Текст книги "Приключения Вернера Хольта"

Начинается! – подумал Хольт. Вот мы и у цели! Он посмотрел на Вольцова, лицо которого сохраняло полную невозмутимость.

Готтескнехт продолжал:

– Я понаблюдаю вас на этом учении со всем подобающим пристрастием. Если все у вас сойдет как следует, – тут он запнулся, а потом закончил все тем же деловым тоном, – вы сразу же отнесете на вещевой склад все ваши казенные пожитки. Наша батарея расположилась на позиции в окрестности Эссена, Ваттеншейда и Гельзенкирхена, место, можно сказать, идеальное! Выезжаем сегодня же ночью.

Все ждали этого известия, но то, что его сообщил сам Готтескнехт, ударило юношей словно обухом.

– Святой Антоний, – воскликнул Готтескнехт, – что я вижу! Кругом одни недовольные лица! Обещаю, что вы будете жить как на даче, разве только придется малость пострелять, или вам назначат тактические занятия, – потому что ваша муштра будет продолжаться и там, – или вас пошлют разгружать боеприпасы, или засыпать воронки, или подвернется еще какое-нибудь важное дело. Прошу без паники! Помалкивайте, Вольцов! И вы еще выдаете себя за сына офицера! Вы – наше позорное пятно, вы позорите всю батарею!

– Господин вахмистр, – взвился Вольцов. – Я этого не потерплю – насчет «позорного пятна!»

– Вольцов, выйти из строя! Налево кругом, марш… Лечь! Встать! Лечь! – Готтескнехт повернулся к правому флангу. – Шмидлинг, остальное вы берете на себя! Поучите вашего любимца, он первостатейный нахал и крайне в этом нуждается. Займитесь им минут десять, но только как следует, по всем правилам! – И, обратившись к Вольцову, который лежал неподвижно, уткнувшись носом в землю, вдруг заорал: – Га-а-а-азы! Вот-вот, так ему и надо, к остальным это не относится, пусть запомнит окончание учебы! – Вольцов надел противогаз. – Шмидлинг, проверьте, правильно ли надета маска? Вольцов продувная бестия! Да что вы копаетесь, Шмидлинг? Вам надо только покрепче зажать шланг. Если Вольцов через пять минут будет еще жив, значит, маска надета неправильно. – В рядах засмеялись. – Вот и хорошо, – сказал вахмистр, – у всех, оказывается, замечательное настроение. Хольт, почему вы не смеетесь с нами?

– Вольцов мой друг, господин вахмистр! Вы не можете требовать, чтобы я смеялся, когда мой друг в беде!

– Умилительно видеть такую преданную дружбу! – воскликнул Готтескнехт. – Как вы сказали? Я не могу требовать!.. Да вы понятия не имеете, чего только я могу от вас требовать! Хольт! Вон из строя, марш! Га-а-а-азы!..

Хольт вытащил из сумки противогаз и надел.

– Шмидлинг, захватите с Кастором и нашего Поллукса! Что?! Не понимаете? Захватите и Хольта, ему тоже не помешает хорошая разминка. Вам повезло, Вольцов, разделенные страдания переносятся вдвое легче. Вы не можете жаловаться на дурное обращение!

Хольт и Вольцов, задыхаясь, гоняли по полю. Спустя минут пятнадцать Шмидлинг разрешил им вернуться в барак. «На черта вам это сдалось? Сами себя подводите!»

В бараках только и говорили, что о предстоящем введении в дело. В возбуждении юношей чувствовался затаенный страх перед неизвестным.

– Будет с тобой что или нет, – говорил Вольцов, – одно ясно: от тебя это не зависит! Своей судьбы не минуешь… что в Руре, что на Восточном фронте.

– Велик аллах, – вторил ему Гомулка. – Все предначертано в книге судеб. Твой фатализм, Гильберт, вполне резонен.

– Отец рассказал бы тебе немало историй из хроники последних двух войн о людях, которые надеялись обмануть судьбу.

Будь что будет! – думал Хольт.

Незадолго до десяти Шмидлинг созвал всех у орудия. Готтескнехт с полчаса пробыл у них в гостях, но так и не нашел, к чему придраться. Расчет еще раз повторил всю программу. Хольт – как у них сложилось – был вторым номером, Гомулка ставил высоту, а Феттер обслуживал установщик взрывателя. Вольцов работал третьим номером. Поглядев, как Вольцов играючи досылает тяжелый патрон в канал ствола даже при наибольшем угле возвышения, Готтескнехт смягчился: «Шмидлинг, вы сколотили недурной расчет!»

Шмидлинг передал эту похвалу дальше:

– Вы у меня молодцы! Надо нам и вперед держаться вместе!

Вновь облачившись в форму членов гитлерюгенда, в которой они прибыли сюда, юноши лежали на голых матрасах и усердно писали письма. Вечером все отправились за сухим пайком, а когда они вернулись, Готтескнехт уже ждал у дверей барака.

– Господа, милости просим!.. Карета подана! Миг расставанья настал, оросите его слезами!

Большой трехосный грузовик мчал их сквозь ночь. Жаркое сухое лето сменилось хмурым прохладным октябрем с частыми дождями. Долгие часы проводили они у орудия в дождь и слякоть, но потом снова наступали ясные осенние дни, теплые и безоблачные. Эта же ночь выдалась темная и холодная, без единой звезды. С потушенными фарами спешил грузовик на запад.

4

В тусклом свете зари грузовик остановился на какой-то возвышенности. Был пятый час утра. Насыщенный белесым туманом воздух отдавал дымом и гарью. В набрякшей одежде, окоченев от холода, стояло новое пополнение вокруг грузовика. Хольт различал в тумане смутные очертания густо расположенных бараков. Его бил озноб, на душе было муторно и тоскливо.

Из тумана вынырнул старший ефрейтор с желтым шнуром дежурного унтер-офицера через левое плечо.

– Здорово, Фриц, – обрадовался Шмидлинг. – Ребята, это наш орудийный мастер, старший ефрейтор Махт.

– Тише! – остановил его Махт, коренастый блондин лет тридцати пяти, – там у нас отдыхает шеф. – Он повернулся к юношам. – Вам надо получить обмундирование.

– Ну, как ночь прошла? – спросил Шмидлинг.

– У нас спокойно, а вот подальше к северу устроили они баню!

– Ну, а вообще как?

– Каждую ночь бомбят – да и, пожалуй, что каждый день. – И обращаясь к приезжим: – За мной!

Вещевой склад помещался в одном из бараков. Сквозь щели закрытых ставен просачивался жидкий свет. Где-то поблизости гулко залаяла собака.

Зычный голос крикнул:

– Тише, приятель!

– Это шеф, – прошептал Махт. – Смотрите, чтобы никто из вас дыхнуть не смел!

Новичкам выдали однобортную шинель и форменную одежду, выходной мундир, а также жестяные коробки со звукоглушителями. Каптенармус – старший ефрейтор Шницлер, был худой, юркий человечек, бойкий на язык.

– Не вякать! – сразу же предупредил он возможные жалобы. – Если что не так, обменяете потом!

Нагруженные обмундированием юноши ушли со склада, и Шмидлинг отвел их в пустой барак переодеться.

Жилой барак под названием «Антон» стоял в пятидесяти метрах от вещевого склада. Хольт оделся одним из первых. Он прошел несколько шагов по дороге, остановился и посмотрел вокруг.

Светало. Вскоре должно было взойти солнце. Утренний ветер развеял в клочья густую пелену тумана, и вся позиция стала видна как на ладони. Хольт старался разобраться в расположении батареи. Он увидел обнаженную возвышенность, серую, обглоданную землю, тощие каменистые поля. К востоку стоял лес, его сухие голые стволы разве что по контрасту напомнили Хольту роскошные девственные леса знакомых гор. Четыре далеко отстоящих друг от друга жилых барака образовали большой прямоугольник; с запада на восток он насчитывал примерно сто пятьдесят метров и не больше семидесяти пяти с юга на север. В свете занимающегося дня Хольт увидел слева от себя барак «Антон», справа «Берту», а рядом небольшой каменный домик с вывеской «Столовая».

Между «Антоном» и «Бертой» сгрудились другие бараки, здесь разместились вещевой склад, канцелярия, кухня и квартиры начальствующих лиц. Налево, к «Антону», вел решетчатый настил, направо, к «Берте» и столовой, – широкая подъездная дорога, она сворачивала на юг, пересекала железнодорожное полотно и выходила на шоссе. По ту сторону шоссе, с востока на запад, тянулся канал; над ним еще висела густая пелена белесого тумана. К северу от «Берты», на западном склоне возвышенности, Хольт увидел барак «Цезарь», а к северу от «Антона» – «Дору» и перед ней большое одинокое дерево. Посреди четырехугольника лежала огневая позиция; высокая земляная насыпь, где помещался батарейный командирский пункт, была окружена шестью орудийными окопами. Позади в окопе находился радиолокатор. Западнее огневой позиции, с севера на юг, тянулись четыре больших блиндажа для резервных боеприпасов.

Кругом, в долине открывалась гигантская индустриальная панорама. Повсюду торчали исполинские заводские трубы, выбрасывавшие густые облака дыма, – и так, куда ни глянь, трубы, трубы и высокие домны, извергающие в небо протуберанцы горящего колошникового газа, кауперы, коксовые батареи, обжиговые печи; на горизонте высились огромные корпуса сталелитейных заводов, а среди них рудоподъемные башни с вращающимися канатными шкивами и гигантские бессемеровские конверторы, горами вздымались к небу штабеля отвалов и угля, и все это было окутано дымом и чадом и облаками пара, медленно относимого ветром, все было соединено бесконечной сетью железнодорожных путей и окружено кипящим прибоем жилых домов; к юго-западу Эссен, к северу и северо-востоку Гельзенкирхен, к востоку Ваттеншейд. Города смыкались друг с другом, переходили друг в друга, и дома, заводы, трубы, корпуса и железнодорожные рельсы тянулись до самого горизонта, насколько хватал глаз.

Все это теперь доверено и мне, думал Хольт с возрастающей гордостью. И вдруг за его спиной раздался грубый окрик:

– Эй, чего тут раззевался? – К нему подошел унтер-офицер, малый лет тридцати в нахлобученной на лоб фуражке.

– Фамилия? – И, когда Хольт назвал себя: – Чего ты тут шатаешься, Хольт? Проваливай, да поживее, растяпа! Через десять минут утренняя поверка!

Батарея выстраивалась на широкой дороге, которая от канцелярии, огибая огневую позицию, вела к столовой. На правом фланге стоял командный состав – унтер-офицер и десять старших ефрейторов. Двадцать восемь «новичков», как их здесь называли, усталые и невыспавшиеся, стояли, сомкнув строй. Хольт смотрел на старших курсантов, давно служивших на батарее, и с уважением думал: им пришлось пережить гамбургские бомбежки.

При построении не обошлось без неприятностей. Вольцов сцепился с одним из «старичков», который бесцеремонно его толкнул.

– Нельзя ли повежливее? – окрысился на него Вольцов.

– Утри рыло, теленок!

– А ты не прыгай, а то облицовку попорчу!

– Молчать! – заорал на них унтер-офицер, его звали Энгель. – Что распушили хвосты, петухи?

В задних рядах шептали:

– Плюнь, Гюнше, он нам еще ответит!

Запахло дракой, подумал Хольт. Вольцов скорчил презрительную гримасу.

Кто-то сзади сказал вполголоса:

– Ужо почистим новичку умывальник!

Энгель доложил вахмистру. Готтескнехт, стоя перед фронтом, молча оглядывал построившихся юнцов. Но тут из командирского барака рядом с канцелярией с яростным лаем выскочил рыжий сеттер, стремительно понесся к выстроившейся батарее, глухо ворча, обежал кругом и затрусил назад к канцелярии, откуда в эту минуту выходил командир батареи капитан Кутшера.

– Батарея, смир-рно! – гаркнул Готтескнехт. Так, значит, и он умеет кричать, подумал Хольт. – Для приветствия господина капитана – равнение направо! – Откозыряв, он доложил: – Батарея в составе унтер-офицера, десяти старших ефрейторов и восьмидесяти восьми курсантов построена!

Капитан небрежным жестом приложил руку к козырьку, подошел ближе и рявкнул оглушительным басом:

– Здравствуйте!

– Здрас-сте, господин капитан! – дружно прозвучало в ответ.

– Вольно! – сказал Кутшера. Даже когда он говорил спокойно, голос его гремел на всю площадь.

– Батарея, вольно! – скомандовал Готтескнехт. Он занял место слева от командира. Кутшера некоторое время равнодушно оглядывал ряды.

Хольт с удивлением воззрился на грозного начальника. Весь облик этого огромного, в два метра ростом, пятидесятилетнего великана внушал ужас. Широкий серый автомобильный плащ, доходивший ему до щиколоток, был лишен знаков отличия, и только на фуражке выделялся серебряный офицерский кант. Фуражка сидела набекрень на продолговатом черепе, словно выраставшем прямо из плаща, и ее козырек отбрасывал тень на лошадиное лицо, узкое и бледное, с резкими чертами. Все в этом лице казалось вытянутым в длину – мясистый нос и толстые губы. Глаза холодно и грозно глядели из-под козырька. Сеттер разлегся у ног своего господина, уткнув голову в передние лапы.

– Слушать всем! – начал капитан. Он едва приоткрывал рот, но голос его оглушал и, казалось, отдавался во всем теле. Руки он засунул в карман плаща. – Сейчас вас разобьют повзводно. Если это займет больше получаса, будете иметь дело со мной! Ровно в восемь, – он вытащил руку из кармана и поглядел на часы, – я объявлю батарею готовой к бою. Да н давно пора, здесь у нас, надо вам сказать, пошаливают. А меня прямо за душу берет, когда эти сволочи позволяют себе кружить у нас над головами, а я не могу им всыпать. – Он объяснил им боевую задачу: «Оборона окружающих промышленных объектов и населенных пунктов». На этом он и оборвал свою речь и уже хотел уходить; собака, почуяв это, вскочила на ноги. Но Кутшера раздумал и снова загремел: – Два слова новичкам! Если кто из вас в первом бою наложит в штаны, меня не касается. Но с трусами и паникерами у меня разговор короткий! В случае, если ваш брат будет плохо справляться с делом, старшие курсанты за этим присмотрят. Что может быть лучше самовоспитания!

Это он объявил нас вне закона, подумал Хольт и искоса огляделся. Он увидел, как «старички» перемигиваются и ухмыляются… Но голос капитана пресек его размышления.

– Да вот еще что! Сегодня после обеда состоится учение батареи с обозначением противника мишенями. Тут-то я и понаблюдаю новичков. А может, на ваше счастье подоспеет парочка ами. Так оно будет солиднее… Ну чего тебе? – осекся он вдруг и отвернулся. Собака с лаем прыгала вокруг него, выражая нетерпение. – Не балуй, приятель! – и капитан удалился по направлению к канцелярии.

Готтескнехт приступил к разбивке на взводы.

– Вольцов, Хольт, Гомулка! Ну и все мои, сюда, ко мне! – позвал Шмидлинг. Таким образом друзья снова оказались вместе и стали кадровым расчетом орудия «Антон». К ним были причислены также Вебер, Кирш, Бранцнер и Каттнер, на ночь они получали назначение наводчиками при орудии «Берта». – Вот и хорошо! – радовался Шмидлинг, сохранивший свой расчет. Готтескнехт откомандировал к нему одного из «старичков» в качестве заместителя командира орудия. Его звали Гюнтер Цише; это был коренастый блондин лет семнадцати, склонный к полноте, с бабьим лицом, нечистой кожей и большой бородавкой на левом виске.

Расквартировали их соответственно со службой, и друзья снова оказались вместе, только Цише перебрался к ним на положении старшего по группе. Вшестером они устроились в одной из двух маленьких каморок барака «Дора»: Цише, Вольцов, Хольт, Гомулка, Феттер и Рутшер. Каморку напротив занял расчет орудия «Цезарь». Третье, более просторное помещение в конце коридора было оставлено для дружинников.

– Барак «Дора» самый удобный по расположению, – сказал Вольцов, – он на отшибе, сюда лишний раз не заглянет дежурный унтер-офицер!

Цише пояснил, что к ним попало лишь немного старших курсантов, переживших гамбургскую бомбежку, это двенадцать человек прибористов с радиолокационной станции и двое дальномерщиков, с которыми капитан Кутшера не пожелал разлучаться. Все прочие остались в Гамбурге. Около пятидесяти старших прибыло к ним из окружающих городов. Их взяли с других батарей и с неделю назад передали на 107-ю. Ведь батарея всего лишь неделя как расположилась здесь.

– Ну и поиздевались же над нами, – рассказывал Цише, – пока мы устраивались в новом жилье. Пришлось оборудовать новую огневую позицию, целый день работали плотниками и землекопами, выгружали боеприпасы. Правда, основную работу проделали русские военнопленные, эти-то вкалывали почем зря, часовые подгоняли их дубинками.

– Дубинками? – переспросил Хольт. – Разве это полагается?

– Ты что, с луны свалился! – вскинулся на него Цише. – А почему бы и нет?

– А ты никогда не слышал о международном праве? – в свою очередь спросил Гомулка.

– Что за чушь ты мелешь! В войне, где решается вопрос – быть или не быть, какие уж тут правовые нормы! Да и о ком тут говорить? Ведь эти русские просто звери.

Для Хольта такие рассуждения не были новостью, он слышал их сотни раз.

Затрещал звонок – раз, другой, третий…

– Тревога, к бою! – крикнул Цише. – Разобрать каски, противогазы и звукоглушители! Окна настежь, а не то здесь целого стекла не останется!.. Время у вас есть: при команде «Приготовиться к ведению огня!» сигнал дают дважды.

И вот они бегут по решетчатому настилу. Когда Хольт вошел в орудийный окоп, он увидел, что двое курсантов выкладывают среди огневой сигнальное полотнище – исполинский квадрат из белого холста с крестом посередине, знак, приказывающий немецким летчикам, находящимся в воздухе, приземлиться. В орудийном окопе Шмидлинг высвободил брезент, а молодежь сорвала его с орудия и сложила. Шмидлинг повесил ларингофон на шею и надел наушники телефона. Коротышка Вебер занял место у механизма горизонтальной наводки, Гомулка – в качестве первого номера – начищал блестящую дугу вертикальной наводки, а заметно побледневший Феттер сел за установщик взрывателя.

Шмидлинг включал и переключал свой ларингофон. – Антон… Слышимость хорошая… – Он снова переключил его. – Это проверяют связь с радиолокатором. Вебер доложил:

– Угол горизонтальной наводки – порядок!

За ним, как полагается, Гомулка:

– Угол вертикальной наводки – порядок!

И Феттер, согласно предписанию:

– Взрыватель в порядке!

Вольцов улыбнулся и хлопнул его по плечу:

– Ну, ну, Трупик, не робей! – И натянул на руку рукавицу заряжающего.

Хольт стоял в стороне и наблюдал. Ладно, раз так, будем таскать патроны. У подносчика свои преимущества. Он больше видит. Ну как, боюсь я или не боюсь? – спросил он себя.

Он глянул вверх. На западе нависла тяжелая туча, но над головой ярко сияло лазоревое небо. Еще пятнадцать минут, подумал он, и все небо затянет тучами.

Шмидлинг послушал в телефон и объявил:

– Опять проверка связи с прибором управления. Наводчики снова доложили.

Вдруг с командирского пункта послышался голос унтер-офицера Энгеля: «Приготовиться к бою!», и в ту же минуту в ближайших городах завыли сирены: истошные вопли, то нарастая, то ниспадая, сжимали сердце и наводили тоску. Цише сидел на станине лафета.

– Сразу же полная тревога? Ну, значит, дело будет!

Хольт увидел капитана: с непокрытой головой, держа в руке каску и кутаясь в автомобильный плащ, он направлялся к командирскому пункту в сопровождении собаки.

– Что же вы не убираете полотнище, бандиты? – загремел он.

Несколько курсантов побежали убирать белое полотнище.

– Открыть блиндажи с боеприпасами! – приказал Шмидлинг.

Хольт приподнял один из тяжелых деревянных щитов, положил его на пол и немного выдвинул из корзины два патрона, чтобы легче было ухватить. Его била лихорадка возбуждения, но он старался держать себя в руках.

– Тише! – заорал вдруг Шмидлинг. – Принимаю воздушную обстановку! – Он слушал так напряженно, что все лицо у него перекосилось. – Две крупные группы вражеских бомбардировщиков над южной Голландией. Направление – наша граница!

– Над южной Голландией? Значит, скоро увидим их здесь, – сказал Цише.

К орудию подошел старший ефрейтор Махт с желтым шнуром дежурного унтер-офицера; он курил трубку, на руке у него болталась каска.

– Ты не к нам ли заместо третьего номера? – обрадовался Шмидлинг. И Вольцову: – Отдайте ему рукавицу!

– Вы сказали, что я буду заряжать, – заартачился Вольцов.

Щмидлинг побагровел:

– Выполнять приказ! – заорал он.

Вольцов, ворча что-то себе под нос, снял рукавицу и перебросил ее дежурному унтер-офицеру; тот поймал ее с недоуменным видом.

Шмидлинг страшно волновался. С тех пор как была подана команда «К бою!», он неустанно повторял:

– Только не осрамите меня, ребята… Христом богом прошу. – И вдруг: – Душа у меня не на месте, как бы чего не было. – Снова и снова он повторял: – Стрелять не опасно! Только что шуму многовато… Не становитесь под ствол, там взрывная волна всего сильней!

Беспокойство Шмидлинга передалось Хольту. Он стоял на ребре толстой доски, закрывавшей блиндаж с боеприпасами, и из этого положения над насыпью окопа видел командирский пункт. Капитан, все еще без каски, всей своей огромной фигурой громоздясь над бруствером, обследовал в бинокль небо.

– Воздушная обстановка, – выкрикнул Шмидлинг. – Самолеты противника направляются к Рурской области. Сейчас начнется! – На командирском пункте звонко залаяла собака, вызвав в расчете прибористов немалый переполох.

– Капитанов Блиц чует стрельбу, – сказал Махт, сидевший рядом с Цише на станине. Он натянул рукавицу заряжающего.

На командирском пункте Кутшера опустил бинокль и пригрозил собаке: «Цыц, приятель, а не то прикажу убраться».

И лай затих.

Внезапно откуда-то из невероятной дали донесся мерный гул. Хольт почувствовал, что сердце у него бьется где-то у самых висков. На западной стороне горизонта все еще стояла гряда туч. С командирского пункта по всей позиции прокатился рев капитана: «Стволы – направление девять!» – Орудие повернулось на запад. Хольт, не спуская глаз, наблюдал за постом управления. Оттуда донесся звонкий юношеский голос:

«Шум моторов – направление девять!»

– Дьявол! – ругнулся Кутшера. – А что делает пост воздушного наблюдения? Заснули эти мерзавцы, что ли?

– Данные для взрывателя приняты! – доложил бледный как полотно Феттер. Маховик установщика взвизгнул, как сирена.

Хольт машинально нахлобучил на голову каску, выхватил из корзины патрон и отнес Вольцову, а тот вставил его в раструб установщика взрывателя и дружески кивнул Хольту… Как хорошо стало у него на душе от этого кивка!

– Стрелять по данным радиолокатора! – скомандовал Шмидлинг.

Вебер доложил:

– Угол горизонтальной наводки установлен! За ним Гомулка:

– Угол вертикальной наводки установлен!

– А что же взрыватель? – крикнул Шмидлинг. – Что там с взрывателем?

Хольт видел и воспринимал все словно издалека – его охватил страх. Страх перед первым выстрелом, страх перед бомбами, страх перед всем, что здесь творилось, пронизывал его до костей, словно утренний туман. Орудийный ствол медленно повернулся на север, Хольт с патроном в руках стоял позади Вольцова, гудение в небе становилось все явственнее, а теперь к нему присоединился оглушительный гром орудийной канонады, словно приближалась гроза. Дежурный унтер-офицер, стоявший, у орудия, широко расставив ноги, сказал:

– Это шпарят Мюльгеймские батареи.

И тут наконец донесся голос Феттера:

– Взрыватель в порядке, взрыватель установлен!

– «Антон» к бою готов! – крикнул Шмидлинг в ларингофон.

В конце концов все наладилось, как бывало на учениях, Хольт услышал команду Кутшеры:

– Огонь!

А за ним и Шмидлинг подал предварительную команду: «Беглый…» У Хольта остановилось сердце. «Огонь!» – хрипло выкрикнул Шмидлинг. Махт вырвал патрон из установщика и сунул его в канал ствола, затворный клин поднялся, рука в кожаном панцире схватила спусковой рычаг… Открыть рот! – успел еще подумать Хольт, и тут в глаза ему сверкнула молния, хлестнула взрывная волна – страшный оглушительный грохот, – пыль и чад заволокли все кругом, и будто во сне увидел Хольт, как ствол откатывается назад и выплевывает дымящуюся гильзу. Треск и грохот не ослабевали. Внезапно весь страх Хольта как рукой сняло. Он подумал: стреляют соседние батареи! Далеко в облачной гряде повисло гуденье моторов, смешиваясь с разрывами зенитных снарядов.

– Огонь! – скомандовал Шмидлинг. Хольт протянул Вольцову патрон. Вольцов взял его с дружеской ухмылкой, и, как только раздался выстрел, Шмидлинг бросил:

– Перерыв огня!

Хольт вытянул шею по направлению командирского пункта. Там царила суматоха. Кто-то крикнул: «Группа самолетов – девять!» Хольт взглянул на небо. Вот они! Целый рой крошечных точек, отливая на солнце серебром, вылетал из гряды туч в голубое небо, а вокруг них, словно занесенные туда волшебством, лепились облачка разрывов. Летят мимо, с чувством облегчения подумал Хольт. А потом все пошло быстро. «Цель поймана!» – пронзительно закричали на командирском пункте. «Огонь!» – загремел Кутшера. «Стрелять по приборам!» – скомандовал Шмидлинг, а Махт сказал: «Сейчас пойдет стрельба с оптическим прицелом, вот когда им зададут перцу!»

– Беглый! – скомандовал Шмидлинг. И тут же: – Огонь! – Открыть рот, подумал Хольт. Он видел, как Феттер, точно шарманщик, крутит ручку маховика, видел, как лицо дежурного унтер-офицера при выстреле исказилось, словно в припадке падучей, видел, как внезапно успокоилось и просветлело лицо Шмидлинга. «Беглый!..» Хольт бросился в блиндаж за снарядом. Шмидлинг боялся, как бы мы не сдрейфили, подумал он.

– Перерыв огня! Тем, что к северу от нас, сподручнее стрелять, – сказал Шмидлинг. И, просияв, добавил: – Ребята, да вы у меня молодцы, оказывается!.. Самолет – девять! – крикнул он тут же в испуге.

Вебер рванул ствол на запад. Пролетают мимо, думал Хольт, стрельба по приборам, как у нас во время учебы, разница только в том, что временами слышен грохот… Он сосчитал пустые гильзы: одиннадцать, двенадцать… Их отбрасывали ногами в угол окопа. И каждый раз все тот же возглас: «Огонь!» С северной стороны мимо них пролетело еще звено. Чего же я боялся? – думал Хольт. Он улыбнулся Вольцову, и Вольцов ответил ему улыбкой.

– Перерыв огня!

Ствол опять повернулся на север под углом в 45 градусов. Гудение моторов постепенно утихало. Теперь севернее загремела тяжелая орудийная канонада.

– Достанется Реклингхаузену, – сказал Махт.

Цише, который во время стрельбы праздно стоял рядом со Шмидлингом, заметил:

– Видно, все прошли, если только не будет новой волны.

Шмидлинг доложил на командирский пункт расход боеприпасов: двадцать один выстрел. Потом закурил.

– Ежели эти бродяги полетят назад тою же дорогой, надо их так же угостить!

Они выбросили из окопа стреляные гильзы. Шмидлинг насторожился. «Антон понял… Отбой!» – объявил он. Хольт увидел, как Кутшера, в сопровождении собаки, оставил командирский пункт и направился в канцелярию.

Курсанты, ругаясь на чем свет стоит, снова потащили к орудиям корзины с боеприпасами. Такая корзина весила чуть ли не центнер.

– Замечательная штука стрельба! – восхищался Вольцов. Потом они ждали у орудия. Шмидлинг принял обстановку.

– Эти самолеты, должно, полетели на Берлин, мы их, верно, больше не увидим.

– Из Берлина при летной погоде они обычно возвращаются в Англию через Кильскую бухту, – пояснил Цйше.

– А если еще прилетят, вы позволите мне заряжать? – спросил Вольцов.

– Как господин капитан скажут, я-то уж вижу – вы можете, – ответил Шмидлинг.

Бомбардировщики возвратились назад через северную Германию.

Несколько дней спустя Хольт, Вольцов и Цише проходили через огневую. И тут, словно их поджидали, с командирского пункта вышло трое старших курсантов, трое дюжих парней. Одного из них, как запомнил Хольт после недавнего столкновения, звали Гюнше. Остальные двое, подумал Хольт, окидывая их подозрительным взглядом, могли быть близнецами, так они походили друг на друга. Цише, ни слова не говоря, повернул влево и, как ни в чем не бывало, пошел дальше. Хольт и Вольцов остановились.

– Эй, ты, новичок! – обратился к ним Гюнше на северонемецком диалекте. Он был только чуть ниже Вольцова.

– Какой я тебе новичок? Меня зовут Вольцов, заруби себе на носу!

Вот это я понимаю! – подумал Хольт. Чем наглее, тем лучше! Только не позволить себя запугать. Гюнше высоко поднял брови, глаза его сверкали. Близнецы, стоявшие позади, напыжились и вынули руки из карманов.

– Ты бы поменьше задирался, а то узнаешь, что такое самовоспитание! – предупредил Гюнше грозно.

Увидев, что Вольцов пригнулся, словно для прыжка, Хольт сказал:

– Оставьте нас в покое, гамбуржцы!

– А ты закрой пасть, затычка несчастная! Не то и тебе…

– Ты что… – взвился Вольцов, и пошло… Хольт получил затрещину, но не растерялся и в мгновение ока послал долговязого Гюнше на решетчатый настил; он успел еще увидеть, как Вольцов бросился на близнецов, но тут вокруг них с оглушительным лаем запрыгал сеттер, а следом появился и его хозяин. Громовый голос зарычал:

– Что тут случилось, приятель, что это они себе позволяют?

Хольт выпустил оторопевшего Гюнше, который с трудом поднялся на ноги и стал руки по швам. Вольцов тоже вытянулся в струнку. У одного из близнецов бежала из носу густая темно-красная кровь, прямо на подбородок и френч. Второй корчился от боли, лежа на вспаханном поле и хватая ртом воздух. Видно, Гильберт заехал ему под ложечку, подумал Хольт.

– Привязать к дереву и отхлестать плетью! – загремел Кутшера. – Неслыханное дело – новички расправляются со старшими! – Симпатии его были явно на стороне гамбуржцев.

Но тут, откуда ни возьмись, появился Готтескнехт, он стал рядом с капитаном, и тот неохотно повернулся к нему. Если еще и он нанесет нам удар в спину, значит, Гильберт прав и Готтескнехт подлец и зверь. Но вахмистр сказал, как обычно, не повышая голоса:

– Простите, господин капитан, я наблюдал за ними с командирского пункта. На этот раз новички меньше виноваты. Гюнше ударил первым.

– Та-ак… – недовольно протянул Кутшера; казалось, он собирается оборвать вахмистра. Но, передумав, он заявил: – В таком случае мое дело сторона. Слыхали, Гюнше? – И, обращаясь к близнецам: – Пингели, сукины дети! Если вы такие болваны, значит, так вам и надо, чтобы вас колотила всякая мелюзга! – И, величественно повернувшись, мастодонт зашагал дальше в сопровождении своей собаки.

– А теперь умерьте свой пыл, господа! – сказал Готтескнехт, – а не то я займусь вами: накажу всех скопом!

Когда и Готтескнехт удалился, Гюнше прошипел:

– Вы за это поплатитесь!

– Кончай звонить! – огрызнулся Вольцов. И вдруг закричал, весь перегнувшись вперед и стиснув кулаки, Хольт еще не видел его в такой ярости: – Вы меня еще узнаете! Я вам такое устрою – в больницу на карачках поползете!

– Хватит! – вмешался Хольт и утащил его прочь.

В казарме Хольт п Вольцов занялись уборкой своих шкафчиков.

– Если нас не оставят в покое, я и один с ними разделаюсь, – грозился Вольцов.

– А не много ли берешь на себя? – иронически заметил Цише. – Среди гамбуржцев есть ребята хоть куда!

– Ты что, того же захотел? – огрызнулся Вольцов, вызывающе оглядывая его с головы до ног.

– А ты, Цише, попросту сбежал! – укоризненно заметил Хольт. – Разве мы с тобой не в одном расчете служим, не под одной крышей живем?

– Я старший курсант. Не стану я из-за вас ссориться с товарищами!

– Старшим становится всякий, прослуживший полгода, – возразил ему Хольт.

Вольцов с треском захлопнул шкафчик.

– Мне житья не дает вахмистр, уж и не знаю почему, а теперь, возможно, за меня возьмется и капитан. Но я на это плюю! Пойду один против всей батареи! Пусть выходят твои старшие курсанты все на одного! Ты что? – накинулся он на Цише. – Думаешь, я испугаюсь, если кто-нибудь набьет мне морду! Да меня хоть до смерти исколоти, но уж потом так и знай: око за око, зуб за зуб, пока я в силах хоть пальцем шевельнуть!