Текст книги "Краем глаза"

Глава 31

Большую часть недели, следуя указаниям доктора, Агнес не поднималась на второй этаж. Обтиралась губкой в туалетной комнате на первом этаже, спала в гостиной, на диване, ставя рядом колыбель Барти.

Мария Гонсалес приносила запеканки из риса с овощами и домашние тамали.[21]21
  Тамали – мексиканское блюдо, приготовляемое из толченой кукурузы, мяса и красного перца.


[Закрыть] Каждый день Джейкоб выпекал булочки и пирожные, всегда разные и в таком количестве, что они не могли их съесть.

Каждый вечер Эдом и Джейкоб ужинали с Агнес. И хотя прошлое давило на них тяжелой ношей, когда они находились под крышей дома, они убегали в свои квартирки над гаражом лишь после того, как ставилась на полку последняя вымытая тарелка.

Со стороны Джоя никто помочь не мог. Его мать умерла от лейкемии, когда мальчику только исполнилось четыре года. Отца, любившего выпить пива и побузить – в этом сын совершенно не напоминал его, – убили в пьяной драке пять лет спустя. Поскольку близкие родственники не пожелали взять мальчика к себе, Джой отправился в сиротский приют. В девять лет для усыновления он не годился, предпочтение отдавалось младенцам или маленьким детям, так что воспитывался Джой чужими людьми.

В отсутствие родственников на помощь пришли друзья и соседи. Они то и дело заглядывали к Агнес, некоторые предлагали остаться на ночь. Она с благодарностью принимала помощь по уборке, стирке, покупкам, но на ночь никого не оставляла. Из-за своих снов.

Каждую ночь ей снился Джой. О кошмарах речи не было. Ни тебе крови, ни страшного скрежета металла. В снах она то отправлялась с Джоем на пикник, то веселилась с ним на карнавале. Шагала по берегу океана. Смотрела кино. Эти сны переполняла нежность, общность, любовь. Но в какой-то момент она отводила взгляд от Джоя, а когда поворачивалась к нему, он исчезал, и она знала, что он ушел навсегда.

Просыпалась она с катящимися по щекам слезами и не хотела, чтобы кто-то их видел. Агнес не стыдилась своих слез. Просто не хотела делить их с кем-либо, кроме Барти.

В кресле-качалке, держа крошечного сынишку на руках, Агнес тихонько плакала. Частенько Барти в это время спал. А просыпаясь, улыбался или недоуменно морщил личико.

Улыбка младенца, так же как его недоумение, оказывала на Агнес самое благотворное влияние. Горечь в ее слезах обращалась в сладость.

Барти никогда не плакал. В палате для новорожденных медсестры не могли на него нахвалиться. В то время как другие младенцы то и дело закатывали скандалы, Барти неизменно сохранял абсолютное спокойствие.

В пятницу, 14 января, через восемь дней после смерти Джоя, Агнес сложила диван с твердым намерением далее спать наверху. И впервые после возвращения домой приготовила обед, не воспользовавшись запеканками друзей или замороженными продуктами из холодильника.

Мать Марии, приехавшая в гости из Мексики, осталась сидеть с детьми, так что Мария пришла, присоединилась к Агнес и братьям-близнецам Исааксон, коллекционерам хроники несчастий. Ели они в столовой, а не на кухне, на кружевной скатерти, из китайского фаянса, пили из хрусталя, на столе стояли свежесрезанные цветы.

По разумению Агнес, этот обед показывал, больше для нее самой, чем для кого-то еще, что она возвращается к жизни, как ради Бартоломью, так и для собственного блага.

Мария пришла пораньше, чтобы помочь на кухне. Пусть и гостья, она не могла стоять с бокалом вина, ожидая, пока хозяйка поставит на стол последнюю тарелку.

Агнес поначалу упиралась, но потом смирилась.

– Когда-нибудь и ты научишься отдыхать, Мария.

– Мне нравится, что я так же полезна, как молоток.

– Молоток?

– Молоток, пила, отвертка. Я всегда счастлива, что от меня такая же польза, как от нужного инструмента.

– Хорошо, только не используй молоток, заканчивая сервировку стола.

– Это шутка. – Мария гордилась тем, что правильно истолковала слова Агнес.

– Нет, я серьезно. Никаких молотков.

– Это хорошо, что ты шутка.

– Это хорошо, что я могу шутить, – поправила Агнес.

– Я так и говорю.

Обеденный стол предназначался для шестерых, и Агнес попросила Марию поставить по два прибора по длинным сторонам стола.

– Будет уютнее, если мы сядем друг напротив друга.

Мария поставила пять приборов вместо четырех. Пятый – ложки, ножи, вилки, тарелки, стакан для воды, бокал для вина – во главу стола, в память о Джо.

Стремясь как можно быстрее сжиться с тем, что Джо уже не вернешь, Агнес, конечно же, не хотела бы видеть перед глазами напоминание о муже. Но Мария действовала из добрых побуждений, и Агнес не решилась останавливать ее.

За томатным супом и салатом из спаржи завязался приятный разговор о наиболее вкусных блюдах из помидоров, о погоде, о праздновании Рождества в Мексике.

Но потом, разумеется, душка Эдом упомянул о торнадо, прежде всего о печально знаменитом торнадо 1925 года, пронесшемся по территории трех штатов – Миссури, Иллинойса и Индианы.

– Как правило, торнадо оставляют на поверхности земли след длиной в двадцать миль или чуть меньше, – объяснил он, – но этот пропахал двести девятнадцать миль. А его ширина достигала мили. На своем пути торнадо разрушил и разбил вдребезги все, что мог. Дома, заводы, церкви, школы. Город Мюрфисборо, штат Иллинойс, просто исчез, только в нем погибли сотни людей.

Мария, широко раскрыв глаза, положила вилку и нож и перекрестилась.

– Торнадо полностью уничтожил четыре города, словно на них сбросили по атомной бомбе, изрядно потрепал шесть других городов. Сровнял с землей девятнадцать тысяч жилых домов. Только жилых домов! Огромный, черный, отвратительный, ощетинившийся молниями. Очевидцы рассказывали, что от громовых раскатов у некоторых лопались барабанные перепонки.

Мария вновь перекрестилась.

– Всего в трех штатах погибли шестьсот девяносто пять человек. Ветер дул с такой силой, что некоторых поднимало на полторы мили, а потом бросало на землю.

Наверное, Мария жалела о том, что не захватила с собой четки. Пальцами правой руки она щипала костяшки пальцев левой, одну за другой, словно бусины.

– У нас в Калифорнии, слава богу, нет торнадо, – вставила Агнес.

– Зато у нас есть дамбы, – ответил ей Джейкоб, взмахнув вилкой. – Потоп в Джонстауне, тысяча восемьсот восемьдесят девятый год. Пусть это в Пенсильвании, но могло случиться и здесь. Как и случилось однажды. Когда прорвало дамбу в Саут-Форк. Стена воды высотой в семьдесят футов полностью уничтожила город. Твой торнадо убил почти семьсот человек, а моя дамба – две тысячи двести девять. Девяносто девять семей погибли полностью. Девяносто восемь детей потеряли обоих родителей.

Мария перестала молиться, используя костяшки пальцев вместо бусин, и глотнула вина.

– Погибло триста девяносто шесть детей, не достигших десяти лет. Пассажирский поезд снесло с рельсов. В результате – двадцать убитых. Под удар попал и другой поезд, с нефтяными цистернами. Цистерны перевернулись, нефть пролилась, загорелась, пламя окружило тех, кто еще держался на поверхности, вцепившись в доски и бревна. Им оставалось или сгореть заживо, или утонуть.

– Десерт? – спросила Агнес.

За кофе с большущими кусками торта «Черный лес» Джейкоб рассказал о взрыве французского сухогруза, который в 1947 году отшвартовался от пристани Техас-Сити, штат Техас, с грузом аммиачной селитры. Взрыв отправил к праотцам пятьсот семьдесят шесть человек.

Продемонстрировав незаурядный дипломатический талант, Агнес сумела перевести разговор со взрывов на фейерверки Четвертого июля, потом – на летние вечера, когда она, Джой, Эдом и Джейкоб играли в карты, безик, канасту, бридж за столом во дворе. Джейкоб и Эдом представляли собой грозный дуэт, потому что обоих отличала отменная память, натренированная запоминанием массы статистических данных о природных и рукотворных катастрофах.

А когда заговорили о карточных фокусах и предсказаниях судьбы, Мария признала, что умеет гадать на обыкновенных игральных картах.

Эдом, которому не терпелось узнать точный момент, когда приливная волна или падающий астероид оборвут его жизнь, принес колоду карт из шкафчика в гостиной. Когда Мария объяснила, что в гадании может участвовать только каждая третья карта и для того, чтобы полностью прочитать будущее, необходимы четыре колоды, Эдом вновь направился в гостиную, чтобы взять еще три колоды.

– Возьми четыре, – крикнул вслед Джейкоб. – Чтобы все были новыми.

Они часто играли в карты, так что в доме хранился большой запас новых колод.

– Если карты будут новыми и чистыми, то и будущее они предскажут более светлое, – сказал он Агнес.

Возможно, надеясь узнать, какой сошедший с рельсов поезд или фабричный взрыв размажут его по земле, Джейкоб отодвинул десертную тарелку, перетасовал каждую колоду отдельно, потом все вместе, как следует перемешав карты. Положил их перед Марией.

Никто, похоже, не понимал, что предсказывать будущее – не самое подходящее развлечение для этого дома и в это время, учитывая, что совсем недавно судьба нанесла Агнес страшный удар.

Надежда всегда шла рука об руку с верой Агнес. Она никогда не сомневалась в том, что будущее будет светлым, но в этот момент ей как-то не хотелось проверять свой оптимизм безобидным гаданием на картах. Однако в присутствии пятого накрытого места у стола она не решилась высказать свои возражения.

Пока Джейкоб тасовал карты, Агнес взяла маленького Барти из колыбельки на руки. Удивилась и встревожилась, когда Мария сказала, что первому погадает младенцу.

Мария повернулась к столу боком, взяла верхнюю карту из стопки, составленной из четырех колод, положила перед Барти картинкой вверх.

Туз червей.

– Это очень хорошая карта, – сказала Мария. – Она означает, что Барти будет счастлив в любви.

Две следующие карты Мария отложила в сторону, не переворачивая, третью вскрыла. Вновь туз червей.

– Эй, да он у нас будет вечным Ромео, – прокомментировал Эдом.

Барти загукал, выдул пузырь из слюны.

– Эта карта означает также семейную любовь и любовь друзей, необязательно ту, что с поцелуйчиками, – пояснила Мария.

Третья карта легла перед Барти, и снова туз червей.

– И какова вероятность такого расклада? – задал Джейкоб риторический вопрос.

Хотя тузы червей несли в себе только плюсы и, согласно мнению Марии, их повторение эти плюсы только усиливало, по спине Агнес пробежал холодок, словно позвонки хотели ей что-то сказать.

Четвертая карта, и тоже туз червей.

Одинокое сердце в центре белого прямоугольника вызвало изумление и радость у братьев и Марии, а вот Агнес ужаснулась. Но попыталась скрыть свои чувства улыбкой, тонкой, как край игральной карты.

На ломаном английском Мария объяснила чудесное значение этого четвертого туза червей: Барти не только встретит достойную его женщину, любовь с которой сможет выразить словами только великий поэт, он не только всю жизнь будет наслаждаться любовью родственников, его не только будут любить многочисленные друзья, но то же чувство будут испытывать к нему множество людей, которые никогда не встретятся с ним лично.

– Как могут полюбить его люди, которые никогда его не встречали? – в недоумении спросил Джейкоб.

Мария просияла:

– Это должно означать, что придет день, когда наш Барти станет знаменитым.

Агнес хотела мальчику счастья. Слава ее не волновала. Интуиция подсказывала ей, что слава и счастье редко идут рука об руку.

Раньше она легонько покачивала Барти. Теперь крепко прижимала к груди.

Пятая карта, еще один туз, и Агнес чуть не ахнула, подумав, что Мария опять достала туза червей, которого просто не могло быть в четырех колодах. Но нет, на стол лег бубновый туз.

Мария объяснила, что это тоже очень хорошая, желанная карта, которая означает, что Барти никогда не будет бедным. И, что особенно важно, она появилась сразу за тузами червей.

Шестая карта – снова бубновый туз.

Они молча смотрели на нее.

Шесть тузов подряд – едва ли ординарное событие. Агнес не могла подсчитать его вероятности, но понимала, что она ничтожно мала.

– Это означает, что он не просто не будет бедным, но станет богатым.

Седьмая карта – третий бубновый туз.

Мария оставила его без комментариев, отложила две карты, вскрыла третью. Само собой, бубнового туза.

Мария перекрестилась, но совсем не так, как крестилась, когда Эдом рассказывал о торнадо, пронесшемся по территории трех штатов в 1925 году. Тогда она отгоняла плохое, а тут с улыбкой и изумлением на лице предсказывала милость Божью, которая, согласно картам, изливалась на Бартоломью.

Барти, объяснила она, будет богат во многих смыслах этого слова. Богат не только финансово, но и талантом, душой, интеллектом. Богат мужеством и честью. Богат здравым смыслом, правильностью суждений, удачей.

Любая мать порадовалась бы тому, что ее ребенку пророчат такое славное будущее. Однако тревога Агнес только усилилась.

Девятой картой стал пиковый валет. И ослепительная улыбка Марии сразу поблекла.

Валеты обозначают врагов, объяснила она, как просто двуличных людей, так и тех, кто хочет причинить зло. Червовый валет – соперник в любовных делах или любовница, которая может предать: враг, способный глубоко ранить в самое сердце. Бубновый может принести финансовые неурядицы. Трефовый ранит словами, может навесить ярлык, морально уничтожить злобной и несправедливой критикой.

Но пиковый валет, которого она открыла, – самый худший из всех. Это враг, способный и готовый на прямое насилие.

С вьющимися волосами соломенного цвета, закрученными усами, наглым профилем, выглядел он так, словно в любой момент мог ударить ножом человека, которого невзлюбил.

А маленькая смуглая рука Марии уже держала десятую карту.

Никогда еще знакомый красный узор на рубашке карты, выпущенной «Ю-эс плейинг кард компани», не выглядел зловеще для глаз Агнес, но теперь он определенно вызывал страх, выглядел таким же странным, как знак вуду или сатанинский рисунок.

Рука Марии повернулась, рубашка сменилась картинкой, на стол лег второй пиковый валет.

Два пиковых валета, вытянутых один за другим, указывали не на двух смертельных врагов, но означали, что первый враг необычайно могущественный, крайне опасный.

Теперь Агнес понимала, отчего гадание на картах скорее пугало, чем радовало ее: если ты верил во все хорошее, предсказанное картами, не оставалось ничего другого, как поверить и в плохое.

У нее на руках маленький Барти удовлетворенно гукал, не подозревая о том, что судьба уготовила ему любовь, богатство и угрозу насилия.

Такой невинный, такой сладкий, такой чистый младенец просто не мог иметь врагов в этом мире, и она представить себе не могла, как ее сын сможет нажить врагов, если она воспитает его как должно. Это все ерунда, глупое карточное гадание.

Агнес уже хотела остановить Марию, не дать ей перевернуть одиннадцатую карту, но любопытство не уступило дурному предчувствию.

– Как можно описать врага, которого обозначают три открытых подряд пиковых валета? – спросил Эдом Марию, когда карта легла на стол.

Она долго смотрела на пикового валета, словно нарисованные на бумаге глаза не отпускали ее взгляда.

– Чудовище. Чудовище в образе человеческом, – наконец ответила она.

Джейкоб нервно откашлялся:

– А если подряд откроются четыре валета?

Серьезность братьев раздражала Агнес. Они принимали гадание на картах за чистую монету, хотя речь-то шла о послеобеденном развлечении.

Приходилось, однако, признать, что и ее встревожило в высшей степени необычное сочетание выпавших карт. Не хватало только поверить, что они предсказывали подлинное будущее.

Но вероятность такого феноменального сочетания одиннадцати карт была крайне мала, равнялась одному шансу на многие и многие миллионы, что вроде бы указывало на достоверность предсказания.

Не всякое совпадение, разумеется, что-то да значило. Если подбрасывать четвертак миллион раз, примерно на полмиллиона бросков выпадет решка, а на другие полмиллиона – орел. Но в процессе вполне возможны случаи, когда орел будет выпадать тридцать, сорок, сто раз подряд. Это не означает, что в дело вмешалась судьба или что Бог, пусть пути Его и неисповедимы, предупреждает о близости Армагеддона. Просто законы теории вероятностей справедливы только для больших чисел, а аномалии, встречающиеся на коротких отрезках, лишь подтверждают их объективность.

«А если подряд откроются четыре валета?»

На вопрос Джейкоба Мария ответила шепотом, по ходу перекрестившись:

– Никогда не видела четырех валетов. Никогда не видела даже трех. Но четыре… значит, это сам дьявол.

Эти слова Эдом и Джейкоб восприняли на полном серьезе, словно дьявол частенько прогуливался по улицам Брайт-Бич и время от времени на глазах у многочисленных свидетелей выхватывал маленьких детей из рук матерей, чтобы съесть их с горчицей.

И Агнес так занервничала, что сказала:

– Достаточно. Это уже не забава.

Соглашаясь с ней, Мария отодвинула стопку неиспользованных карт и уставилась на свои руки, словно хотела долго мыть их с мылом под горячей водой.

– Нет. – Голос Агнес дрожал от иррационального страха. – Подожди. Это абсурд. Это всего лишь карты. И нас разбирает любопытство.

– Нет, – предупредила Мария.

– У меня нет никакого желания видеть следующую карту, – согласился Эдом.

– И у меня тоже, – поддержал брата Джейкоб.

Агнес пододвинула стопку карт к себе. Две верхние положила на стол, как это проделывала Мария, перевернула третью. Открыла четвертого пикового валета.

И хотя холодная волна пробежала по всему позвоночнику, Агнес улыбнулась карте с твердой решимостью изменить мрачное настроение ее гостей.

– По-моему, не такой он и страшный. – Она повернула валета так, чтобы младенец увидел картинку. – Он тебя пугает, Барти?

Бартоломью мог фокусировать взгляд гораздо раньше других младенцев. С удивительной быстротой он вписывался в окружающий его мир.

И теперь, вглядываясь в карту, Барти чмокнул губами, улыбнулся и произнес: «Га» – а мгновением позже добавил что-то еще губами, которые не говорят по-английски, испачкав подгузник.

Все, кроме Марии, рассмеялись.

Агнес бросила пикового валета на стол:

– На Барти этот дьявол не произвел особого впечатления.

Мария собрала четырех валетов, разорвала на три части. Двенацать клочков положила в нагрудный карман блузки:

– Я куплю вам новые карты, этими вы больше пользоваться не сможете.

Глава 32

Деньги для мертвых. Разлагающаяся плоть любимой жены и неродившегося ребенка, трансформирующаяся в целое состояние, – куда до этого чуда жалким потугам алхимиков, которые стремились превратить свинец в золото.

Во вторник, менее чем через двадцать четыре часа после похорон, Наоми, Накер, Хисск и Норк, представляющие интересы штата и округа, провели предварительные переговоры с адвокатами Младшего и скорбящего клана Хэкачаков. Как и прежде, хорошо одетое трио выражало максимум сочувствия и стремилось достичь договоренности, не доводя дело до судебного иска.

Более того, адвокаты потенциальных истцов почувствовали, что Норк, Хисск и Накер ну очень хотели достичь договоренности, а потому искренность сочувствия вызвала у них серьезные подозрения. Само собой, штату не хотелось выступать ответчиком в деле о смерти юной красавицы, только-только вышедшей замуж, и ребенка, которого она носила под сердцем, но их уступчивость на столь ранней стадии переговоров показывала, что позиции штата были куда слабее, чем казалось на первый взгляд.

Адвокат Младшего, Саймон Мэгассон, потребовал предоставить в их распоряжение все отчеты о проверках технического состояния пожарных вышек, которые находились в ведении округа и штата. Если бы иск о причинении смерти появился в суде, эти отчеты, по закону являющиеся общественным достоянием, поступили бы в распоряжение адвокатов в ходе подготовки к судебному разбирательству, так что Хисск, Накер и Норк тут же согласились выполнить это требование.

В тот же вторник, когда адвокаты совещались, Младший, отпросившись с работы, позвонил слесарю и попросил сменить в доме все замки. Будучи полицейским, Ванадий имел доступ к специальным отмычкам, которые открыли бы новые замки с той же легкостью, что и старые. Поэтому к замкам на парадной двери и двери черного хода Младший добавил крепкие засовы, открыть которые можно было только изнутри.

За замки и их установку он расплатился наличными, отдав и два десятика, и пятачок, оставленные Ванадием на ночном столике.

Уже в среду, подтверждая стремление договориться как можно быстрее, штат представил затребованные отчеты. Пять последних лет значительная часть фондов, выделяемых на поддержание пожарных вышек в исправном состоянии, расходовалась бюрократами на иные цели. Последние три года старший обходчик, ведающий техническим состоянием пожарных вышек, ежегодно направлял специальный рапорт, касающийся той самой вышки, с которой упала Наоми, требуя ее капитальной реконструкции. В третьем из этих рапортов, написанном за одиннадцать месяцев до гибели Наоми, обходчик уже не просил, а требовал, снабдив его пометкой «Срочно».

Сидя в отделанном панелями красного дерева кабинете Саймона Мэгассона и читая последний рапорт обходчика, Младший пришел в ужас:

– Я мог бы погибнуть!

– Просто чудо, что вы оба не свалились с обзорной площадки, – согласился адвокат.

Маленького росточка, Мэгассон едва виднелся из-за огромного стола. Голова была великовата для щуплого тельца, но вот уши размером не превосходили серебряный доллар. Большие выпученные глаза горели умом и ненасытным честолюбием. Чувствовалось, что он из тех, кто может проголодаться уже через минуту после того, как поднялся из-за стола. Ни вздернутый нос, ни длинная, словно у орангутанга, верхняя губа, ни узенькая полоска рта не красили его – скорее, вызывали отвращение. И если кто-то хотел нанять адвоката, злящегося на весь мир за свое уродство и умеющего в зале суда преобразовать эту злость в энергию и безжалостность питбуля, лучшего кандидата, чем Саймон Мэгассон, найти бы не удалось.

– Прогнило не только ограждение. – Младший все листал отчет, в нем закипала ярость. – Лестница тоже небезопасна.

– Прекрасно.

– Одна из четырех стоек вышки треснула у самого основания…

– Изумительно.

– …и наблюдательная площадка закреплена недостаточно надежно. Она могла бы рухнуть вниз вместе с нами.

С другой стороны стола донесся клекот гоблина: Мэгассон смеялся.

– Я мог бы погибнуть, – повторил Младший. Внезапно ужас с такой силой поразил его, что на какое-то время онемели руки и ноги.

– Штату придется выложить кругленькую сумму, – пообещал адвокат. – И это еще не все хорошие новости. Власти округа и штата согласились прекратить уголовное расследование смерти Наоми. Официально признано, что она погибла в результате несчастного случая.

В руки и ноги Младшего начала возвращаться чувствительность.

– Пока дело открыто и вы остаетесь единственным подозреваемым, – продолжил адвокат, – они не могут договариваться о внесудебном улаживании вопроса о компенсациях. Но они боятся попасть в еще худшее положение, если не сумеют доказать вашу вину и дело дойдет до суда присяжных.

– Почему?

– Во-первых, присяжные могут решить, что власти никогда не подозревали вас по-настоящему и пытались повесить на вас убийство лишь для того, чтобы скрыть свои промахи в поддержании пожарной вышки в надлежащем техническом состоянии. Кстати, большинство копов считают вас невиновным.

– Правда? Это радует! – искренне воскликнул Младший.

– Поздравляю вас, мистер Каин. В этом деле вам крупно повезло.

И хотя Младший без крайней необходимости старался не смотреть на Мэгассона, на его выпученные, поблескивающие горечью и жаждой денег глаза, которые потом могли вызвать не один кошмарный сон, тут он оторвал взгляд от своих полуонемевших рук и перевел его на адвоката.

– Повезло? Я потерял жену. И неродившегося ребенка.

– А теперь ваша потеря будет должным образом компенсирована.

И маленькая жаба, восседавшая за огромным столом, самодовольно усмехнулась.

Отчет о техническом состоянии пожарной вышки заставил Младшего подумать о том, что и он смертен. Страх, обида, жалость к себе поднялись, как приливная волна. Голос звенел от негодования.

– Вы согласны, мистер Мэгассон, что происшедшее с моей Наоми – несчастный случай? Вы в это верите? Потому что я не знаю… я не знаю, как смогу работать с человеком, который думает, что я способен…

Миниатюрность адвоката столь не соответствовала массивности мебели его кабинета, что он напоминал жука, приколотого к огромному, обитому кожей креслу. И жук этот выдержал долгую театральную паузу, прежде чем ответить Младшему.

– Адвокат, участвующий в судебных разбирательствах как криминальных, так и гражданских дел, – тот же актер, мистер Каин. Он должен глубоко вжиться в роль, полностью уверовать в достоверность слов, которые произносит, если, конечно, хочет выглядеть убедительно. Я всегда верю в невиновность моих клиентов, с тем чтобы завершить процесс с максимальной для них выгодой.

У Младшего возникли подозрения, что других клиентов, за исключением его, у Мэгассона никогда не было. Им двигала возможность получения высокого гонорара, а не стремление установить справедливость.

И Младший уже подумал о том, а не уволить ли ему этого узкоротого тролля, когда Мэгассон неожиданно добавил:

– Детектив Ванадий более не будет докучать вам.

– Вы его знаете? – удивился Младший.

– Ванадия знают все. Он – крестоносец, борец за правду, справедливость и американский образ жизни. Если хотите, святой дурак. Поскольку дело закрыто, он более не вправе беспокоить вас.

– Я не уверен, что ему нужно для этого чье-либо разрешение, – пробормотал Младший.

– Если он потревожит вас снова, дайте мне знать.

– Почему они держат такого человека в полиции? – спросил Младший. – Он же нарушает все правила и инструкции.

– Зато добивается результатов. Находит преступников практически в каждом порученном ему расследовании.

Младший уже думал о том, что большинство копов полагают Ванадия не от мира сего, изгоем. Возможно, на самом деле все обстоит иначе… если это так, если Ванадия ценят, тогда он гораздо опаснее, чем полагал Младший.

– Мистер Каин, раз уж он так вас тревожит, может быть, вы хотите, чтобы я перекрыл ему кислород?

Младший уже не мог вспомнить, почему только что хотел отказаться от услуг Мэгассона. Да, с внешностью адвокату не повезло, но вот претензий к его компетентности Младший предъявить не мог.

– К вечеру завтрашнего дня, – добавил адвокат, – я надеюсь получить предложение штата, которое вы затем и рассмотрите.

И действительно, в четверг вечером, после девятичасовых переговоров Хисск, Норк и Накер, с одной стороны, и Мэгассон и адвокат Хэкачаков, с другой, достигли взаимоприемлемого соглашения. Для Кайтлин потерю горячо любимой сестры оценили в двести пятьдесят тысяч долларов. Шине и Руди за их душевную боль и страдания отписали девятьсот тысяч, на которые они могли пройти курс восстановительной терапии в Лас-Вегасе. Младший получил четыре с четвертью миллиона. Гонорар Мэгассона составлял двадцать процентов, если удавалось решить вопрос во внесудебном порядке, и сорок – если дело доходило до суда. Так что Младшему остались три миллиона четыреста тысяч долларов. С выплат истцам налоги не брались.

* * *

В пятницу утром Младший подал заявление об уходе из диспансера лечебной физкультуры. Он полагал, что процентов с капитала и дивидендов вполне хватит на жизнь, поскольку отличался скромностью запросов.

Воспользовавшись безоблачным днем и теплой не по сезону погодой, он проехал семьдесят километров на север, среди шеренг хвойных деревьев, марширующих по склонам холмов к живописному побережью. По пути он постоянно поглядывал в зеркало заднего обзора. Слежки не заметил.

На ланч завернул в ресторанчик, обсаженный массивными соснами, из окон которого открывался фантастический вид на Тихий океан.

Официантка, очень симпатичная, в открытую флиртовала с ним, и он понял, что она с превеликим удовольствием готова лечь под него.

Ему этого хотелось, понятное дело, но интуиция предупреждала, что еще какое-то время следует вести себя как можно скромнее.

Томаса Ванадия он не видел с понедельника, когда тот подошел к нему на кладбище, и Ванадий более не выкидывал никаких фокусов с тех пор, как оставил на ночном столике двадцать пять центов. Четыре дня покоя, конечно, хорошо, но Младший уже понял, что с Ванадием нельзя расслабляться ни на секунду.

На работу он мог не спешить, поэтому засиделся в ресторанчике. Ощущение финансовой свободы приносило не меньшее наслаждение, чем секс.

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на работу, если у тебя есть средства для того, чтобы позволить себе бесконечный досуг.

В Спрюс-Хиллз он вернулся уже в темноте. По небу плыла бледная луна, городок загадочно серебрился среди деревьев, словно не настоящий город, а сказочная страна с разбросанными по ней цыганскими шатрами, подсвеченными янтарными отблесками фонарей и костров.

То ли во вторник, то ли в среду Младший в поисках Томаса Ванадия заглянул в телефонный справочник. Он ожидал, что номер в справочнике не значится, но ошибся. Нашел и номер, и адрес, который, собственно, его и интересовал.

И теперь он решил взглянуть, где живет детектив.

Приехал в ухоженный район, со скромными, непритязательными домами, одноэтажными, без архитектурных излишеств. Дом Ванадия ничем не отличался от остальных. Белая обшивка стен, зеленые ставни. Примыкающий к дому гараж на два автомобиля.

Вдоль улицы выстроились черные дубы. Листья облетели, голые ветви тянулись к луне.

Большие деревья на участке Ванадия также лишились листвы, открыв дом. Мягкий свет горел лишь в двух окнах, выходящих на улицу.

Младший не сбавил скорость, проезжая мимо дома, но сделал круг и проехал мимо дома второй раз.

Он не мог сказать, чего искал. Просто чувствовал, что для разнообразия имеет право побыть не дичью, а охотником.

Пятнадцать минут спустя, уже дома, он сидел за столом в кухне, раскрыв перед собой телефонный справочник с номерами не только Спрюс-Хиллз, но и всего округа, числом порядка семидесяти или восьмидесяти тысяч.

Каждая страница содержала четыре колонки фамилий, номеров, адресов. В одной колонке умещалось около сотни фамилий, четыреста – на странице.

Младший положил на страницу линейку и двинул ее вниз, выискивая имя Бартоломью, игнорируя фамилии. Он уже проверил, есть ли в округе люди с фамилией Бартоломью. Таковых в справочнике не оказалось.

Иной раз вместо имен в справочнике указывались инициалы. Натыкаясь на инициал Б., Младший красным фломастером ставил рядом жирную точку.

Он понимал, что под большинством Б. скрываются Бобы и Биллы. Возможно, Брэдли и Бернарды. Или Барбары и Бренды.

Вероятно, пристально просмотрев весь справочник и не добившись желаемого, ему предстояло звонить по всем номерам, отмеченным красными точками, и звать к телефону Бартоломью. Несколько сотен звонков, не больше. Некоторые придется оплачивать по междугородному тарифу, но теперь он мог позволить себе такие расходы.