Текст книги "Новый Рим и славяне. Византийские мотивы славянства и Руси"

«Пока существуют мечи»

Множество рек протекает по Восточно-Европейской равнине. Речные петли, широкие русла полноводных рек, многочисленные озёра, болота, суровый холодный климат, морозы и снега, что стоят многие месяцы подряд, отсутствие дорог с незапамятных времён сделали труднодоступной эту часть Европы. Но издревле эту землю населяли славяне и их предки. Реки служили дорогами славянам, реки кормили их, поили их скот, а порой были их спасением. Река всегда была священной в жизни славян. Византийский император Маврикий (582–602), известный и как автор военного трактата «Стратегикон», писал, что реки в стране «склавов» и «антов» «многочисленны и труднопроходимы». Потому без плавучих средств, необходимых для наведения «плавающих» мостов (понтонов), со славянами воевать невозможно. «Племена склавов и антов одинаковы и по образу жизни, и по нравам; свободные, они никоим образом не склонны ни стать рабами, ни повиноваться, особенно в собственной земле. Они многочисленны и выносливы, легко переносят и зной, и стужу, и наготу тела, и нехватку пищи. К пребывающим к ним иноземцам добры и дружелюбны…

Жёны же их целомудренны сверх всякой человеческой природы, так что многие из них кончину своих мужей почитают собственной смертью и добровольно удушают себя, не считая жизнью существование во вдовстве. Живут они среди лесов, рек, болот и труднопреодолимых озёр, устраивая много с разных сторон выходов из своих жилищ из-за обычно настигающих их опасностей…» – также писал Маврикий.

В славянских наречиях в древности слово «река» звучала как «Дон», или «Дън». Не исключено, что так и произошло слово «дъно». И тогда словосочетание «на дне» означало «на реке», «в реке». Течение светлых речных вод напоминало славянам течение светлого времени суток. Потому и назвали они это время «днём», отличая его от тёмного времени – ночи. В том, что самые большие реки равнины были названы славянами, нет никакого сомнения. Так на белый свет появился «Дон-батюшка», называемый древними понтийскими греками «Танаис». Так родился в мифах славян-антов-россов «Донапр – Словутич» – река, которая противостоит, претит, спорит, река с порогами, говорящая река. Греки с древности называли эту реку Борисфен, но опять же потому, что в среднем течении её на высоких правобережных холмах был построен великий славянский град Бористень (Боричев). «Бором» славяне называли одного из своих мифических богов, защищавших их грады и городища. От этого имени произошли имена: Борис, Боримир, Ратибор. Многие древние городища славян также носили имя Бора. (Так ядром Московского Кремля стал Боровицкий холм.)

Реку, протекающую западнее Донапра – Днепра, с греческим названием Тирас, славяне окрестили словом Донастр – Днестр. Частица стр подчёркивала, что это – стремительная, быстротекущая река. Еще западнее несёт свои воды великая река, издавна названная греками Истр. Во всяком случае, известный ромейский историк Прокопий Кесарийский упоминал её в середине VI века по Рождеству Христову только под этим названием.

* * *

Благоуханный, солнечный и тёплый осенний день шелестел лёгким ветерком, царя и разлетаясь над реками, лесами, полями, холмами и бескрайними просторами Восточной Европы. Тихо кружились красные, бордовые и золотисто-жёлтые листья, устилавшие ковром поляны, опушки рощ и лесов. От дальних костров ветерок доносил лёгкий горьковато-сладкий запах дыма. В воздухе кружились паутинки. В зеркальной глади чистых полусонных вод осенних рек и озёр, как в глазах Творца, отражалось поголубевшее бесконечное небо с лёгкими облаками. Золотая и багряная краса заповедных лесов по берегам и птичьи стаи, парившие в прохладных потоках воздуха и северного ветерка, смотрелись в эти воды. А те под солнечными лучами играли и переливались своими светлыми потоками. По склонам холмов и долинам рек паслись неторопливые стада. Всюду были разлиты мир и покой. Стояла золотая осень 574 года по Рождеству Христову.

Славянский князь Донуведь возвращался со своей небольшой дружиной из похода в землю греков. Несмотря на прекрасный солнечный день, князь был не в духе, сердце его было наполнено неизбывной тоской и болью. За последние годы он научился терпеть эту боль и ждать, ждать и надеяться. Надеяться на чудо и неустанно просить бога Святовита, чтобы тот услышал его молитвы. Вот и сейчас он творил молитву ему.

За последние три месяца дружина Донуведя скрытно прошла Северную Иллирию и Северо-Западную Фракию, побывала возле крупных греческих городов: Виминации (в Северо-Восточной Сербии), Ратиария (болгарский Видин), Скуп (македонское Скопье), Сердики (болгарская София), Маркианополя (в Северо-Восточной Болгарии). Но нигде его воины не грабили, не жгли, не убивали, не угоняли в полон. Его небольшая дружина в пятьдесят воинов скрытно, по ночам, двигалась по просёлочным дорогам Ромейской империи, обходя большие поселения и города, ночуя и отдыхая в светлое время суток в лесах на склонах гор, оврагах, узких горных ущельях, не разводя костров, питаясь тем, что посылали им древние боги. Славянские вожди во главе со светлым князем Добритом отправили ещё в конце весны отважного Донуведя с его дружиной «в грекы». Они повелели ему разведать всё, что касалось возможного союза греков и обров. Лазутчики славян, знавшие греческий, фракийский, дакийский языки, ходили и сновали по городским рынкам, пристаням, крепостям, селам, поместьям. Выведывали и выспрашивали у македонских и фракийских славян, греческих торговцев и ремесленников, служанок, рабов о том, что творилось в пределах греческой земли. Разведано было немало, дружина захватила с собой и «языка». Но одно, очень важное для Донуведя, то, что он хотел выведать лично для самого себя и князя Добрита, оставалось ему неизвестно. [15]15
  Обры – славянское летописное название авар. – Примеч. ред.


[Закрыть]

Добрит был отцом его жены. Вот уже почти два года прошло с той поры, как во время очередного разорительного набега обров была схвачена ими и угнана в полон красавица-дочь светлого князя Добромира. Тогда Донуведь и другие князья увели свои отряды к реке, называемой греками Истр, чтобы преградить переправу обрам хана Баяна. Но вороги перехитрили славян и небольшими отрядами перешли реку сразу в нескольких местах. Затем неожиданно соединились и напали на селения за спиной славянских дружин. Вот тогда и была пленена Добромира. Несколько славянских отроков, сбежавших от обров при их обратной переправе через Истр, сообщили, что они видели Добромиру среди полонённых и что она была угнана с ними за реку. Позже одна жена, выкупленная славянами, поведала, что Добромиру пригнали со всем полоном в землю, на которой осели обры – в Паннонию (как называли её греки), а затем продали в рабство во фракийском городе Сердике. С того времени след её потерялся.

Да, житья не стало от этих обров. Было это лет двадцать назад. Донуведь был ещё мал, когда впервые славяне услышали об этом недобром и ненавистном всем народе. Обры захватили славянские земли в среднем течении Истра вплоть до его притоков Дравы и Савы. Подчинили себе местных славян, заставили их платить дань и давать воинов в войско хагана Баяна. Теперь же Донуведь вёз князьям важные сведения о начавшихся переговорах между греками и кочевниками. Целью их было создание союза против славян Добрита и антов. Мало того, Донуведь взял «языка», доподлинно знавшего об этом, и сейчас вёз его на совет князей. Но на душе у Донуведя была тяжело, хотя он и выполнил самое главное повеление Добрита. Его дружина уже два дня назад перешла Истр и теперь приближалась к тем местам, где когда-то находился город Туррис, основанный императором Траяном (98–117 годы н. э.). Переправившись через небольшую реку, воины направили коней к вершине холма, расположенного в речной петле. Там, на высотах, за древними валами, насыпанными по бровке холма римлянами почти пятьсот лет назад, возвышались бревенчатые и глинобитные постройки славянского городища.

Княжеский совет собрался в большом и длинном рубленом доме, крытом камышом. Вся родовая знать – «мужи» этой славянской земли – съехалась сюда. Князья и мужи сидели на скамьях, поставленных подковой, развёрнутой внутренней частью ко входу. Многие из них были в греческих доспехах и кожаных рубахах, одеваемых славянской знатью в сечу. У поясов крепились мечи и секиры. За каждым знатным стояло не менее десятка воинов с копьями. Это были их сородичи и дружины. Собралось много народа. Всем было интересно, какие вести принёс Донуведь «из грек». Ярко горели факелы и светильники, прикреплённые на стенах и на мощных дубовых опорах, державших кровлю постройки. В трёх очагах, выложенных из дикого камня по углам и за спиной собравшихся, горели дрова. На вертелах над ними «молодь» и отроки крутили освежёванные и подрумяненные туши двух кабанов и оленя. Внутри постройки было душно и сухо. Пахло жареной дичиной, камышом, крепким мужским потом и сосновой смолой, выступавшей на бревенчатой кладке стен. Светлый князь Добрит восседал на тяжёлой дубовой скамье в центре полукруга мужей, собравшихся на совет. Около двух десятков воинов с копьями и круглыми щитами стояло за его спиной. Русые власы и борода Добрита, с яркими прядями седины, ниспадали на грубошёрстный плащ серого цвета, скреплённый на его десном плече золотой фибулой. Белая и чистая льняная рубаха была перехвачена широким кожаным поясом. В мудрых голубых глазах светлого князя угадывались внимание и озабоченность. Лицо Добрита выглядело сурово, ибо его пересекал большой косой шрам, полученный от меча. Эту отметину князь получил ещё в годы молодости во время похода в греческую землю с дружиной славного князя антов Ратибора. Тот князь оставил о себе грозную и великую память. В молодости Ратибор под стягом своего брата Кийвода служил грекам. Много славян в те времена было погублено, угнано в полон, продано греками в рабство. Но затем славяне разгромили рать Кийвода и убили его самого. Ратибор же ещё до того возвратился в отчую землю и примирил славян с антами. Много положил он сил, чтобы набрать и оборужить великую конную дружину и вновь уйти в греческую землю, но не служить грекам, а воевать их. С великой славой и с великим богатством возвращался он из греческой земли. И каждый хороший вой готов был ходить в его дружине. Добрит часто поминал Ратибора добрым словом и гордился тем, что ратился под его стягом.

Между тем в большом доме княжеского совета становилось всё теснее. В центре полукольца князей, мужей и воев стоял Донуведь и рассказывал о своём походе. Он уже пересказал многое, что узнал «в греках», однако вопросам не было конца.

– Богаты аще расхищены в грекахъ сремьскыя ж и фракьскыя пределы? – спрашивал один муж (Богаты ль или разорены у греков земли Фракии и Иллирии?).

– Расхищены бо есть фракьскыя волости, овамо изначала ходи словене ратью. Где быша многая веси и селения, тамо суть разоренье и осквернение. Ныне ж ины грады и веси поновлены и устроени суть. Грекы ж вборзе утверди и укрепи грады своя. Внегда внезапу прииде брань, людие всеи волости текуще ся в сии места. Внеуду градовъ орутъ село (пашенную землю, поля), сеючи жито, насади вертограды и лозу. Во градехъ держати грекам малыя дружины своя, вои и стража ихъ добри, ополчени, и в бронехъ суть. На стены и столпы во грады постави порокы. Стены ж и столпы суть каменны, крепки и нератуемы. (Лишь во Фракии заметно разорение, нанесённое давними походами славян. Там на месте многих селений развалины и запустение. Ныне ж другие города и селения иль восстановлены, иль выстроены наново. Быстро да умело укрепили греки свои города. Случиться войне, бежит туда народ со всей округи. Возле тех городов распахивают они земли, сажают хлеб и разводят сады и виноградники. В городах то стоят отрядами воины. Правда, отряды те невелики, но вооружение у греков доброе. На стенах и башнях поставили камнемёты. А каменные укрепления градов превращены в неприступные твердыни.)

– Яко же устрои словене животъ свои в грекы, населящоу пределы те пять на два десяте – два десять летъ? (Как живётся славянам, что остались в греческой земле ещё двадцать пять – двадцать лет назад?) – спрашивал другой муж.

– Тои пределы населящоу словене купно, селенья велики и опричны суть. Грекы отверзающе врата в грады своя имъ праздные дни. Имуще словене торгъ во градехъ. Хранящоу оне и обычаи своя, оруще село, разводяще же скотъ и комони, домы же созиждуще гречески. Взростяшоу же родъ новъ, не ведающу прадеднии волости, ведающу слову старцы людстии. Храняще же словене воля своя. Не платяще дани ни кому ж. Изволити служашоу донельже в вои гречески рати. Многая ихъ прияше греческии Богъ. Грекы же хотяще суть возложити дань на словени. Они ж собраша ся дружиною, и взяша мечи и секиры, егда же греческа рать приступи ко градамъ и селениямъ ихъ. (В той земле славяне живут своими большими отдельными селениями. Греки пускают их в города только в дни праздников. Ведут там славяне торг на рынках. Сохраняют они и свои древние верования и обычаи, распахивают земли, разводят скот и лошадей, но строят дома по-гречески. И уж выросло новое поколение, что знает о родине отцов лишь из рассказов стариков. Живут они все свободно, никому не платят дани. Добровольно и охотно служат лишь воинами в греческом войске. Многие из них уже приняли греческую веру. Конечно, греки хотят положить на славян дань (налоги). Славяне же держатся дружно. Берутся за оружие, если греки приступают ратью к их поселениям и градам), – отвечал Донуведь.

– Есть ти весто, яко увещеваша ся грекы со обры? (Что известно тебе о переговорах греков с аварами?) – спросил светлый князь у Донуведя.

– Ведаю ныне, яко грекы потщающа ся увещати обры вспомогати имъ. Ведающе вся, яко есть ненавидение лукавыхъ обровъ словенамъ конязъ Добрите. Грядуще же скоро велика брань, не толико с грекы, аки со обры. Се нескоро уразумети, понеже обры и хаган ихъ мняще и соние зряще, де разоряющу богатых греческих волостей. Ныне же хотяще хаган пояти великии и крепкии греческии градъ Сирмие. Се градъ возброни умышление хаганово яко же костие зачте гортань у зла и алчуща пса. (Знаю, что ныне греки уговаривают обров помочь им. Все ведь знают о неприязни хитрых обров к славянам князя Добрита. Грядет очередная большая война, и теперь уж придётся воевать не столь с греками, сколь с обрами. Не сразу и поймёшь такое, ибо авары и хаган их мечтают и видят в своих снах, что грабят богатую греческую землю. Сейчас хочет хаган овладеть важным и крепким греческим градом Сирмием. Мешает город сей исполнению его замыслов, словно кость, застрявшая в горле у злого и голодного пса), – ответствовал последний.

Расспросы Донуведя закончились, и пришла очередь допросить «языка». Миловидного молодого грека вывели в центр полукольца собравшихся, и славянин, знавший по-гречески, задал ему вопрос о том, что ведает тот о переговорах греков с хаганом Баяном. Испуганный юноша, кому ещё недавно освободили руки от пут, в которых он был много дней долгого пути, взволнованно и испуганно заговорил на греческом:

– Мой дядя служит в канцелярии некоего Иоанна – префекта претория Иллирика. Он рассказывал, что тот Иоанн ещё три месяца назад отправлял в Паннонию небольшое посольство из четырёх человек. Двое из них владеют аварским языком. Они возвратились из Паннонии через месяц, после чего дядя обмолвился, что скоро сам Иоанн отправится в ставку хагана Баяна.

Переводчик медленно пересказал эти известия собравшимся. Правда, не все славянские князья и мужи поняли, кто такой Иоанн, и греку стали снова задавать вопросы.

– Расскажи подробно, кто такой Иоанн, какими силами этот человек повелевает в греках? – спросил переводчик на греческом.

– Иоанн – известный и знатный муж, управляющий не только тысячами воинов в Иллирии, но ведающий судами, тюрьмами, стражниками, охраной казны и сбором налогов, – отвечал испуганно молодой человек.

Это разъяснение убедило славянских мужей, и тогда они потребовали от молодого грека, чтобы он под огнём подтвердил всё сказанное.

– Ты подтвердишь сказанное под пыткой? – спросил переводчик.

– Умоляю архонтов не пытать меня, – пролепетал грек, побледнев и упав на колени.

Князь Добрит, увидев испуг молодого человека, нахмурился и молвил, что мужчине не к лицу бояться пытки, ибо слова истины выше всех страданий и пыток на земле. Это было переведено. Молодой человек затрясся всем телом. По знаку Добрита к «языку» подошёл атлетически сложенный славянин с обнажённым торсом, державший в кожаных рукавицах тяжёлые клещи с зажатой в них головнёй из очага, пылавшей тёмно-красным пламенем. Наступила полная тишина. Славянин опять же по знаку светлого князя громко прочёл молитву богу Святовиту, прося его милости и правды, и, к изумлению грека, приложил пылавшую головню к своему правому плечу. Сдавленный хрип и скрежет зубов огласили большую постройку княжеского совета. Тошнотворно запахло палёной человеческой плотью. Славянин с тяжёлыми клещами, зажатыми в дланях, ещё раз тяжело простонал и затем медленно подошёл к молодому греку. Один из славянских воинов разорвал греку тогу на правом плече и, охватив его могучими дланями за запястья, выкрутил ему руки назад. Грек не сопротивлялся, но и не мог ничего промолвить более. Он просто потерял чувство реальности, воли и бессильно ожидал пытки. Славянин с клещами, не раздумывая, приложил тлевшую головню к плечу «языка» и тот взвыл от огненной боли, а затем истошно запричитал. Но пытка длилась несколько мгновений. Грек безвольно повис на руках воина, лишившись чувств. Затем по велению Добрита «языка» окатили ледяной водой из деревянного ведра, и тот стал приходить в себя. Снова последовал вопрос светлого князя, готов ли грек подтвердить под пыткой сказанное ранее. Добрит и все мужи внимательно, почти не мигая, глядели на пленника. Тот, приходя в себя, со слезами боли и ужаса в газах прокричал по-гречески:

– Клянусь архонтам своей матерью и всеми святыми в истинности своих слов!

Слова эти были переведены.

– Светлый князь Добрит от лица славянских мужей требует от тебя такой клятвы, какой греки клянутся перед своим Богом, – молвил переводчик.

Грек закивал головой. Воин отпустил запястья и руки пленника. А молодой человек, сотворив крестное знамение, дрожавшими перстами достал свой нательный крест и поцеловал его. Все члены княжеского совета одобрительно и негромко заговорили. А светлый князь Добрит велел налить молодому трясущемуся пленнику небольшой ковш мёда и отправил его в сопровождении воина к столам, накрытым в дальнем углу постройки.

* * *

Стройная, молодая, золотовласая и зеленоглазая женщина по имени Тавракирия – наложница префекта претория Иллирика и квестора Iustinianus exercitus – налила красного вина в чаши, стоявшие на небольшом круглом столе со столешницей, крытой розовым мрамором. Она была совершенно нага и сидела на краю роскошного ложа, застланного тканями из серебристого атласа и тонкого белого хлопка. Её любимый мужчина лежал обессиленный с потухающим взором на мягких подушках и томно смотрел на свою возлюбленную. На ланитах Тавракирии пылал румянец только что отбушевавшей страсти. Её плечи, перси, бёдра и ноги ещё несли на себе трепет и тепло его поцелуев. Улыбнувшись, женщина подала чашу мужчине, и они оба с удовольствием припали губами к прохладному вину.

Спустя какое-то время между ними возобновился разговор, начатый ещё ранее и прерванный любовной страстью.

– Как скоро ты уезжаешь? – спросила Тавракирия у Иоанна.

– Ехать нужно уже на этой неделе, – отвечал он.

– Может быть, найти повод и отсрочить отъезд, а там изменится положение и отпадёт необходимость в переговорах? – молвила наложница.

– Нет, положение не меняется уже несколько лет и вряд ли найдутся убедительные доводы для отказа от столь неприятного визита. Тем более нет надежды на то, что в ближайшие годы что-то изменится к лучшему, – нехотя отвечал мужчина.

Эти слова вызвали тревогу и озабоченность, омрачившие чело женщины. Она задумалась. Иоанн молчал. Наконец, через какое-то время она вновь заговорила:

– Вероятно, можно послать к аварам и кого-либо другого. Посольство к этим коварным и жестоким варварам очень непростое и опасное предприятие.

Иоанн отмалчивался. Тавракирия, не понимая, в чём кроется причина его молчания, продолжала излагать свои мысли всё настойчивее.

– Я хорошо познакомилась с обычаями аваров, когда ещё была у них в плену, перед тем как меня продали в рабство в империи. Если бы ты только мог представить, каким унижениям они подвергают пленников. Для женщин их плен особенно невыносим. Каких только надругательств не совершают авары над полонянками! Только самых красивых не трогают и продают в рабство за огромные деньги или отдают в гаремы своих князей и хагана. Я долгое время пребывала в одном из их кочевий. Верь, это совершенный ужас – видеть надругательства над своими соплеменницами и ожидать решения своей судьбы. Слова и обещания не имеют для этого народа какой-нибудь ценности. Эти варвары понимают и уважают только силу и жестокость. Свои обеты и клятвы они нарушают с такой же лёгкостью, с какой и дают их. Вести с ними переговоры, заключать союзы столь же опасно, как и разжигать огонь у стога сена. Они, не задумываясь, но из корыстных побуждений или внезапной опасности предадут в любую минуту и ударят ножом в спину. Если только возможно, Иоанн, ты не должен сам ехать к аварам. Лучше пошли к ним кого-нибудь из твоей префектуры, делового, умного, но не столь значительного мужа, – взволнованно говорила женщина.

Иоанн нахмурился и скрипнул зубами. Тавракирия осеклась. Он приподнялся и оперся на локоть на ложе. Его серые глаза внимательно и с любовью смотрели на женщину. Увидев её тревогу и озабоченность, Иоанн погладил её дланью по волосам, притянул к себе. Нежно поцеловал в уста. Затем ещё раз внимательно посмотрел ей в очи и тихо молвил:

– Я не могу поступить иначе. Сам цезарь Тиверий велел это исполнить лично мне.

Тавракирия ничего не ответила, но сердце её дрогнуло. Её большие и выразительные зелёные глаза наполнились слезами. Иоанн, заметив замешательство наложницы, ещё раз нежно поцеловал женщину в уста и принялся ласкать её. Ласки его были сначала нежны, но вскоре страсть с новой силой охватила его. Разбуженная его ласками и забывшая о волнениях, Тавракирия опередила его и сама начала ласкать Иоанна. Тонкими сильными перстами женщина сжимала и гладила его мощные грудные мышцы, покрытые пепельно-седыми, густыми, вьющимися волосами. Она целовала его массивный породистый лоб и лысину, нежно гладила его перстами по могучей спине, вызывая трепет во всех членах его тела. Страсть их всё более походила на безумие. Она спустила свои стройные и сильные ноги с ложа, а он встал над ней. Персты и ногти её терзали его, а он стонал от невероятного наслаждения и томительной лёгкой боли, пронзающей всё его тело. Водопад эротического экстаза ниспровергался на них. Время, казалось, остановило свой ход. Никто из них не мог ответить, сколь долго владела ими страсть. И вот наступил момент, который так любил и боготворил Иоанн. Тавракирия исторгла блаженный крик… Она тоже обожала эти мгновения. Ей нравилась даже его грубость. Чувствуя, что он полностью владеет ею в этот миг, она же вся принадлежала ему, принадлежала как рабыня, почти как вещь.

Она знала, что он бывает груб. Она понимала, какой пост занимает он на службе в императорской канцелярии. Представляла, что ему приходится быть жёстким и беспощадным с людьми, нарушающими закон, провинившимися и подчинёнными ему. Она даже знала, что когда он бывает в претории, то там по его приказу в застенках и в подземельях пытают людей, и что он сам присутствует при этих пытках. В такие дни он возвращался домой холодный, суровый и опустошённый. Но в то же время она понимала, что он несёт тяжёлый крест ответственности перед самим цезарем и Империей Ромеев за порядок в Иллирике, за своевременный сбор налогов, за состояние тюрем, дорог, мостов, строительство крепостей, снабжение и подготовку войск и многое другое, без чего не могло бы жить ни одно государство. Она знала, что он смелый, ответственный и мужественный человек. Он не любил свою жену, что жила в столице в роскоши и совершенно не интересовалась заботами и делами своего мужа. Тавракирия видела, что он был безмерно несчастен из-за того. Но с появлением наложницы жизнь Иоанна переменилась. Она, его раба, стала светом его жизни. Ей нравилась его большая и неутомимая мужская плоть, ибо она, как сильная женщина, сумела найти в нём себя. Но главное было не в этом. Именно он открыл ей искусство любви и показал, как может быть счастлива женщина с мужчиной.

О своей прошлой жизни она старалась не вспоминать. Но образ её отца, её бывшего мужа, её соплеменников и далёкой, любимой, родной земли, что лежала далеко на севере за рекой Истр, тревожили её по ночам. Она чувствовала и знала, что обязательно когда-то возвратится туда.

* * *

Холодным декабрьским днём того же 574 года по Рождеству Христову хаган Баян принимал ромейское посольство в большой круглой юрте среди аварского стана, раскинувшегося на равнинах Паннонии близ Истра. Грузный и массивный телом хаган восседал, скрестив ноги, почти в центре юрты, на подушках, положенных на кошму. Его окружали сидевшие на кошме советники и стоявшие во всеоружии нукеры. Жаровни с углями были размещены вдоль стен юрты и излучали тепло. Ромеи во главе с префектом Иоанном стояли напротив. Все они были одеты в панцири из стальной чешуи, закутаны в шерстяные трабеи и держали руки у поясов на рукоятях мечей. Переговоры шли напряжённо и долго.

– Империя давно уже не отправляет мне и моим воинам обещанную ещё базилевсом Юстином II ежегодную дань. Ромеи должны выплатить нам все долги за десять лет, иначе переговоры будут прекращены, – упрекая, угрожал хаган греческим послам.

– Ещё десять лет назад в царствование ныне покойного базилевса Юстина аварское посольство в Константинополе чересчур превознесло заслуги аваров перед державой Ромеев. Послы просили слишком много, домогаясь новых даров. Тогда их дерзкие речи встретили суровую отповедь императора. Договор о союзе был практически прерван, потому послы и возвратились ни с чем. Не выплачивалась и дань, – напомнил хагану префект Иллирика.

Услышав эти слова, хаган сделал удивлённое лицо, и зрачки его раскосых рысьих глаз зловеще сверкнули и сузились.

– Я не знал о том, что мои послы просили больше, чем было оговорено старым соглашением. Они будут наказаны за это. Опять же о разрыве союза базилевсом открыто объявлено не было, – лгал в ответ Баян.

– В скором времени, после неудавшихся переговоров, твои послы потребовали у базилевса новых уступок, прося предоставить им земли для поселения на территории империи и ежегодное вознаграждение за сохранение мира и союза. Базилевс отказал и в этом. Само собой разумелось, что прежние условия стали тогда недействительны, – возразил Иоанн.

В хитрых и жёстких глазах хана вспыхнул и потух всплеск злобы. Язвительно шипя, он напомнил префекту:

– Мы можем найти себе и других союзников, как сделали это восемь лет назад, когда в союзе с лангобардами наказали неуступчивых и высокомерных гепидов.

Иоанн вспомнил, как авары вмешались в давнюю распрю между германскими племенами и помогли лангобардам, воевавшим против ромеев в Северной Италии, разгромить гепидов, союзных империи. После чего авары обосновались на землях побеждённых в Паннонии. Склавины, ранее жившие в мире и по соседству с гепидами на Паннонской равнине, были вынуждены подчиниться власти аваров. Да, империя вела сейчас ожесточённую войну на востоке против Ирана, и здесь, в её западных землях, не хватало войск для надёжной обороны. Угроза хагана казалась весомой. Немного помолчав, обдумывая сказанное, Иоанн неторопливо, но твёрдо ответил хагану:

– У ромеев теперь хорошие каменные крепости в Иллирии и во Фракии. Одной из таких крепостей является Сирмий. Ромеи тоже могут найти себе и верных союзников, какими издавна для них были славяне-анты. Наконец, ромеи могут отправить послов и к архонту Даврентию (так называли греки известного светлого князя Добрита), предложить ему немалые деньги и заключить союз с ним.

Слова префекта вновь вызвали у Баяна вспышку подавленной злобы. Он помолчал в свою очередь. Затем глаза его замаслились, и он заговорил:

– Ромеям не нужно обращаться за помощью к Даврентию – нашему общему недругу. Вы, конечно, заплатите нам какую-то часть тех денег, которые должны заплатить. Но основную сумму выплатят славяне с их князем Даврентием. Я сделаю их козлами отпущения. Но для этого надо отправить посольство к славянам за Истр и потребовать у них выплаты дани. В составе этого посольства должны быть и греки, переодетые в аваров, чтобы оказать помощь аварским послам. Даврентия требуется запугать нашим союзом, и пускай славяне только попробуют не выплатить дани.

– Ты уверен, хаган, что твои послы смогут запугать Даврентия и его народ? – с долей иронии на устах спросил Иоанн.

– Если они решатся воевать с нами, то ромеи должны помочь аварам. Мы перебросим нашу стремительную и неукротимую конницу через полноводные реки. Сначала через Саву в пределы империи, а затем через Истр в землю славян Даврентия. Проход наших воинов через владения империи будет проводиться скрытно и не даст славянам возможности подготовиться к обороне, – отвечал Баян.

С этим он замолчал и вопрошающе, долго смотрел на префекта.

Иоанн безмолвствовал довольно продолжительное время, затем тихо совещался с одним из своих секретарей. План Баяна явно нравился ему. Минут через пять он ответил:

– Всё сказанное тобой, великий хаган, вполне осуществимо. Но я должен отправить письмо кесарю и просить его разрешения на проход аварской конницы через земли империи. Если кесарь Тиверий повелит, то союз вступит в силу. Но помни: в пределах державы Ромеев отряды ваших воинов будут сопровождать наши войска. А за Истром вы вольны делать, что хотите.

Хаган дружелюбно склонил голову и хлопнул в ладоши. Это означало, что переговоры временно окончены и он приглашает греческое посольство к пиршественному столу.

* * *

На следующий день Иоанн отправил одного гонца с письмом к кесарю Тиверию, а другого – в Скупы к Тавракирии с известием о том, что задерживается ещё как минимум на месяц в ставке хагана на Истре и просит её ждать его, но писать ему и не тосковать.

Через двадцать пять дней Тиверий прислал письмо, что условия хагана приемлемы и теперь только необходимо оговорить минимум денежной платы аварам после выполнения ими договора. Иоанн и Баян ещё долго спорили, торгуясь и отстаивая свои интересы и оговаривая обязательства сторон.