Текст книги "Самый темный вечер в году"

Глава 23

Легкий ветерок покачивает траву на лугу, поднимающемся к вершине холма, с которой тянутся вниз тени дубов.

Сладкий запах травы, теплый воздух, великолепие дубов… Эми кажется, что рай можно найти и до ухода из этого мира.

«Золотое сердце» получило эти двенадцать акров по завещанию Джулии Пападакис, у которой после спасения жили многие золотистые ретриверы, прежде чем для них находили постоянный дом.

Единственная родственница Джулии, племянница Линни, которой отошли тридцать шесть миллионов, осталась недовольна и оспорила завещание, желая заполучить этот достаточно дорогой участок земли. Линни могла потратить на адвокатов миллионы, Эми приходилось оставаться в рамках жесткого бюджета.

В настоящее время, после одиннадцати лет деятельности организации, офисом «Золотого сердца» по-прежнему оставался кабинет в доме Эми, и содержать спасенных собак они могли только у добровольцев. Когда собак оказывалось слишком много, Эми размещала их в псарнях больниц для животных, которые делали ей скидку.

У нее щемило сердце, когда приходилось отдавать в больницу хоть одну собаку. Даже если они прибывали не избитыми и не зараженными клещами, даже если к состоянию здоровья претензий не было, спасенные собаки требовали повышенного внимания, которого не могли получить от персонала псарни.

Здесь, на этом холме, на этом лугу, с решимостью и милостью Божьей, Эми собиралась построить приют, где «Золотое сердце» смогло бы принимать всех спасенных собак, осматривать их, купать, готовить к жизни в новых домах. Тех, кого не удалось бы быстро пристроить, кто требовал достаточно долгого лечения, ждала бы теплая, просторная, кондиционированная псарня, где собаки получали бы должный уход двадцать четыре часа в сутки. В состав комплекса входили бы клиника, игровая и дрессировочная площадки, закрытый манеж на случай ненастной погоды…

Однако пока иск Линни разбирался в суде, только детки Эми могли насладиться этим залитым солнечными лучами лугом и тенью под дубами. Фред и Этель бегали по траве, гонялись друг за другом, шли по следу зайца или белки.

Никки оставалась рядом с хозяйкой.

Эми съехала с шоссе и прямо по лугу поднялась на вершину холма, где и припарковалась. «Лендровер» просто остановился на обочине.

И Никки смотрела на стоявший внизу автомобиль, не отвлекаясь на новые запахи, не поддаваясь соблазну поиграть с другими собаками.

Хотя Эми привезла бинокль Ренаты, воспользоваться им ей не пришлось. Водитель оставался в кабине, и на таком расстоянии, через стекло, она не смогла бы разглядеть его лицо и в бинокль.

Она задалась вопросом: может, Линни Пападакис решила установить за ней слежку?

Хотя определение суда запрещало «Золотому сердцу» строить что-либо на спорной территории, пока суд не примет решения по завещанию тетушки Линни, Эми имела полное право появляться на этих двенадцати акрах. Вот и не могла представить себе, какую выгоду надеется получить Линни от такой вот слежки.

Никки негромко зарычала.

Глава 24

Закончив тщательный обыск дома Редуинг, Вернон Лесли вернулся на кухню и по мобильнику позвонил Бобби Онионсу.

– Ты еще с ней?

– Хотел бы быть на ней, – ответил Онионс.

– Давай по делу.

– Она на этом поле.

– Каком поле?

В автомобиле Онионса стоял транспондер, связанный со спутниковой навигационной системой, который выводил на дисплей приборного щитка точные координаты «Лендровера», долготу и широту, в градусах и минутах. Эти координаты Онионс и зачитал Верну.

– Это где, в Камбодже? – устало спросил Верн.

– Какая Камбоджа? Ты ничего не знаешь о широте и долготе. Как ты можешь делать свою работу, не зная основ?

– Чтобы быть сыщиком, мне нет нужды знать широту и долготу.

– Сыщиком, – пренебрежительно повторил Онионс. – Ты небось еще называешь холодильник ледником. На дворе новый век, Верн. Нынче у нас военизированная профессия.

– Частный сыск – не военизированная профессия.

– Мир становится опаснее с каждой неделей. Людям нужны частные детективы, частные телохранители, частная служба безопасности, частная полиция, и мы все это олицетворяем. Полиция – военизированная организация.

– Мы – не полиция, – упорствовал Верн.

– У тебя свое представление о нашей профессии, у меня – свое, – подвел черту Онионс. – Главное – я с ней, и я знаю ее точные географические координаты. Если бы мне пришлось уничтожить ее ракетным ударом, проблем не возникло бы.

– Ракетным ударом? Она всего лишь женщина.

– А Усама бен-Ладен – всего лишь мужчина. Если бы у них были точные координаты его местонахождения, они нанесли бы ракетный удар.

– Ты всего лишь частный детектив. Не в твоей власти отдавать приказ о нанесении ракетного удара.

– Я лишь говорю, что, будь у меня такая власть, я бы смог отдать такой приказ, поскольку у меня есть точные координаты.

– Рад за тебя, – пробурчал Верн, давая себе слово привлекать к последующим совместным проектам другого частного детектива.

– В любом случае, она на вершине холма, на солнце, в тень не ушла, ее силуэт четко очерчен на фоне синего неба. Снять ее из снайперской винтовки, скажем, из «СИГ-550», сущий пустяк.

Верн поморщился.

– Скажи мне, что не смотришь на нее через окуляр оптического прицела.

– Не смотрю. Разумеется, не смотрю. Просто говорю.

– А «СИГ-550» при тебе? – спросил Верн.

– Конечно. Входит в базовый набор снаряжения. Никогда не знаешь, а вдруг понадобится.

– И где сейчас твоя снайперская винтовка, Бобби?

– Расслабься. В багажном отделении «Ровера». Завернута в одеяло.

– Мы – не киллеры, Бобби.

– Я знаю, что не киллеры. Я знаю, Верн. Я лучше тебя знаю, кто мы. Расслабься.

– В любом случае, никто не хочет ее смерти.

– Всегда найдется кто-то, кто хочет смерти кого-то, Верн. Готов спорить, человек сто хотели бы, чтобы ты умер.

– А сколько человек хотели бы, чтобы умер ты, Бобби?

– Наверное, тысяча, – в голосе Онионса определенно слышались нотки гордости.

– От тебя требовалось только следить за ней и дать знать, если она поедет домой.

– Именно этим я и занимаюсь, Верн. Сейчас она на вершине холма со своими собаками, и ее силуэт четко виден на фоне неба.

– Я закончил. Уеду, как только отключу связь. Так что и тебе больше незачем следить за ней.

– Я не против. Тем более что работаю на тебя лишь до встречи с бумажником.

– Бумажником? Каким бумажником?

– Так я называю клиента. Я называю клиента бумажником.

– Я называю его клиентом.

– Этим ты меня не удивил, Верн. А как ты называешь объект наблюдения вроде этой женщины?

– Я называю ее объектом, целью, птичкой.

– Все это так старо, – пренебрежительно бросил Бобби. – В наши дни объект наблюдения зовется обезьяной.

– Почему? – удивился Верн.

– Потому что юрский период уже закончился, Верн.

– Тебе – двадцать четыре, мне – только тридцать девять.

– Пятнадцать лет, Верн. Это много. Все так быстро меняется. Ты по-прежнему хочешь встретиться в половине третьего, прежде чем мы поедем на встречу с бумажником?

– Да. В половине третьего.

– В том месте, где и договаривались?

– Да. В том месте, где и договаривались. В половине третьего. Послушай, Бобби…

– Что?

– Если человек – говнюк, как его нынче называют?

– Я думаю, говнюк – слово на все времена. Увидимся в половине третьего.

Верн разорвал связь, оглядел веселенькую желто-белую кухню. Уходить определенно не хотелось. Эми Когленд, она же Эми Редуинг, жила тут очень неплохо.

Заперев за собой дверь, Верн направился к ржавому «Шевроле», держа в руке мешок с добычей. Чувствовал себя старым и никому не нужным.

Но, когда уезжал, мысли его переключились на Вона Лонгвуда, на летающий автомобиль из «Второй жизни», и настроение начало улучшаться.

Глава 25

Полдюжины морских чаек падают с неба, пронзительно кричат, рассаживаясь на верхних ветках мексиканской сосны, замолкают, похоже, одновременно заметив опасность, и тут же взлетают в неистовом хлопанье крыльев.

Потревоженная чайками, а может, сама по себе, девятидюймовая шишка срывается вниз и приземляется на одеяло рядом с Лунной девушкой.

Она не реагирует на крики чаек, на хлопанье крыльев, на падение шишки. Продолжает неспешно красить ногти.

– Ненавижу чаек, – через какое-то время разлепляет губы.

– Скоро уедем в пустыню, – обещает Харроу.

– Туда, где очень жарко.

– Палм-Дезерт или Ранчо-Мираж.

– И никакого прибоя.

– Никаких чаек, – поддакивает он.

– Только жаркое, безмолвное солнце.

– А ночью – освещенный луной песок.

– Я надеюсь, небо там белое.

– Ты говоришь про небо над пустыней? – спрашивает он.

– Иногда оно почти белое.

– Это в августе.

– Белое, словно кость. Я видела.

– На большой высоте, как в Санта-Фе.

– Белое, словно кость.

– Как захочешь, так и будет.

– Мы поедем от огня к огню.

Он не понимает, поэтому ждет продолжения.

Она заканчивает красить последний ноготь. Наворачивает крышку с кисточкой на флакон с пурпурным лаком.

Вскидывает голову, длинные волосы колышутся за плечами, голые груди стоят.

Далеко в море один корабль плывет на север, второй – на юг.

Когда один перекрывает другой, возникает ощущение, что тот ушел на дно.

Такая ассоциация не возникла бы у него до встречи с Лунной девушкой.

Со временем все корабли тонут или их пускают на металлолом. Со временем все становится ничем. Прекращение существования – конечный итог всего существующего.

Так почему не может прекратиться существование чего-то конкретного, скажем, корабля или человека, в любой момент, безо всякой на то причины?

– Мы сожжем их всех, – говорит она.

– Если ты этого хочешь.

– Завтра вечером.

– Если они приедут сюда.

– Они приедут. Сожжем их до костей.

– Хорошо.

– Сожжем их, а потом отправимся в пустыню. От огня к огню.

– Когда ты говоришь, что мы сожжем их всех… – начинает Харроу.

– Да. Ее тоже.

– Я подумал, еще будет время…

– Ее следовало сжечь десятью годами раньше.

– После пожара… – Лунная девушка встречается с ним взглядом. – …кто отсюда уедет? – заканчивает он вопрос.

– Я, – отвечает она. – И ты. Вместе.

Он думает, что говорит она искренне, не кривит душой. Но тем не менее понимает, что должен быть начеку.

– Белое небо, давящее на плоский белый песок, – говорит она. – Вся эта жара.

Он наблюдает, как Лунная девушка дует на ногти. Потом спрашивает:

– Ты ее кормил?

– Теперь это пустая трата еды.

– Она должна быть в хорошей форме.

– Почему?

– Он захочет увидеть ее.

– Чтобы заманить его.

– Да.

– Тогда мы ее покормим.

Он начинает подниматься.

– Когда у меня высохнут ногти, – добавляет она.

Харроу вновь усаживается на траву, наблюдает, как Лунная девушка дует на ногти.

Через какое-то время переводит взгляд на море. Солнце так серебрит его, что поверхность кажется чуть ли не белой.

Он не может найти ни одного корабля, ни плывущего на север, ни – на юг. Возможно, они спрятались в солнечном блеске.

Глава 26

«Лендровер» отбыл, когда Эми и собаки еще оставались на лугу. Потом она поехала на встречу в собачий приют на юге округа, и ее уже никто не сопровождал.

– И что все это означает? – спросила она собак, но они понятия не имели.

По приезде в приют Эми оставила своих деток в машине, только опустила все стекла на дюйм, чтобы обеспечить циркуляцию воздуха.

Ни Фред, ни Этель, ни Никки не выразили желания сопроводить ее. Собаки понимали, где находятся. И выглядели подавленными.

Бухгалтер Эми, Даниэла Чибоки, также доброволец «Золотого сердца», дожидалась ее в обшарпанном офисе собачьего приюта.

– Вчера ты выкупила собаку за две тысячи баксов? – первым делом спросила она.

– Вроде бы да, если смотреть с этой стороны, получается, что так, образно говоря.

– И что мне с тобой делать?

– Мамочка, думаю, ты можешь отправить меня в военное училище, чтобы из меня там выбили дурь.

– Если бы я была твоей матерью, ты бы знала цену доллару.

– Ты всего на пять лет старше меня. Ты не можешь быть моей матерью. Только моей мачехой, если бы вышла замуж за моего отца.

– Эми…

– Но, поскольку я никогда не знала, кто был моим отцом, я не могу познакомить тебя с ним. И потом, эти две тысячи баксов я взяла не со счета «Золотого сердца». Они – мои.

– Да, и каждый год, когда пожертвований на работу нашей организаций не хватает, ты покрываешь разницу из своего кармана.

– Я всегда жду, что Бэтмен в образе Брюса Уэйна выпишет чек, но напрасно.

– Если ты будешь продолжать в том же духе, то через пять лет у тебя не останется ни цента.

– Пять лет – это вечность. За пять лет может случиться что угодно. А собакам я нужна сейчас. Я тебе говорила, что ты очень похожа на Одри Хепберн?

– Не пытайся сменить тему. Одри Хепберн не была наполовину японкой и наполовину норвежкой.

– Как вообще встретились твои родители? Работали на китобойном судне? Китовый жир, амбра и любовь с первого взгляда? Слушай, Муки уже виделся с Джанет Брокман?

Мукаи Чибоки, мужа Дани и юриста «Золотого сердца», друзья звали Муки.

– Он собирается заняться ее разводом pro bono[12]12
  Pro bono – во имя общественного блага (лат.), то есть бесплатно.


[Закрыть], – ответила Дэни. – Маленький мальчик и девочка чуть не разбили ему сердце.

Юридическая фирма Муки, он специализировался на сделках с недвижимостью, располагалась в скромном двухэтажном доме в Корона-дель-Мар. И редкий прохожий мог представить себе, что у шести его клиентов состояние оценивалось более чем в миллиард долларов.

Собак в офисе Муки привечали. Каждый день он отправлялся на работу со своим золотистым ретривером Боико и всегда приветствовал Фреда и Этель восклицанием: «Милые детки!»

– Готова туда идти? – спросила Эми.

– Нет.

– Я тоже.

Работники собачьего приюта хорошо их знали. Они бывали здесь как минимум раз в неделю.

Лютер Остин, присматривающий за собаками, провел их в дальнюю часть здания, в псарню.

Маленькие, но чистые клетки тянулись вдоль бетонной дорожки, и во всех были собаки. Большие – по одной в клетке, маленькие иной раз делили клетку на двоих или троих.

Некоторые пребывали в такой депрессии, что лежали, глядя в никуда, даже не поднимая головы.

Иногда какая-нибудь из маленьких собак тявкала, но большинство помалкивало, словно знали, что их судьба – чей-то дом или усыпление – зависит от поведения.

Большинство составляли дворняги. Примерно четверть выглядели чистопородными. Каждая собака была прекрасна по-своему, и для всех время неумолимо отсчитывало оставшиеся дни и часы.

Поскольку количество брошенных собак значительно превышало возможности всех организаций, занимающихся их спасением, каждой приходилось ограничиваться какой-то одной породой.

В собачьих приютах старались как могли, чтобы пристроить беспородных собак. И тем не менее каждый год усыпляли их тысячами.

Эми хотелось останавливаться у каждой клетки, почесать за ухом и погладить каждую собаку, но она не хотела будить в них ложные надежды, да и не смогла бы оставить собаку, прикоснувшись к ней.

Лютер Остин подвел их к двум собакам, ради которых они и приехали. Первой была Мэнди, чистокровный золотистый ретривер, милая девочка девяти лет от роду, морда которой побелела от возраста.

Хозяева Мэнди вышли на пенсию. Они хотели провести несколько лет, путешествуя по Европе. Мэнди более не вписывалась в их жизнь.

– У нее артрит, – доложил Лютер, – и зубы не в таком хорошем состоянии, как хотелось бы, но в целом она здорова, и впереди у нее не один год полноценной жизни. Нам трудно пристроить собаку ее возраста. Она, вероятно, сторицей отплатит за любовь, которую получит, и заслуживает лучшей доли, чем усыпление.

– Мы ее берем, – кивнула Дани.

Второй сиротой был кобель, наполовину золотистый ретривер, наполовину кто-то еще, с определением породы получалось не очень, возможно, австралийская овчарка. Его нашли в промышленной зоне, в ошейнике, но без закрепленной на нем бирки со всеми необходимыми сведениями.

– Похоже, его там бросили, – пояснил Лютер. – Пару недель он оставался предоставленным самому себе, вот и отощал.

Бездомный пес стоял у дверцы клетки, сунув черный нос в ячейку проволочной сетки.

– Как думаешь, сколько ему лет? – спросила Дани.

– Года три-четыре. Никаких болезней.

– Он прошел осмотр у ветеринара? – спросила Эми.

– Нет. Если вы его возьмете, мы все оплатим. Клещи у него есть, но немного.

Ежегодные поиски дома для нескольких сотен чистопородных собак представляли собой нелегкую задачу. А уж пристроить беспородку было куда труднее.

Хвост двигался без перерыва. Уши стояли торчком, карие глаза молили.

– Мальчик приучен к тому, что все дела положено делать на улице, – добавил Лютер. – И он выполняет несколько основных команд вроде «Сидеть» или «Лечь».

Дрессированную, пусть даже по минимуму, собаку пристроить было проще, поэтому Эми с облегчением сказала: «Мы его берем».

– Идите оформлять бумаги, – кивнул Лютер, – а я их вам приведу.

Когда они возвращались по дорожке с клетками, Дани взяла Эми за руку. Так она делала всегда. В глазах у нее стояли слезы. Навернулись они и на глаза Эми.

Ей было очень тяжело идти мимо клеток с собаками, большинство которых ждало усыпление.

Случалось, Эми теряла веру в человечество, и чаще всего это чувство охватывало ее в те дни, когда ей приходилось бывать в собачьих приютах.

Некоторые платили за верность безразличием и не думали об этом до своего последнего часа, когда уже им предстояло просить о снисхождении, которого не дождались от них те, кто им полностью доверял.

Глава 27

Харроу делает сэндвич с сыром и ветчиной, добавляет на тарелку два маринованных огурчика, ставит тарелку на поднос вместе с контейнером, в котором картофельный салат. Добавляет два пакетика с картофельными чипсами и один – с печеньем. Она любит рутбир[13]13
  Рутбир – безалкогольный напиток.


[Закрыть], так что на подносе появляются и две банки из холодильника.

Как только он заканчивает сервировать поднос, на кухню входит Лунная девушка. В черных слаксах и свитере. Бриллиантовое ожерелье, которое он ей подарил, она не сняла, более того, добавила бриллиантовый браслет, подарок от кого-то другого.

– Я бы могла это сделать сама, – говорит она, глянув на поднос.

– Решил освободить тебя от лишних забот.

Ее зеленый взгляд остр, словно края осколков разбитой бутылки.

– Ты всегда что-то для меня делаешь.

Эту натянутую высоко над землей струну он знает прекрасно. Проходил по ней множество раз.

– Мне это нравится.

– Что-то для меня делать?

– Да.

– А как насчет нее?

– Что насчет нее?

– Ты даешь ей то, что она любит.

Он пожимает плечами.

– То, что у нас есть.

– Ты все это купил.

– В следующий раз дай мне список.

– И тогда ты купишь именно то, чем я хочу ее кормить?

– Совершенно верно.

Она снимает крышку с контейнера с картофельным салатом, нюхает его.

– Ты ее жалеешь, не так ли?

– Нет.

– Не жалеешь?

– А с чего мне ее жалеть?

Она плюет в картофельный салат.

– Не с чего.

Он молчит.

Вновь она плюет в картофельный салат.

Смотрит на него, пытаясь прочитать выражение его лица.

В отличие от нее, он контролирует не только тело и разум, но и эмоции. Встречается с ней взглядом и не отводит глаз.

– Побереги свое сочувствие для меня.

– По отношению к ней я ничего не испытываю.

– Даже отвращения?

– Она – никто.

Лунная девушка может смотреть на тебя полвечности. Наконец протягивает к нему контейнер.

– Ты тоже.

Без малейшей задержки он плюет в контейнер.

Она ему улыбается.

Он не решается ответить улыбкой. Боится, что она примет его улыбку за насмешку.

В третий раз она плюет в картофельный салат, закрывает крышку, ставит контейнер на поднос.

– Может, я дам тебе чиркнуть спичкой.

Он не знает, что на это ответить, не подставив себя под удар, поэтому молчит.

– Завтра вечером, – добавляет она.

– Ты хочешь это сделать?

– Ты – нет?

– Я сделаю, если будет на то твое желание.

– Чего ты хочешь? – спрашивает она.

– Тебя.

– Почему?

– А что еще здесь есть?

– Скука.

– Да.

Она берет поднос.

– Я его отнесу, – предлагает он.

– Нет. Ты иди первым, откроешь дверь.

Он выходит из кухни, она – за ним.

– Сейчас мы немного позабавимся, – слышит он ее голос.

Глава 28

Из салона «Экспедишн» Фред, Этель и Никки наблюдали, как Мэнди и безымянного пса загрузили в багажное отделение внедорожника Дани Чибоки.

В небе появились редкие облачка. И хотя у земли воздух оставался недвижным, как старая одежда в глубине стенного шкафа, на большой высоте ветер гнал клочья белой ваты с запада на восток.

Убедившись, что собаки уже в багажном отделении, Дани захлопнула заднюю дверцу. Повернулась к Эми.

– Я серьезно, Эми. Пять лет.

– Что-нибудь случится. Возможно, увеличатся пожертвования. Я всюду обращаюсь за грантами.

– Но количество собак, нуждающихся в спасении, растет куда быстрее, чем сумма поступающих к нам денег.

– Пока – да, но ведь это не закон экономики. Со временем потребность в деньгах и ресурсы уравняются. Не могут же люди и дальше выбрасывать на улицу так много собак.

– Оглянитесь вокруг, девушка. Мир никогда не был более мрачным. И становится только хуже.

– Нет, я знавала куда более худшие времена.

Эми редко говорила о прошлом и всегда обтекаемо. Иногда задавалась вопросом, а как воспринимают ее подруги: просто скрытной женщиной, или подозревают, что у нее есть какие-то страшные тайны?

Ответом стало любопытство, разом появившееся в глазах Дани.

Но продолжения не последовало, и Дани сменила тему.

– Тебе следует подумать о том, чтобы найти работу.

– Это моя работа. Собаки.

– Это веление души. Призвание. Но только не работа. За работу платят.

– Это все, что я умею, Дани. Последние десять лет я только этим и занималась. Меня никуда не возьмут.

– Вот в это я не поверю. Ты умная, энергичная…

– Я – избалованная, богатенькая девочка, которая проживает полученное наследство.

– Ты уже не богатенькая, а если бы и была, избалованной тебя не назовешь, – Дани покачала головой. – Я люблю тебя, как сестру, Эми.

Эми кивнула.

– Я тоже.

– Может, когда-нибудь ты откроешься мне, как открылась бы сестра.

– Боюсь, ты узнаешь то же, что тебе известно сейчас. Открываться нечему. – Она поцеловала Дани в щеку. – Я – не книга, а буклет.

– Да, конечно, – Дани подпустила в ответ сарказма.

– Скажи Муки, что я ему очень признательна за Джанет.

Уже открыв водительскую дверцу внедорожника, Дани повернулась к Эми.

– А что это за маленькая девочка?

– Тереза? Не знаю. Она, возможно, страдает аутизмом, а может, это защитная реакция на… обстановку в доме.

– Муки рассказал мне такую странную историю, которая произошла сегодня в его кабинете.

Эми подняла руку к медальону на шее, камее из мыльного камня, только вместо классического профиля женщины на нем вырезали голову золотистого ретривера. Она никогда не носила других украшений.

– Девочка подходит прямо к Боико, садится рядом на пол, гладит его.

Прошлой ночью, когда Эми на руках заносила девочку в дом Лотти Августин, Тереза протянула ручку и коснулась медальона.

– Потом, когда они собрались уходить, она говорит Муки: «Рака больше не будет».

«Ветер, – сказала Тереза, вертя в пальчиках медальон. – Ветер… колокольчики».

– Муки не говорил, что Боико недавно прошел курс химеотерапии. Вообще не упоминал о раке.

– Может, им сказала Лотти, – предположила Эми.

– Маловероятно, не так ли?

Двадцатью годами раньше единственный ребенок Лотти умер от рака. Еще через пять лет та же болезнь свела в могилу ее мужа. Лотти никогда не говорила о раке, будто слово это было тайным именем дьявола, и, стоило его произнести, гость из ада появлялся, окутанный серным облаком.

– Девочка говорит Муки: «Рака больше не будет». Потом добавляет: «Он не вернется».

«Ветер… колокольчики».

– Эми?

– Она странная девочка, – услышала Эми свой голос.

– Муки говорит, что у нее тревожные глаза.

– Я думала, прекрасные.

– Сама я ее не видела.

– Прекрасные, но грустные, – уточнила Эми.

– Будем надеяться, что она права.

– Насчет чего?

– Насчет рака Боико.

– Подозреваю, что права, – ответила Эми и тут же поправилась: – Уверена, что права.

Она стояла у дверцы «Экспедишн», наблюдая, как Дани уезжает с еще двумя спасенными собаками.

По-прежнему светило солнце, но тепла уже не чувствовалось.

Движущаяся тень отсекла от «Экспедишн» солнечный свет.

Эми подняла голову. Бегущие на восток облака были слишком высоко, чтобы отбросить такую тень.

Надвигались перемены. Эми не знала, какие именно, но чувствовала: если что-то и изменится, то не к лучшему.

Она не любила перемен. Хотела постоянства и связанного с ним покоя: день переходит в ночь, ночь – в день, собак спасают, передают в хорошие руки, снова спасают.

Но надвигались перемены, и Эми боялась.