегося отправиться к роженице.

«Вам придется найти другого врача, – сказал он. – Я слишком занят». Ассистент врача, Фрэнсис Коппин, согласился прийти на дом к Кловер – на тот момент было уже около семи утра, а значит, Кловер корчилась от боли уже более трех часов.

Коппина провели в спальню. «У нее был учащенный пульс, она вся обливалась потом и дрожала», – вспоминал он. Он пробыл там около 10 минут, и этого хватило, чтобы стать свидетелем одной из конвульсий – сильного «содрогания тела». Он пообещал прислать лекарство, чтобы остановить частую рвоту, и ушел.

«Я пришел к выводу, что она страдала от эпилептических припадков из-за алкогольного отравления», – объяснил позже Коппин. Более дюжины лет работы фельдшером в Ламбете наглядно показали ему, «как употребляют алкоголь в различных его формах». «Я не сомневался, что эта женщина страдала от чрезмерного употребления спиртного».

Он был уверен в своих выводах, но они оказались неверными. Жить ей оставалось недолго: конвульсии и мучения продолжались еще два часа, после чего, в 9:15 утра 21 октября 1891 года, Матильда Кловер скончалась.

* * *

Доктор Грэм прибыл в полдень. Он лечил Кловер от симптомов алкоголизма, и в том месяце они не единожды встречались. Матильде было всего 27, но ее «ни в коем случае нельзя назвать сильной женщиной», отметил однажды Грэм, «и ее образ жизни не способствовал здоровью». Он поспешил к вернувшемуся Коппину и Филлипс, хозяйке дома. Коппин описал припадок Кловер во время краткого осмотра и озвучил предположение относительно причины смерти – алкогольное отравление. По заверениям Филлипс, Кловер была пьяна, когда ложилась спать, а Роуз рассказала, что Кловер упомянула какие-то таблетки, но ей, похоже, никто не поверил.

Доктор Грэм нашел перо и составил свидетельство о смерти. «Я посещал Матильду Кловер во время ее последней болезни, – написал он. Это, конечно, было неправдой. – Насколько мне известно и насколько я верю, – добавил он, – причиной ее смерти стали, в первую очередь, белая горячка и, во-вторых, обморок». Потеря сознания и сердечная недостаточность – это симптомы алкогольной абстиненции, хотя врачу и сказали, что Кловер много пила в ночь смерти. Выводы, основанные на информации из вторых уст, оказались неверными. Возможность обнаружить и остановить убийцу была упущена.

«Мне не сказали, – позже протестовал доктор Грэм, – что эта последняя болезнь началась с криков, сильной агонии, спазмов, столбнячных судорог». Последние являются характерными признаками отравления стрихнином, и даже растущий легион поклонников Шерлока Холмса смог бы распознать их благодаря медицинскому опыту Артура Конан Дойла. Во втором романе про Холмса «Знак четырех» находят тело с конечностями, которые «вывернуты и скручены самым невероятным образом», а лицо «было искажено гримасой», и доктор Ватсон сообщает Холмсу, что жертву отравили «мощным растительным алкалоидом, каким-то веществом, похожим на стрихнин».

Доктор Грэм коротко поговорил с Люси Роуз, но не придал большого значения тому, что молодой горничной рассказала находящаяся на смертном одре девушка, а именно упоминанию о мужчине, распространяющем отравленные таблетки. Если бы он спросил, Роуз сказала бы ему еще кое-что важное: она подозревала, что человек, которого Кловер называла Фредом, посещал их дом всего за несколько часов до того, как проявились первые симптомы.

Кловер привела его в середине вечера – так Роуз сказала полиции несколько месяцев спустя. Горничная впустила их в дом, благодаря чему получила возможность рассмотреть мужчину в свете масляной лампы. Он был чуть старше 40, высокого роста, с широкими плечами и густыми усами, а также носил цилиндр и пальто с накидкой. Кловер оставила его в комнатах, которые снимала наверху, а сама вышла, чтобы купить две бутылки эля, вероятно, в пабе «Мейсонз Армз», находившемся в том же доме. Мужчина ушел незадолго до того, как часы пробили 10. Роуз слышала, как Кловер пожелала ему спокойной ночи.

Матильда Кловер (Penny Illustrated Paper, 22 октября 1892 года)

Хотя Роуз никогда не видела этого человека прежде, в его визите не было ничего странного. «Кловер, – призналась она, – часто приводила к себе мужчин». Пристрастившись к алкоголю и изо всех сил стараясь в одиночку растить ребенка, она зарабатывала на жизнь проституцией. Пусть чрезмерное употребление алкоголя состарило и огрубило ее черты, а оспа изуродовала лицо, Кловер знала, как себя подать. Когда она сидела перед фотографом, шляпа с плоскими полями, как обеденная тарелка, балансировала на ее заколотых волосах, а модный жакет с высоким воротником, рукавами из кашемира и облегающим лифом подчеркивал ее фигуру в форме песочных часов. Ростом она была всего 155 сантиметров. Филлипс знала, как ее квартиросъемщица зарабатывает на арендную плату, но считала, что не должна лезть не в свое дело. «Раньше она принимала джентльменов», – сказала она, а затем заявила, что ей не доводилось хоть раз с ними сталкиваться.

Роуз нечасто виделась с мужчинами, которых Кловер приводила домой, но, как она позже призналась, она многое знала о ее последнем мужчине. Кловер рассказывала, что Фред купил ей пару дорогих ботинок и предложил платить ей 2,5 фунта в неделю, чтобы она не ходила зимой по улицам. Ранее в тот же день, ухаживая за ребенком Кловер, Роуз увидела в ее комнате открытое письмо, в котором говорилось о встрече в Кентерберийском мюзик-холле. Оно было подписано: «С уважением, Фред». Кловер, должно быть, взяла его с собой, отправившись на встречу, – когда Роуз обыскала комнату после смерти соседки, письмо исчезло.

Две другие проститутки из Ламбета также знали мужчину в цилиндре и пальто. Элизабет Мастерс и Элизабет Мэй жили за углом от Кловер в Ориент-Билдингс, многоквартирном доме на Геркулес-роуд. За несколько дней до смерти Кловер Мастерс встретилась с ним на Ладгейт-Серкус, оживленном перекрестке недалеко от собора Святого Павла. Он купил ей бокал вина в пабе «Король Луд», из которого открывался вид на кольцевую развязку, и она отвела его обратно в Ламбет, в свою трехкомнатную квартиру. После этого они отправились в мюзик-холл Чаринг-Кросс, расположенный в нескольких минутах ходьбы от отеля на Вестминстер-Бридж-роуд, где Мастерс договорилась встретиться со своей подругой Элизабет Мэй. «Я заметила, что он странно на меня смотрит, – сказала Мастерс. – У него было косоглазие».

Крим повел проститутку из Ламбета Элизабет Мастерс в паб «Король Луд» на Ладгейт-Серкус (Библиотека изображений науки и общества, Лондон, изображение 10436065)

Несколько дней спустя этот человек отправил Мастерс письмо, в котором просил о новой встрече. Когда наступил назначенный день, Мастерс и Мэй устроились у своих окон на втором этаже и принялись смотреть на Геркулес-роуд, ожидая его прибытия. Мимо прошла женщина, которую они видели по соседству, с корзиной в руках и в белом фартуке поверх серого платья – Матильда Кловер. Скорее всего, она шла с рынка. Мастерс и Мэй видели, как она обернулась и улыбнулась мужчине в цилиндре, шедшему позади нее – тому самому, с которым они договорились встретиться. Мастерс и Мэй схватили свои шляпки и последовали за парой в переулок. Кловер вошла в дом 27 по Ламбет-роуд, и мужчина проследовал за ней.

* * *

Кловер похоронили 27 октября, через шесть дней после ее внезапной смерти. Приходской совет оплатил похороны на кладбище Тутинг, в 10 километрах к юго-западу от Ламбета. На крышке ее гроба была металлическая табличка с надписью «М. Кловер, 27 лет»; вместе с 14 другими гробами ее закопали в «Могиле № 2215H». Ее короткая жизнь и мучительная смерть вскоре забылись. Позже одна лондонская газета назвала ее «жалким уличным изгоем, чья жизнь ни для кого не представляла особой ценности».

Свидетельство доктора Грэма о том, что смерть Кловер наступила из-за сердечной недостаточности, а не из-за преступления, избавила от необходимости уведомлять местного коронера или полицию о ее кончине. Расследование не проводили. Люси Роуз не сразу рассказала полиции о последнем посетителе Кловер, а Элизабет Мастерс и Элизабет Мэй, услышав разговоры о смерти Кловер вскоре после их невинной слежки, больше не думали о человеке, который бросил их и последовал за умершей женщиной в ее квартиру.

Глава 5. Человек-волк

Лондонский кошмар начался в последний день августа 1888 года, когда на улице в районе Уайтчепел нашли тело Мэри Энн Николс. Нападавший, вооруженный большим ножом, перерезал ей горло и вспорол живот. Следующей жертвой стала Энни Чэпмен, найденная с похожими ранами неделю спустя на заднем дворе. Прошло три недели, прежде чем в одну ночь убили еще двух женщин, Элизабет Страйд и Кэтрин Эддоус, и убийца страшно изуродовал тело последней.

Ужас охватил один из беднейших районов города. «Уайтчепел, – сообщал Observer, – в данный момент фактически находится во власти человека-волка».

За несколько дней до убийства Страйд и Эддоус лондонское информационное агентство получило письмо, написанное красными чернилами и адресованное «дорогому начальнику». Автор высмеял Скотленд-Ярд и добавил предупреждение: «Я терпеть не могу шлюх и буду продолжать их потрошить»[5]5
  Это классическое послание для «миссионера». Они считают себя санитарами этого мира и видят свою миссию в очищении его от проституток, геев и т. п.


[Закрыть]. Письмо было подписано «Джек-потрошитель». У убийцы из Уайтчепела – полиция и общественность предполагали, что убийства должны быть делом рук одного нападавшего, – появилось имя. Лондонская пресса поспешила указать, что Джек-потрошитель нацелился на «женщин из несчастного класса», которые вели «аморальный» или «невоздержанный, беспорядочный и порочный» образ жизни. Все они были бедны и с трудом зарабатывали на жизнь, но британский социальный историк Халли Рубенхолд привела убедительные доводы в пользу того, что, вопреки распространенному мнению[6]6
  Это довольно распространенная история среди «миссионеров». Они убивают женщин, которых лично они считают проститутками. Женщина может просто поздно возвращаться с рабочей смены или после визита к родителям. Но для миссионера значение имеют лишь его собственные критерии «порядочной женщины» и «шлюхи». Порядочные женщины, по мнению многих из них, сидят дома, не ходят поздно по улицам, не употребляют алкоголь и т. п.


[Закрыть] тогда и сейчас, не все они были проститутками: три из пяти жертв, по ее заключению, не имели никакого отношения к секс-индустрии.

Каждая женщина в Уайтчепеле, как сообщила прессе одна из местных жительниц в октябре 1888 года, жила в страхе. «После наступления темноты многие боятся отойти от двери даже на дюжину метров».

Началась масштабная полицейская операция, призванная остановить кровопролитие. Десятки детективов из Скотленд-Ярда работали по 14 часов в сутки, чтобы установить личность убийцы. Места, где находили тела, оцепляли для сохранения улик – новая для того времени практика, – и тогда же полицейские делали некоторые из самых ранних фотографий мест преступления. Полиция, как и пресса, предполагала, что каждая жертва должна быть проституткой, что привело к тому, что один начальник Скотленд-Ярда пожаловался на трудности[7]7
  Тут в целом и обозначена причина, по которой им было трудно защищать этих женщин, – полиция считала их отбросами, принуждала бесплатно обслуживать полицейских и при случае не спешила расследовать преступления против этих женщин. Разумеется, доверия такой полиции у женщин не было и они предпочитали избегать общения с полицейскими.


[Закрыть] защиты женщин, которые стали легкой добычей. «Все жертвы без исключения принадлежали к самым низким отбросам человечества, – сказал Мелвилл Макнотен, – которые избегают полиции и проявляют чудеса изобретательности, чтобы оставаться в темнейших уголках самых заброшенных переулков».

Страх и разочарование превратились в гнев. Punch опубликовал карикатуру, изображающую полицейского с завязанными глазами, бредущего по Уайтчепелу и не видящего толп сомнительных личностей вокруг. В The Times of London напечатали статью в защиту полиции, но оно мало утешило лондонцев, опасавшихся за свою жизнь. Автор утверждал, что Скотленд-Ярд не может найти Джека-потрошителя, потому что они столкнулись с «непревзойденным мастером своего дела», который слишком умен, чтобы оставлять улики. Нападки американской прессы тоже были полны язвительных комментариев. Джек-потрошитель мог убивать снова и снова благодаря тому, что полиция «не знает элементарных методов поиска преступника», – возмущались в The New York Tribune. Томас Бирнс, начальник детективного бюро нью-йоркской полиции, хвастался, что смог бы арестовать преступника в течение 48 часов. И каким же был его план? Завербовать 50 женщин, отправить их на улицы и ждать, когда убийца нанесет новый удар. «Даже если кто-то и станет жертвой, – рассуждал он, нисколько не заботясь о безопасности женщин, используемых в качестве приманки, – я поймаю убийцу».

Чуть больше чем через месяц после двойного убийства Страйд и Эддоус преступник нанес новый удар. Это нападение было самым ужасным и жестоким из всех. Мэри Джейн Келли нашли в ее комнате с почти отрубленной головой, а также изрезанным и выпотрошенным телом. Через 10 недель после того, как все началось, буйство закончилось. Полиция арестовала и допросила десятки подозреваемых и свидетелей – от неуравновешенного персонажа, известного как Кожаный Фартук, до любого, кто соответствовал описаниям мужчин, замеченным с погибшими женщинами, – но никому так и не предъявили обвинение.

* * *

Почему Скотленд-Ярд не смог поймать сумасшедшего, терроризировавшего Уайтчепел? Личность убийцы, как правило, очевидна: супруг, брошенный любовник, родственник – кто-то, кого жертва знала и кому доверяла. И мотив обычно столь же очевиден: жадность, ревность, ненависть, месть. «Все методы расследования убийств основаны на определенных негласных предположениях», – заметили в The Times of London через несколько недель после последнего убийства Джека-потрошителя, когда паника и возмущение улеглись. Общество верило в то, что «убийства не будут совершаться без какого-либо мотива». Хотя бессмысленные, «совершенно ненормальные» убийства в Уайтчепеле и поколебали доверие общественности к Скотленд-Ярду, неспособность полиции арестовать убийцу, утверждали в статье, не должна отразиться на вере в мастерство и компетентность лондонских детективов. «Время от времени преступления будут совершаться с необычайным мастерством и смелостью, чему поспособствует необычайная удача, и это поставит в тупик наши лучшие детективные кадры».

Столичная полиция почти не предлагала своим новобранцам – будущим детективам – никакой формальной подготовки.

«Молодого полицейского ждали несколько недель муштры, а затем его бросали в пекло, чтобы он по мере сил осваивал азы своего ремесла», – вспоминал Фредерик Уэнсли, инспектор, начинавший свою карьеру в Ламбете. Чтобы понять преступников и их методы, он часто посещал пабы и забегаловки, где собирались сомнительные личности. Он пил с ними, ел с ними, завоевывал их доверие, вербовал осведомителей. «Детектив должен изучать человеческую природу, – согласился Уильям Гоф, который поступил на службу в полицию в 1890-х годах и дослужился до звания инспектора, – и чем лучше он это понимает, тем выше вероятность его продвижения по службе». Одним из обрядов посвящения было посещение «Черного музея» в штаб-квартире полиции – комнаты, где демонстрировалось оружие и другие улики из печально известных дел, чтобы дать новобранцам представление о мышлении преступников. Офицеры составляли подробные, написанные от руки отчеты о своих расследованиях, но хранились они совершенно беспорядочно. До переезда в новое здание с видом на Темзу в 1890 году, как вспоминал один детектив, папки с нераскрытыми делами валялись «на лестничных площадках и в пыльных шкафах». В отделе осужденных Скотленд-Ярда хранились фотографии преступников, но многие сыщики все еще предпочитали пользоваться воспоминаниями и письменными описаниями при поиске подозреваемых.

Детективы конца XIX века полагались на навыки раскрытия преступлений, которые требовали времени и терпения, – слежку и наблюдение. За подозрительными людьми следили, чтобы выяснить, связаны ли они с известными преступниками. Если детектив был терпелив и удачлив, он мог поймать грабителя, вломившегося в дом, или вора, продающего краденое. Офицеры работали группами по три или более человека, каждый из которых выполнял свои функции. «Среднестатистический преступник постоянно настороже, и одна и та же фигура, постоянно находящаяся в пределах видимости примерно на одинаковом расстоянии, вскоре вызовет у него подозрения, – объяснил Гоф. – Выслеживающие постоянно меняют свои позиции: сначала один берет на себя инициативу, затем другой». Для того чтобы следить за улицей или зданием в надежде увидеть подозреваемого или его сообщника, требовалась выдержка. Офицеры оставались на позициях на протяжении долгих часов, не обращая внимания на холод, голод и опасность. Однажды Уэнсли отсиживался в кишащем крысами подвале, чтобы поймать банду грабителей, и наблюдал за мошенниками с железнодорожного виадука, когда поезда со свистом проносились в нескольких сантиметрах от него.

Иногда для раскрытия дела требовалось нечто большее, чем упорная работа и терпение. Успех расследования может зависеть также и от свидетеля, оказавшегося в нужном месте в нужное время, предмета, оброненного на месте преступления, или разговора, подслушанного в пабе.

«Два лучших детектива, – пошутил один из коллег Гофа, – это „инспектор Удача“ и „сержант Шанс“».

Джордж Дилнот, журналист, автор криминальных романов и бывший полицейский, понимал сложность поимки убийцы, который действовал без мотива[8]8
  На самом деле мотив есть у любого преступника. Другое дело, что разгадать его бывает сложно именно из-за отсутствия в его действиях привычной логики. Конечно, в конце XIX века никакой классификации преступников не существовало. Поэтому многих жестоких преступников записывали в сумасшедшие, в том числе и потому, что не могли найти объяснения и мотива в его действиях.


[Закрыть]. «Когда убийца выходит за рамки правил логики, дело становится неприятным для детектива. Связь причин и следствий рушится, – отметил он в раннем исследовании методов расследования. – Детектив сталкивается с безграничным количеством вероятных исходов, и у него нет никаких догадок. Ничто ничего не значит».

Зимой 1891/92 года, через три года после кровавых преступлений Джека-потрошителя, Лондон снова оказался в лапах убийцы, который нападал на уязвимых женщин, – монстра, чьи преступления не поддавались логике.

II. «Отравитель из Ламбета»
Лондон, Квебек и штат Нью-Йорк, 1891–1892 годы

Глава 6. Луиза Харви

Лондон, конец октября 1891 года

Женщина лет 25 ждала под готическим фасадом Сент-Джеймс-холла на Риджент-стрит, недалеко от площади Пикадилли, как и было условлено. Аккуратно выщипанные брови изгибались над большими живыми глазами, а каштановые волосы обрамляли нежное лицо. Свет газовых уличных фонарей отражался в мокром тротуаре, начисто вымытом многодневными проливными дождями. Внутри зала зрители восхищались впечатляющим зрелищем: «Теперь он весь освещен, – говорилось в рекламе, – электрическим светом». В Сент-Джеймсе трижды в неделю показывали «всемирно известных» менестрелей Мура и Берджесса, но в ту сырую октябрьскую ночь женщина не проявляла никакого интереса к афише. Она работала.

Мужчина в черном пальто и цилиндре, надвинутом на лысую голову, тронул женщину за плечо. Усы смягчали резкие черты его худого лица, но серо-стальные, увеличенные толстыми линзами очков глаза выделяли его из толпы – они косили. Никто бы не назвал этого мужчину красивым, но женщина заметила блеск золотых часов, а цилиндр был признаком джентльмена, символом богатства и привилегий – большинство мужчин предпочитали менее формальный котелок даже для вечернего похода в театр. Это был человек со средствами. Лучший тип клиента.

Она познакомилась с ним в расположенном неподалеку театре варьете «Альгамбра» на Лестер-сквер – огромном здании в мавританском стиле с минаретами, который мог вместить более 4000 человек в своих галереях, залах и барах. Он был известен как место проведения музыкальных, танцевальных и комедийных шоу – «высококлассных эстрадных развлечений», по словам гида по ночной жизни города, – а выступало в нем, помимо местного оркестра, более 250 исполнителей. Однако многие мужчины в зале приходили в него не ради шоу. Скудно одетые танцовщицы возвращались за кулисы, чтобы найти записки от поклонников в ложах, некоторые из них делали то, что вежливо называли «неподобающими предложениями». Проститутки бродили в толпе и осматривали места: «Женщины с наглыми лицами, одетые в безвкусные наряды, завитые и накрашенные… Соблазняющие простаков выпить», – отметил один из посетителей, не поддавшихся их «чарам». Менеджер «Альгамбры» подсчитал, что на большинстве вечеров присутствовало до 100 женщин города, как он их называл. Пока они были чисты, хорошо одеты и сдержанны – как женщина, которая назначила свидание на Риджент-стрит, – их присутствие терпели.

Женщина и мужчина в цилиндре пешком прошли полдюжины кварталов до отеля «Париж» на Бервик-стрит в Сохо – захудалом анклаве на окраине театрального района Вест-Энд.

Он сказал, что работает врачом в больнице Святого Томаса, что находился через реку оттуда, в Ламбете. Это было не совсем правдой – он был врачом, но не имел никакого отношения к госпиталю.

Как ее звали?

«Лу Харви», – представилась она. Сокращение от имени «Луиза». Женщина сказала клиенту, что она – служанка, но они оба знали, что это ложь.

Томас Нил Крим не назвал своего имени, а она его не спросила.

Ей не нужно было этого знать.

Утром, перед тем как они покинули отель «Париж», Крим вручил ей три фунта – больше, чем некоторые проститутки зарабатывали за неделю. Она не ошиблась – он был состоятельным человеком. Крим предложил – очевидно, в шутку, – чтобы она переехала с ним в Америку. Они договорились встретиться позже в тот же день, в 19:30 на набережной Темзы, недалеко от железнодорожного вокзала Чаринг-Кросс. Он сводил бы ее на шоу. То, которое она захочет. Луиза выбрала Оксфордский мюзик-холл на Тоттенхэм-Корт-роуд – один из лучших и самых популярных в городе.

Когда они расставались, он сделал странное замечание.

«Он сказал, что у меня несколько прыщей на лбу, – вспоминала Харви. – И пообещал принести мне таблетки, чтобы избавиться от них».

Луиза Харви (Penny Illustrated Paper, 16 июля 1892 года)

Когда она добралась до набережной в тот вечер, Крим уже ждал ее. Они отправились в близлежащий трактир «Нортумберлендский герб», чтобы выпить по бокалу вина. Когда мимо проходила женщина, продававшая цветы, Крим купил своей спутнице несколько роз. Они побрели обратно к реке, вдоль которого стояли шипящие газовые фонари, жутким светом укутывающие набережную. Крим сунул руку в карман жилета и вытащил комок бумаги, внутри которого лежали две продолговатые таблетки светлого цвета.

«Не раскусывай их, – посоветовал он. – Проглоти сразу».

Он вложил их в ладонь правой руки Луизы. Она поднесла руку ко рту и, казалось, проглотила таблетки, но Крим захотел убедиться наверняка.

«Покажи мне руку», – попросил он. Женщина показала правую ладонь. Она была пуста. Он попросил показать и левую руку. Та тоже была пуста.

«Планы изменились», – объявил он. У Крима была назначена встреча в больнице, но он предложил Харви пойти в мюзик-холл без него. Он пообещал встретить ее на улице, когда представление закончится, и отвести на ночь в отель «Париж», а затем дал ей пять шиллингов на кэб.

«Встретимся в 11, – сказал Крим перед тем, как пойти к Вестминстерскому мосту в направлении больницы. – До встречи».

Харви не приняла таблетки. «Мне не понравился внешний вид этих штук, – вспоминала она, – я притворилась, что кладу их в рот». В мерцающем газовом свете доктор не заметил, как она переложила их из одной руки в другую. Когда Крим на мгновение отвел взгляд, она сбросила их в реку.

Харви настороженно относилась к щедрости нового клиента. В тот вечер, прежде чем отправиться на набережную Темзы, она попросила мужчину, с которым жила, последовать за ней на встречу с врачом. Чарльз Харви – она использовала его фамилию, хотя они и не были женаты, – сидел в соседней кабинке, когда она пила вино с Кримом в пабе «Нортумберлендский герб», а затем последовал за ними к берегу реки и наблюдал из тени, как доктор вручал ей таблетки.

Несколько часов спустя, в 11 вечера, как они и договорились, Харви вышла из Оксфордского мюзик-холла. Крима нигде не было. Она прождала полчаса, но он так и не появился.

«Странно», – должно быть, подумала она. Как будто он не ожидал, что она действительно придет на их встречу.