Текст книги "Три твоих имени"

Глава 5
Три у Будрыса сына

Гелька спит, сморившись в тени орешника, а Ритка и татка сидят рядом и смотрят, как по пологому овражку разбрелось невеликое деревенское стадо. Клички у коров все ласковые. Вон Дочка, с обломанным рогом, вон черная Ночка, вон Марка Хетчиковых, вон Снежка – Снежка это их корова, Новаков.

Снежка белая с рыжими чулочками. Ритке очень нравится, что их корову так зовут, ей кажется, оттого у нее и молоко такое вкусное.

– Если бы я не боялась коров, – вздыхает Ритка, – я бы, татка, хоть целый день за тебя их пасла, а ты бы спал, отдыхал, да?

Татка в ответ гладит ее по голове черной загорелой рукой с обломанными ногтями. Ритка замирает – татка очень редко гладит Ритку.

И Ритке хочется еще поговорить.

– А вот почему, татка, у тебя такое имя – ни у кого такого нет? У нас в деревне кто? Николай, Михаил, Петр Кифирыч, Серега, Василий Дмитрич, Сашка Петрович Хетчиков. А ты Феликс. Они поэтому тебя дразнят?

Ритка задает этот вопрос, а сама немного трусит: а вдруг татка рассердится, обидится на нее. Кому же приятно, когда про такое говорят?

Хотя в деревне у многих прозвища.

Вот приходила к Вере Муратовне Маня, так ее зовут Ванихой. Это потому что муж у нее был Иван. А самого Ивана звали Жених. Наверное, жениться он любил. Хетчиковых зовут Мухоморы, Ритка и не знает почему. Бабка Хетчикова сидит на крыльце, мух отгоняет, ей сто лет, она вся-вся в морщинах, и руки у нее покрыты пятнами. Может, потому они мухоморы?

А их, Новаков, всех вместе зовут поляшками, а татку отдельно Феличитой.

– А что, – усмехается татка. – Феличита – это песня была такая, хорошая песня. По-итальянски, говорят, это означает «счастье».

– А Феликс – это откуда?

– А и Феликс оттуда же. Означает – счастливый.

Тут Ритка уж не может не спросить:

– Это ты, татка, счастливый?

Татка думает. Кусает длинную травину и думает. Молчит.

– Может, и счастливый. Никто этого про себя сказать не может, пока жизнь не проживет.

– А поляшки мы, потому что поляки?

Ритка не очень знает, как это – поляки? Вроде все у них как у других людей. Ноги, руки, голова. А они почему-то поляки.

– Поляки, – кивает татка. – И ты у меня полячка младая! – смеется он. – И Гелька вон – тоже полячка младая!

Ритка помнит!

Однажды – очень-очень давно – Ритка болела. У нее была высокая температура и болели уши. Мамки дома не было, врач никак не шла, а Ритка плакала, потому что было очень больно.

И тогда татка сказал:

– Ритка, не плачь, врач сейчас придет, а вот слушай, я тебе сказку расскажу.

И начал рассказывать. И все в этой сказке было очень ловко одно к одному. Ритку качало этой сказкой и уносило куда-то. Там жил какой-то старый Будрыс, и у него было три сына. И все они поехали на войну. И хотели они привезти отцу золота и бриллиантов, много-много. А каждый привез полячку младую.

Ритка все время помнила эту сказку как сон, потому что под конец она уже уснула и не знала, чем закончилась история с тремя сыновьями. Наверное, свадьбой, как любая сказка.

– Татка, а расскажи еще раз. Про Будрыса…

– А-а, ты запомнила? Память у тебя, Ритка, крепкая, ничего не пропадает. Ну, слушай.

И татка начинает:

 
Три у Будрыса сына, как и он, три литвина.
Он пришел толковать с молодцами.
«Дети! седла чините, лошадей проводите,
Да точите мечи с бердышами.
 
 
Справедлива весть эта: на три стороны света
Три замышлены в Вильне похода.
Паз идет на поляков, а Ольгерд на прусаков,
А на русских Кестут воевода…»
 

– На тараканов? – удивляется Ритка.

– Каких еще тараканов? – сбивается татка.

– Ну ты сказал: на прусаков. Тараканов бить?

– Тьфу, Ритка, ничего ты не понимаешь. Смотри, они были литвины. Пошли воевать с русскими, поляками и прусаками. Был такой народ – прусы, прусаки. Сейчас уже нет, а раньше была страна Пруссия, и король там был, Фридрих. А будешь меня перебивать, – перестану рассказывать, – сердится татка.

– Не буду перебивать, рассказывай! – просит Ритка, замирая.

– А хочешь, я тебе по-польски расскажу? – вдруг воодушевляется татка. – Ты ведь по-польски и не слышала никогда?

– А как это, по-польски?

– Есть такой язык, польский. На нем в Польше говорят. Твоя бабка, моя мать, была полька. И мы дома только по-польски говорили. А потом…

– Что потом?

– Потом бабка умерла, а я женился. На твоей мамке, – почему-то зло говорит татка.

Ритка, которая привыкла очень чутко слушать, какое настроение у взрослых, тут же спешит погасить его злость:

– Давай по-польски, татка, а я пойму?

– А ты пойми.

И татка несколько секунд смотрит в белесое небо, подернутое июльским вечерним маревом.

И говорит потом что-то очень красивое и совсем почти непонятное Ритке.

Глава 6
Про директора школы

Хоть в Загибаловке и живут чужие люди – загибаловцы, а только придется Ритке туда ходить каждый день. Всю Загибаловку насквозь проходить, домов двадцать. Будут из каждого окна смотреть вслед Ритке люди-загибаловцы, но ни на кого не будет смотреть Ритка. У Ритки будет важное дело.

Август уже кончается, скоро осень, а осенью Ритка в школу пойдет. Все дети учатся в школе, и Ритка будет.

Большая старая школа как раз на пригорке в самом конце Загибаловки. Двенадцать широких окон по фасаду, красивый дом, деревянный, одноэтажный. Вокруг сад-огород. Морковь, капуста, картошка. Это прежняя директор школы развела. У нее квартира была прямо в школе, и вход отдельный с торца.

Есть у Ритки приятель Вовка. Он уже почти взрослый, в третьем классе. Зимой как-то Вовка позвал ее с собой, говорит, пошли за директором подсматривать.

Они тогда в темноте всю Загибаловку пробежали, все собаки их облаяли. Перелезли Ритка с Вовкой через штакетник и подобрались к окнам сбоку школы.

Ритка думала, там что-то интересное будет. Может быть, у директора по всей комнате ковры – и на полу, и на стенах. А может, у нее там книги до потолка и тетрадки везде. А оказалось совсем неинтересно: сидит директор школы у себя на кухне, стол клеенкой покрыт, директор чай пьет и бутерброд с колбасой кусает. А на холодильнике у нее стоит телевизор, а по телевизору «Новости» идут. Скучно. Все как у людей.

Только потом директорша вдруг в окно посмотрела. Вовка шепнул:

– Прячься!

И Ритка быстро под окном присела. Сидела и тряслась: вдруг директорша ее заметила? Тогда они с Вовкой прочь поползли на животах. До угла. Все в снегу извозились. Обернулись тихонько назад, а там уже шторы задернуты и ничего не видно.

В этом году в школе новый директор. Старая уехала в район, надоело ей жить в глухомани. И летом приехала новая: большая толстая тетка. Ходит все время в джинсах, и стрижка у нее короткая, как у Риткиного татки.

Новая директорша пришла сегодня к Риткиным родителям. Мамка дома была как раз, только у нее опять голова болела.

Мамка так часто говорит: «У меня голова болит после вчерашнего».

А что вчера особенного было? Ничего. Гости были, шумели полночи. Так у мамки и татки часто гости.

Директорша зашла в избу, огляделась и поморщилась. А потом спросила, здесь ли живет Новак Маргарита семи лет.

Мать почему-то обрадовалась, заулыбалась, распустив красное лицо:

– Садитесь, садитесь. Здесь, конечно! Ритка, где ты?

Ритка на полатях притихла за занавеской, решила пока себя не выдавать, послушать, что дальше будет.

А директорша мамку ругать начала. Почему мамка Ритку до сих пор в школу не записала.

– Девочке полных семь лет, скоро восемь. Вы чего дожидаетесь, особого приглашения? Август на дворе. Покажите, что вы ей к школе приготовили? Портфель купили? Тетрадки? Учебники мы в школе дадим, а канцтовары надо самим приобретать. И принесите документы, мне ее оформить надо.

Ритка тут голову из-за занавески высунула и сказала гордо:

– Тетрадки у меня есть: две в линейку и две в клетку.

Директорша обернулась:

– Вот ты где прячешься! Спустись-ка сюда.

Отчего не спуститься? Вблизи директорша совсем не страшная оказалась. Только некрасивая. Ритка толстых не любит. Вот мамка у Ритки красивая, тоненькая, хотя уже не молодая. А директорша задом на табуретке не помещается.

И смотрит на Ритку строго, шевелит бровями.

– Ты читать умеешь?

– Не-е, – пробурчала Ритка, – Я только буквы знаю. А, бе, ве, ге, де, е… Ну, и другие.

– Вот читать в школе и научат, – вмешалась в разговор мамка, – и считать научат!

А директорша говорит:

– Знаешь, Рита, у меня дома в шкафу три больших чашки и четыре маленьких. Сколько всего чашек?

– Не знаю, – покачала головой Ритка. – Я у вас никогда в гостях не была, не видела.

А сама испугалась. Может быть, старая директорша рассказала новой, как они с Вовкой в окно подсматривали. Решила Ритка поскорее от себя подозрение отвести:

– А какие чашки? С цветочками?

– Понятно, – директорша грустно вздохнула. По лицу ее Ритка видела, что та недовольна. А чем недовольна? Как будто это Ритка виновата, что никогда директоровых чашек не видела.

– Ну, я пойду, – поднялась гостья. – Ты, Рита, приходи первого сентября в школу. Я буду в начальной школе преподавать. Вас в первом классе трое. Пошла бы в школу в прошлом году – было бы тебе веселее: второклашек у нас четверо, ты бы пятая оказалась.

Мамка тут вдруг засуетилась и говорит:

– А может, за знакомство? – И пытается полотенцем со стола сор смахнуть. – У меня нет, но я сбегаю…

Директорша почему-то вся потемнела лицом, брови черные свела и громко отказалась. Мамка ее до порога проводила, все извинялась, бормотала, что она уважить хотела, ничего, уважить только…

А Ритка тихонько с полатей слезла и на двор вышла. Смотрит: куры по двору ходят, Гелька со старой Риткиной куклой в углу возится.

Маленькая глупая Гелька. А Ритка большая, к ней директор школы приходила, звала ее в школу, без тебя, мол, никак, совсем в первом классе людей мало, очень Ритка нужна.

Глава 7
Боженька и сарафанчик в клеточку

– Муратовна, – спрашивает Ритка, – а почему мой татка знает всякие стихи, а мамка ничего не знает?

Вера Муратовна вздыхает:

– Так твой татка городской, грамотный, с образованием. А мать только коровам хвосты крутить умеет.

Ритка не понимает, о чем это Муратовна говорит. Во-первых, непонятно длинное слово «образование». Что оно означает?

У Муратовны в углу висит в красивой рамке бумажная картинка. Там женщина с желтым длинным лицом держит на руках длинного человечка, маленького, а как будто взрослый. Ритка однажды спросила про эту картинку, а Муратовна ответила: это Исусхристос и божья мать. Образ. И голос у Муратовны был торжественный, и она ткнула себя пальцами в лоб, да в пуп, да в плечо, да в другое плечо.

– И ты перекрестись, Ритка. Боженька тебе счастья даст. Мамка и папка одумаются, ладом жить начнут.

Ритка тоже потыкала себя пальцами в лоб и в пуп. Только не поняла, скоро ли это поможет для счастья. Но подумала: надо бы и им дома образ завести. Красивая картинка.

Только при чем тут татка? Может, в городе у него было много таких картинок, целое образование?

И про хвосты непонятно. Коровьи хвосты очень грязные, кому понадобится их крутить? Ритка никогда не видела, чтоб ее мамка занималась таким смешным и бесполезным делом.

– Он ведь, отец твой, даже в институте учился, – продолжает Муратовна. – А потом с мамкой твоей связался, и понеслось.

Непонятно говорит Муратовна. Ритке скучно. Она лучше будет представлять себе, какое ей мамка платье к школе купит.

Вчера они с Гелькой сидели во дворе, и Ритка мечтала.

– Я в школу пойду, ко мне сама директорша приходила, велела мамке, чтоб портфель купили и платье. В школу ходить – это, Гелька, очень важное дело. Поэтому мне мамка купит платье самое красивое. Два платья купит. Одно сарафанчиком, знаешь, как Лидушка Шмакова ходит, тут складочки, а тут пуговки на кармашках. В клеточку. А другое нарядное – красное-прекрасное, три оборки и вот тут вот…

Ритка задумалась, постучав себя по груди. Что выбрать – розу или кружева?

И решилась:

– На груди роза, а кружева по подолу и на рукавах. Как у принцессы.

А Гелька слушала и завидовала:

– Ритка, носи тихонечко, чтоб мне потом осталось поносить!

Гелька все время за Риткой донашивает, и Ритке не жалко – пусть Гельке тоже достанется потом принцессовое платье с оборочками и розой на груди.

Вот про это красное-прекрасное платье и рассказывает Ритка Муратовне. Но та говорит:

– Не пойдет тебе, Ритка, красное платье. Рыжим красное носить нельзя.

– А какое можно? – огорчается Ритка.

– Голубенькое. Голубенькое тебе, ясонька моя, будет очень ладно.

В Риткиной голове медленно угасает пожар мечты о красном платье. Она смотрит перед собой сосредоточенно и старается заменить красивую картинку в голове.

На голубенькое.

Ну и ладно. Тогда Ритка расскажет про сарафанчик.

– Я в школу пойду в сарафанчике, как у Лидушки Шмаковой. Мамка мне купит. И портфель купит. А тетрадки у меня есть.

Только Муратовна почему-то не слушает Ритку, а смотрит на календарь.

Потом спрашивает:

– Ритка, а ты знаешь, какое нынче число?

Ритка пожимает плечами. Она знает, что дни называются понедельниками и четвергами, и еще номерами и месяцами – первое мая, третье июля. Только Ритка не знает, что к чему и что за чем. Ей это не нужно в жизни – жизнь и без этого идет замечательно.

Муратовна сует Ритке пряник с молоком и уходит куда-то торопливо.

Ритка не видит, что соседка идет прямиком к ним в избу и пытается растолкать спящую нелегким сном Риткину мать.

Злыми словами ругается Муратовна на Риткину мамку, причитая, что послезавтра первое сентября, а девчонке не купили ничего к школе, и о чем же они, Новаки, думают, и голую они, что ли, отправят Ритку в первый раз в первый класс…

– Не в этом же рванье, что на ней? – в отчаяньи стучит по столу Муратовна. – Ты же все мозги пропила, но хоть о дите-то позаботилась бы, если уж не о себе!

Риткина мать мычит что-то неразборчиво и вяло отмахивается от соседки. Она видит перед собой какой-то сон – сон наяву, и нет там ни соседки, ни Ритки, ни ее портфеля, ни сарафанчика.

И все же через два дня, первого сентября, Ритка стоит в школьном дворе с коротеньким букетом лохматых розовых и белых астр, с новым портфелем за спиной и в клетчатом сарафанчике. Сарафанчик Ритке велик, топорщится под мышками и закрывает тощие коленки. Но, во-первых, в магазине не оказалось размера поменьше, а во-вторых, Муратовна, одергивая на Ритке юбочку, сказала:

– Оно и хорошо, надолго хватит, класса до третьего, пожалуй. На вырост.

Это Муратовна пошла с Риткой в магазин и купила ей ручку, цветные карандаши, сарафанчик и портфель. Портфелей в магазине было всего два – с розовым пони и с глазастым автомобилем.

Ритка, конечно, выбрала себе пони.

Вон Вовка стоит, вон Лидушка Шмакова – она уже большая, в пятом классе.

А Ритка теперь первоклассница. Научится читать, писать, будет знать, какой день идет после понедельника и почему осенью опадают листья.

За спиной у двух Риткиных одноклассников стоят матери. А Ритку в школу привела Вера Муратовна. И теперь, когда звенит звонок и надо отправляться в класс, она торопливо крестит Ритку, и целует ее, и говорит:

– Ничего, ничего. Иди, учись, с Богом, в добрый путь, ясонька моя.

Глава 8
Математика и кролики

На школьном крыльце прибит скребок и стоит корыто с мутной водой. Надо сначала как следует поскрести подошвы о скребок, чтоб пласты жирной розовой глины отвалились, а потом потоптаться в корыте, чтоб еще немного смыть грязь.

Потом лежит на пути Ритки большая мокрая тряпка из старого и жесткого картофельного мешка. Об тряпку надо вытирать ноги, долго и тщательно.

Это новое слово, Ритка его в школе узнала. Тщательно – значит как следует, хорошенько.

Но только Риткины резиновые сапоги все равно остаются грязные. Наверное, потому что ей по грязи дольше всех идти – ее дом на другом конце деревни.

А на улице октябрь, все время идет дождь, с утра и до вечера. Серый дождь, красная глина. Сапоги прилипают к глине, и Ритке приходится наклоняться и держать их руками – так и бредет согнувшись.

Первый урок в школе – математика. Раиса Анасовна, директор, учит всех сразу: впереди у нее сидят первоклашки, за ними второй класс, потом третий и четвертый. Пока одни учебник читают, с другими она домашнее задание проверяет.

Ритка математику не любит.

Вот чтение и письмо – другое дело. Все удивляются, что пишет Ритка лучше всех. Ее тетрадку Раиса Анасовна даже пятиклассникам носила показывать. Мол, смотрите, балбесы, как можно красиво писать, а ведь всего только первый класс.

Ритка буковки пишет и тихонько поет себе под нос. Раиса Анасовна сперва ей делала замечания, велела молчать: у нас не урок пения! Но потом поняла, что Ритка так себе помогает красоту в тетради наводить, и договорились: пой, только тихо-тихо, про себя, чтоб почти не слышно было.

А математика – это скучно. Никак Ритка состав числа пять не может запомнить, как учительница ни бьется.

Вот вчера было просто, и совсем было поняла Ритка, что пять – это один и четыре, два и три, три и два, четыре и один.

А сегодня опять забыла. Два и… сколько? Шевелит Ритка пальцами и губами. А Раиса Анасовна сердится:

– Сожми руки в кулаки! В голове считай!

Ритка мучительно представляет в голове свою ладонь, мысленно оставляет два пальца.

– Три! – кричит она радостно.

– Сообразила, – кисло отзывается учительница, – все уже пятый пример решают, а ты только над вторым сидишь!

Нет, не любит Ритка математику, а математика не любит Ритку.

Примеры кончены, пора решать задачу.

Задача про кроликов. Из шерсти двух кроликов связали шапку. Сколько кроликов надо, чтобы связать две шапки?

Ритка смотрит в учебник и улыбается. Кроликов она очень любит. Это прямо про ее жизнь задача. Совсем легко решить.

Прошлой зимой татка вдруг принес откуда-то в дом трех кроликов. Двух беленьких и одного серого. Кроликам сделали загородку в углу избы, накидали сена, и они там смешно шебуршились. Ритка с Гелькой от загородки не отходили.

– А зачем кролики, татка?

– А вот пуха из них надергаем, Муратовна спрядет, и будет тебе или Гельке теплая пуховая шапка, – сказал татка.

Взял в руки одного кролика и дернул его за пушистый бочок. В руках остался клок белого легкого пуха.

Красивая шапка получится.

– А кролику не больно?

Татка сказал, что не больно. Что для того и пуховые кролики, чтоб пух давать.

Татка с мамкой спать завалились, а Ритка с Гелькой полезли к кроликам в загородку.

Конечно, Ритке тоже хочется себе пушистую вязаную шапочку, но ведь Гелька младше. Сначала свяжем ей, думает Ритка, а потом мне. Ой, а хватит ли нам на двоих на шапку?

– Иди, Гелька, сюда, будем проверять, хватит ли тебе пуха на шапку.

Посадила Ритка сестру перед собой в сено, взяла поперек пуза белого кролика, того, что попушистее был. И начала из него пух дергать. Дергает и к сестриной голове клочки прикладывает, смотрит – получается ли шапка.

Кролику не нравится, что его дергают, он вырывается и хочет убежать, да куда убежишь из загородки? Везде настигает его проворная Ритка.

Только нелегкое это дело – вымерить пух на шапку. Повыдергала Ритка кроличий бок клочками, смотрит – как раз полголовы Гелькиной в пуху.

Что ж, раз полкролика на полголовы хватило – значит, всего кролика на целую голову хватит.

– Не бойся, Гелька, хватит тебе на шапку, а мне еще второй кролик останется.

– А третий?

– А из третьего варежки свяжут, серые.

Ох, как смеялся татка, когда кролика увидел! А клочки пуха потом по всей избе долго носились.

Только не вышло из кролика шапки, продал их татка кому-то, когда ему деньги срочно понадобились. И опустела загородка. Гелька тогда полдня ревела, а Ритка реветь не стала – крепилась, что она, маленькая, что ли.

– Так сколько кроликов получится, Новак? – возвращает Ритку в класс голос Раисы Анасовны.

Ритка смотрит виновато в учебник. Там нарисованы две девочки в шапках, ну точно как Ритка и Гелька, а вокруг них четыре кролика.

– Четыре кролика? – робко отвечает Ритка.

– Правильно, молодец, – радуется учительница.

Ничего, вздыхает Ритка про себя. Может, и с математикой потихоньку заладится.

Глава 9
Как ломается дружба

Ритка стоит у школьного окна, дергает себя за ухо и думает. Ухо дергает потому, что оно чуть-чуть болит со вчерашнего дня. И голова болит. И холодно Ритке немного, хотя и одета она поверх сарафанчика в теплую кофту. А думает Ритка, потому что все равно больше делать на перемене нечего: бегать им разрешают только в зале, но у Ритки голова болит – нет сил бегать. А в классе сидеть не разрешают – класс дежурные на перемене проветривают.

Ритке есть над чем подумать. Вот, например, хочется ей подумать про Вовку Шмакова. Летом они с Вовкой дружили, бегали везде вместе: и купаться, и в Каменный лог, и по заброшенным домам лазали.

А сейчас Вовка с ней не разговаривает. То толкнет сильно, то издали дразнится. Кричит: «Новачиха-полячиха, хвост поджала, убежала!».

Ритка тоже ему отвечает, конечно: «Шмак-дурак». Вот так и кончилась между ними дружба. Обидно. Думает Ритка: отчего Вовка стал такой – от школы или потому что вырос не туда?

Муратовна говорит: «Главное, Ритка, чтоб человек рос туда, куда надо».

Ритка представляет плети гороха, которые забыли привязать к воткнутой в грядку палке. Тогда горох падает на землю и растет куда попало – через тропинку, на соседние грядки, не туда растет. И кто мимо идет по тропинке, тому горох мешает. Хоть дави его ногами за то, что вырос не туда.

Вот и Вовка вырос не туда. Хороший человек не будет дразнить старого товарища, с которым столько всего прожито.

Ритка даже думает: как это Вовка не боится, что она обидится вконец и его сглазит? Опять Муратовне спасибо – она объяснила, что такое сглазить. Это когда смотришь на человека и плохого ему желаешь. Только у тебя взгляд должен быть не как у всех – глазливый. Муратовна говорит, что в старые времена были такие случаи, когда от сглаза и корова умирала, и ноги человек ломал, и болячки всякие на его голову сыпались. Ужасно страшно.

Но Ритке жалко глазить Вовку. Все же друг, хоть и бывший.

Муратовна говорит, что зла людям нельзя желать, злых людей боженька наказывает. Если Вовка будет Ритку толкать, его тоже боженька накажет, думает Ритка. Высунется с неба, и стукнет Вовку по голове большой палкой, и скажет громким басом: «Не обижай Ритку, Вовка, как же тебе не совестно старых друзей обижать?»

Но мысли эти нисколько не веселят Ритку, ухо болит по-прежнему, грустно ей и холодно.

Пора на урок идти. Раиса Анасовна велит отложить учебники и объявляет урок развития речи.

– Каждый пусть вспомнит и расскажет нам какой-нибудь интересный случай из жизни, какое-нибудь свое приключение.

Все немного думают, а потом начинают рассказывать по очереди. Ритка волнуется: жизнь ее совсем коротенькая и неинтересная, что же придумать для Раисы Анасовны такого?

Людмилка Устинова, Риткина одноклассница, вспоминает историю, как она ездила с родителями в райцентр и потерялась там в универмаге, как ее продавцы нашли и отвели в подсобку, поили чаем с печеньем, а потом родители прибежали.

Теперь Риткина очередь.

И решила Ритка рассказать, как они летом ходили в поход на старую ферму. Предводителем их похода был Вовка. Он шел впереди, а все остальные за Вовкой следом, гуськом. Позади всех плелась Гелька, ее Вовка брать не хотел, да Ритка упросила: «Куда мне ее девать, дома она одна плакать будет!»

Ферму за рощей было не видно, но запах от нее слышался хорошо. Тощенькие бычки, грязные по пузо, топтались в дощатых загородках и невесело мычали. С торца фермы стояла удивительная машина. Навоз из телячьих загородок кидали на транспортер, транспортер вез его к машине, а машина крутилась и выкидывала его наружу. И огромная площадка перед фермой была навозным озером.

Только края озера уже совсем подсохли и ничем таким не пахли. Толстая корка упруго пружинила под ногой. Упруго и опасно. Вот по краю этой корки и пошла Вовкина команда в поход, чтоб к ферме подобраться. Прошли они шагов двадцать, а потом Вовка сказал:

– Дальше я один пойду, на разведку.

Кончилась разведка плохо. Дошел Вовка до места, где корка его не удержала, и провалился по пояс. А команда его, вместо того чтоб предводителя спасать, назад побежала и на сухом месте стала смеяться над провалившимся. Только Ритка осталась, хотела Вовке руку протянуть, но он сам выбрался.

Пришлось Вовке бежать на речку, и Ритка с ним побежала, чтоб помочь ему штаны отстирать и самому отмыться. Назад они пробирались за огородами, Вовка в мокрых штанах дрожал и все боялся, что дома ему попадет.

Вот про это Ритка и хотела рассказать. Но как только дошла в рассказе до мытья штанов в речке, Вовка сорвался со своего места за третьей партой и ринулся к бывшей подружке. Стукнул ее, не разбирая, куда кулак летит, крикнул: «Дура!» – и за дверь выбежал.

Все засмеялись, а Ритка за разбитую губу схватилась и заплакала.

Раиса Анасовна пошла с Риткой в туалет, умыться и кровь остановить. Успокаивала ее, уговаривала не плакать. А Ритка плакала не из-за губы. Просто она подумала, что теперь Вовкина дружба уже точно никогда не вернется.