Текст книги "Новый Рим и славяне. Византийские мотивы славянства и Руси"

Василий II явно возлагал все свои надежды на воинов Свенда, но и со своей стороны предпринимал всё для победы. Русский корпус он поставил севернее своих основных сил. Свои же отряды разделил на две части. Лёгкую пехоту, лучников расположил южнее русов и варягов, а тяжёлую пехоту и конницу оставил в тылу. Против русского корпуса Свенда стояли конные арабы и лучники Варды Фоки. В следующем ряду располагалась тяжёлая греческая пехота из стратиотов со щитами и копьями. По флангам Фока выстроил конные дружины знати восточных фем империи.

Сражение начали русы и варяги. Их конница под ливнем стрел и потоками дротиков противника ударила в чело (центр) вражьего войска. Потеряв от стрел и копий до четверти своих воев, Свенд врубился и смял боевые порядки Фоки. Арабы и лучники побежали. Однако тяжёлая пехота из стратиотов восточных провинций только и сдержала яростно дравшихся русичей и варягов. Тогда Фока решил нанести ответный удар и бросил с правого (северного) крыла свои конные дружины на левое плечо Свенда. Тут русам и варягам пришлось плохо, но они стояли насмерть и не отступили.

Василий и его окружение видели всё это. Напряжение нарастало с каждой минутой. Один из стратигов, начальствовавших над конницей, неожиданно прискакал в ставку, спешно оставил седло и быстро подошёл к императору. Поклонившись, он взволнованно доложил:

– Великий базилевс, катафракты, что стоят в тылу русов и варягов, заволновались и просят тебя отдать приказ выступить на помощь союзникам-варангам. [21]21
  Катафрактарии (от др. – греч. κατάφρακτος – покрытый бронёй) – тяжёлая кавалерия в Античной эпохе. Как правило, термин катафракты применяют к парфянской коннице, тогда как катафрактарии – к аналогичным римским и византийским родам ударной кавалерии. Вооружение таких отрядов было представлено длинным копьем контосом – смертоносным при натиске, но бесполезным в гуще сражения. – Примеч. ред.


[Закрыть]

Василий, метнув на стратига убийственный взгляд, негромким голосом прошипел от злости:

– Замолчи! Велю удерживать катафрактов на месте любым способом, иначе тебе не сносить головы.

Стратиг, склонив голову, повиновался и молча ускакал к своим. А схватка между тем становилась всё ожесточённее.

Свенд тяжёлым мечом сразил уже третьего гоплита и свалил на землю одного из знатных всадников. Он видел, что у противника сил в полтора раза больше. Но руссы, варяги и аланы дрались, не щадя своих жизней. Он знал, что его воины умрут, но не выйдут из сечи, если он не прикажет им. Рядом с князем погиб один из его верных отроков, пронзённый копьём в выю. Но вот рядом оказался варяг Олаф – видный воин его дружины, что ударами секиры свалил гоплита, пытавшегося ударить князя в десный бок. К тому времени сотни русских и варяжских воев были ранены или выбиты из сёдел, но дрались, истекая кровью, даже стоя на одном колене. Аланы успевали пускать меткие стрелы и разили греков азиатских провинций, сбивая их с коней. Под многими верховыми пали кони. Варяги и руссы, отбросив щиты, охватив рукояти оружия обеими дланями, крушили ворога секирами и тяжёлыми мечами. Вой, вопли, крики, стоны, ржание оглушали дерущихся. Ноги людей и копыта коней начали вязнуть в кровавой грязи, ибо земля стала размокать и потемнела от крови. Копья и сулицы уже давно были поломаны или потеряны. Воины противных сторон перемешались. Битва разбилась на сотни и тысячи мелких поединков. Сеча кипела уже второй час. Свенд, теряя силы, истекая потом и кровью, осознавал, что базилевс не боится, не просто тянет время, а выбирает момент для удара.

Василий же, неотрывно следивший за ходом сражения, наконец увидел и дождался того, чего хотел. Конница Фоки увязла, потеряла свою ударную силу в кровавом месиве, устроенном берсеркерами. Враги и друзья смешались в одну кровавую кашу. Самой тонкой и практичной частью своего ума Василий понимал и знал, что только русы и варяги могли выдержать такой накал и такое ожесточение схватки. Греки, видимо, не устояли бы. Наступил час решающего удара. Как только базилевс определил это, то, не теряя ни секунды, резко охрипшим голосом почти прорычал одному из стоявших близ стратигов:

– Конницу резерва вперёд!

А затем тихо добавил:

– Фока амартиас (Фока промахнулся).

Стратиг унёсся стрелой, и через несколько минут в схватку вступили конные дружины катафрактов и верных базилевсу вассалов западных провинций. С особой яростью ударили по вражеской рати дружины греков и славян Македонии и Фессалии. Напор воинов Фоки ослабел, русы и варяги бросились в схватку с новой силой и потеснили стратиотов.

Увидев это, Фока направил в сечу свой последний резерв – конницу левого фланга. Но та, словно напоровшись на остриё, остановилась и рассеялась под ливнем стрел, камней, копий, пущенных лучниками и лёгкой пехотой базилевса. Войска бунтовщика дрогнули по всей линии столкновения и начали медленно отходить. Затем в рядах отступающих образовались бреши, ибо дружины азиатских фем погнали коней вспять. Затем побежала тяжёлая пехота стратиотов, бросая копья, щиты, срывая доспехи. Базилевс и его войска преследовали отступавших двадцать стадий и избивали их. Правда, Фоке и другим вождям бунтовщиков удалось уйти от преследования. Разгром их войска у Хрисополя был полный. В этой сече русско-варяжский корпус потерял до трети своих людей. Немалые потери понесли и воины базилевса. Зато Фока оставил на поле битвы лучшую часть своих сил. После этой схватки немногие, но лишь такие многоопытные военачальники, как Свенд, поняли, что в лице базилевса Василия они имеют дело с одним из лучших полководцев эпохи.

* * *

Сохранилось вполне достоверное свидетельство, ярко характеризующее этого человека, правителя и полководца. Принадлежит оно перу историка и учёного мужа империи Михаила Пселла. Присутствует это сообщение в его труде «Хронография», написанном в середине XI века по Р. Х. «Походы же… он (Василий II) совершал совсем не так, как это в обычае у большинства императоров, которые выступают в середине весны, а в конце лета уже возвращаются: время возвращения определялось для него достижением цели, ради которой он отправился. Он выносил зимнюю стужу и летний зной, томясь жаждой, он не сразу бросался к источнику и был воистину твёрд, как кремень, и стоек ко всем телесным лишениям. Он досконально изучил военное дело – речь в данном случае идёт не обо всём построении войска, не о взаимодействии отрядов, не о смыкании строя и его перестроении. А об обязанностях протостатов, гемилохитов (младший и средний руководящий состав) и тех, кто за ними, – и во время войны удачно пользовался своими знаниями. Поэтому не назначал на эти должности случайных лиц.

Знал он и самые выгодные для отрядов способы построения, причём об одних вычитал из книг, другие избрал сам, исходя из собственного опыта. Он умел распоряжаться и составлять план, как нужно вести бой и выстроить войско… располагал в засаде отряды, сооружал осадные машины, издали обстреливал неприятеля и наставлял боевому искусству легковооружённых воинов. Однако, вступая в сражение, Василий сжимал ряды по правилам тактики, как бы обносил армию стеной, смыкал войско с конницей, конницу с отрядами, а отряды с гоплитами и никому ни в коем случае не позволял выходить вперёд из рядов и нарушать строй… Когда же воины высказывали недовольство строгим надзором и в лицо оскорбляли царя, он спокойно переносил их насмешки и благодушно отвечал: “Иначе нам никогда не кончить войны”… Если говорить правду, он на войне проявлял больше коварства, а во время мира – царственности…»[22]22
  Гоплит (др. – греч. ὁπλίτης) – древнегреческий тяжеловооружённый пеший воин. Слово происходит от названия тяжёлого круглого щита – гоплон. – Примеч. ред.


[Закрыть]

* * *

В начале четвертой недели стояния русов под Корсунем греки закрыли ворота города и перестали впускать кого-либо извне. Русичи по велению князя начали выставлять сторожу вокруг стана. Так продолжалось до наступления зимы. Уже на третьей зимней неделе князю Владимиру пришло известие от брата Свенда, что царские войска вместе с русичами и варягами посекли большую рать переветников под градом Хрисополем. Привёз известие доблестный и знатный варяг-мурманин именем Олаф Тригвассон из дружины Свенда. С того дня, как пришла весть, князь велел обстоять град Корсунь со всех сторон и начать его осаду. Подходы к граду по суше были перекрыты со всех сторон. Правда, греки на своих быстроходных кораблях, на которых устанавливались трубы, извергающие огонь, могли вырваться из города или прорваться к нему по морю. Но русские ладьи с воями ходили и на море, сторожа град. В княжеском войске были варяги и немецкие мастера, что умели строить пороки-камнемёты. Великий князь приказал новгородским плотникам-словенам взяться за сооружение этих метательных машин под руководством немцев. Через шесть дней было построено десять пороков. Их опробовали и увидели, что те бросают камни в два раза дальше, чем летит стрела. Камнемёты установили немногим далее полёта стрелы напротив западного и юго-западного сектора оборонительных стен града и огородили тыном.

День шёл за днём, но никаких известий из пределов греческого царства более не приходило. Князь Владимир, казалось, напрасно ждал посольства и надеялся на выполнение условий договора. Видно было, что Василий II не торопится, а может быть, и не собирается выполнить обещанное. К середине зимы Владимир отчаялся дождаться каких-либо известий из Цареграда, и на княжеском совете решено было всерьёз готовиться к битве за город. Отдельные конные отряды русичей и варягов стали подъезжать близко к стенам Корсуня и осыпать верха его стен стрелами. Русские лучники били метко и поразили не одну сотню защитников. Греки и готы отвечали. С каждым днём ожесточение, с которым бились стрелки, нарастало. Потери в этих схватках были теперь уже и с той, и с другой стороны. К стрелам русичи начали прикручивать просмоленную паклю, зажигать её и бить огненными снарядами в крыши домов, стоявших близ стены. В городе начались пожары.

Между тем в округе были собраны и свезены все камни, пригодные для стрельбы. И вскоре русичи начали обстрел города из камнемётов. Гулкие удары камней по стенам и зданиям города разбудили округу. Видно было, что тяжёлые камни медленно, но неотвратимо крушат стены Корсуня. Греки тоже имели метательные машины, но те были слабее и били лишь небольшими камнями, которые причиняли русичам и варягам мало вреда. Наконец, князь Владимир велел бить по граду снарядами с зажигательной смесью. После первого же дня обстрела в Корсуне начались сильные пожары. На стенах и башнях теперь уже было мало воинов и стрелков. Явно многие тушили пламя в городе, спасая свои дома. Греки и готы были измотаны. Меткие выстрелы со стен в сторону русского войска были всё реже. Князь думал, что и колодцы в граде, наверное, все вычерпаны, ибо вода была нужна, чтобы заливать пламя, чтобы поить множество гражан, воинов, раненых и скот.

Руководствуясь этими мыслями, он повёл переговоры. Через посыльного князь предлагал корсунянам открыть ворота и сдать город, обещая всем им пощаду.

– Аще ся не вдасте, имамъ стояти и за три лета, – угрожал он им. Однако греки ответили отказом.

Тогда по совету Добрыни князь решил использовать ещё один способ для овладения городом. Он приказал воинам и местным жителям, согнанным из окрестных селений, сделать «приспу» (насыпь, «примёт» для удобного подъёма) к стене града. Это место огородили высоким тыном от стрел и расставили лучников, чтобы близко не подпускали защитников города к насыпи. Правда, греки всё же достали стрелами, ранили и побили многих работавших. Но дело шло быстро, и уже за пять дней «приспа» поднялась почти до верхнего боевого хода градской стены. К вечеру шестого дня всё уже было готово для приступа, даже соорудили и подтащили мост из сшитых вместе брёвен, чтобы перебросить его с верха «приспы» на стену. Однако утром седьмого дня насыпь стала уменьшаться, осыпалась и обвалилась с края ближе к стене. Князь Владимир велел вновь подсыпать «приспу», что к вечеру было исполнено. Однако следующим утром насыпь вновь уменьшилась и обвалилась. Так продолжалось несколько дней, пока один зоркий лучник-варяг, высмотревший с окрестной горы, что творится в граде, не сообщил, что греки носят в корзинах и насыпают в центре града гору из земли. Тут русичам стало ясно, что греки сделали подкоп под стену и «приспу» и выносят землю из-под неё в центр города. В ответ русские лучники стали пускать стрелы через стену, увеличив навес. Они повели усиленный обстрел западного сектора Корсуня, примыкавшего к месту «приспы». Насыпь стала вновь заметно расти.

Вот тогда и случилось одно странное и загадочное событие, показавшее, что в городе у русских есть сторонники. Одна из стрел, пущенных из города, вошла в бревно тына у «приспы» ранним утром. К ней было прикручено небольшое письмо. В письме, адресованном князю, по-церковнославянски было написано: «Кладязи, яже суть за тобою отъ въстока, ис того вода идеть по трубе. Копав переими».

Когда Владимир прочёл поданное ему письмо, то облегчённо вздохнул, посерьёзнел ликом, оглядел окружавших его бояр, старшую дружину, затем посмотрел на небо и клятвенно произнёс:

– Аще се ся сбудеть, и сам ся крещю!

Варяг Олаф и воины его окружения, что прибыли от Свенда и сейчас стояли близ князя Владимира, одобрительно закивали головами. Все они, служа в Цареграде, уже приняли греческую веру. Услышав слова Владимира, Олаф даже сотворил крестное знамение и, произнеся краткую молитву на греческом, молвил на родном языке:

– Бог внемлет слову конунга гардов.[23]23
  Конунг (прагерм. kuningaz, др. – сканд. konungr, др. – англ. cyning) – древнескандинавский термин для обозначения верховного правителя. В эпоху зрелого средневековья этот термин соответствует понятию «король». – Примеч. ред.


[Закрыть]

Через полчаса сотни воинов по велению князя начали поиск колодцев восточнее стен и башен города. К вечеру колодцы были найдены. Это были родники, взятые в толщу каменной кладки на известковом растворе и перекрытые сводами. Снаружи колодцы были засыпаны слоем камня и земли, поросшей травой. Вода в город шла из них по дубовым желобам, также покрытых каменно-бетонными сводами. Князь приказал копать, ломать кладку труб и отвести воду от города. Ночью вода перестала идти в городские водохранилища.

* * *

Прошло пять дней, и изнемогшие от жажды греки прислали к Владимиру своё посольство. Они заверяли, что откроют ворота города и положатся на его милость, если князь обещает не трогать и не убивать ни одного из сдавшихся. Возглавлял посольство корсунский священник Анастасий. С его слов князь понял, что это он и послал ему стрелу с письмом о колодцах в надежде спасти свой город от полного разгрома и грабежа. Князь торжественно обещал не трогать ни корсунян, ни их города. На следующий день греки сложили оружие, а русичи и варяги вошли через двое южных ворот в Корсунь. Те, что были западнее, назывались «Некра» – «Мёртвые», ибо вели из города на кладбище. Город был почти на треть разрушен или выжжен. Несколько христианских храмов-базилик было разбито камнями и сгорело от зажигательных снарядов, пущенных из русских пороков. Как потом узнал Великий князь, его камнемёты разрушили базилику, называемую греками «Домом святого Леонтия», и базилику, что стояла на холме. Сотни неубранных покойников близ оборонительных стен города, сотни раненых и искалеченных людей встретили русские и варяги на улицах. Князь строго-настрого запретил не творить в Корсуне ни грабежа, ни разбоя, ни насилия. И это выполнялось неукоснительно. В первый же день после сдачи греков Владимир велел начать восстановление водопровода и подать воду в город. Затем направил письмо царям Василию и Константину в Цареград со словами: «Се градъ ваю славный взяхъ; слышю же се, яко сестру имата девою, да аще ее не вдаста за мя, створю граду вашему (Константинополю), якоже и сему створихъ».

После отправки посла с письмом в Цареград князю донесли, что часть защитников не сложила оружия, а укрылась в древней городской цитадели, построенной ещё римлянами. Как донесли Владимиру, несколько сот человек не желали сдаваться на милость победителя. Князь немедля поехал туда и узнал, что в стенах внутренней крепости укрылось около полутысячи отважных готов. Повели переговоры о сдаче и предложили готам оставить цитадель и уйти домой в горы без оружия, но те отказались. Тогда князь Владимир приказал воям втащить камнемёты в город и установить их против стен римского укрепления. Два дня ушло на это дело. По узким улицам смогли протащить и разместить на небольшой площади перед цитаделью лишь пять пороков. Русские и варяги начали бить по её стенам камнями и стрелами. Германцы отвечали тем же. В северной и в западной башнях внутренней крепости ещё ранее были установлены камнемёты. Появляться на площади, где стояли русские пороки, было опасно. Однако князь Владимир всё же подъехал близко к камнемётам и стал смотреть, как идёт бой. Вдруг снаряд средних размеров с громом ударил о камни у передних ног княжеского коня. Конь громко заржал, резко прянул назад, встал на дыбы и скинул князя наземь. Владимир упал и сильно ударился стальным шеломом и головой о камни, сложенные возле пороков. Отроки поспешили поднять своего господина под руки. Владимир встал на ноги, голова его кружилась, в глазах пульсировал радужные круги. Он потёр очи, слегка покрутил головой, ещё раз открыл и закрыл веки. Но только радужные вспышки света, пульсирующие в кромешной темноте, были видны ему.

* * *

В прекрасных глазах Анны стояли слёзы и светилось отчаяние. Она уже час говорила с братом о предстоящем замужестве. Василий в который раз напомнил ей:

– Ты, Анна, давно уже не так молода, как это желательно для невесты, пусть даже столь благородного и знатного рода, из которого мы происходим. Русский князь, сватающий тебя, не менее знатен, чем мы. Род его столь же древний, как и наша македонская династия. Если не древнее. Кроме того, Владимир – самый могущественный правитель среди всех славянских архонтов. Страна его столь велика, что ни один из ромеев не доходил до её пределов на севере и востоке. Мало кто из них бывал и на её западных рубежах. Богатства этой страны неизмеримы. Десятки племён и народов подчинены ему, и среди них не только славяне, хотя они самые многочисленные и воинственные. Да, правда, он ещё язычник и варвар. Однако он обещал принять святое крещение. Анна, отправляясь на Русь, ты возьмёшь с собой епископа, священников, и они окрестят князя и его людей. Во всяком случае, этому варвару можно верить на слово, коль он обещал. Да он уже сдержал слово и помог мне. Поступил же так не в пример многим христианам, которые сначала клянутся в верности, а потом изменяют, становясь злейшими врагами. Не таков ли узурпатор Фока?

С этими словами Василий внимательно взглянул в лицо Анны и увидел, что она побледнела.

Однако на всё сказанное братом у неё были и свои доводы.

– Наслышана я о многожёнстве этого русса, – отвечала она.

Нисколько не смутившись, Василий парировал:

– Многие ромейские императоры были многоженцами и имели наложниц даже в христианские времена. Что же касается тебя, то ты достаточно красива и способна затмить своими чарами и прелестями всех других женщин варвара. Кроме того, ты прекрасно образована, и разве можно поставить рядом с тобой, порфирогенитой, какую-нибудь даже самую смазливую дикарку. Или не для того с детских лет тебя, сестра, готовили и учили, как надо вести себя в браке с мужчиной знатного рода.

Со слезами в голосе, уже рыдая, Анна отвечала брату:

– Не боишься ты Господа, Василий! Отправляешь меня, как в плен. Лучше бы мне здесь умереть.

И тогда император, слёз которого никто не видел с детских лет, уронив скупую слезу, с дрожью в голосе начал рассказывать:

– Ты даже и представить себе не можешь, что творится на берегах Таврии. Я могу пересказать тебе, что видели, пережили и поведали мне ромеи, пришедшие морем из Херсона (Корсуня). Они рассказывают, что русы разорили и выжгли город. Многие христиане пострадали, приняли раны и смерть. И всё это произошло из-за того, что я, базилевс, не выполнил условий договора, скреплённого клятвенным обещанием, не сдержал своего слова, а старался уберечь тебя, свою сестру, от этого замужества.

Смахнув слезу, Василий продолжал:

– Да, я понимаю, что ты, конечно, могла бы бежать из столицы на Восток, бежать от своих братьев, забыть о своём долге. Я знаю, что у тебя есть на этот счёт свои замыслы, свои сторонники и покровители, не менее знатные и родовитые, чем наша македонская династия. (При этих словах лицо Анны покрылось румянцем, а потом стало подобно мелу.) Вспомни лучше, сколько грехов наделала наша мать Феофано и чем закончила она. Но знай же, что, если ты бежишь, кровь невинных христиан падёт на тебя. Ты родилась в багряных пеленах, и с младенчества тебя одевали в порфиру. Это ли не перст Господа нашего, чтобы выполнять своё предназначение на земле. Милостью и волей Божией нам велено руководить подданными и нашей страной. Но в решающий час, в час испытаний кто, как не государь-правитель и его семья, несёт ответ за спасение своего народа и своей державы.

Анне стало плохо, у неё кружилась голова, давило в висках, она задыхалась. Василий заметил это. Посмотрев ей в очи с надеждой, он молвил:

– Коль обратит Бог тобою Русскую землю в покаяние, то землю ромеев избавишь от лютой рати. Видишь, сколько зла сотворила Русь ромеям, а ныне не соглашаешься. Помни, через тебя ожидают спасение и по твоей же вине возможет сотвориться ещё большее зло!

Анна, упав без сил на своё ложе, зарыдала, содрогаясь всем телом в конвульсиях. Василий умолк и, скрипнув зубами, вышел вон, оставляя покои сестры.

* * *

Тусклым и холодным зимним вечером Никифор Фока ожидал Анну у грота близ Акрополя. Как всегда, одетый в доспехи и при оружии, он, однако, был не один. Около пятнадцати вооружённых до зубов слуг и воинов затаилось поблизости. Густыми зарослями лозы были укрыты оседланные, сытые и свежие кони, готовые нестись без отдыха хоть тысячу стадий.

Анна прибежала, как всегда, с той же служанкой. Он попытался подхватить её на руки и поцеловать, но она остановила его. Выставив перед ним длани рук, Анна со слезами на глазах и в голосе обратилась к своему возлюбленному:

– Скорее оставь город, беги, ибо Василию стало известно всё!

Никифор пришёл в недоумение. Кровь ударила ему в лицо. Преодолев первое смущение и приступ отчаяния, он насильно охватил Анну своими руками и начал целовать её мокрые от слёз глаза, щеки, уста, ладони и персты. Ему даже показалось, что она слегка тронулась умом. Но Анна с болью и непрестанно лишь умоляла:

– Скорее беги! Спасай себя!

– Анна, я не могу оставить тебя и бежать. Я умру от тоски. Брось всё, оставь своих братьев, оставь дворец. Мне не нужен ни императорский венец, ни Константинополь, ни даже вся Держава Ромеев! Я не представляю, как буду жить без тебя! Бежим со мной, любимая! – кричал Никифор, нисколько не боясь опасности и того, что может быть услышан многими.

– Нет! Мой возлюбленный, это стало невозможно! – с дрожью и страданием в голосе почти кричала в ответ ему Анна.

– Нет! Если я выполню нашу с тобой волю и забуду о своём долге порфирогениты, тысячи и тысячи христиан погибнут и будут проданы в рабство. Я не могу, не имею права оставить их. Я – христианка!

– Бежим возлюбленная! Забудь всё! Отдайся мне! Какое тебе дело до тысяч других людей, если ты будешь несчастна всю свою жизнь! – уже хрипел, а не кричал Никифор, в исступлении целуя в уста и охватывая руками свою порфирогениту.

Анна пыталась вырваться из объятий возлюбленного. Он, видя её сопротивление, казалось, уже оставил её. Но тогда она сама вновь бросилась к нему в объятья с криком горечи, ужаса, прощаясь и целуя его в уста. Теперь она, как в бреду, в исступлении уже не кричала, не говорила, а шептала ему:

– Мой любимый! Меня приносят в жертву. Эта жертва во спасение. Дети платят за грехи родителей. Я искупаю грехи Феофано. Меня увозят в далёкую Русь и выдают замуж. Мы больше никогда не увидимся с тобой! Но помни: я буду вечно любить тебя. Пусть же и всё моё потомство будет принесено Богу!

С этими словами она в последний раз поцеловала, оторвалась от него и побежала в сторону Большого дворца. А Никифор в отчаянии пал на колени и, охватив голову руками, зарыдал, как дитя.

* * *

Большие корабли базилевса стояли на якоре в порту Корсуня. На одном из этих кораблей находилась со своим двором греческая царевна Анна. Князю Владимиру уже донесли об этом. Прошло три недели, как он остановился в городе в красивом доме-особняке близ городского торга у храма святого Василия. Сидя на скамье с головой, опущенной долу, опустив длани рук вниз, он молча глядел в пол невидящими, слепыми глазами и о чём-то сосредоточенно думал. Когда он услышал о прибытии царевны, то спокойно и равнодушно кивнул головой. Затем велел отвести русских воев от римской цитадели Корсуня и выпустить готов из города с оружием в руках. Один из отроков склонился перед князем и следом быстро ускакал исполнить приказ. Владимир ещё какое-то время молча думал о своём. Потом подозвал к себе того, кто принёс ему известие о приезде царевны, и велел скакать к морю, добраться до корабля и передать ей, что он теперь слеп и не может стать её мужем, а потому отпускает её домой восвояси. Когда посыльный ускакал, князь вновь поник головой и задумался. Он вспоминал слова грека-философа, сказанные им ещё два года назад. Грек говорил тогда:

– Да аще кто, дееть, в нашу веру ступить, то паки умеръ. Но востанеть, и не умрети ему в веки; аще ли во инъ за конъ ступить, то на оном свете в огне горети… (Если кто примет нашу веру (Христа), то словно умрёт для других (вероучений). Но воскреснет (потом) и не умрёт вовеки. Если же иное примет, ступив за Кон, то на том свете гореть ему в огне…)

Прошло несколько часов. Посыльный вновь возвратился к Владимиру. Он передал князю слова Анны о том, что она отказывается возвратиться в Цареград, а своему будущему мужу посылает сказать:

– Аще хощеши избыти болезни сея, то вскоре крестися, аще ли ни, то не имаши избыти недуга сего.

Услышав слова, переданные ему, он вновь ненадолго задумался и наконец изрёк:

– Да аще Истина будеть, то поистине великъ Богъ будеть хрестеянескъ!

Затем велел всей старшей дружине готовиться к крещению и послал к корсунскому епископу оповестить, чтобы готовился с клиром завтра окрестить его и княжеских людей в храме святого Василия Великого.

* * *

И опять пришла весна на Русскую землю. Ранним утром вверх по Днепру на северо-восток от Русского моря и острова святого Эферия на вёслах и парусах быстро шли русские ладьи и варяжские дракары. Полноводный Словутич-Днепр нёс свои сверкающие под ярким солнцем синие воды в море. Но корабли руссов, славян и варягов, споря с волнами, шли наперекор стихии. Ветер дул то с юга и подгонял корабли, то с востока, и тогда мореходы переставляли парус и правили курс. На носу одной из больших ладей, шедших впереди флотилии, стоял Великий князь Киевский и Всея Руси Владимир. Зоркими очами господина и властителя своей земли он озирал бескрайнее Поле (южнорусскую степь), утонувшую в мареве небес и заросли лозы по левому берегу Днепра. Правый берег возвышался над водами реки уступами или чередой холмов, сияющих под солнцем и покрытых молодой зеленью травы и серебристым ковылём. Кругом царили необъятный простор и великое безмолвие, нарушаемые только криком чаек, ударами вёсел о воду, скрипом уключин да хлопаньем парусов. Изредка слышалось крепкое русское слово. А князь с некоторым чувством тревоги думал о том, что, возможно, печенеги недалеко и могут замыслить какую-нибудь пакость. Однако степь, заросли лозы и холмы по берегам реки были пустынны.

Ошая длань князя твёрдо лежала на рукояти тяжёлого меча, притороченного у пояса. Десная же нежно обнимала за плечо порфирородную царевну и теперь его венчанную жену княгиню Анну. А Анна, чувствуя ласковую, но могучую длань мужа-воина на своём плече, думала о том, что он, в её недавних представлениях варвар и язычник, оказался таким нежным, тонким и заботливым мужчиной. Она ловила себя и на том, что уже, кажется, понесла от него. И от этих мыслей ей становилось как-то удивительно странно и тепло на сердце. Что-то великое, вечное и чудное, как эта бескрайняя степь и холмы, плывущие в мареве солнечного света по обе стороны от бегущих по реке кораблей, открывалось перед её внутренним взором. А Владимир, вглядываясь в лицо данной ему Богом жены с удивлением и трепетом, начинал чувствовать то же, что и она. Он понимал, осознавал, что впереди их ожидала большая жизнь, полная забот, тяжёлых войн и трудов…

Той же весной 13 апреля 989 года император Василий «со своим войском и войском русов» сошёлся в решающем сражении с войсками Варды Фоки у Авидоса. Узурпатор в пылу схватки хотел пробиться к императору, чтобы, убив его, выиграть битву. Он уже был близко у цели, когда внезапно покинул поле боя, сошёл с коня, лёг на землю и умер, не будучи ранен. Распространились слухи, что он погиб от яда, который ему дал перед битвой подкупленный слуга. Однако слухи остались лишь слухами. А императору Василию удалось подавить очередной большой мятеж и соединить все части империи под своей властной десницей.

* * *

Прошло двадцать два года с той поры, как князь Владимир ходил на Корсунь, и принял крещение с дружиной и войском. За эти годы много совершил он великих и трудных дел. Обратил многие народы и племена Руси в христианство, приобщив их этим к величайшему наследию античной европейской и ближневосточной цивилизации. С Новгородом, правда, пришлось потрудиться, ибо непокорных и своенравных язычников словен-новгородцев пришлось крестить «огнём и мечом». Тут уж потрудился княжеский дядя – Добрыня. С многожёнством также было покончено. Как отметил летописец: «Протчих жен и дочерей даде в жены ближним своим, не имусчим жен, и запрети да всяк…». Однако одинокими остались Рогнеда, Адиль и грекыня, не пожелавшие выходить замуж за кого бы то ни было. Тем временем красавица Анна родила Владимиру двух сыновей. Старшего назвали Борисом, младшего – Глебом. Эти дети воспитывались матерью в любви к Богу и к родной земле, были очень начитаны, ибо знали и греческий и церковнославянский языки.

Владимир строил грады в целях обороны страны, развития ремесла, торговли, промысла. Воздвигал храмы, создавал школы. При нём на Руси стали повсеместно распространяться грамотность и знания. Писались иконы, фрески, книги. Владимир много воевал с печенегами, воевал с карпатскими хорватами. Затем установил мир с соседними князьями: Болеславом Лядским (польским), Андрихом Чешским, королём Стефаном Угорским (венгерским). Дочь Болеслава Лядского сосватали в жёны Святополку сыну грекыни. Этим князь хотел как-то смирить страсти и загладить обиду, нанесённую ей. Он навёл порядок и установил спокойствие в стране, хватая и казня разбойников, что прятались в лесах и грабили на дорогах. Позаботился он и о сыновьях-наследниках. Вышеслава посадил править Новгородом Великим. Не обидел сыновей Рогнеды. Изяславу дал Полоцк. Ярослава отправил в Ростов Великий. Всеволоду дан был Владимир Волынский. Сына Святослава, рождённого от Мальфриды, посадил в Овруч править Древлянской землёй. Не обижены были сыновья Адили. Тёмно-русому красавцу Мстиславу завещал Владимир Тмутаракань, ибо Свенд редко бывал там, а чаще жил в Цареграде и служил греческому царю Василию. Станиславу дал Смоленск. Дети же Анны, Борис и Глеб, были ещё совсем молоды. Однако Глеб, даже будучи младенцем, получил Муром. Бориса Владимир оставил до времени при себе. Что же касается «грекыниного» Святополка, то тому дан был Туров. Однако Святополк не торопился принять туровский стол, а всё отирался в Киеве или в Любече.