Текст книги "Приключения Вернера Хольта"

5

После урока стенографии у Хессингера предстояла раздача переходных свидетельств ученым советником Маасом, и настроение у школьников было самое каникулярное. Старый учебный год провожали лихо – грубыми выходками и развязными шутками. Престарелому Хессингеру, при всей его незлобивости, нелегко дался этот урок, он был беззащитен, и над ним издевались все.

– Никуда это не годится, – заявил Хольт на перемене. – С человеком так не обращаются, по-моему, это подлость!

– Ты прав! – сказал Гомулка серьезно.

– А зачем он все терпит? – взвился Феттер.

– Заткнись, ты! – гаркнул на него Вольцов.

Но тут случилось нечто небывалое: белобрысый толстяк Феттер, над тучным сложением которого все смеялись, вдруг взбунтовался против Вольцова.

– У тебя что, в заднице свербит? На второй год сесть не терпится?

Все так и ахнули. Но Вольцов не удостоил даже рассердиться.

– Дурак дураком и останется, – сказал он. И с усмешкой: – Маас прав, когда считает, что умом ты в мать, потому что жир у тебя явно от папаши!

Земцкий, стоявший у Феттера за спиной, стал потихоньку его накручивать:

– Этого ты ему спускать не должен!

Феттеру вся кровь бросилась в голову:

– Это… это… такое оскорбление… Сегодня же, в шесть у Скалы Ворона!

Вольцов удивился:

– Ты вздумал со мной драться?

– Ты оскорбил мой род! – кипятился Феттер. – Условия диктую я. К тебе явится Фриц, он мой секундант. – Земцкий усердно закивал.

– Я за судью! – протиснулся вперед Гомулка. Все стали уговаривать Феттера:

– Ты что, очумел? Да от тебя мокрое место останется.

Феттер чуть не плакал:

– А как же мой род?.. Он оскорбил честь моего рода!..

Из коридора послышался свист караульного.

В класс вошел Маас с аттестатами под мышкой, косо поглядывая поверх очков. Даже Вольцов был переведен в следующий класс, его выручили отличные отметки по гимнастике и истории, остальные оценки были у него самые плачевные. На улице он сказал Хольту, жмурясь от солнца:

– Прибыли вещи отца – все, что осталось. Пошли ко мне, распакуем.

Был удушливо жаркий день. Хольт и Вольцов в одних трусах стояли в кухне и набивали рот чем попало. Здесь уже давно не мыли посуды, раковины были завалены грудами грязных тарелок и кастрюль. На столе среди пакетов и остатков еды стояли бутылки красного вина, пустые и нераспечатанные. Вольцов, прихватив с собой молоток и стамеску и зажав под мышкой бутылку красного, повел Вернера в холл. Здесь на ковре стояли три больших ящика и два чемодана. Вольцов раздвинул тяжелые занавеси; в комнату ворвался яркий солнечный свет, заплясали тысячи пылинок.

– Выпей для начала глоток ротшпона.

Вино понравилось Хольту. Он тянул его из бутылки жадными глотками. Вольцов побросал в горящий камин доски от ящиков и принялся разбирать мундиры и брюки. Плевал он на плохие отметки, подумал Хольт. Собственный его аттестат еще терпим, но в характеристике Маас пришил ему «моральную незрелость и болезненное самолюбие». Ну да в зенитной части никто на это не посмотрит, рассудил Хольт.

– Видал? – воскликнул Вольцов. – Что ты на это скажешь? – Он вытащил из ножен офицерский кортик с рукояткой слоновой кости. – Конфетка, верно? Ну и воняет же из камина!

Хольт бросился открывать окно. Второй ящик был набит шкатулками, футлярами и дорожными сумками. В большом портфеле лежали бумаги, толстые пачки топографических карт, клеенчатые тетради, исписанные небрежным беглым почерком, ларчик с орденами, знаками отличия и всякой мелочью.

– Единственный наследник – я, – сказал Вольцов. – Если старуха не урезонится, отдам ее под опеку. Да погляди, какие чудеса! – воскликнул он. То были две – вернее, три – пистолетные кобуры. Вольцов открыл первую и вынул большой пистолет.

– Ч-черт! – захлебнулся Хольт от восторга. – Никак это «восьмерка»!

– Si vis pacem, para bellum[4]4
  Если хочешь мира, готовься к войне (лат.)


[Закрыть] , – сказал Вольцов. – Отсюда и название – парабеллум. – Он вытащил магазинную коробку и оттянул затвор, оттуда выпал патрон и покатился по полу. А это – «вальтер», калибра 7,65, с ним я еще не знаком. – Третью кобуру Вольцов пододвинул Хольту, и тот вынул из нее маленький автоматический пистолет.

Он обхватил рукоятку и отвел назад затвор; оттуда вывалился блестящий патрон. Затвор, легонько звякнув, скользнул на место. А сейчас только согнуть палец и… я повелеваю жизнью и смертью!

– Бельгийский браунинг, – объявил Хольт, – калибра 6,35. По сравнению с этими пушками – игрушечка. Но хорош!

– Если нравится, – сказал Вольцов, – возьми его себе. – Он побежал наверх за чучелом куропатки и поставил его на каминную полку, на фоне блестящих клинкерных плиток.

Звонок. У порога стояли Гомулка и Земцкий. Хольт повел их к Вольцову. Вольцов сунул в рукоятку «вальтера» магазинную коробку. «Входите!» Он поднял пистолет и нажал курок. Выстрел грохнул с силою взрыва ручной гранаты. Пуля отскочила от каминной полки и рикошетом ударила в большую вазу, стоявшую в каком-нибудь метре от Гомулки. Сразу в нос ударил едкий запах пороха. Осколки вазы разлетелись над самой головой у Гомулки, но тот и бровью не повел.

– Мой тирольский штуцер разнес бы ваш клинкер вдребезги, – заметил он.

Вольцов поставил пистолет на предохранитель и положил его на курительный столик. – Ну, брат, и нервы у тебя, как я посмотрю! – сказал он. – Да и вообще неплохая закалка.

– Опупели вы тут! – пискнул Земцкий. – Садите из пистолетов почем зря, с вами без глаз останешься.

Вольцов принес бутылку красного вина.

– Раз уж вы здесь, будьте гостями! – Бутылка пошла по рукам.

– Ты перед всем классом нанес оскорбление Феттеру, – начал Земцкий. – Он говорит, что родителей он себе не выбирал, к тому же они его бьют смертным боем. Но родовая честь ему дороже всего на свете. Видали? Я сказал ему, что, если он не будет с тобой драться, все сочтут его трусом.

– Пусть не валяет дурака! – сказал Хольт.

– Бокс ему не с руки, так он, знаешь, что выдумал: вы будете драться на ножах!

Вольцов рассмеялся.

– Это не его идея! Он стащил ее у Карла Мая.

– Битье, видишь ли, ему осточертело. Отец его только вчера плеткой исполосовал. Он хочет твоей кровью омыть честь своего рода.

Гомулка улыбнулся.

– Что ж, Гильберт принимает вызов, – сказал Хольт. – Мы согласны на встречу в шесть часов у Скалы Ворона. Скажи только Феттеру, что у Гильберта это вырвалось невзначай, под горячую руку. По-моему, такого извинения достаточно. Поножовщина – это уж слишком!

– Нет, нет! – запротестовал Вольцов, – Он еще скажет, что я испугался!

– Над Феттером издеваются все, кому не лень, – рассудительно заметил Гомулка. – Он и озверел. Дома он козел отпущения. Вы понятия не имеете, что там творится. Я знаю наверняка – он ваших объяснений не примет.

– Не примет – не надо, – равнодушно сказал Вольцов. – А теперь проваливайте. Мне не до вас.

Друзья разгрузили последний ящик. Вся комната была завалена военным снаряжением. Один чемодан оказался набит патронами различных калибров, а под конец Вольцов обнаружил сигары – чуть ли не двадцать пять ящиков ароматных сигар. Нашелся и отцовский бумажник; в нем было триста марок с небольшим.

Вольцов опять поиграл «вальтером» и о чем-то задумался, склонив голову набок.

– Я тут обмозговал эту историю с Мейснером. Ведь это ему я обязан тем, что должен вытягиваться в струнку перед каждым шарфюрером. Он давно заслужил хорошую взбучку. Я согласен тебе помочь, но с этим надо спешить – ровно через неделю его забреют. Я встретил штаммфюрера Вурма, они с Бартом возглавляют нашу команду по сбору урожая. Напляшемся мы с ними! Так вот Мейснеру на той неделе являться.

– Когда мы вернемся, будет слишком поздно, – озабоченно сказал Хольт, – ищи тогда ветра в поле!

– Уж не собираешься ли ты все три недели торчать в деревне?

– А ты?

– Я смотаюсь!

– Куда? – спросил Хольт.

– В этом вся заковыка! Во всяком случае, здесь меня не будет до самого призыва.

Хольт задумался.

– Далеко ты не уйдешь. Теперь не то, что когда-то. – Но тут перед ним предстали одинокие горы, дикий безлюдный ландшафт, неоглядные леса… Пещера! – Я знаю одно местечко, – продолжал он внезапно охрипшим голосом. – Настоящий тайник! – И он рассказал Гильберту свое недавнее приключение.

– Пошли наверх, – предложил Вольцов. Он раскопал у себя топографические карты окрестностей. – Во всяком случае, это не Фострауэр, Фострауэр я знаю как свои пять пальцев… Ну-ка, покажи, как ты шел!

Хольт стал рассматривать карту.

– Вот я где проходил… через эти две деревни… Потом взял на север, обогнул какую-то нескончаемую гору, а потом двинул на западо-северо-запад и опять на север…

– Ты зашел куда дальше, чем думаешь. Фострауэр совсем в другом направлении. Видно, ты обошел гору Широкую и забрел еще дальше… В тех местах до черта каменоломен… Вот, очевидно, ты где побывал, в окрестностях Каленберга… подальше Брухшпице… Это не меньше тридцати километров отсюда…

– На обратном пути я поднажал, а все же топал часов семь…

Вольцов сидел на кровати и дымил сигарой.

– Несколько лет назад я побывал в тех краях… Там и правда ни души не встретишь. Кругом ни деревушки, одни леса. Говорят, в незапамятные времена там были рудники. Если бы кто-нибудь здесь знал о пещере, я был бы в курсе так или иначе. – Он задумчиво заходил по комнате. – Сейчас у нас июль. Август, сентябрь… Нам до черта всякой всячины придется тащить с собой!

Хольт стоял у окна. Сердце у него екнуло. Но он представил себе леса, облака, горы… ночные биваки у костра, звездный небосвод… Свобода, независимость… большое увлекательное приключение!

Вольцов опять засел за карту.

– Дорогу можно сильно сократить, если двинуться вверх по реке… пройти на лодке через Шварцбрунн. Это было бы удобно и в отношении поклажи… лодку потащим бечевой… В ближайшие же дни наведаемся в пещеру, идет?

– До вторника успеем покончить со всеми приготовлениями, – отвечал Хольт. Он уже считал это приключение делом решенным. – Потом отправимся на сельскохозяйственные работы. Что ни говори, это самый простой способ отсюда смотаться. А там дня через три улизнем, потихоньку вернемся сюда, разделаемся с Мейснером – и поминай как звали! – Все казалось ему теперь проще простого.

У Вольцова, однако, были свои соображения.

– Эту штуку с Мейснером надо хорошенько обдумать. Сам знаешь: нападение на фюрера гитлерюгенда… Может плохо для нас кончиться.

– Надо, чтобы он знал, за что мы его вздули, – потребовал Хольт.

– Полегче! – сказал Вольцов. – Это еще затрудняет дело.

– А твой дядя? – спросил Хольт. – В случае чего он нас не выручит?

– Ерунду ты городишь! Дядя Ганс в партии с тридцатого года. Да и какой немецкий офицер это потерпит? Нет, надеяться мы можем только на себя!

– Хорошо бы вытянуть у него какую-нибудь бумажку, – сказал Хольт, – признание, представляющее для него опасность, на случай, если он захочет донести.

Вольцов опять задумался:

– Идея неплохая. Надо ее обмозговать.

Они принялись готовиться к встрече у Скалы Ворона и к ночному походу в пещеру. Уложили пистолеты, патроны, карманные фонари, карту, хлеб и две банки мясных консервов. Каждый захватил с собой скатанную плащ-палатку.

Скала Ворона находилась в окрестностях города, за Бисмарковой горой. Они долго шли мимо садов и огородов.

– Нам понадобятся ружья, – сказал Вольцов. – Из пистолета и зайца не убьешь, не говоря уж о кабане… Хоть бы малокалиберку… Моя сломалась… У Зеппа есть! Кроме того, у него тирольский штуцер одиннадцатого калибра, если не больше. Пули он сам отливает из свинца, у него есть форма, а гильзы заряжает черным порохом. Вонища невообразимая, а грохот – как от средневековой кулеврины. Но зато со ста метров убивает любую дичь.

– Зеппа неплохо бы взять с собой. Ему школа тоже осточертела.

Скала Ворона представляла собой причудливое нагромождение базальтовых глыб. В лучах заходящего солнца она отбрасывала тень до ближнего леса.

Гомулка поздоровался с ними. Феттер и Земцкий держались поодаль.

– Есть дело, Зепп, – сказал ему Вольцов, – не уходи после этого балагана.

Земцкий официальным тоном доложил, что Феттер не согласен на мировую. Он хочет драться.

Гомулка отметил на лужайке круг. Вольцов сбросил с себя рубашку и бриджи, снял сапоги и остался босиком и в одних трусах.

– Неужто вы… и в самом деле? – спросил Гомулка с внезапной серьезностью.

Вольцов ступил в круг.

Феттер тоже остался в одних трусах.

– Дурак ты набитый, как я погляжу, – накинулся на него Хольт. – Ну, пеняй на себя…

– Будешь ругаться – я и тебя вызову, – огрызнулся Феттер. Зубы его стучали. Войдя в круг, он подозрительно покосился на Вольцова – тот спокойно стоял и ждал. Вольцов был на голову выше, на его руках, плечах и груди вздувались крепкие мускулы. По сравнению с его атлетическим сложением розовое тело Феттера казалось дряблым и расплывшимся.

Гомулка протянул Феттеру охотничий нож, какие носят члены гитлерюгенда. Такой же нож он вручил Вольцову.

– Станьте в круг и отвернитесь друг от друга!

– А кто потащит труп Феттера домой? – спросил Земцкий. – Хоть я и секундант, но я же не обязан…

– Заткнись! – прикрикнул на него Гомулка. – Когда я скажу: «Начали!» – повернитесь друг к другу и приступайте, не дожидаясь новой команды. Побежденным считается вышедший из круга. Иначе драку продолжать до выхода из строя одного из противников. Полностью команда гласит: «Внимание!.. Готово… Начали…» Итак, слушайте команду. Внимание… готово…

– Я защищаю свою родовую честь! – крикнул Феттер отчаянным голосом. Он был бел как полотно, колени его дрожали.

– Да уймись ты наконец! – взъелся Вольцов. – Зепп, подавай сигнал!

Хольт видел, что Вольцов еле сдерживается.

– Начали! – скомандовал Гомулка.

Оба противника повернулись и медленно пошли друг на друга. Вольцов шел спокойно, расслабив мышцы, тогда как Феттер спотыкался и, размахивая ножом, в волнении повторял: «Начали… начали… начали!» Вдруг Вольцов далеко отбросил нож. Феттер вздрогнул и с испугу пырнул его кинжалом… Вольцов вовремя отпрянул и закатил Феттеру такую оплеуху, что бедный толстяк отлетел на несколько шагов и упал навзничь. По руке у Вольцова бежала кровь. Все это заняло не более секунды.

– Феттер лежит за кругом, – объявил Гомулка. – Бой окончен в пользу Вольцова.

Хольт осмотрел рану.

– Царапина. Пустяк.

Феттер сидел на траве и обливался слезами.

– Все надо мной смеются, – хныкал он. – Я же не виноват, что я толстый. Зато я не трус! – добавил он с азартом. – Мои собственные родители меня избивают, никто со мной не дружит. Нет, хватит с меня этой жизни, уйду куда глаза глядят!..

Хольт похлопал его по плечу.

– Перестань реветь! Если ты в самом деле хочешь уйти… – Он посмотрел на Вольцова. Тот ухмыльнулся и утвердительно мотнул головой. – Давай присоединяйся к нам. Мы как раз собираемся смотать удочки.

– Но смотри, если кому-нибудь проговоришься, я тебя как муху пристрелю! – пригрозил Вольцов. – Это относится и к тебе, – обратился он к Земцкому, двинув его между лопаток.

Феттер утер слезы.

– Вы это серьезно? – пробормотал он.

Вольцов роздал всем сигары. Солнце садилось за горную гряду. На юношей упала тень от скалы.

Хольт стал рассказывать о планах Вольцова и о пещере.

– Нам понадобятся твои ружья, Зепп, – добавил Вольцов. – Будем бить дичь. Там пропасть зайцев и диких коз. Гунны, как известно, тоже питались одним мясом.

Земцкий и Феттер слушали, раскрыв рот. Один Гомулка еще раздумывал.

– А вы понимаете, что нас исключат из школы?

– Никто нас не исключит, – решительно сказал Вольцов. – Мы исчезнем, только и всего! А когда подойдет срок призыва, явимся как миленькие. Держу пари, никому и в голову не придет исключать нас тогда из школы. Зенитным частям нужно пополнение.

– Ты прав, – согласился Гомулка.

– А в горах никто нас не найдет. Чтобы прочесать окрестные леса, полиции понадобилась бы не одна сотня людей…

– Ну так вот… вот что я тебе, скажу, Гильберт, – внезапно выкрикнул Феттер, придя в раж. – Если вы примете меня в игру, я присягну тебе на верность… На жизнь и на смерть! – Его припухшее от оплеухи лицо сияло.

– Каждый из нас поклянется, – сказал Хольт. Все встали в круг и подняли пальцы для присяги.

– Клянемся быть верными друзьями и товарищами и держаться друг друга, что бы с нами ни случилось, и теперь и на войне. Вольцов – наш командир, мы никогда не покинем его в беде!

– Кто нарушит эту клятву, тот последний негодяй! – прибавил Феттер.

Хольт молча смотрел на Вольцова, на его резко очерченный профиль с орлиным носом.

– Знаете, почему это место зовется Скалой Ворона? – спросил Гомулка, когда они собрались уходить. – Кто то заключил здесь союз с дьяволом, и дьявол явился ему в образе черного ворона.

Всей гурьбой они отправились в ночной поход.

6

На следующий день Хольт пробирался в свою пляжную кабинку, лавируя среди бесчисленных тел купальщиков, проводивших эти жаркие послеобеденные часы на берегу реки. Он смыл с себя пыль, приставшую во время долгого ночного путешествия, и стал разгуливать по плоту.

У вышки сидел Петер Визе с каким-то плечистым блондином. Хольт в изумлении остановился: Визе в обществе Хартмута Мейснера! Визе помахал ему, и Хольт подумал: надо же, такое совпадение! Он поклонился с приветливой миной и стал критически оглядывать Мейснера. До сих пор он видел его только мельком. Это был рослый, крепкий юноша с тренированным мускулистым телом, смуглым от загара. Угловатое лицо и холодные бесцветные глаза. Льняные, почти белые волосы. Визе представил их друг другу.

– Не трудись, – сказал Хольт. – Кто у нас не знает Хартмута Мейснера!

Мейснер медленно повернулся к нему лицом.

– Как это понимать? – спросил он.

Хольт улыбнулся. У него было приятное щекочущее чувство – точно ходишь над пропастью.

– Понимай как знаешь!

– А ты, видать, нахал, даром что еще цыпленок! – отмахнулся Мейснер, но Хольт не отставал.

– Ты, говорят, пользуешься успехом у женщин. А это создает популярность.

– И что же ты слышал? Что-нибудь определенное?

– В таких вещах разве можно за что-нибудь поручиться? – ответил Хольт вопросом на вопрос. Он выдержал взгляд Мейснера, прикидываясь дурачком, а между тем в груди у него все сильнее закипала ненависть. Погоди, ты у меня попляшешь! Хольт растянулся на нагретых солнцем досках. – Собственно, ты прав, – сказал он, – Когда тебя вот-вот отправят на фронт, хочется на прощанье ухватить то, что плохо лежит.

– Ты еще зелен для подобных рассуждений!

– Не такая уж между нами разница! Каких-нибудь два-три года! У всех у нас одна философия!

– Что же это за философия? – поинтересовался Мейснер.

– Живи и жить давай другим!

Мейснер, подремывавший на солнце, вдруг встрепенулся.

– От твоей философии попахивает либерализмом!

– Ничуть не бывало, – возразил Хольт. – Никто не знает, придется ли ему вернуться. Как же не ухватить па прощанье кусок пирога!

Мейснер промолчал. А затем пустился рассуждать, прищурив глаза и опираясь головой о балку:

– Удивительно, как никто из вас не может проникнуться духом нашей эпохи! Ухватить кусок пирога! Чисто еврейская точка зрения! Когда на карту поставлена судьба рейха, интересы личности не играют роли. Тот, кто хочет жить для себя, предает Германию! Только интересы рейха имеют значение, а уж их-то мы отстоим. Наше государство растет и крепнет…

– Может, ты и прав, но я в поучениях не нуждаюсь, моя группа два года удерживала первое место в отряде. А что не надо жить для себя, об этом лучше не кричать так громко!

– Так ведь я же не о широких массах говорю, а о нас, людях избранных, с натурой вождя.

– Да, но людям избранным одним не выиграть войну.

Мейснер не удостоил его ответом. Он еще с минутку посидел на солнце, а потом ушел, оставив Хольта и Визе вдвоем.

– Ты что… спелся с ним? – поинтересовался Хольт.

– Он просто подсел ко мне, – чуть ли не виновато сказал Визе.

– Как ты думаешь? Справлюсь я с ним?

– Он, конечно, старше, – сказал Визе с недоумением, – но… думаю, что справишься. – И так как Хольт ничего не ответил, он продолжал: – Ты его сейчас запросто посадил в калошу. Мне часто приходит в голову – ты мог бы стать у нас первым учеником, стоило захотеть. Почему ты не учишься как следует?

– Учиться – не мужское дело. Я давно рвусь на фронт. – Хольт даже не подумал, каково Петеру Визе слышать такие слова.

– Богачу пришлось вдруг узнать, что у него чахотка, – задумчиво сказал Визе. – Все считали его обреченным, доктора давали ему не больше года жизни. «Ну, раз так…» – решил он. И принялся прожигать свое состояние. За год растратил все до последнего пфеннига. А между тем произошло чудо. Вопреки всем ожиданиям он выздоровел. И остался ни с чем, понимаешь? Ни с чем!

Глупая притча, досадливо подумал Хольт. Притча, достойная Петера Недотепы. Какое мне дело до того, что когда-нибудь будет! Сейчас война! Но он подавил в себе досаду.

– Я тебя понимаю, – буркнул он.

– Самое смешное – что я тебе завидую. Я дал бы много, чтобы стать твоим другом, – продолжал Визе с горечью. – Но для этого, видно, надо быть Вольцовом! Я всегда был самый слабый и всегда говорил себе: мое оружие – дух! Но ты в сущности и умнее меня!

Смешно, подумал в свою очередь Хольт. А вслух сказал:

– Когда-то я прочитал у Ницше: «Наше восхищение другими выдает, чем бы мы хотели восхищаться в себе… Тоскуя о друге, мы выдаем себя…»

– Да, так оно и есть… Мне хотелось бы драться, дебоширить, дерзить направо и налево, но… на полевые работы меня так и не взяли, да и в зенитчики я, очевидно, тоже не гожусь.

– Это не мешает нам быть друзьями, – отвечал Хольт, его наконец проняла тихая печаль Визе. Он задумался… Нет, об этом и речи быть не может… Разве что…

– Скажи, ты умеешь молчать, Петер?

– Да, ради тебя я даже как-то соврал.

Хольт протянул ему руку.

– Я тебе верю. Мы с Вольцовом и еще кое с кем решили отсюда смотаться. До самого призыва будем в бегах. Но нам с тобой хорошо бы разок-другой встретиться. Я и Гильберту ничего не скажу. От тебя я буду узнавать, что творится в городе и как здесь приняли наше исчезновение.

– Пойдем ко мне, – предложил немного погодя Визе, взглянув на часы.

Хольт удивился, что Петер в такую жару одет как на бал: черный костюм, крахмальный воротничок с галстуком. Причину он узнал только в прихожей у Визе, но отступать было уже поздно. У Хельги Визе был день рождения.

– Не уходи, – попросил Петер. – Потом я сыграю…

Хольт чувствовал себя преглупо в своих коротких кожаных штанах и пестрой спортивной рубашке. Его волосы еще не успели просохнуть и торчали дыбом. В большой столовой обе двери – на террасу и в зимний сад – стояли настежь, в окна заглядывали развесистые деревья. За столом сидели гости. От смущения Хольт ничего не видел – только яркие пятна женских нарядов и на их фоне черную форму танкиста. Запах тонких духов, смешанный с благоуханием цветов и дорогих сигар кружил голову. Сестра Визе, Хельга, очень походила на брата – такая же невысокая и изящная, такое же болезненно-бледное лицо в рамке темнорусых волос. Ей исполнилось девятнадцать.

Визе представил его обществу. Хольт пробормотал слова поздравления и вызывающе остановился посреди пестрого ковра. Неуверенность обострила его чувства; он заметил, что фрау Визе переглянулась с блондинкой, сидевшей рядом с лейтенантом, и на губах у молодой девушки заиграла легкая усмешка.

Названы были имена. Ута Барним, лейтенант Кифер – ее жених и другие. Хольта усадили по правую руку от фрау Визе. Напротив, через стол, сидела Ута Барним. Хельга Визе разливала чай. Хольт почувствовал себя увереннее.

– Знал бы я, что попаду на такое торжество, я уж расстарался бы и стащил для вас… то есть достал цветов. – Общий смех не смутил его. – Ведь купить цветы сумеет всякий. Ворованные больше ценятся.

– Что ж, спасибо на добром желании, – сказала фрау Визе.

В центре внимания была Ута Барним, старшая дочь полковника Барнима. Хольт каждое утро проходил мимо их дома. Глядя на крупную, статную девушку, сидевшую против открытой двери веранды и залитую лучами предвечернего солнца, Хольт подумал, что именно такой он представлял себе Кримхильду из «Нибелунгов» Агнесы Мигельс или же Хильдегард, дочь графа из «Гнезда крапивников». Он только мельком взглянул на лейтенанта бронетанковых войск, хотя при других обстоятельствах, пожалуй, больше всего бы им заинтересовался. Не замечал он и других девушек – рядом с ней, с Утой.

Петер Визе сел за рояль и стал рыться в нотах. Он сыграл сонату Гайдна и свои любимые мечтательно-грустные пьесы Шумана. Хольт украдкой поглядывал на Уту. Третья часть – Allegro moderate. Слушатели слегка покашливали – смешно! Думает ли она сейчас обо мне, как я о ней? Чувствуют ли люди, когда их мысли встречаются? Может ли у меня с ней произойти то, что было тем утром в кабине?

Петера наградили аплодисментами. Лейтенант шепотом сказал что-то Уте Барним. Шут гороховый! – подумал Хольт. «Да, спасибо!» Он взял еще чашку чаю. Собственно, мне пора уходить, подумал Хольт, но не двинулся с места. Петер Визе захлопнул крышку рояля.

– Ты за последнее время сделал большие успехи, – ласково обратилась к нему фрау Визе. – Но нам было бы приятнее, если бы ты меньше упражнялся на рояле и больше внимания уделял спорту. – Радость на лице Петера погасла. – Мы крайне огорчены, что ты и в этом году освобожден от полевых работ, – продолжала фрау Визе еще ласковее. – Хоть бы вы повлияли на Петера, господин Хольт, вы, по всему видно, завзятый спортсмен. Я наслышана о ваших подвигах. Вы, конечно, весь свой досуг проводите на воздухе?

– Совершенно верно, сударыня, оно и сказалось на моих годовых отметках.

Кругом улыбались.

– В наше время, когда все решает не интеллект, а кулак, – вставил лейтенант Кифер гнусавым голосом, задрав вверх подбородок, – нет смысла пичкать молодежь школьной премудростью. Молодой организм надо закалять и укреплять, учит нас фюрер, чтобы он справлялся со всеми требованиями, какие предъявит ему жизнь.

Ута, сидевшая рядом, смотрела куда-то вдаль, в открытую дверь веранды, словно и не замечая своего жениха.

Фрау Визе удалилась, оставив молодежь одну. На прощанье она пожала Хольту руку.

– Вы были бы для Петера подходящим другом. Мой муж и слышать не хочет, что Петера могут признать негодным для военной службы. Тормошите Петера, возьмите его в работу, вы и ваши друзья, ему это будет полезно.

– Это значило бы пустить козла в огород, – сказал Хольт с усмешкой. – Я признан морально незрелым, у меня это даже записано в школьном свидетельстве.

Ута, пожалуй, впервые за весь день посмотрела на него.

Гости прогуливались по аллее, обсаженной кустами роз. Лейтенант шел впереди с фрейлейн Визе. Обернувшись на какие-то слова Хольта, он спросил, как зовут их классного руководителя.

– Ах, Маас, ну, это птица известная!

Хольт неожиданно оказался один с Утой. Она была лишь чуть-чуть его ниже. Она спросила:

– Как вы удостоились такой убийственной характеристики?

Он почувствовал в ее вопросе насмешку.

– Не так страшен черт, как его малюют, – отвечал он. Ее насмешливый тон сердил и смущал его; – Учителя ведь ничего о нас не знают. Да и никому не дано читать чужие мысли.

– А разве ваши мысли так опасны? – спросила она еще язвительнее.

Он счел это вызовом.

– Да что вы, мысли у меня самые, можно сказать, безобидные. Вот только, когда Петер играл, я радовался, что никому не разгадать их.

Ута нанизывала слова, как точеные бусинки, словно играя. Она уже не язвила, а открыто потешалась над ним.

– А теперь я чувствую себя просто обязанной спросить: о чем же вы думали?

– О вас, – ответил он в упор и опустил глаза на усыпанную гравием дорожку. Ее молчание придало ему смелости. – Вы самая красивая девушка в городе!

Только пройдя несколько шагов, она ответила:

– Характеристика, которую дали вам учителя, явно несправедлива. Вы умеете быть и любезным.

Все общество собралось у абрикосового дерева.

– Кто из вас заберется наверх и угостит дам абрикосами? – прогнусавил лейтенант, поощрительно поглядывая на Хольта и Визе.

Хольт ступил на траву, обхватил дерево руками и сильно тряхнул. Он собрал самые большие и спелые плоды и отдал Уте.

Она ни словом не поблагодарила и только на секунду задержала на нем задумчивый взгляд.

Разломив один из перезревших плодов и выбросив косточку, она протянула половинку Хольту. Потом круто повернулась и, взяв лейтенанта под руку, вошла с ним в дом.