Текст книги "Краем глаза"

Глава 22

В добротных темных костюмах, чисто выбритые, сверкающие, как их начищенные туфли, с брифкейсами, втроем они прибыли в больничную палату Младшего до начала рабочего дня, волхвы без верблюдов, без даров, но готовые оплатить горе и утрату. Двое адвокатов и один политический назначенец достаточно высокого уровня, они представляли собой штат, округ и страховую компанию в расследовании, начатом в связи с ненадлежащим состоянием ограждения наблюдательной площадки на пожарной вышке.

Они не смогли бы держаться более торжественно и уважительно, даже если бы труп Наоми, зашитый на спине, накачанный бальзамирующей жидкостью, с накрашенной физиономией, весь в белом, с Библией на груди, сжимаемой хладными руками, лежал в гробу в этой самой палате, в окружении цветов и ожидании скорбящих родственников и друзей. Предельно вежливые, сладкоголосые, с печальными глазами, заботливые и при этом расчетливо прикидывающие: а какую компенсацию может затребовать Младший?

Они назвали свои фамилии, Накер, Хисск и Норк, но Младший и не пытался ассоциировать лица с фамилиями, прежде всего из-за схожести как внешности, так и манеры поведения этих троих. А кроме того, Младший еще не отошел от похода по этажам больницы и от тревожной мысли о том, что некий Бартоломью, поблескивая злобными глазами, разыскивает его по всему миру.

После многословного елейного вступления, высказав уверенность в том, что Наоми ушла в лучший мир, подчеркнув, что государство стремится со всей ответственностью заботиться о жизни каждого гражданина, Накер, или Хисск, или Норк добрался до вопроса компенсации.

Разумеется, слово «компенсация» не произносилось. Упаси бог. В юридической школе, где английский был вторым языком, его заменяли другие слова. «Восстановление справедливости», «вознаграждение за причиненные страдания», «возмещение понесенной утраты». Даже «искупление».

Младший чуть не свел их с ума, прикидываясь, что не понимает, о чем, собственно, речь, тогда как эти трое мусолили интересующую их тему, чем-то напоминая заклинателя змей, выбирающего удобный момент, чтобы схватить за шею свернувшуюся клубком кобру.

Его поразило, что они прибыли так скоро, все-таки после трагедии не прошло и двадцати четырех часов. Происходящее казалось особенно удивительным в свете того, что, по версии безумного детектива, подгнившее ограждение не являлось единственной причиной смерти Наоми.

И Младший заподозрил, что они явились по наущению Ванадия. Копу наверняка хотелось оценить, насколько жадным проявит себя скорбящий муж, когда ему представится возможность обратить покойницу-жену в звонкую монету.

Накер, или Хисск, или Норк говорил о приношении, словно Наоми была богиней, которую они хотели отблагодарить золотом и драгоценными камнями.

Младшего стало от них тошнить, и он сделал вид, что начинает смекать, каким ветром этих господ занесло в его больничную палату. Он не стал возмущаться или выражать неудовольствие, прекрасно понимая, что может переиграть, взять фальшивую ноту, которая вызовет подозрения.

Вместо этого, очень корректно, ровным голосом, он сообщил им, что не нуждается в материальной оценке смерти жены и его страданий.

– Деньги не смогут ее заменить. Из полученной суммы я не смогу потратить ни цента. Мне придется просто отдать их. Так какой смысл изначально брать эти деньги?

Короткую паузу изумления прервал Норк, Накер или Хисск:

– Мы понимаем ваши чувства, мистер Каин, но в подобных случаях принято…

Горло Младшего по сравнению с прошлым днем болело не так уж и сильно, но этим мужчинам казалось, что хрипотца обусловлена бурей эмоций.

– Мне без разницы, что и где принято. Мне ничего не нужно. Я никого ни в чем не виню. Это несчастный случай. Если у вас есть бумаги, освобождающие учреждения, которые вы представляете, от ответственности, я их подпишу прямо сейчас.

Хисск, Норк и Накер переглянулись.

– Мы не можем этого сделать, мистер Каин, – наконец изрек один из них. – Во всяком случае, до того, как вы переговорите с адвокатом.

– Не нужен мне адвокат. – Младший закрыл глаза, откинулся на подушку, вздохнул. – Я хочу… покоя.

Накер, Хисск и Норк заговорили разом, одновременно, словно единый организм, замолчали, потом заговорили по очереди, пусть иногда и перебивая друг друга, стараясь убедить Младшего в их правоте.

А у него из закрытых глаз потекли слезы. Потекли сами, ему не пришлось прилагать для этого никаких усилий. Вызвали их не мысли о бедной Наоми. Следующие дни, может, даже недели не сулили ему никаких радостей жизни, до того момента, как сестра Виктория Бресслер окажется в его объятиях. Учитывая сложившиеся обстоятельства, у него были веские причины жалеть самого себя.

Его молчаливые слезы подействовали сильнее любых слов: Норк, Накер и Хисск ретировались, убеждая его переговорить с адвокатом, пообещав вернуться, вновь выразив свои глубочайшие соболезнования, как могут их выражать только адвокаты и политики, но определенно в смущении и замешательстве. Они не знали, как вести себя с этим вдовцом Каином, начисто лишенным жадности и злости, готовым простить всех и вся.

События развивались именно так, как представил их себе Каин в тот самый момент, когда Наоми обнаружила, что часть ограждения совершенно прогнила. План сформировался мгновенно, так что, когда они кружили по смотровой площадке, он лишь пытался выявить в нем недостатки и не находил ни единого.

На текущий момент он столкнулся лишь с двумя неожиданностями. Первая – неконтролируемый приступ рвоты. Он надеялся, что ничего такого больше не повторится.

Этот поток блевотины, достойный занесения В Книгу рекордов Гиннесса, вроде бы лишь подчеркнул боль утраты, вызванную внезапной смертью горячо любимой жены. И он при всем желании не мог бы найти более убедительного способа доказать свою невиновность и неспособность совершить предумышленное убийство.

За последние восемнадцать часов он многое узнал о себе, но более всего Младший гордился тем, что открыл в себе удивительно острую впечатлительность. Эта черта характера могла стать удобной ширмой, призванной прикрыть те безжалостные поступки, которых не удастся избежать в новой, полной опасностей жизни, выбранной им самим.

Второй неожиданностью стал Ванадий, сумасшедший коп. Вцепившийся в него мертвой хваткой. Как бульдог. Плохо остриженный бульдог.

И пока на щеках Младшего подсыхали слезы, он решил, что, скорее всего, ему придется убить Ванадия, чтобы избавиться от него и гарантировать собственную безопасность. Никаких проблем. Несмотря на свою сверхвпечатлительность, Младший ни секунды не сомневался, что убийство детектива не вызовет у него нового приступа рвоты. В крайнем случае он мог от радости подпустить в штаны.

Глава 23

Целестина вернулась в палату 724, чтобы забрать вещи Фими из крохотного стенного шкафчика и с ночного столика.

Ее руки тряслись, когда она пыталась уложить одежду сестры в чемодан. Простое вроде бы дело превратилось в непосильный труд. Материя, казалось, оживала в ее руках и соскальзывала с пальцев, вещи не желали складываться в аккуратную стопку. И лишь когда до Целестины дошло, что в данном случае лишняя складка ничему не повредит, она сумела поместить все в чемодан.

Она уже защелкивала замочек, когда в палату вошла санитарка, толкая перед собой тележку с чистыми полотенцами и простынями.

Та самая, что перестилала кровать Неллы Ломбарди, когда Целестина примчалась в больницу. Теперь пришел черед кровати, на которой лежала Фими.

– Мне очень жаль, что для вашей сестры все закончилось так печально, – принесла свои соболезнования санитарка.

– Спасибо вам.

– Такая милая девчушка.

Целестина кивнула, не в силах реагировать на доброту женщины. Потому что иной раз доброта может не принести успокоение, а, наоборот, еще сильнее расстроить.

– А в какую палату перевели миссис Ломбарди? – спросила она. – Я бы хотела… увидеться с ней, прежде чем уйду.

– О, так вы не знаете? К сожалению, она тоже покинула нас.

– Покинула? – Даже задавая вопрос, Целестина понимала, о чем говорит санитарка.

Действительно, подсознательно она знала, что Нелла умерла, с того самого момента, как поговорила с ней по телефону в четверть пятого утра. Когда старуха высказала все, что хотела, в трубке установилась абсолютная тишина, без свойственных телефонным линиям треска и помех, чего раньше никогда не случалось.

– Она умерла прошлой ночью, – ответила санитарка.

– А когда? Вы знаете время смерти?

– Сразу после полуночи.

– Вы уверены? Я насчет времени?

– Я как раз пришла на работу. Сегодня у меня полуторная смена. Она умерла, не выходя из комы, не проснувшись.

В голове Целестины ясно и отчетливо зазвучал дребезжащий голос старухи, предупреждающий о кризисе Фими.

– Приезжай сейчас.

– Что?

– Приезжай сейчас. Приезжай быстро.

– Кто это?

– Нелла Ломбарди. Приезжай сейчас. Твоя сестра скоро будет умирать.

Если и впрямь звонила миссис Ломбарди, получалось, что она взялась за телефонную трубку через четыре часа после собственной смерти.

А если звонила не старуха, то кто назвался ее именем и фамилией? И зачем?

Когда Целестина двадцатью пятью минутами позже появилась в больнице, сестра Джозефина очень удивилась: «Я не знала, что они сумели связаться с вами. Вы очень быстро добрались сюда, дорогая, буквально за десять минут».

Нелла Ломбарди позвонила до того, как у Фими начались экламптические судороги и ее спешно увезли в операционную.

«Твоя сестра скоро будет умирать».

– С вами все в порядке? – участливо спросила санитарка.

Целестина кивнула. С трудом сглотнула слюну. Горечь залила ее сердце, когда умерла Фими, и ненависть к ребенку, за жизнь которого мать заплатила своей жизнью: она знала, что это недостойные чувства, но ничего не могла с собой поделать. Однако эти два чуда, рассказ доктора Липскомба и телефонный разговор с Неллой, стали антидотом к ненависти. Они сняли злость, но и потрясли ее до глубины души.

– Да, – ответила она санитарке. – Спасибо вам. Все будет хорошо.

И с чемоданом в руке вышла из палаты 724.

В коридоре остановилась, посмотрела налево, направо, не зная, куда идти.

Неужели Нелла Ломбарди, покинув этот прекрасный мир, вернулась, вновь преодолев бездну, чтобы две сестры успели попрощаться до того, как одна из них последует за ней?

И Фими, которую вывели из состояния клинической смерти, отплатила за доброту Неллы посланием доктору Липскомбу?

С детства Целестину учили, что у каждого человека есть свое предназначение, что жизнь каждого – выполнение Промысла Божьего, и она без колебаний разделила убежденность в этом с доктором Липскомбом, когда тот изо всех сил пытался осознать, что же произошло с ним в операционной. Но и она сама никак не могла свыкнуться с тем, что наяву соприкоснулась с чудесами.

И хотя она понимала, что эти сверхъестественные события определят ее дальнейшую жизнь, можно сказать, уже определили, она не имела четкого представления о том, что должна делать. В основе замешательства, в котором она пребывала, лежал конфликт разума и сердца, здравомыслия и веры, а также битва между желаниями и обязанностями. И, не примирив эти противоположности, она не могла действовать, парализованная нерешительностью.

Она шагала по коридору, пока не поравнялась с дверью в пустую палату. Не зажигая света, вошла, поставила чемодан на пол, села у окна.

И пусть уже наступило утро, дождь и туман позаботились о том, чтобы в палате больницы Святой Марии царил густой сумрак. Тени вышли из углов, поглотив все пространство.

Целестина уставилась на свои руки, такие темные в этой темноте.

И наконец раскрыла в себе свет, необходимый ей, чтобы помочь найти дорогу в ближайшие критические часы. Поняла, что должна сделать, пусть у нее еще и не было уверенности, что ей достанет на это духа.

Она все смотрела на свои руки, тонкие, с длинными пальцами, изящные. Руки художника. Не кузнеца, не тяжелоатлета. Лишенные мощи, силы.

Она всегда полагала себя творческой личностью, способной, деятельной, преданной искусству, но никогда не видела в себе силы, твердости характера. Однако осуществить задуманное ею мог только сильный человек.

Пора идти. Пора действовать. Сделать то, что до́лжно.

Целестина не могла оторваться от стула.

«Сделать то, что до́лжно».

Страх сковал ее по рукам и ногам.

Глава 24

Под чистым, вымытым грозой, синим утренним небом Эдом отправился выполнять порученное ему дело: развозить пироги голодным.

Фордовский универсал модели 1954 года «Кантри Сквайр» он приобрел едва ли не на последние заработанные деньги. В то время, когда он еще мог работать, до того, как возникла у него… проблема.

Когда-то он был превосходным водителем. За последнее десятилетие умение вести автомобиль во все большей степени определялось его настроением.

Иногда даже мысль о том, что надо сесть за руль и рискнуть выехать в переполненный опасностями мир, становилась невыносимой. Тогда он плюхался в «лейзи-бой»[16]16
  «Лейзи-бой» – раскладное кресло производства одноименной компании.


[Закрыть] и ждал природной катастрофы, которая в самом ближайшем времени могла смести его с лица земли, похоронив саму память о его существовании.

В это утро только любовь к сестре, Агнес, придала ему мужества, и он решился развезти пироги.

Эдом, старший брат Агнес, появившийся на свет шестью годами раньше, жил в одной из двух квартирок над большим гаражом, который располагался позади дома, с двадцати пяти лет, после того, как более не мог работать. Одиннадцать последних лет.

Брат-близнец Эдома, Джейкоб, никогда не работал, он жил во второй квартирке, где поселился по окончании средней школы.

Агнес, унаследовавшая дом, гараж и участок, с радостью пригласила бы братьев в дом, благо места в нем хватало. Они иной раз приходили на обед, случалось, что летними вечерами сидели на крыльце в креслах-качалках, но ни один не соглашался жить в столь мрачном месте.

Много всякого происходило в этих комнатах. Семейная история пятнала стены. И ночью, когда Эдом или Джейкоб спали под остроконечной крышей, прошлое оживало в их снах.

Эдом изумлялся способности Агнес подняться над прошлым и переступить через многие годы мучений. Она-то могла видеть в этом доме лишь крышу над головой, тогда как для ее братьев он был пыточной камерой, где разбились вдребезги их души. Если бы они могли работать, то не подошли бы к дому и на пушечный выстрел, не то чтобы жить в непосредственной близости от него.

Впрочем, в Агнес Эдома восхищало многое. Если б он начал все перечислять, то наверняка бы впал в отчаяние, в полной мере осознав, что она гораздо лучше, чем он или Джейкоб, подготовлена к встрече с любыми превратностями судьбы.

Когда Агнес обратилась к нему с просьбой развезти утром пироги, потому что вместе с Джо собиралась в больницу, Эдому хотелось бы отказаться, но он согласился без малейшей заминки. Его не страшили напасти, которые в этой жизни могла обрушить на его голову природа, но он не вынес бы разочарования, увиденного в глазах сестры.

Она всегда и всем показывала, что гордится своими братьями. И относилась к ним с уважением, нежностью, любовью… словно не замечая их недостатков.

Никогда не выделяла кого-то одного… за исключением доставки пирогов. В тех редких случаях, когда Агнес не могла развезти пироги сама или не находила другого посыльного, она всегда прибегала к помощи Эдома.

Джейкоб, абсолютная копия Эдома, с таким же моложавым лицом, таким же мягким выговором, так же чисто выбритый и аккуратно одетый, пугал людей. Получая пирог из рук Джейкоба, они впадали в панику, их охватывал дикий ужас. После его ухода люди запирали двери, заряжали ружья, если они были в доме, не могли уснуть ночь или две.

Вот и теперь Эдом загрузил в автомобиль пироги и посылки и отправился по указанным сестрой адресам, хотя и не сомневался, что невиданной силы землетрясение, знаменитый Большой толчок, скорее всего, случится до полудня, и уж точно до обеда. И этот день станет последним в его жизни.

Причиной такой уверенности были те странные молнии, что положили конец дождю, вместо того чтобы возвестить о его начале. И небо очистилось чрезвычайно быстро: наглядное свидетельство того, что на высоте дул сильнейший ветер, тогда как на земле властвовал полный штиль. Резкое уменьшение влажности… не по сезону теплая погода… Все, все указывало на приближение катастрофы.

Погода под землетрясение. Жители Южной Калифорнии могли бы перечислить многие признаки этого природного феномена, но Эдом точно знал, что на этот раз его предчувствия обязательно обратятся в реальность. Гром прогремит снова, но на этот раз он донесется из-под ног.

Автомобиль он вел очень осторожно, чтобы не попасть под падающий столб, не рухнуть в реку вместе с мостом, не угодить в разверзшуюся поперек дорожного полотна трещину, а потому благополучно прибыл к пункту назначения, значащемуся в списке Агнес под номером один.

Скромный, обшитый досками домик давно уже не поддерживался в должном состоянии. Краска выцвела на солнце, местами облупилась, обнажив темное дерево. В конце засыпанной гравием подъездной дорожки под брезентовым навесом на лысых шинах стоял видавший виды «шеви»-пикап.

Здесь, на восточной окраине Брайт-Бич, вдали от моря, пустыня активно наступала на владения людей. Песок и колючие кустарники обосновались на границе дворов.

Недавняя гроза принесла с собой перекати-поле. Они цеплялись за садовые кусты, лежали вдоль обращенной к пустыне стены дома.

В этот сезон дождей лужайка, конечно, зеленела, но отсутствие системы полива указывало на то, что к апрелю солнце выжжет ее дотла, и в таком неприглядном виде она останется до следующего ноября.

С одним из шести черничных пирогов в руках Эдом пересек лужайку, траву на которой никто и никогда не косил, по скрипучим ступеням поднялся на крыльцо.

Ему не хотелось бы находиться в таком вот доме, когда землетрясение столетия тряхнет побережье и сровняет с землей крупный город. Но Агнес наказала, к сожалению, что он должен по-соседски посидеть, поболтать, а не просто оставить подарки и уйти.

Дверь открыла Джолин Клефтон, лет пятидесяти с небольшим, неряшливая, в бесформенном домашнем платье. Всклокоченные каштановые волосы тусклостью напоминали пыль и песок пустыни Мохаве. Но лицо оживляла россыпь веснушек, а голос был нежным и мелодичным.

– Эдом, ты такой же красавчик, как тот певец в «Шоу Лоренса Уэлка»![17]17
  Уэлк Лоренс (1903–1992) – дирижер, известный популяризатор так называемой музыки под шампанское. В 17 лет создал свой первый ансамбль танцевальной музыки, с которым много и успешно выступал по радио. В 1955–1982 годах вел собственную музыкальную программу на ТВ.


[Закрыть] Честное слово! Заходи, заходи!

– У Агнес вновь пироговая лихорадка, – сообщил Эдом отступившей в сторону Джолин. – Мы будем есть пироги с черникой, пока сами не посинеем. Она просит освободить нас хотя бы от одного.

– Спасибо, Эдом. А что она делает этим утром?

Джолин, хоть и пыталась, не могла скрыть разочарования. Так же как любой другой житель города, она предпочла бы увидеть на пороге своего дома Агнес, а не Эдома. Но он нисколечко не обиделся.

– Ночью она родила, – поделился он доброй вестью.

Радостно вскрикнув, Джолин тут же сообщила об этом своему мужу Биллу, которого в гостиной не было.

– Билл, Агнес родила!

– Мальчика, – добавил Эдом. – Назвала его Бартоломью.

– Это мальчик, его зовут Бартоломью, – прокричала Джолин и повела Эдома на кухню.

На улице, в универсале, остались коробки с продуктами, ветчина, консервы для Клефтонов. Эдому поручили принести их потом, перед самым отъездом.

Агнес полагала, что пирог и дружеская беседа создадут должную атмосферу и эти продукты будут выглядеть не милостыней, а дружеским подарком.

В маленькой, но очень чистой и светлой кухне пахло корицей и ванилью.

Билла не было и здесь.

Джолин отодвинула стул от обеденного стола.

– Садись, садись!

Поставила пирог на столик у плиты, достала из буфета три фаянсовые кружки.

– Готова спорить, это необычный мальчик, очень красивый мальчик.

– Я его еще не видел, – ответил Эдом. – Утром говорил с Агнес по телефону. Она сказала, что мальчик замечательный. На голове много волос.

– Он родился с волосами на голове! – прокричала Джолин мужу, наполняя кружки горячим кофе.

Из дальнего конца дома донеслось ритмичное постукивание: Билл направлялся к кухне.

– Она говорит, что самое удивительное в нем – глаза. Она говорит, изумруды и сапфиры. Называет их «глаза от Тиффани».

– У мальчика потрясающие глаза! – прокричала Джолин Биллу.

Пока Джолин ставила на стол тарелки и кофейный кекс, появился Билл, тяжело опирающийся на две крепкие трости.

Ровесник Джолин, выглядел он лет на десять старше. Волосы посеребрило время, но за одутловатость и красноту лица ответственность делили болезнь и лекарства.

Ревматический артрит скрутил ему бедра. Ему давно следовало перейти на костыли или сесть в инвалидное кресло, но он упорно обходился тростями.

Гордость заставляла его продолжать работать и после того, как боль стала невыносимой. Но последние пять лет он уже не работал и пытался, без особых успехов, жить на пособие по инвалидности.

Билл осторожно опустился на стул, повесил трости на спинку, протянул правую руку Эдому.

Болезнь изуродовала и руку, костяшки пальцев распухли, потеряли форму. Эдом едва пожал ее, опасаясь, что даже легкое прикосновение может вызвать боль.

– Расскажи нам все, что знаешь о ребенке, – попросил Билл. – Где они отыскали такое имя… Бартоломью?

– Точно не знаю. – Эдом взял у Джолин тарелку с куском кекса. – Насколько мне известно, в составленном ими списке имен оно не значилось.

О ребенке он практически ничего не знал, только то, что услышал от Агнес. И уже выложил большинство подробностей Джолин.

Тем не менее повторил все снова. Тянул время, пытаясь избежать вопроса, который заставил бы его поделиться с ними и плохими новостями.

Но Билл задал этот вопрос:

– Наверное, Джо раздувается от гордости?

Эдом как раз набил рот кексом, поэтому получил еще одну возможность потянуть с ответом. Долго жевал и лишь потом, заметив недоуменный взгляд Джолин, кивнул, словно отвечая на вопрос Билла.

За этот обман ему пришлось заплатить. Кивнув, он вдруг понял, что не может проглотить прожеванный кусок кекса. Тот никак не желал покидать рот. Боясь, что закашляется, Эдом схватил кружку с кофе и потоком горячей черной жидкости отправил кекс в желудок.

Он не мог говорить о Джо. Сообщив новость, он как бы второй раз убивал Джо. Пока он молчал, Джо словно и не умирал. Слова убили бы его. Пока Эдом не произносил этих слов, Джо оставался живым, во всяком случае для Джолин и Билла.

Безумная мысль. Иррациональная. Тем не менее он не мог рассказать Клефтонам о смерти Джо: не поворачивался язык.

И вместо этого затронул более чем уместную тему: Судный день.

– Вам не кажется, что на дворе погода под землетрясение?

– Для января это отличный денек, – удивленно ответил Билл.

– Землетрясение тысячелетия запаздывает, – предупредил Эдом.

– Тысячелетия? – нахмурилась Джолин.

– В регионе Сан-Андреас каждые тысячу лет должно быть землетрясение силой не меньше восьми с половиной баллов по шкале Рихтера, чтобы снять напряжение в разломе. Очередное запаздывает уже на сотню лет.

– Нет, оно не произойдет в день рождения сына Агнес, это я могу гарантировать, – возразила Джолин.

– Он родился вчера, а не сегодня, – мрачно уточнил Эдом. – Когда произойдет землетрясение тысячелетия, небоскребы сложатся, как карточные домики, мосты рухнут, вода прорвет дамбы. В три минуты между Сан-Диего и Санта-Барбарой погибнет миллион человек.

– Тогда я, пожалуй, съем еще кусок кекса. – Билл пододвинул свою тарелку к Джолин.

– Нефте– и газопроводы дадут течи, взорвутся. Море огня захлестнет города, убьет новые сотни тысяч.

– И ты делаешь такие выводы, исходя из того, что мать-природа даровала нам в январе теплый, солнечный день? – спросила Джолин.

– У природы нет материнских инстинктов, – спокойно, но очень убедительно заявил Эдом. – Думать иначе – чистой воды сентиментализм. Природа – наш враг. Она – безжалостный убийца.

Джолин уже хотела наполнить его кружку, но передумала.

– Может, тебе больше не надо кофеина, Эдом?

– Вы слышали о землетрясении, которое первого сентября тысяча девятьсот двадцать третьего года уничтожило семьдесят процентов Токио и полностью Иокогаму?

– У них осталось достаточно сил, чтобы поучаствовать во Второй мировой войне, – заметил Билл.

– После землетрясения сорок тысяч человек собрались на открытом плацу площадью в двести акров. Вызванная землетрясением стена огня так быстро накрыла плац, что они умирали стоя.

– Да, землетрясения у нас случаются, – признала очевидное Джолин, – зато все ураганы достаются Восточному побережью.

– Наша новая крыша, – Билл указал на потолок, – выдержит любой ураган. Отличная работа. Скажи Агнес, что крышу нам сделали очень хорошую.

Чтобы оплатить Клефтонам новую крышу, Агнес собрала пожертвования двенадцати граждан и одного церковного прихода.

– Ураган, обрушившийся на Галвестон, штат Техас, в тысяча девятисотом году, унес жизни шести тысяч человек. Практически стер город с лица земли.

– Но с тех пор прошло шестьдесят пять лет, – напомнила ему Джолин.

– Менее чем полтора года тому назад ураган «Флора» послужил причиной гибели шести тысяч человек в странах Карибского моря.

– Не стал бы жить на Карибах, даже если бы мне за это платили, – буркнул Билл. – Такая влажность. И все эти жуки-пауки.

– Но по количеству смертей ни один ураган не сравнится с землетрясением. Одно из самых больших, в Шанхае, погубило восемьсот тысяч человек.

На Билла его слова не произвели впечатления.

– В Китае дома строят из картона. Неудивительно, что там все рушится.

– Произошло оно двадцать четвертого января тысяча пятьсот пятьдесят шестого года, – уверенно добавил Эдом. В его памяти хранились тысячи фактов, связанных с природными катастрофами.

– Тысяча пятьсот пятьдесят шестого? – Билл нахмурился. – Черт, тогда, наверное, у китайцев не было и картона.

С тревогой взглянув на часы, Эдом вскочил.

– Вы только посмотрите, который час! Агнес надавала мне столько поручений, а я тут сижу и болтаю о землетрясениях и циклонах.

– Ураганах, – поправил его Билл. – Они отличаются от циклонов.

– Только не будем сейчас о циклонах! – Эдом поспешил к универсалу, чтобы вытащить коробки с ветчиной и консервами.

Такого угрожающего неба, синего, без единого облачка, видеть ему еще не доводилось. И воздух абсолютно сухой. Вокруг все застыло. Определенно, погода под землетрясение. До того как этот знаменательный день сменится ночью, земля дрогнет и пятисотфутовые приливные волны накатят на берег.