Текст книги "Краем глаза"

Он мог внимательно просматривать пять страниц, прежде чем начинала болеть голова. Со вторника он садился за справочник дважды в день. Четыре тысячи имен в день. Шестнадцать тысяч, когда он закончит пятую из отведенных на этот вечер страниц.

Занудная работа, которая, возможно, не даст нужного результата. Но он должен был с чего-то начать, и телефонный справочник казался наиболее логичной отправной точкой.

Бартоломью мог оказаться подростком, живущим с родителями, или взрослым, проживающим у родственников. В этом случае поиск ничего не даст, поскольку в телефонном справочнике указано имя владельца дома. А возможно, этот парень терпеть не может своего имени и использует его исключительно в юридических документах, предпочитая, чтобы в повседневной жизни его звали вторым именем.

Если телефонный справочник не поможет, подумал Младший, он сможет отправиться в регистрационную палату при суде округа и просмотреть списки всех родившихся на территории округа, вплоть до начала века. Бартоломью, конечно, мог родиться в другом месте, мог переехать сюда подростком или взрослым. Если ему принадлежит какая-либо собственность, его имя наверняка указано в регистре недвижимости. А если он не владеет землей или домом, но каждые два года выполняет свой гражданский долг, ему самое место в списках избирателей.

Младший остался без работы, зато у него появилась цель жизни.

* * *

В субботу и воскресенье, отрываясь от телефонного справочника, Младший разъезжал по округу, чтобы окончательно убедиться в том, что маньяк-коп более его не преследует. Судя по всему, правота была на стороне Саймона Мэгассона: дело действительно закрыли.

Погруженный в скорбь, как, впрочем, и положено вдовцу, Младший каждые вечер и ночь проводил дома, в одиночестве. К воскресенью он проспал один уже восемь ночей, считая с момента выписки из больницы.

А ведь он никогда не жаловался на здоровье, многие женщины не отказались бы от его ласк, и следовало помнить о том, что жизнь коротка. Бедная Наоми, ее милое личико, ужас в глазах так и стояли перед его мысленным взором, постоянное напоминание о том, сколь внезапно может забрать человека смерть. Гарантий на завтра нет ни у кого. И единственный выход – не упускать дня, в котором живешь.

Цезарь Зедд рекомендовал не просто не упускать дня, но сожрать его, насытиться им, проглотить целиком. «Пируйте, – говорил Зедд, – пируйте, подходите к жизни, как гурман и обжора, потому что у того, кто практикует воздержание, не останется даже приятных воспоминаний, когда неизбежно придут голодные времена».

Короче, к воскресному вечеру сочетание многих факторов: приверженность к философии Зедда, высокий уровень тестостерона, скука, жалость к себе, жажда риска – привело к тому, что Младший чуть надушился «Э’карате» и отправился покорять женщину. Вскоре после захода солнца, с красной розой и бутылкой мерло, он сел в «субарбан» и поехал к дому Виктории Бресслер.

Перед отъездом позвонил ей, чтобы убедиться, что она дома. По уик-эндам она в больнице не работала, но на этот вечер ее могли пригласить в гости. Услышав ее соблазняющий голос, он пробормотал: «Ошибся номером» – и положил трубку.

Даже в любви ему хотелось ее удивить. Voila![22]22
  Вот! (фр.)


[Закрыть] Цветы, вино и moi.[23]23
  Я (фр.).


[Закрыть] После того как в больнице между ними сверкнул электрический разряд, она хотела его. Но ждала не сейчас, а еще через несколько недель. Ему не терпелось увидеть, как радостно вспыхнет ее лицо.

В прошлую неделю он выяснил о медсестре все, что смог. Тридцать лет, разведена, детей нет, живет одна.

Возраст стал для него сюрпризом. Она выглядела гораздо моложе. Но и в свои тридцать Виктория оставалась потрясающе красивой.

Младшего всегда влекла нежность и уязвимость молодости, он никогда не спал с женщинами старше его. Подобная перспектива интриговала его. Она наверняка знала многое такое, чего молодые, в силу своей неопытности, и представить себе не могли.

Младший не сомневался, что Виктории польстит внимание двадцатитрехлетнего жеребца и она постарается достойно выразить свою благодарность. Мысли о том, как будет она ее выражать, привели к резкому сокращению зазора между рулем «субарбана» и его брюками.

Несмотря на захлестнувшую его страсть, Младший добирался до дома Виктории кружным путем, не забывая поглядывать в зеркало заднего обзора. Если кто и мог сидеть у него на хвосте, так это лишь человек-невидимка в автомобиле-призраке.

Тем не менее, не забывая об осторожности, пусть ему и хотелось использовать день, в данном случае ночь, по максимуму, Младший припарковался не рядом с домом Виктории, а на параллельной улице. И три квартала прошел пешком.

Бодрящий январский воздух пропитался ароматами хвои с легким привкусом соли, доносившимся от далекого океана. Желтая луна поблескивала, как злобный глаз, изучая Младшего сквозь разрывы в темных облаках.

Виктория жила на северо-восточной окраине Спрюс-Хиллз, там, где улицы плавно переходили в дороги между полями. И дома, скорее деревенские, чем городские, стояли на больших участках, подальше от мостовой, чем в центре города.

Тротуар оборвался, уступив место засыпанной гравием обочине. По пути Младшему не встретились ни пешеходы, ни автомобили.

На окраине города фонари отсутствовали. И Младший мог не беспокоиться, что в лунном свете его узнают, если кто-нибудь случайно выглянет из окна.

Младший прекрасно понимал: если он не будет вести себя благоразумно, если поползут слухи о романе вдовца Каина и сексапильной медсестры, Ванадий вновь возобновит расследование, пусть власти и закрыли дело. Коп с больной головой жил по своим, только ему ведомым законам. И пусть на какое-то время начальство смогло его сдержать, даже слухи о том, что у Младшего появилась женщина, послужат Ванадию достаточным предлогом для того, чтобы вновь открыть дело, что он и проделает, не ставя в известность своих боссов.

Виктория жила в двухэтажном, обитом досками, с узким фасадом и островерхой крышей доме. Над крыльцом выдавались вперед два большущих окна. Таких домов хватало на рабочих окраинах серых, однообразных городов Восточного побережья, но не в Орегоне.

Окна на первом этаже светились мягким золотистым светом. Младший уже представлял себе, как сидит с Викторией на диване в гостиной, маленькими глотками потягивает вино, пока они поближе знакомятся друг с другом. Она, возможно, попросит называть ее Викки, а он его – Ини, тем самым именем, которое дала ему Наоми, узнав, что Еноха он на дух не переносит. И вскоре они будут обниматься, как два обезумевших от страсти подростка. Младший разденет ее прямо на диване, лаская упругое тело. В свете лампы кожа цветом будет напоминать липовый мед, а потом понесет ее, обнаженную, в темную спальню на втором этаже.

Избегая подъездной дорожки, где гравий мог поцарапать его тщательно начищенные кожаные туфли, Младший направился к дому через лужайку, пригибаясь, чтобы не задеть ветви большой сосны, раскидистой, как дуб.

Он ни на секунду не забывал об осторожности, потому что у Виктории могли быть гости. Скажем, родственница или подруга. Но не мужчина. Нет. Она знала, кто ее мужчина, и не подпустила бы к себе никакого другого, ожидая шанса отдаться ему и скрепить отношения, завязавшиеся в больнице десятью днями раньше с ложки со льдом.

И потом, если бы Виктория кого-то развлекала, на подъездной дорожке стоял бы автомобиль.

Младший подумал о том, чтобы подкрасться к дому и заглянуть в окна, убедиться, что она одна, прежде чем подходить к двери. Но если она вдруг заметит его, чудесный сюрприз не удастся.

«За риск всегда надо платить», – со вздохом подумал Младший, на секунду замялся, прежде чем подняться на крыльцо и постучать в дверь.

В доме играла музыка. Быстрая музыка. Возможно, свинг. Точнее он сказать не мог.

Младший уже собрался постучать вновь, когда дверь открылась вовнутрь и, перекрывая Синатру, поющего «Когда моя сладенькая идет по улице», Виктория сказала, открывая дверь: «Ты рано, я не слышала твоего авто…» – и оборвала себя на полуслове, выйдя на порог и увидев, кто стоит перед ней.

На ее лице действительно отразилось изумление, но выражение лица разительно отличалось от того, что Младший рисовал в своих грезах. В этом изумлении радость отсутствовала напрочь, и губы не растянулись в лучезарной улыбке.

На мгновение она вроде бы нахмурилась. Но тут Младший понял, что совсем она и не хмурится. Наоборот, горит страстью.

В сшитых по фигуре слаксах и обтягивающем свитере из хлопчатобумажной ткани, Виктория Бресслер в полной мере оправдала ожидания Младшего. Белая униформа медсестры скрывала те самые сладострастные формы, которые он себе рисовал. V-образный вырез свитера показывал лишь малую часть сокровища, скрытого ниже.

– Что вам нужно? – спросила она.

Голос ровный, чуть резковатый. Другой мужчина мог бы услышать в нем осуждение, раздражительность, даже злость.

Но Младший знал, что она лишь дразнит его. Ей хотелось немножко поиграть с ним. Потому что в этих сверкающих синих глазах читалось желание.

Он протянул Виктории красную розу:

– Вам. Пусть она и не сравнится с вами. Ни одному цветку это не под силу.

Все еще притворяясь, что не рада его визиту, Виктория не взяла розу.

– За кого вы меня принимаете?

– За самую красивую и соблазнительную, – ответил Младший, похвалив себя за то, что прочитал много книг по искусству обольщения, а потому знал, что и когда надо сказать.

Виктория скорчила гримаску:

– Я сообщила полиции о вашей безобразной выходке с ложкой для льда.

Сунув красную розу в руку Виктории, чтобы отвлечь ее, Младший взмахнул бутылкой с мерло, и в тот самый момент, кода Синатра с чувством пропел слово «сладенькая», бутылкаврезалась в лоб Виктории.

Глава 33

В церковь Непорочной Девы Брайт-Бич, тихую и гостеприимную по вечерам, очень скромную, без огромного купола, монументальных колонн и величественной лестницы, Мария Елена Гонсалес приходила как в свой второй дом. В мире Марии Бог пребывал везде и всюду, но здесь его присутствие чувствовалось особенно явственно. Настроение Марии улучшилось, едва она переступила порог.

Служба бенедектинцев закончилась, верующие разошлись. Покинули церковь и священник, и служки.

Поправив заколку, удерживающую кружевную мантилью, Мария прошла в неф. Опустила два пальца в святую воду, которая поблескивала в мраморной купели, перекрестилась.

Пахло благовониями и полиролем на лимонном масле, которым натирали деревянные скамьи.

Впереди луч мягкого света падал на большое, в рост человека, распятие. В полумраке светились маленькие лампочки на стенах да на специальных подставках мерцали свечи, поставленные верующими.

По кутающемуся в сумрак проходу Мария прошла к одной из подставок.

Мария могла заплатить только по двадцать пять центов за свечу, но заплатила по пятьдесят, затолкав в ящичек пять купюр по одному доллару и два четвертака.

Зажгла одиннадцать свечек, все за здравие Бартоломью Лампиона, после чего достала из кармана разорванные игральные карты. Четыре пиковых валета. С пятницы, разорвав каждую из карт на три части, Мария носила двенадцать обрывков с собой, дожидаясь этого воскресного вечера.

Ее веру в гадание на картах и в маленький ритуал, который она намеревалась совершить, церковь бы не одобрила и не простила. Мистицизм такого рода считался грехом, уходом от веры, даже ее извращением.

В Марии, однако, прекрасно уживались католицизм и оккультизм, который она впитала с молоком матери. В Эрмосильо, где она родилась, последний играл в духовной жизни ее семьи не меньшую роль, чем первый.

Церковь давала пищу для души, тогда как оккультизм – для воображения. В Мексике, где редко кому удавалось вкусить земных благ, а надежды на лучшую жизнь в этом мире практически никогда не сбывались, приходилось кормить и душу, и воображение, иначе жизнь становилась невыносимой.

Помолившись Святой Матери, Мария поднесла треть пикового валета к яркому пламени первой свечи. Когда бумажка загорелась, Мария бросила ее на стеклянную подставку, а когда полностью сгорела, воскликнула: «Петру» – имея в виду самого знаменитого из двенадцати апостолов.

Она повторила ритуал одиннадцать раз, меняя только имена: «Андрею, Иакову, Иоанну…» – то и дело оборачиваясь, оглядывая неф, чтобы убедиться, что за ней никто не наблюдает.

Она зажгла по свече каждому из одиннадцати апостолов, но не двенадцатому, Иуде, предателю. Следовательно, после того как на каждой из свечей сгорело по кусочку карты, последний остался у нее в руке.

В обычной ситуации она бы вернулась к первой свечке и предложила еще один обрывок святому Петру. Но в данном случае она обратилась с оставшимся обрывком к наименее известному из апостолов, чувствуя, что он сможет сыграть особую роль в этом вопросе.

С уничтожением всех двенадцати обрывков она сняла проклятие с плеч маленького Бартоломью: угрозу неизвестного, не останавливающегося ни перед каким насилием врага, которого символизировали четыре пиковых валета. Где-то в этом мире существовал злой человек, который мог убить Барти, но теперь благодаря этому ритуалу жизненный путь не выведет его на мальчика. Одиннадцать святых, во имя которых она сожгла двенадцать карточных обрывков, позаботятся об этом.

Вера Марии в действенность ритуала практически не уступала ее вере в церковь. Наклонившись над стеклянной подставкой для свеч, наблюдая за превращением в пепел последнего обрывка, она чувствовала, как чудовищная тяжесть снимается с ее хрупких плеч.

И несколько минут спустя Мария покинула церковь Непорочной Девы в полной уверенности, что этот пиковый валет, чудовище в образе человеческом или сам дьявол, никогда не встретится с Барти Лампионом.

Глава 34

Она рухнула, резко, тяжело, с глухим стуком ударилась об пол, врожденная грация в этот момент покинула ее, чтобы вернуться, когда она застыла на полу маленькой прихожей.

Виктория Бресслер лежала, закинув левую руку за голову, ладонью вверх, словно махала кому-то на потолке. Правая рука поддерживала левую грудь, одна нога вытянулась, вторая согнулась в колене. Обнаженная, на фоне осенних листьев или луговой травы, в такой позе она так и просилась на разворот «Плейбоя».

Младший удивился не столько внезапности своего нападения на Викторию, сколько тому, что бутылка не разбилась. В конце концов, после решения, принятого на пожарной вышке, он стал другим человеком – человеком действия, который делал то, что необходимо. Но бутылка-то из стекла, а бил он сильно, так, что стукнула она Викторию по лбу с тем звуком, какой слышится после удара молотка по мячу для крокета, бил достаточно сильно, чтобы она потеряла сознание, возможно, достаточно сильно, чтобы убить ее, однако с мерло ничего не случилось. Как говорится, наливай и пей.

Младший вошел в дом, тихонько притворил за собой дверь, осмотрел бутылку. Стекло толстое, особенно у основания, с выдавленным на нем конусом, поднимающимся в бутылку, благодаря которому осадок собирался по периметру, а не по всему донышку. Такая конструкция также повышала прочность. Вероятно, он ударил Викторию нижней, наиболее прочной частью бутылки.

На лбу Виктории появилось розовое пятно – отметина от удара. Скоро оно превратится в отвратительный синяк. Но кость, похоже, не треснула.

«Сердце у нее жестокое, а голова крепкая, – подумал Младший. – Наверное, и с мозгом все в порядке, разве что легкое сотрясение».

В гостиной на стереопроигрывателе Синатра пел «Год выдался очень хорошим».

Судя по всему, медсестра была в доме одна, но Младший на всякий случай крикнул, перекрывая музыку:

– Эй? Есть кто-нибудь?

И хотя никто не ответил, он быстро обыскал маленький дом.

Лампа под шелковым, с кистями, абажуром, стоявшая в углу гостиной, заливала комнату мягким золотистым светом. На кофейном столике красовались три декоративные масляные лампы с колпаками из коричневого стекла.

Из кухни доносился дразнящий аромат. В духовке тушилось мясо. Большая кастрюля стояла на маленьком огне, на разделочном столике рядом с плитой лежали макароны. Оставалось только бросить их в кастрюлю после того, как закипит вода.

Столовая. На одном конце стола два прибора. Бокалы для вина. Два литых оловянных подсвечника, свечи еще не зажжены.

Младший все понял. Ясно как божий день. У Виктории был любовник, а в больнице она пришла к нему не потому, что искала мужчину. Нет, она просто крутила динамо. Принадлежала к тем женщинам, которые полагали забавным разжечь мужчину, а потом оставить его на бобах.

До чего же двуличная сука. После того, как пришла к нему, после того, как вызвала ту реакцию, какую хотела, еще и начала распускать слухи, будто эту игру он начал первый. Хуже того, чтобы придать важность своей персоне, выдала полиции свою версию, уж конечно, с красочными подробностями, которых не было и в помине.

Душ и туалет на первом этаже. Две спальни и ванна с туалетом на втором. Ни души.

Снова прихожая. Виктория в прежней позе, даже не шевельнулась.

Младший опустился на колени, приложил два пальца к сонной артерии. Есть пульс, может, чуть аритмичный, но хорошего наполнения.

И пусть теперь он знал, что медсестра – мерзкая личность, он все равно испытывал к ней физическое влечение. Но был не из тех, кто готов воспользоваться обмороком женщины.

А кроме того, вскорости она ждала гостя.

«Ты рано, я не слышала твоего авто…» – сказала она, открывая дверь на его стук, еще не зная, что перед ней Младший.

Он шагнул к окну у входной двери, отдернул занавеску, выглянул.

Луна в разрывах облаков, залитые бледным светом разлапистые ветви сосны, пустая подъездная дорожка. Гость еще не прибыл.

В гостиной он взял с дивана расшитую подушку. С ней вернулся в прихожую.

«Я сообщила полиции о вашей безобразной выходке с ложкой для льда».

Он догадался, что ей не пришлось звонить в полицию, чтобы сообщить о случившемся. Зачем лишние телодвижения, когда Томас Ванадий отирался в больнице и днем и ночью, готовый выслушать о Младшем любую ложь, лишь бы она добавляла лишний штрих к портрету женоубийцы.

Скорее всего, Виктория напрямую обратилась к копу-маньяку. Но даже если она выложила всю эту грязную ложь другому сотруднику полиции, тот, конечно же, передал все Ванадию, который вел расследование, а уж последний нашел Викторию, чтобы самолично выслушать все эти инсинуации, да еще наверняка задавал ей наводящие вопросы, и в итоге, должно быть, получилось, что Младший ухватил ее за груди и попытался засунуть язык ей в горло.

Так что теперь, если Виктория даст знать Ванадию о том, что Младший появился у ее дверей с красной розой, бутылкой мерло и романтичными намерениями, чокнутый детектив вновь выйдет на тропу войны. Ванадий еще мог подумать, что медсестра неправильно истолковала инцидент с ложкой для льда, но в данном случае двух мнений быть не могло, и коп-крестоносец, святой дурак, от него уже не отвяжется.

Виктория застонала, но не шевельнулась.

Медсестры по определению ангелы милосердия. Эта же в отношении его милосердия не выказала. То есть она точно не ангел.

Вновь опустившись на колени, Младший положил подушку на очаровательное лицо и давил на нее, пока Синатра закончил петь «Привет, молодые влюбленные» и спел как минимум половину «Все или совсем ничего». Виктория так и не пришла в сознание, потому и не сопротивлялась.

Проверив сонную артерию и убедившись, что пульса нет, Младший отнес подушку в гостиную. Взбил и положил на диван, на то самое место, откуда и брал.

Позывов на рвоту он не испытывал.

Но при этом не мог винить себя за бесчувственность. Ранее он видел эту женщину лишь однажды. У него не было с ней эмоциональной связи, не то что с обожаемой Наоми.

И потом, что-то он да чувствовал. Прежде всего печаль – печаль при мысли о той любви и счастье, которые могли бы познать вместе он и эта медсестра. Но выбор, в конце концов, сделала она, решив так жестоко продинамить его.

Когда Младший попытался поднять Викторию, ее сладострастность более не вызывала у него никаких эмоций. Мертвой она оказалась тяжелее, чем он ожидал.

На кухне Младший усадил ее на стул, привалил к столу. Со сложенными руками, с уткнувшимся в них лицом, она словно отдыхала.

С гулко бьющимся сердцем, но напоминая себе, что сила и мудрость требуют спокойного рассудка, Младший пристально оглядывал маленькую кухню.

Гость женщины мог приехать в любой момент, так что каждая минута была на счету. Но и внимание к мелочам играло ключевую роль, независимо от того, сколько требовалось времени на то, чтобы выдать убийство за домашний несчастный случай.

К сожалению, Цезарь Зедд не написал книгу о том, как совершить убийство и избежать наказания, поэтому Младшему, как и раньше, приходилось полагаться только на себя.

Поспешая, но не торопясь, он взялся за дело.

Прежде всего оторвал с висящего на стене рулона два бумажных полотенца, взял в руки по одному, заменив ими перчатки. Он прекрасно понимал, что отпечатков пальцев оставлять никак нельзя.

Мясо тушилось в верхней из духовок. Он включил нижнюю, установил рычажок на «малый нагрев», открыл дверцу.

В столовой взял со стола две тарелки. Принес их на кухню и поставил в нижнюю духовку, словно Виктория использовала ее для того, чтобы согреть фаянс.

Дверцу оставил открытой.

В холодильнике в пластиковом контейнере нашел кусок масла. Перенес контейнер на разделочный столик между плитой и раковиной, открыл его.

Нож уже лежал на столике. Младший взял его, отрезал четыре ломтика масла, каждый толщиной в полдюйма.

Три оставил в контейнере, четвертый осторожно положил на виниловые плитки пола.

Масло измазало бумажные полотенца. Младший смял их и бросил в мусорное ведро.

Он собирался смазать маслом подошву правой туфли Виктории и оставить длинный след на полу, чтобы все выглядело так, будто она поскользнулась и упала в сторону плиты.

А потом, крепко держа голову обеими руками, с силой ударить лбом об открытую дверцу, чтобы место удара совпало с отметиной от бутылки.

Младший полагал, что отдел следственной экспертизы полицейского управления штата Орегон может найти как минимум одну улику, чтобы поставить под сомнение трагическую цепочку событий, которую он создавал. Он мало что знал о технических средствах, которые использовала полиция на месте преступления, еще меньше о том, как трактуют результаты вскрытия судебные медики. Он лишь пытался по максимуму использовать имеющиеся у него возможности.

Полицейский участок Спрюс-Хиллз был слишком мал, чтобы иметь отделение следственной экспертизы. И если устроенная им картина покажется копам достаточно убедительной, они, возможно, спишут смерть на несчастный случай и не будут обращаться в полицейское управление штата за технической помощью.

Если же полиция штата примет участие в расследовании и даже найдутся доказательства того, что никакого несчастного случая не было и в помине, в качестве главного обвиняемого, скорее всего, придется отдуваться гостю, для которого Виктория готовила обед.

Теперь оставалось только приложить подошву Виктории к куску масла и ударить голову об угол дверцы.

Младший уже собрался поднять тело, когда услышал шум сворачивающего на подъездную дорожку автомобиля. Он бы не услышал звук работающего мотора на столь большом расстоянии, если бы в этот момент стереопроигрыватель не менял пластинки.

Времени имитировать несчастный случай не осталось.

Один кризис наезжал на другой. Да, человек действия, каким он стал, не мог пожаловаться на скучную жизнь.

В превратностях судьбы таятся огромные возможности, учил Цезарь Зедд, и, разумеется, как всегда, существовала светлая сторона, пусть сразу она и не бросалась в глаза.

Младший выскочил из кухни, поспешил к входной двери. Бежал бесшумно, на мысках, как танцор. Среди прочего женщин влекла к нему и врожденная грация атлета.

Грустные символы любовных грез, которые так и не материализовались, красная роза и бутылка вина, лежали на полу. При отсутствии трупа в прихожей не осталось следов насилия.

Когда Синатра запел «Я увижусь с тобой», Младший переступал через розу и мерло. Чуть отодвинул занавеску на одном из окон.

Седан остановился на подъездной дорожке справа от дома. Погасли фары, заглох двигатель, открылась дверца со стороны водителя. Из автомобиля вышел мужчина. В желтоватом лунном свете Младший различил лишь силуэт. Того самого гостя, которого поджидала к обеду Виктория.