Текст книги "Новый Рим и славяне. Византийские мотивы славянства и Руси"

* * *

Между тем войска князя Ярослава выступили из Киева и двинулись на запад. Вскоре они соединились с полками князя Мстислава-Свейна, пришедшими из Восточной Руси. Харальд несколько раз видел Черниговского князя вблизи, когда тот встречался с Ярославом на военном совете. Действительно, всё, что он слышал ранее об этом правителе и человеке, оказалось правдой. По сравнению с холодным, расчётливым и скупым на слова Ярославом Мстислав был общителен, открыт, прямодушен. Тёмно-русая с яркими прядями серебра шевелюра его волос и бороды, внимательные, смелые, но добрые голубые глаза – всё подкупало в Черниговском князе, влекло к нему людей. Это был подлинно храбрый, благородный, справедливый и щедрый муж. Все норвежцы, прибывшие в Русскую землю с Харальдом, единогласно согласились с этим.

– Харальд, надо использовать возможность. Тайно повстречайся с конунгом Мстиславом и просись к нему на службу, – подговаривали Хольти и соратники.

– Война уже началась, и потому не время оставлять дружину Ярослава Хромого. Давайте отложим эту встречу до лучших времён, – отвечал Харальд, сердце которого было не чуждо благородных поступков.

– Будь по-твоему, но смотри, не упусти случая, подставь вовремя парус ветру удачи, – наставлял Хольти.

Война шла успешно для русских князей, тем более что полки Мстислава чаще всего шли впереди и громили ляхов. Однако под ляшским городом Сандомиром Харальд и его люди оказались в серьёзной переделке.

Дружина и один из полков князя Ярослава попали в засаду. Молодой норвежец и его люди дрались насмерть в первых рядах у вражеской засеки. Здесь погибли ещё двое сподвижников Харальда. Уже перед засекой он сразил мечом рослого ляха с рогатиной и повёл своих людей на приступ. Охватив обеими руками одно из брёвен и подтянувшись с седла вверх, он влез на верхнюю кромку тына, что был поставлен наклонно под углом к нападавшим. Вот тут в левую ногу, чуть выше голени, его и ударила стрела. Харальд устоял на ногах и даже ещё размахивал мечом какое-то время, но боль нарастала, а силы уходили, и он скатился внутрь к основанию укрепления. Тем временем княжеские дружинники сокрушили сопротивление оборонявшихся ляхов. Это и спасло жизнь молодому норвежцу. С той поры он прослыл отчаянным и храбрым воином. О его храбрости донесли князю Ярославу. Тот отметил Харальда, а затем щедро наградил его, насыпав ему и его воинам кожаный мешочек весом с человеческую голову, полный серебряных монет.

К середине осени ляхи были разгромлены. Русские полки везли и гнали домой огромный полон. В качестве награды Харальд взял себе ещё одну рабыню – юную, светловолосую, синеглазую польку. Однако в этот раз он не спешил испытать близость с девушкой, а решил сначала возвратиться в Киев и уладить свои дела. Ибо отныне мысли о переходе на службу к князю Мстиславу неотвязно владели им.

* * *

Осенний Киев встречал победителей светом яркого, но нежаркого солнца, огнём красно-золотой листвы, шумом зелёных днепровских волн, приветственными криками киевлян и звоном церковных бил. Тут же последовала череда благодарственных молебнов в храмах, пиров, застолий, встреч и удивительных знакомств. В отличие от своих соратников-земляков Харальд уже мало пил хмельного и всё искал возможность переговорить с кем-нибудь из сподвижников Свейна-Мстислава, чтобы договориться о встрече с Черниговским князем лично и тайно. И вот на одном из пиршественных застолий, устроенных князем Ярославом в честь победы, хромающему из-за раны молодому норвежцу удалось подсесть к знатному варягу-дану из дружины князя Мстислава. Пиршество только началось. Они выпили и заговорили по-датски. Дружинник Мстислава оказался действительно не простым гридем, а детским. Его звали Эйнунд. Харальд начал негромко объяснять тому, чего он хочет просить.

– Знаешь, достойный Эйнунд, я и мои норвежцы давно хотим пообщаться с людьми из дружины вашего конунга. Вы добрые и храбрые парни, – молвил он.

– Я устрою вам эту встречу и выпивку, Харальд. Ибо и мы наслышаны о ваших делах. Говорят, что ты и твои люди были во время переворота в Ставангере? Хотелось бы от очевидцев услышать, что творилось там, – доброжелательно отвечал детский.

– Если можешь, Эйнунд, передай мои слова самому конунгу Мстиславу, – тихо промолвил Харальд.

Его собеседник с пониманием, приложив палец к губам, пьяно кивнул головой.

И вдруг у Харальда что-то словно оборвалось внутри. В гридницу вошло несколько молодых, нарядно одетых женщин и девушек. Все они направились к князю Ярославу, восседавшему вместе с князем Мстиславом во главе стола. Вот тут Харальд и заметил ту, от вида которой мурашки пошли по всему его телу. Он даже не понял, что именно произошло с ним. Стоял общий застольный шум, но в ушах у него зазвенело, как после оглушительного удара церковного била. Язык онемел, глаза его смотрели, не мигая. Она была совсем юной, высокой, но серебристые паволоки одежд не могли скрыть её стройности и девичьих форм. Огромные тёмно-синие очи светились умом и тайной страстью. Густые русые волосы цвета червонного золота были заплетены и красиво уложены. Прямой правильный нос и тонкие алые губы говорили о благородном происхождении. Красивые длани рук с тонкими перстами держали небольшой серебряный поднос с восточными сладостями.

С трудом овладев собой, Харальд кое-как закончил разговор с Эйнундом, добившись от него твёрдого обещания устроить личную встречу с князем Мстиславом. Затем молодой норвежец оставил датчанина и стал у знакомых и слуг выспрашивать, кто эти молодые жены и девы, пришедшие к столу князя Ярослава. Он чувствовал, как что-то очень большое, сильное и тёплое постучало в самое сердце. Между тем женщины заняли место за общим столом по левую руку от хромого князя. Харальд же смотрел на объект своего вожделения, как завороженный, почти не отрываясь. Через какое-то время он заговорил с соседями по застолью. Вскоре один отрок-русич объяснил ему, что перед ним женская половина семьи Великого князя Киевского. А та, о ком он спрашивает, – княжеская дочь, младшая княжна Елизавета, которую по-варяжски зовут Эллисив. Для молодого норвежца слова эти были словно приговор. Он вдруг ясно понял, почему Провидение до сих пор не посылало ему удачи и не давало возможности поступить на службу к Мстиславу.

Харальд выпил крепкого мёда. Ему, казалось, стало немного легче. Вскоре он уединился и пошёл на постоялый двор вблизи княжеского двора, где располагались норвежцы. Там его встретил Хольти. Опытный, хотя и подвыпивший воин, видя, что с молодым человеком творится что-то неладное, не расспрашивая о многом, но догадываясь, в чём дело, не шутя, предложил:

– Отложи на время свою печаль, юноша, и переспи с рабыней – с юной полькой или с чудинкой-Вийтерной.

– Лучше бы ты общался с Валькириями, старый волк, – отвечал ему сквозь дурман хмеля Харальд.

– На твоём месте, юнец, я бы провел ночь с обеими! – громко вымолвил Хольти, чем вызвал смех подвыпивших соратников-норвежцев.

* * *

Совет Хольти не помог Харальду. Он понял это сразу, когда проснулся утром между двух спавших по разным сторонам от него молодых женщин. Юноша вдруг осознал и вспомнил всё, что Провидение послало ему вчера. Умывшись холодной водой и протрезвев, молодой норвежец всерьёз задумался о том, что ему делать далее. Всё, о чём просило отныне его растревоженное сердце, так это только скорее видеть прекрасные глаза златокудрой Эллисив. Однако разум подсказывал, что идти к ней сейчас открыто, знакомиться с ней, просить у Ярослава Хромого её руки нельзя. Здесь, в Гардарике, несмотря на знатное происхождение, его ещё знают мало, тем более что пришёл он в Русскую землю как беглец и наёмник.

Все последующие дни Харальд проводил в раздумье, уединении или прогуливаясь близ городского княжеского двора. Семья конунга была ещё в Киеве и не выехала в пригородный замок. Наконец норвежец заметил, что женщины княжеского дома часто посещают храм Богородицы Десятинной. Двор князя Ярослава располагался поблизости. Киев, отстраиваясь, рос на глазах. Хромой конунг построил свой княжеский двор на новом месте, не там, где прежде находился двор киевских князей. Десятинный храм стоял близ недавно отстроенных Подольских ворот. С перекрёстка улиц, расходящихся веером почти от храма к Софийским воротам и княжескому двору, можно было хорошо обозреть, кто куда идёт или едет. На этом перекрёстке у кустов акации и расположился Харальд, наблюдая за тем, когда женщины княжеского дома в очередной раз пойдут в сопровождении боярских жён, слуг и стражи на молитву.

Судьба не заставила его долго ждать, ибо вскоре однажды вечером он увидел, что эскорт с княжеского двора отправился на вечернюю службу. Незаметно норвежец присоединился к воинам стражи и вошёл с ними под своды храма. Служба ещё не началась, и, пока в храме готовились к ней, молодой человек успел тихо подойти к Эллисив.

– Здрава буди, княжна, – тихо произнёс он.

– Здравъ будь, бояринъ – отвечала она негромко, скромно подняв на него печальные и томные синие глаза.

Они успели обмолвиться ещё двумя-тремя словами, и Харальд отошёл, чтобы не привлекать внимания. С этого дня он увидел и понял, что она обратила внимание на него. Ещё несколько дней подряд он продолжал, словно случайно, встречаться с ней в храме, улыбаясь, кланяться ей и говорить какие-то слова. По всему стало заметно, что и он понравился юной княжне.

Спустя ещё неделю Харальд подкупил одну из княжеских служанок и передал через неё Эллисив коротенькое письмо на русском языке. Письмо написал для него за деньги грамотный монах. В письме норвежец просил княжну дать ему возможность увидеться с ним наедине на княжеском дворе за конюшней в означенный им вечерний час. Послание своё передал через всю ту же служанку. Когда та возвратилась, то на словах рассказала, что княжна придёт в указанное место. Сердце Харальда ликовало. С нетерпением он дождался намеченного часа и, как свечерело, был уже на месте. Эллисив пришла не одна, а со знакомой ему девушкой. Когда увидела его одного, стоявшего возле куста бузины за конюшней, отправила девушку домой. Норвежец не помнил, как очутился возле неё, как пал на колени и поцеловал её стопы в кожаных башмачках. Она стояла над ним, удивлённая, раскрыв свои большие синие глаза, восхищённая этим неожиданным приливом чувств и страстью молодого варяга. Он плохо ещё говорил по-русски, но, для того чтобы объясниться в любви, не очень важно владеть языком, который с молоком матери усвоен любимым человеком. У любви есть свой язык. Эллисив недолго была с ним наедине и вскоре оставила его. Уходя, она несла и чувствовала на своих дланях и перстах следы его страстных и нежных лобзаний, уносила с собой в душе сияние его голубых отчаянных глаз и свет его пышной белокурой шевелюры. А он, счастливый, ещё долго стоял на коленях за конюшней, возле куста бузины, ощущая на своих устах чудный аромат её девичьей кожи, запах её одежд, переживая чувства её удивления и восхищения, передавшиеся ему.

С этого дня между ним и княжной завязалась постоянная переписка. Харальд перестал спать со своими рабынями. Он весь отдался этому новому небывалому чувству, родившемуся в нём и поглотившему его.

* * *

Однако Провидение недолго позволило Харальду и Елизавете общаться таким образом. Княжеский двор переехал на Берестово, а молодого варяга и его сподвижников отправили нести службу на юго-восток от Киева к низовьям реки Рось. Рабынь своих, Вийтерну и польку, Харальд отпустил домой восвояси. Сам же молодой норвежец оказался в южнорусской степи в двух-трёх днях конного пути от столицы. Тяжёлое наступило время. Орды печенегов кочевали близ Роси. Их отряды многократно пытались переправиться через реку, проломить укрепления Заграды, прорваться на север и начать грабёж весей и небольших градов, лежавших близ Киева. Лазутчики сообщали, что в степи, южнее рубежей Заграды, печенежские князья собрали огромную конную рать, готовятся к большой войне с Русью, замышляя нападение на Киев.

Воям Заграды не было покоя. Мало кто оставлял седло с раннего утра и до сумерек. А вечером вои валились спать почти замертво на каком-нибудь сеновале, в конюшне, а то и прямо на заборолах стен. Стычки с конными печенегами случались почти ежедневно. Печенежские стрелы градом осыпали их, овевая посвистом смерти. Норвежцы и их кони покрылись сединой пыли. Пыль въедалась в одежду, в кожу, в волосы, лезла в ноздри, в рот, в уши. Люди насквозь пропахли запахами конского пота и степной полыни. Здесь Харальд увидел, как часто льётся человеческая и конская кровь. Засохшей кровью были испачканы копыта и подковы коней, кровь была под ногтями, кровь была на подоле грязной рубахи, на седле, на оружии. У воинов выросли густые бороды и усы, отросли длинные волосы. Харальд и его люди почти каждый день были в стороже и несли дозор за рекой в двух-трёх поприщах от берега. Печенеги небольшими отрядами наезжали на них, окружали, осыпали стрелами и уносились в степь на своих быстроногих конях. Реже соступались и бились копьями, мечами, секирами. Норвежцы отбивались, как могли, а затем возвращались к Заграде и сообщали о числе конной печенежской рати.

Здесь, на Заграде Поросья, понял Харальд, чем так гордились викинги, побывавшие и послужившие в Гардарике. Хромой князь сам часто приезжал в порубежные города и на Рось. Норвежцы видели его. По виду он был сильно озабочен. Многие русичи, славяне и их союзники, «чёрные клобуки», рыли рвы, насыпали валы, строили новые грады. Все готовились к большой войне. Ярослав внимательно следил за всем.

Особенно тяжелой показалась служба зимой и ранней весной, когда степь была покрыта глубокими снегами. Но и это пережили норвежцы. Так прошло полтора года. За это время Харальд и его люди потеряли пятерых своих земляков. Но молодой норвежец окреп, возмужал и превратился в настоящего воина. Он и его люди ни разу не подвели русов и доказали им свою храбрость. Молва, разошедшаяся по городам и селениям Поросья, о смелых и находчивых мурманах и их предводителе дошла до самого Ярослава Хромого. Харальд теперь хорошо выучил русский язык и понял, что пришло время открыто просить у князя русов руку его младшей дочери Эллисив. За всё время службы на порубежье он всего только три раза получал короткие письма от неё. Сам же посылал ей известия о себе почти каждый месяц. Она отвечала, что ждёт его. В последнем письме сообщала, что Харальду пора приехать в Киев и просить у отца её руки. Наконец весной 1033 года по Р. Х. князь Ярослав выслал на смену Харальду и его людям новый небольшой отряд наёмников-свеев. Молодой норвежец приехал в столицу со своими мурманами и напросился на встречу с Киевским князем.

Через день конунг Ярослав Хромой принял Харальда. Он внимательно, без каких-либо эмоций, не выражая никаких чувств, выслушал просьбу молодого норвежца. Затем помедлил, о чём-то посоветовался со своим боярином Вышатой и вежливо отказал. Причиной отказа служило то, что Харальд хоть и знатного рода, но сейчас он изгой на родине. Кроме того, несмотря на храбрость и находчивость, за ним нет ничего, кроме меча и кучки верных сподвижников. А для того, чтобы взять в жёны дочь Великого князя, надо быть ещё и очень богатым человеком. Однако князь не лишал Харальда надежды на этот брак. Он предлагал ему собрать отряд и отправиться в Цареград для службы греческому царю Роману. Там, «в греках», если Бог будет милостив к нему, молодой варяг-мурманин заслужит всё, что ему нужно. Если Харальд решится на это, то повезёт грамоту к царю Роману от князя Ярослава и, коли потребуется, будет вести переговоры с греками тоже только от имени Киевского князя и не без совета с его людьми – киевскими посылами.

Наступил черёд Харальда задуматься и отвечать. Всё, о чём ещё давно мечтал молодой человек, оказалось теперь доступно и осуществимо. Правда, большой радости от этого он уже не испытывал, ведь предстояла долгая разлука с любимой Эллисив. Однако другого выхода для себя молодой норвежец не видел. Подумав немного, он дал согласие Ярославу. Тот явно остался доволен и с этим отпустил молодого норвежца.

Конечно, Харальд не знал о том, что у Киевского князя с самого начала его правления были плохие отношения с Цареградом. Центром русско-греческих отношений на Руси в те годы был Чернигов. Все нити русско-греческой дипломатии держал в своих руках князь Мстислав Лютый. Но и Ярослав, опираясь на Новгород, получив Киев и западную часть Русской земли, стремился наладить связь с Константинополем. Конечно, Киевский князь знал, что греки уже не раз обращались к Мстиславу Черниговскому с просьбой о присылке русско-варяжских отрядов для пополнения корпуса берсеркеров. Вот здесь Ярослав и решил использовать в своих целях варягов-мурман, бежавших из Скандинавии во главе с Харальдом.

* * *

Прощание с Эллисив было коротким, но жарким и запоминающимся. Они тайно встретились на княжеском дворе за конюшней. Он целовал её, она же плакала и обещала ждать.

И месяца не прошло, как Харальд, собрав в городах Поросья отряд в пятьсот воинов, погрузился на ладьи и пошёл к низовьям Днепра. Желающих пойти с ним «в греки» было много, но норвежец отобрал тех, кого успел узнать и кому хоть как-то доверял. Да большего числа людей ему бы не позволил увести с собой и Ярослав Хромой. Слишком опасно было тогда на рубежах южнее Киева. Через десять дней Харальд и его люди волоком прошли пороги, а ещё месяц спустя они на десяти ладьях подошли к Босфору и на следующий день были уже в столице Империи Ромеев. Стоит ли рассказывать, сколь сильное впечатление произвёл на Харальда и его сподвижников великолепный величественный Миклагард и блистательный царский двор. Увидев всё это, только тогда и понял молодой норвежец, что ему посчастливилось попасть туда, где существует центр мировой цивилизации и культуры.

Отряд Харальда Сигурдарсона влили в состав поредевшего корпуса берсеркеров и временно разместили в казармах близ Большого дворца. Службой и охраной дворцов Харальд и его люди были обременены не очень сильно. Во всяком случае, после службы на Заграде Поросья служба в корпусе берсеркеров показалась им лёгкой. Варяги и русичи из отряда Харальда понемногу осматривались, привыкали к новой жизни. Более всего поразил наёмников огромный и величественный храм Святой Софии. Казалось, не человеческими руками, а руками самого Творца был создан этот храм, убранный мрамором, гранитом и порфиром, украшенный дивными золотофонными мозаиками. Бывалые берсеркеры показали Харальду и его сподвижникам скандинавские руны, высеченные на парапете под уходящим ввысь, подобным небу куполом. Рунами было написано варяжское имя «Хальфдан». Кто и откуда был автор надписи, ответить не мог никто, ибо надпись эта была сделана ещё двести лет назад. Ясно одно, что был он викингом-берсеркером.

Свободное время чаще всего Харальд и его люди проводили в прогулках и покупках на многочисленных и богатых рынках, в тавернах, в банях и с «порни». Харальду и его сподвижникам особенно нравились греческие бани, где можно было хорошо выпариться, вымыться, сделать массаж, выпить недорогого греческого вина, поиметь дело с продажными женщинами. Но главное там без лишних ушей можно было пообщаться в компании берсеркеров, служивших в Цареграде уже далеко не первый год. Здесь обсуждались новости, приходившие в столицу со всех концов империи, здесь же выслушивались и перемалывались дворцовые сплетни и всё, о чём говорили на рынках и площадях огромного города.

Однажды осенью Харальд и несколько близких ему людей уже какой час сидели в банях, парились, пили холодное светлое вино и вели разговор с группой берсеркеров, давно служивших в греках. Говорили то по-норвежски, то по-датски, чтобы разговор был недоступен для чужих ушей, хотя русы, бывшие среди них, понимали их язык и участвовали в разговоре. Речь шла о событиях недавней войны с арабами. Как всегда, расспрашивал любопытный, дотошный и нагловатый Хольти. Рассказывали варяг-дан по имени Отто, имевший прозвище Эгир (Морской демон), и русич по имени Доброслав:

– Три года назад арабы напали на Антиохию и разбили антиохийского стратига Спондила. Базилевс Роман заменил его своим зятем Константином Карандином, а вскоре и сам, надеясь отомстить врагу и стяжать при этом лавры Александра Македонского, повёл армию на Восток…

Здесь Хольти прервал Доброслава и спросил:

– Кто такой этот Александр?

Опытный и уважаемый всеми берсеркер Рагнар Гор принялся объяснять Хольти. Тот долго слушал, морщил складки лба и воспринимал сказанное, кажется, с большим трудом.

– Сколько можно тебе объяснять, дубина, что это великий кесарь древности, который жил и воевал более тысячи лет назад, – негодовал Эгир.

– А при чём он здесь? Он что, жил тысячу лет? – вновь спросил Хольти.

Тут все зацыкали на него.

– Сказывай дале, Доброславе, – попросил Харальд.

– Огромная армия базилевса и корпус берсеркеров вошли вглубь восточных владений империи. Тут арабы стали направлять одного за другим посылов к императору Роману с просьбами о мире. Однако Роман Аргир остался непреклонен. В Цареграде уже готовили венки для встречи победоносного воинства, когда вдруг передовой отряд греков попал в засаду и был уничтожен. Основная же часть греческого войска была окружена арабской конницей в пустыне на юго-востоке полуострова. Колодцы были отравлены, продовольствие закончилось. Отступление греков превратилось в беспорядочное бегство. Лишь благодаря отчаянной храбрости и отваге наших берсеркеров император Роман отразил натиск арабов и смог пробиться в Антиохию. Роскошный императорский шатёр и войсковая казна достались врагу.

– Правда, немногим позднее стратиг-клисурарх Георгий Маниак сумел остановить отступление и перегруппировал войска, а затем отбил у сарацин большую часть захваченного. Однако базилевс испил заслуженную им чашу позора. Но зато это позволило нам проявить свою верность Аргиру и доказать свою доблесть, – добавил от себя Отто.

– К чести Романа III, он заметил способного военачальника и поручил ведение войны ему. А год назад Маниак взял на границе с Месопотамией крупные города Самосату и Эдессу. Мы все были там, – с этими словами Доброслав указал на косой багровый шрам у себя на десном предплечье, показывая этим, что берсеркеры и здесь показали себя с лучшей стороны.

После его рассказа слушавшие молча, со звоном сдвинули кубки с вином и выпили.

Затем разговор временно перешёл на тему о делах на Руси. Харальд и его сподвижники долго рассказывали о том, что творится на южных рубежах Русской земли.

– Сколько крови льётся там, у русской Заграды. Готовится большая война с печенегами, – вещал хмельной Хольти.

Захмелевший Лейв Мар, также служивший в отряде Харальда в Гардарике, стал вспоминать и перечислять всех норвежцев, сложивших головы под стрелами кочевников. Потом с ненавистью молвил:

– Печенегам, сдававшимся в полон, от нас не было пощады.

Многие из слушавших с пониманием закивали головами, вспоминая службу в Гардарике. После этого вновь молча выпили.

Заговорили о тайных делах придворной жизни.

– И всё же нынешний базилевс – тупая свинья и тиран, – молвил разогретый вином Отто. – Давно знакомый мне стратиг Фессалоники Константин Диоген, обвинённый в измене Романом III, не выдержав пыток, страшась позора, бросился с тюремной стены и разбился насмерть.

– А всего-то и было дел, что Константин являлся сподвижником порфирородной базилисы Феодоры, родной сестры императрицы Зои. А ведь Константин – прославленный стратиг и приходился другом славному предводителю берсеркеров князю Свенду Святославичу – брату Великого князя Владимира. До сих пор ходит слух, что Феодора в своё время была любовницей князя Свенда. Она хорошо знает и князя Свейна-Мстислава Лютого, что гостил в Цареграде. Боится нынешний император переворота. Вот потому и выслал Феодору из столицы, упрятал её в монастырь, а её сторонников подверг бичеванию и ссылке, – почти перейдя на шёпот, рассказывал Доброслав.

После этих слов хмельной Отто поднялся с места и на ломаном греческом потребовал:

– Эй, банщик, приведи мне женщину!

Все берсеркеры дружно загоготали. Но не прошло и пяти минут, как ушлый банщик привёл разгулявшемуся воину молодую, стройную, смуглую арабку лет двадцати. Отто бросил золотую номисму банщику, а тот поймал монету налету. Тонкая талия, огромная грудь под тонкой паутиной синей паволоки, чёрные глаза и припухлые губы – вот что увидел в ту минуту захмелевший Харальд. Где-то он, как и многие другие берсеркеры, в тот момент позавидовал Отто. Но ударить лицом в грязь ему не хотелось, и он смолчал, в то время как все остальные продолжали посмеиваться над датчанином. Отто увёл женщину, и все замолчали.

После этого разговор перешёл на ещё более интимные темы придворной жизни. Тут-то норвежец Инги Локи и стал рассказывать о том, как обстоят дела в семье базилевса:

– Став женой Романа III, императрица Зоя, и ранее имевшая фаворитов, в свои пятьдесят с лишним лет ведёт себя подобно легендарной Мессалине.

При этих словах Хольти вновь наморщил лоб и попытался выяснить, кто такая Мессалина. Но все берсеркеры так зашикали на него, что Хольти умолк. Инги же продолжал:

– Потеряв надежду добиться потомства от престарелой Зои, несмотря на всевозможные ухищрения дворцовых лекарей и попов (оба супруга давно вышли из возраста, когда обычно обзаводятся детьми), Роман Аргир охладел к супруге и то ли вообще прекратил исполнять супружеский долг, то ли стал при этом гораздо менее активен. Зоя недолго думая нашла себе любовника – красивого юношу по имени Михаил из рода Пафлагонов, брата влиятельного при дворе евнуха Иоанна. Связь их вскоре стала известна всем, кроме мужа. С Михаилом она открыто спит на одной кровати, и их нередко застают в таком виде придворные. При этом Пафлагон смущается, краснеет и пугается, а Зоя даже не считает нужным сдерживаться. На глазах у всех целует юношу и хвастается, что вкушает с ним наслаждение. Плотские соития для императрицы – любимое развлечение. Конечно, базилевсу донесли и об этом, но тот, зная, что Зоя весьма любвеобильна и переполнена страстью, и не желая, чтобы эта страсть излилась сразу на многих мужчин, не возражает против связи её с одним любовником. Потому он и делает вид, что ничего не замечает.

– Император, иногда страдая подагрой, даже приглашает Михаила растирать ему больные ноги, а Зоя в тот момент лежит с царём рядом. Сейчас император явно занемог – уж не с ведома ли супруги и Михаила Пафлагона ему стали давать «лекарства», – добавил Рагнар Гор.

Рассказ Инги и Рагнара отрезвил берсеркеров-норвежцев. Наступило затянувшееся молчание. Харальд налил свой кубок и призвал соратников сделать то же самое. Затем они молча, дружно выпили до дна.

* * *

Прошло ещё полгода. Наступила скоротечная, бурная и тёплая весна, сильно удивившая и обрадовавшая Харальда и его людей. К этому времени они полностью освоились со своим положением и привыкли к порядкам, царившим в столице Империи Ромеев. Они начали понимать греческий язык и немного говорить на нём. Военных действий империя не вела. Берсеркеры несли службу в Цареграде и надёжно охраняли дворцы. Между тем все замечали, что к весне базилевс Роман уже едва держался на ногах и ужасным видом своим походил скорее на мертвеца, чем на живого человека. Однако это не мешало ему упорно цепляться за жизнь, власть и, невзирая на немощь, присутствовать на всех церемониях.

И вот 11 апреля случилось непредвиденное происшествие. Перед очередным официальным выходом базилевс решил искупаться. В воде Роману Аргиру стало плохо, а кто-то из приближённых в поднявшейся суматохе попытался его утопить. Услышав крики, берсеркеры ворвались в помещение, где находился бассейн, но никакого насилия над базилевсом в тот момент не увидели. Видимо, убийца уже спасовал. Императора вытащили из воды и перенесли на ложе. Однако говорить он уже не мог, а ночью испустил дух. И всё же следы насильственной смерти на теле царственного покойника были настолько очевидны, что патриарх Алексий Студит, вызванный во дворец базилисой Зоей, потребовал объяснений.

– Пятьдесят литр золота вполне удовлетворили любопытство верховного предстоятеля Греческой Церкви, – рассказывал берсеркерам Инги Локки, знавший от своей любовницы-гречанки все придворные тайны.

Уже на следующий день берсеркеры видели в гробу усопшего императора. Лицо покойника посинело и распухло, волосы вылезли, и узнать в нём прежнего базилевса можно было с трудом. Очевидец событий, ромейский историк Михаил Пселл, так писал об этом: «Если кто и ронял слёзы по императору, то только из-за этого зрелища (имелся в виду ужасный вид покойного); ведь одним он причинил много всякого зла, другим не сделал никакого добра, поэтому народ или без всяких славословий смотрел на царя, или молча шёл в процессии». В тот же день, 12 апреля, когда Роман III ещё лежал непогребённым, базилиса Зоя отпраздновала свадьбу со своим любовником Михаилом Пафлагоном и возвела его на трон. Харальд и его люди присутствовали на венчании в храме Святой Софии.

* * *

В лице Пафлагона к власти в империи пришли представители богатого столичного купечества, верхушки ремесленников, промышленников, судовладельцев и судостроителей. Русским купцам, торговавшим в Цареграде, и берсеркерам это было лишь на руку. Правда, новый базилевс был неучем, но, по словам того же Пселла, «воспитал свой нрав лучше, чем иные постигшие эллинскую науку философы». Он отличался умом, усердием, как человек был прост и доброжелателен. Многочисленная богатая родня «пафлагонцев» прочно обосновалась при дворе в годы его правления. Все нити управления империей с разрешения Михаила IV взял в свои руки его родственник евнух Иоанн Орфанотроф. Может быть, и с подсказки Орфанотрофа новый император повёл себя по отношению к супруге просто неблагодарно. Вскоре после брака Михаил не только лишил Зою радостей супружеского ложа, но запер во дворце и приставил стражу. Никто не мог видеться с базилисой без ведома начальника караула. А начальником караула во дворце порой заступал и Харальд Сигурдарсон. [30]30
  Орфанотроф (др. – греч. ὀρφανοτρόφος «кормилец сирот») – должность в Византии, носитель которой являлся руководителем сиротского приюта. – Примеч. ред.


[Закрыть]

Новый базилевс безгранично доверял варягам и руссам. С его приходом к власти империя вновь стала на путь активной внешней политики и военных действий. Ромеям уже давно досаждали своими пиратским набегами арабы Египта. Базой египетских мореходов была дельта Нила с верфями и городами-портами: Фустат, Каир, Фарама, Дамиетта. Михаил IV неожиданно оказался решительным политиком и велел направить удар карательной военной экспедиции в самое сердце береговой базы египетского флота.