Текст книги "Доктор Яд. О том, кто тихо убивал молодых женщин, пока все боялись Джека-потрошителя"

Глава 9. Элис Марш и Эмма Шривелл

Лондон, апрель 1892 года

В 1:45 ночи констебль полиции Джордж Комли, патрулировавший выделенный ему участок, услышал, как со скрипом открылась дверь дома 118 по Стэмфорд-стрит. Женщина провожала уходящего мужчину. Не было ничего примечательного в том, что человек покидает дом в такой поздний час, по крайней мере в этой части Ламбета. Стэмфорд-стрит, как пожаловался один из местных священнослужителей, «кишела борделями».

Констебль сделал несколько мысленных заметок об увиденном им человеке. Возможно, потому, что тот был слишком хорошо одет – в цилиндре и черном пальто. По оценке Комли, мужчина был ростом 175–177 сантиметров, а возраст его едва перешагнул за 40. На небе светила полная луна, и констебль находился всего в дюжине метров от незнакомца, но разглядеть лицо мужчины не сумел – выйдя, тот сразу же отвернулся. У мужчины были усы, и в свете уличного фонаря Комли заметил блеск очков в золотой оправе. Казалось, он очень торопился. «Он ушел довольно быстро, – вспоминал офицер, хотя в этом тоже не было ничего подозрительного. – Стояло холодное утро».

Комли вновь оказался перед домом 118 примерно в 2:30 – как раз в момент, когда около него остановился кэб. Приблизившись, он столкнулся с другим констеблем отдела L – Уильямом Эверсфилдом, – несущим на руках молодую женщину. Вскоре он узнал, что ее звали Эмма Шривелл. «Внутри еще одна», – крикнул Эверсфилд, вызванный после того, как женщин нашли кричащими от боли в своих комнатах.

Комли нырнул внутрь и обнаружил в коридоре Элис Марш, одетую лишь в ночную рубашку и лежащую лицом вниз. Он отнес ее в кэб, и они помчались в больницу Святого Томаса, располагавшуюся всего в нескольких минутах езды. Марш умерла, не добравшись до больницы, но доктор Катберт Вайман успел промыть желудок Шривелл. Обе женщины, должно быть, проглотили «какой-то сильный яд» – так он сказал Эверсфилду.

Шривелл отвезли в палату. Набравшись сил для разговора, она рассказала полицейским, что они с Марш провели вечер с мужчиной[12]12
  У Крима наблюдалось психическое расстройство, но он тщательно выбирает, как изменить внешний вид и повести следствие по ложному следу. Это может говорить о том, что даже при наличии расстройства Крим был вменяем в моменты приготовления к преступлениям и в моменты совершения их.


[Закрыть], который дал каждой из них по три длинные тонкие таблетки – она даже подняла большой и указательный пальцы, чтобы показать их размер. Перед сном девушки приняли их и съели консервированного лосося, но затем им стало так плохо, что они не могли ни сидеть, ни стоять. К сожалению, Шривелл не знала полного имени этого человека.

– Мы зовем его Фред.

– Это был тот джентльмен, который выходил от вас без четверти два, – спросил Комли, – в очках?

– Да, – подтвердила она. Ее описание Фреда – цилиндр, черное пальто, плотное телосложение, усы, очки – все соответствовало мужчине, которого видел Комли. Однако Шривелл добавила одну деталь: макушка его головы была лысой.

Через три часа Шривелл тоже скончалась. Позже в тот же день, 12 апреля 1892 года, инспектор Джордж Лоу из отдела L составил первичный отчет о том, что казалось элементарным делом. «Случайное отравление, – гласил заголовок файла № 77682, – предположительно в результате употребления консервированного лосося». Лоу кратко изложил показания полицейских и других свидетелей и отметил, что полиция забрала для анализа открытую банку лосося, которую нашли в комнате одной из женщин. Комментарий Шривелл о приеме таблеток, которые дал им мужчина, был упомянут, но лишь вскользь. Командир дивизии, суперинтендант Джеймс Брэннан, ознакомился с отчетом и одобрил оценку Лоу: «По всей вероятности, – добавил он в качестве послесловия, – это – лишь еще один случай отравления консервированным лососем». Офицеры знали, что отравление птомаином[13]13
  Птомаины, или трупные яды, – устаревший термин, использовавшийся для обозначения биогенных диаминов, получающихся в результате гнилостных процессов – частичного разложения белка и декарбоксилирования его аминокислот.


[Закрыть] из-за неправильно законсервированной или не съеденной сразу после вскрытия пищи было обычным явлением. Незадолго до смерти Марш и Шривелл Британское Адмиралтейство прекратило поставки консервированной сельди на свои корабли из-за отравления четырех моряков. Сообщения в лондонских газетах, появившиеся на следующий день, также приписывали смерть девушек из Ламбета испорченному лососю.

Доктор Вайман, однако, не был так уж в этом уверен. За несколько часов до смерти Шривелл пережила череду мучительных припадков – красноречивое свидетельство того, что причиной страданий был специфический смертельный яд – стрихнин. Когда началось расследование, врач поделился своими подозрениями с Джорджем Персивалем Уайаттом – коронером, который расследовал смерть Эллен Донворт шестью месяцами ранее. Шарлотта Фогт, домовладелица женщин, дала показания и добавила важную деталь, способную указать на личность Фреда. Шривелл рассказала ей о посетителе и таблетках еще до того, как прибыли констебли.

– Думаешь, мы отравлены? – спросила Шривелл.

«Только дуры, – сказала им Фогт, – возьмут у незнакомца таблетки».

– Он не незнакомец, – запротестовала одна из женщин. – Он врач.

Доктор Вайман провел вскрытие и сохранил образцы, взятые из желудков, печени и почек женщин, в стеклянных банках, каждую из которых запечатал красным воском. Расследование приостановили до получения результатов лабораторных анализов.

Тем временем подразделение L, расположенное примерно в километре к югу от вокзала Ватерлоо на Кеннингтон-лейн, преследовало две цели. Одной из них был лосось марки Acme Flag, консервированный в Калифорнии. Хотя то, что женщины отравились именно им, и казалось маловероятным, это могло привести полицию к убийце. Проверки у владельцев магазинов и оптовиков подтвердили, что лосось этой марки не продается в Лондоне. «Это указывает на вероятность того, – отметили следователи в одном отчете, – что мужчина принес его с собой». Другая зацепка казалась более многообещающей. Перед смертью Шривелл сказала, что Фред прислал ей письмо. Полицейские нашли его в комнате девушки – отправителем значился некий Джордж Клифтон, который назначал девушкам встречу за день до их смерти. Полиция пришла к выводу, что это, должно быть, настоящее имя таинственного Фреда. «Мы приложим все усилия, чтобы выследить Клифтона», – поклялся суперинтендант

Элис Марш и Эмма Шривелл (St. Louis Post-Dispatch, 15 ноября 1892 года)

Брэннан в записке, приложенной к одному из отчетов. «Клифтон, – подчеркнул другой начальник в утолщающемся полицейском досье, – должен быть найден».

Вскоре появились подробности об этих женщинах и их пути к проституции. Марш был 21 год, Шривелл – всего 18. Обе приехали из приморского курортного города Брайтон. Настоящее имя Марш было Элис Берджесс, а ее отчим, обойщик, сказал следователям, что она работала прислугой и «отличалась хорошим характером». Отчим Шривелл, продавец рыбы, рассказал, что она около года жила с местным мужчиной, но не состояла с ним в браке. Девушки были близкими подругами и переехали в Ламбет всего за месяц до смерти. Они заложили почти все свое имущество, чтобы оплатить проезд на поезде, и сказали родственникам, что нашли работу на бисквитной фабрике. Вместо этого они сняли комнаты на застроенной борделями Стэмфорд-стрит.

Брэннан отправил сержанта в Брайтон для работы с местной полицией, но родственники и друзья девушек никогда не слышали о человеке по фамилии Клифтон. Тела убитых отправили домой для захоронения, а венки, позже возложенные на их могилы, проверили на случай, что один из них может привести к Клифтону. Найденное письмо было написано на фирменном бланке отеля в Чатеме, портовом городе к востоку от Лондона. Полицию Чатема привлекли к поискам, но они не сумели найти никого по фамилии Клифтон.

Один из офицеров, ведущих расследование двойного отравления, – инспектор Джордж Харви – также расследовал и смерть Эллен Донворт.

Три проститутки, отравленные в Ламбете в течение шести месяцев, – может ли это быть делом рук одного человека?

Уильям Слейтер, ювелир, которого подозревали в убийстве Донворт, снова обратил на себя внимание полиции. «В настоящее время проводится тщательнейшее расследование в отношении этого человека», – сказано во внутреннем отчете. Комли отправили в район Кингс-Кросс, чтобы встретиться со Слейтером, но констебль был уверен, что человек, которого он видел выходящим из дома 118 по Стэмфорд-стрит, выглядел совершенно иначе. Слейтер был высоким, с покатыми плечами и неопрятной бородой, а потому совсем не походил на замеченного у дома убитых человека в цилиндре. Комли назначили патрулировать Стрэнд в штатском в надежде, что он сможет обнаружить Фреда, ищущего новых жертв среди проституток, которые часто посещали этот район. Он рассматривал лицо за лицом, но это не принесло никаких результатов. Офицеры отдела L были разочарованы. Более того, у них заканчивались идеи. «Все усилия по розыску человека, которого констебль Комли видел выходящим из дома в ту самую ночь, – сообщили 28 апреля ведущий следователь Харви и старший инспектор Джон Малвани, – в настоящее время ни к чему не привели».

Глава 10. Горькая пилюля

В середине апреля 1892 года в лабораторию больницы Гая в Саутуарке, вниз по реке от Ламбета, доставили три стеклянные банки, наполненные вызывающей тошноту массой человеческих органов и образцов тканей. На одной была надпись «Элис Марш», на других – «Эмма Шривелл». Доктор Томас Стивенсон, один из ведущих судмедэкспертов Великобритании, сломал печать на каждой банке и принялся за работу.

В течение следующей недели он подвергал отвратительно пахнущие, частично разложившиеся образцы тканей – части желудка, печени и почек, содержимое желудка, рвотные массы – целой серии экспериментов. Потребовались дни кипячения, охлаждения, фильтрации и сушки, чтобы превратить жидкость, выжатую из образцов, в светлый кристаллический порошок. «Я использовал общепринятый способ обнаружения стрихнина», – объяснил он позже. После добавления серной кислоты остаток приобрел пурпурно-фиолетовый цвет – признак наличия стрихнина. При добавлении в раствор вещество осело, как и положено стрихнину. Затем доктор Стивенсон попробовал остаток на вкус. Яд, как он позже объяснил, имеет «специфически горький металлический» вкус, что подтвердило результаты анализов. Оставался последний шаг. Эксперт приготовил раствор, используя остатки из каждой банки, и ввел небольшое количество под кожу нескольким лягушкам. Животные вскоре испытали на себе «сильные столбнячные судороги» и умерли.

Остатки лосося, съеденного женщинами, отправили в лабораторию доктора Стивенсона для анализа, где выяснилось, что он не сыграл никакой роли в их кончине. Остатки рыбы в банке, сообщил он, «не содержали стрихнина или другого яда». Доктор Стивенсон пришел к выводу, что для маскировки горького вкуса стрихнина использовали вещество или метод, никак не связанные с консервированным лососем.

* * *

Девятнадцатый век был эпохой отравителей. Мышьяк, излюбленное оружие убийц, был дешевым и широкораспространенным – его продавали как бакалейщики, так и аптекари. Борьба с паразитами, клопами и другими вредителями стала лишь одним из многочисленных его применений. Мышьяк входил в состав лекарств, используемых для лечения различных заболеваний – от астмы до малярии, – и в небольших количествах его можно было найти даже в косметике, красителях, красках и обоях. Он также применялся для устранения жестокого или неверного супруга или другого нежелательного лица и был настолько эффективен в ускорении смерти богатых родителей, что французы окрестили его poudre de succession – «наследственный порошок». В 1849 году в Punch опубликовали карикатуру с подписью «Смертельное средство, или Яды для просящих». На ней изображен аптекарь, обслуживающий ребенка, едва способного дотянуться до прилавка магазина, который просит «еще полкило мышьяка для крыс».

Мышьяк не имеет запаха или вкуса, что позволяет легко добавлять его в пищу и питье, а симптомы смертельной передозировки – боль в животе, рвота, диарея – идентичны симптомам пищевого отравления, холеры и многих других заболеваний.

Однако после разработки лабораторного теста для обнаружения мышьяка в человеческих тканях в 1840-х годах им продолжили пользоваться только самые отчаянные или безрассудные убийцы. Из-за введения в Великобритании «Закона о мышьяке» в 1851 году потенциальные отравители столкнулись с еще одним препятствием: розничных торговцев обязали записывать имя и адрес любого, кто покупал яд, а также количество приобретенного вещества и его предполагаемое использование. Позже этот реестр стал известен как Книга ядов. Если покупатель становился подозреваемым в деле о внезапной смерти, вызванной отравлением, у полиции имелось документальное свидетельство, способное подтверждить покупку яда подозреваемым.

Поскольку мышьяк «вышел из моды», как выразился один британский политик, отравители искали альтернативы старому методу. В первые десятилетия XIX века ученые извлекли различные растительные токсины, в том числе морфин из опийного мака, никотин из листьев табака и аконитин из растения аконит. Стрихнин, один из самых сильных ядов, впервые получили из дискообразных семенных коробочек чилибухи (Strychnos nux-vomica) – дерева, произрастающего в Индии, – в 1819 году. При попадании в организм он поражает центральную нервную систему, нарушая химические реакции, соединяющие мозг с мышцами. Конечности подергиваются, а мышцы бесконтрольно напрягаются в ответ на малейшие раздражители – тело превращается в потерявший управление поезд. Вскоре стрихнин стал использоваться в крысином яде и других пестицидах, а в незначительных количествах – в качестве мышечного стимулятора в лекарствах и тонизирующих средствах. Он стал мечтой любого отравителя – быстродействующий, не имеющий эффективного противоядия и смертельный даже в малых дозах. Всего лишь половины зерна – около 15 миллиграммов – достаточно, чтобы убить взрослого человека. Более того, убийцам повезло, что понадобились десятилетия, прежде чем ученым удалось разработать тесты для обнаружения стрихнина в человеческих останках. «При нынешнем уровне знаний, – сокрушался в 1848 году ведущий британский токсиколог доктор Альфред Суэйн Тейлор, – большое количество растительных ядов недоступно для химического анализа».

Смерть от стрихнина действительно ужасна – это могут подтвердить свидетели мучительных конвульсий жертв Крима.

Один врач XIX века дал пугающее описание действия этого яда. Примерно в течение часа, а иногда и нескольких минут жертве становится трудно дышать. Мышцы покалывает, часто возникает тошнота и рвота. Голова, руки и ноги начинают бесконтрольно дергаться, и «все тело сотрясается и дрожит». Мышцы спины напрягаются, и тело лежащей жертвы выгибается вверх, опираясь на затылок и ступни. Кулаки сжимаются. Глазные яблоки вылезают из орбит. Мышцы лица сокращаются, растягивая рот в своеобразную сардоническую улыбку, упомянутую доктором Ватсоном в «Знаке четырех». Медики описали эти спазмы как столбнячные судороги, потому что они напоминали мышечные сокращения, вызванные столбняком. Однако между последствиями столбняка и стрихнина есть принципиальное отличие: первые непрерывны, тогда как вторые возникают, стихают и усиливаются снова. Мучительная боль охватывает жертву, но затем ослабевает, как будто невидимый садист играет в жестокую игру. Врач, описавший действие стрихнина, отметил, что в перерывах между судорогами «разум совершенно ясен». Жертвы осознают, что они тяжело больны и, вероятно, умирают, и это лишь усугубляет панику. Конвульсии становятся все сильнее, пока жертва не перестает дышать или не умирает от сердечной недостаточности. Яд может убить в течение 30 минут, но некоторые жертвы страдали в течение двух часов или более. «В списке самых жестоких ядов, – заметил один современный научный писатель, – стрихнин должен занимать первое место».

Томас Гриффитс Уэйнрайт, художник и писатель, который обратился к мошенничеству, чтобы поддерживать свой экстравагантный образ жизни, вероятно, был одним из первых, кто использовал стрихнин для убийства. Хотя его никогда и не обвиняли в убийстве, мужчину подозревали в отравлении четырех человек, включая его невестку, после того как он оформил страховые полисы на их жизни в 1830 году.

О стрихнине впервые заговорили в британском суде только в середине 1850-х годов, когда в убийстве обвиняли врача из стаффордширского городка Раджли. Уильям Палмер оставил медицинскую практику, чтобы попытать счастья в разведении лошадей и скачках; делая ставки на ипподроме, он чаще проигрывал, чем выигрывал. В 1855 году, когда крупное пари окупилось для его друга и коллеги-энтузиаста Джона Парсонса Кука, Палмер увидел возможность воспользоваться неожиданной прибылью и расплатиться с растущими долгами. Благодаря медицинскому образованию он знал о яде, настолько малоизученном и трудноуловимом, что с его помощью убийство могло бы легко сойти с рук, – разумеется, это был стрихнин. Вскоре после того, как Кук выиграл на ипподроме и выпил с Палмером кофе с бренди, он серьезно заболел. Палмер продолжал снабжать его едой, питьем и лекарствами в течение нескольких дней, и состояние Кука продолжало стремительно ухудшаться. Палмер дал больному какие-то таблетки, и тело Кука вскоре скрутили мышечные спазмы; они были настолько сильными, что спина его выгнулась дугой. Кук умер в течение нескольких минут. Другие врачи, лечившие Кука, заподозрили, что его отравили. Вскоре выяснилось, что Палмер, который утверждал, что из имущества покойного ему причитается 4000 фунтов, во время болезни Кука купил небольшое, но смертельное количество стрихнина, причем последнюю покупку он сделал именно в день смерти друга. Подозрения усилились, когда Палмер настоял на том, чтобы присутствовать на вскрытии, и попытался фальсифицировать содержимое желудка Кука, прежде чем его отправили в Лондон на анализ.

Доступ Палмера к Куку во время смертельной болезни, а также его отчаянное финансовое положение и неуклюжие попытки замести следы – все кричало о его виновности. Дав Куку кофе с бренди, доктор, по-видимому, замаскировал чрезвычайно горький вкус стрихнина, который сложно не заметить при введении смертельной дозы. Однако на пути Палмера возникла проблема. Доктор Альфред Суэйн Тейлор, токсиколог, исследовавший желудок Кука, признал на суде над Палмером в 1856 году, что анализы не выявили никаких следов яда. И все же Тейлор был убежден, что причиной смерти стал именно стрихнин – на это недвусмысленно указывали симптомы Кука. Адвокаты защиты возразили, что столбняк может вызвать такие же судороги и внезапную смерть, однако данные о покупке Палмером стрихнина и подозрительное поведение предоставили присяжным достаточно доказательств для вынесения обвинительного приговора. В июне того же года посмотреть на его повешение собралось почти 30 тысяч человек. Считалось, что Кук был последней из многочисленных жертв Палмера – его подозревали в отравлении жены и брата с целью получения страховых выплат, а также нескольких малолетних детей и одного из его кредиторов.

Этот процесс попал в заголовки газет по всей Великобритании и выявил необходимость разработки надежных тестов для выявления стрихнина и других ядов растительного происхождения. Американская писательница Дебора Блюм отметила, что началась «смертельная игра в кошки-мышки», поскольку убийцы применяли новые яды, а ученые спешили найти способы их поймать. В 1850 году бельгийский химик Жан Серве Стас совершил решающий прорыв – разработал способ извлечения алкалоидов из человеческих тканей. Но как определить, какой именно яд содержался в этих тканях? Набравшись смелости, ученые попробовали небольшое количество экстрактов на вкус и обнаружили, что существовало достаточно много различий в ощущениях жжения и покалывания, чтобы идентифицировать некоторые из алкалоидов. Экстракты также вводили лягушкам, мышам и другим животным, чтобы посмотреть на предсмертные муки, связанные с определенным ядом. Ученые прекратили эти жуткие процедуры в течение двух последующих десятилетий, разработав серию химических тестов для экстрактов тканей, благодаря которым ткани приобретали цвета, уникальные для каждого яда. Стрихнин имел пурпурно-фиолетовый оттенок.

По мере улучшения способов обнаружения токсинов британские законодатели предприняли шаги по ограничению распространения и продажи ядов, отличных от мышьяка. После 1869 года только зарегистрированные фармацевты могли продавать хлороформ, аконитин, цианистый водород (известный как синильная кислота) и «все ядовитые растительные алкалоиды», включая стрихнин. Покупки вносились в реестр, и фармацевты должны были выяснять личность любого незнакомого им покупателя, однако им было достаточно, чтобы нового покупателя представил другой покупатель или кто-то из знакомых фармацевта. Как и с «Законом о мышьяке», ожидалось, что это правило отпугнет любого, кто склонен к убийству или самоубийству. И все же на практике ограничения оказались не более чем неудобством. Покупатель, который получил отказ от одного аптекаря или которому разрешили купить лишь небольшое количество вещества, мог просто посещать другие магазины, пока не найдется продавец, готовый нарушить правила, или не накопится смертельная доза. В 1871 году одна женщина из Брайтона высмеяла эти ограничения.

Кристиана Эдмундс, которая утверждала, что ей нужен стрихнин, чтобы убить кошек, вторгшихся в ее сад, смогла купить 30 зерен стрихнина – достаточно, чтобы убить 60 человек.

Однако дело было в том, что она влюбилась в своего врача и захотела отравить его жену шоколадом. Затем, чтобы отвести от себя подозрения, она принялась раздавать отравленные конфеты и еду случайным людям, как будто сумасшедший, оказавшийся на свободе. Эдмундс поймали, но к тому многие люди успели заболеть, а один ребенок и вовсе умер. Чтобы получить стрихнин, Эдмундс убедила владельца магазина – женщину, с которой она только что познакомилась, – сопроводить ее в аптеку и поручиться за нее, а затем расписалась в реестре ядов, использовав вымышленное имя. После этих событий в медицинском журнале The Lancet вышла возмущенная статья. «Такое опасное вещество, как стрихнин, – ругались редакторы, – не следует доверять неумелым людям».

Однако яды могут быть столь же смертоносными и в умелых руках – это доказало дело Палмера. Только в XIX веке в Великобритании почти 200 врачей обвинили в убийствах, и многие из них действительно отравили своих жертв. «Он отличается от обычного убийцы, – утверждал автор криминальных романов Руперт Фурно в книге о мотивах и методах врачей-убийц. – Он знал, как именно следует все провернуть». Врачи могли покупать яды в больших количествах, не вызывая подозрений; поскольку многие практикующие медики сами делали лекарства, аптекари привыкли снабжать их такими токсинами, как стрихнин и мышьяк. Врачи знали, сколько яда нужно ввести, каких симптомов следует ожидать и сколько времени потребуется жертве, чтобы умереть. Возможно, они даже могли самостоятельно выдать свидетельство о смерти, чтобы замести следы. В 1865 году жена и теща доктора Эдварда Причарда из Глазго скончались от симптомов желудочного заболевания, в документах он приписал смерть естественным причинам. Однако, когда у полиции возникли подозрения и тела эксгумировали, в обоих обнаружили смертельное количество сурьмы – яда, в небольших дозах используемого в медицине, чтобы вызвать рвоту. Доктора Причарда осудили за убийство. Он сознался незадолго до того, как его повесили.

Статуса врача как уважаемого профессионала обычно было достаточно, чтобы снять любые подозрения в правонарушении. Пациенты доверяли врачам свои жизни, а коллеги, с которыми те консультировались для получения второго мнения или которых нанимали для проведения вскрытия, с трудом верили, что «брат-медик», как выразился один наблюдатель, способен на убийство. «Из всех видов убийств отравление является наихудшим, поскольку яд вводится тайно и обычно доверенной рукой, – писал Руперт Фурно. – Но когда эта рука принадлежит доктору, убийство становится еще более отвратительным».

Врач, ставший убийцей, был «самым ужасным человеком, какого только можно было поймать, – предупреждали в The Cincinnati Medical Journal, вторя Шерлоку Холмсу. – Он использует все свои знания в области науки и часто химии, все знания о человеческой природе для достижения порочных целей».

* * *

Расследование внезапных смертей в конце XIX века было в такой же степени искусством, как и наукой, – иначе говоря, было полно неопределенности. Коронерам и врачам, проводящим вскрытия, часто приходилось делать заключения по уголовным делам. В руководстве по судебно-медицинской экспертизе, опубликованном в 1870-х годах, отмечалось, что колотые и резаные раны, от которых смерть наступала мгновенно, могут быть неотличимы от ран, нанесенных после смерти, что затрудняло определение места и времени убийства жертвы. Подозрительные синяки автор и вовсе считал самыми трудными для интерпретации, поскольку они могли свидетельствовать о случайном падении, а не о насильственных действиях, или о следах, вызванных болезнью, разложением или другими естественными причинами. К тому же, если пуля раздробится при ударе о кость, один выстрел может привести к множественным ранениям. В одном печально известном случае свинцовая пуля, пройдя через ногу мужчины, разлетелась на две части, и ее осколки застряли в другой ноге, образовав три входных и два выходных отверстия, а также загадку для осматривающего труп врача.

Отравление как способ убийства создавало дополнительные проблемы. Внутренние органы нужно было аккуратно удалить и сохранить для последующего химического анализа.

Врачи, проводившие вскрытие, должны были собирать образцы рвоты, мочи и по возможности пищи или питья, которые употреблял человек незадолго до смерти. Чтобы избежать загрязнения, которое могло исказить результаты анализов, образцы помещали в чистые контейнеры и обрабатывали «со скрупулезным соблюдением чистоты». Врачам настойчиво рекомендовали не использовать известь для подавления тошнотворного запаха, исходящего от образцов, и избегать глиняных контейнеров со свинцом в составе. Руководство по судебно-медицинской экспертизе 1870-х годов содержало поучительную историю, акцентирующую внимание на том, как легко допустить фатальную ошибку: во время одного вскрытия желудок небрежно поместили на слой мелкого песка, и это привело к ошибочному заключению, что жертву убили толченым стеклом.

Убийство с помощью яда привело в зал суда XIX века нового участника – свидетеля-эксперта. Прокуроры приглашали врачей и химиков, чтобы установить используемый токсин и объяснить сложные лабораторные тесты; адвокаты защиты нанимали медиков и ученых, готовых оспорить эти выводы. Судебный процесс Уильяма Палмера по делу об убийстве Джона Парсонса Кука стал одним из первых дел, которое превратилось в битву между экспертами. Ученый с таким статусом и авторитетом, как доктор Альфред Суэйн Тейлор – преподаватель химии и медицинской юриспруденции в больнице Гая в Лондоне и автор ведущего британского учебника по ядам и их обнаружению, – мог легко склонить чашу весов правосудия в угодную ему сторону. «Мнение выдающегося человека, работающего на передовой медицины, давало присяжным чувство безопасности, когда они формировали мнение относительно представленных доказательств, – отметила историк Линда Стратманн. – Он указал путь, идя по которому присяжные могли чувствовать себя уверенно». Но если даже эксперты не смогли прийти к единому мнению о том, был ли человек отравлен или умер от естественных причин, кому должны верить судьи, присяжные заседатели и в конечном счете общественность? Доктор Тейлор после суда над Палмером предостерег людей от «абсолютного и слепого доверия к химии как к достаточному доказательству для урегулирования спорного случая смерти от яда», однако присяжные заседатели, которые должны были выполнить свой долг и отправить убийц на виселицу, хотели определенности, а не серьезных научных дебатов без четкого вывода.

Общественное доверие к развивающейся области судебной медицины пошатнулось через три года после процесса Палмера, когда лондонского врача Томаса Сметхерста обвинили в убийстве его беременной жены. Лечившие женщину врачи заподозрили, что она отравлена, и доктор Тейлор, вызванный для расследования, обнаружил мышьяк во флаконе с лекарством, прописанном Сметхерстом. По крайней мере, он так думал. Доктор Тейлор провел несколько экспериментов и, когда в 1859 году дело дошло до суда, признал, что мышьяк просочился в лекарство из материалов, использованных в его тестах. Присяжные признали доктора Сметхерста виновным, несмотря на искаженные результаты анализов, но медицинские доказательства были настолько неубедительными – другие врачи считали, что симптомы женщины указывали на дизентерию, – что британское правительство предприняло беспрецедентный шаг и помиловало подсудимого. Лабораторная ошибка в лучшем случае позволила убийце выйти на свободу, в худшем – чуть не отправила невиновного человека на верную смерть. Доктор Тейлор, возмущались в The Dublin Medical Journal, «навлек на свою профессию такую дурную славу, что она еще не скоро забудется». Предсказание оказалось верным: вера в науку как инструмент борьбы с преступностью была подорвана, и на восстановление ее авторитета ушли десятилетия. «В глазах широкой общественности, из которой и отбирали присяжных, судебная экспертиза как область науки приобрела множество недостатков», – отметил автор, изучавший развитие системы раскрытия преступлений.

Преемнику доктора Тейлора поручили возместить ущерб и сделать судебно-медицинские расследования достойными новой эпохи – ХХ века. Доктор Томас Стивенсон присоединился к персоналу больницы Гая в начале 1870-х годов и десятилетия после читал лекции по химии и медицинской юриспруденции, пока доктор Тейлор не вышел на пенсию. Доктор Стивенсон родился в Йоркшире в 1838 году и во время учебы в медицинской школе был исключительно успешен по целому ряду предметов, включая химию. Он также преуспел в лабораторной работе, став одним из первых ученых в комиссии по обеспечению чистоты продуктов питания и лекарств, продаваемых в Великобритании. Министерство внутренних дел, которое отвечало за уголовное преследование, в 1872 году наняло его для тестирования образцов, взятых при вскрытии предположительно отравленных жертв. К 1881 году он стал частью элитной правительственной команды старших судебных аналитиков и обзавелся репутацией скрупулезного и точного специалиста. «Он никогда не делал поспешных выводов, – говорили о нем коллеги, – и его никогда не вводила в заблуждение внешность». Исход уголовного дела часто зависел лишь от его выводов. «Для виновных он был настоящим голосом рока», – отметил один журналист, а другой пришел в восторг от способности Стивенсона разбирать дело обвиняемого «с безжалостной точностью эксперта». Годы методичных экспериментов с ядами помогли ему воспитать в себе специалиста, который, возможно, был уникальным в истории судебной медицины. После нанесения по меньшей мере 50 различных алкалоидных ядов на свой язык он утверждал, что может правильно опознать многие из них только по вкусу.