Текст книги "Новый Рим и славяне. Византийские мотивы славянства и Руси"

Часть 2
Византийские мотивы Руси. На пути «из варяг в греки»

 
Тот год седьмой, ниспосланный судьбою,
Не женская ль рука пересекла?
Безвременье! И пропасть за спиною…
И жизнь другой дорогой потекла.
 

Сила клятвы

Три с половиной века миновало с той грозной поры, как авары осаждали Цареград. Много поколений сменилось за это время. Племена славян широким потоком с Карпат и берегов Дуная хлынули не только на Балканы, берега Вислы, Эльбы, Балтийского моря, они двинулись на северо-запад и север Восточной Европы. В VII–IX веках племена полян, кривичей, дреговичей, радимичей, вятичей, словен осели по Западному Бугу, Западной Двине, Поднепровью, реке Великой, Чудскому и Ильмень озеру, по Волхову, верхней Волге, Оке. Славяне и варяги проложили по рекам Восточной Европы с восточных берегов Варяжского (Балтийского) до Русского (Чёрного) моря и Константинополя торговый путь «из варяг в греки». Россы и славяне образовали своё огромное государство со столицей в Киеве (бывшем Боричеве), названное Русью. Уже правили и ушли в мир иной первые русские князья: Олег, Игорь Старый, Ольга, Святослав Храбрый. А в Империи Ромеев уже были осуждены Вселенскими соборами и канули в небытие лукавые еретики-монофелиты, кровавые и грозные еретики-иконоборцы, возглавляемые целой чередой еретичествующих императоров. Уже знать европейской части империи низвергла выходцев из Азии, почти полтора века державших престол ромейских базилевсов, и привела к власти Македонскую династию. Но не порывались связи империи со славяно-русским миром. Вещий Олег ходил на Цареград и, прибив щит к его вратам, заключил выгодный для Руси торговый договор. Князь Игорь пытался продолжить дело Олега, но был разгромлен греками, а сам потом убит древлянами. Его вдова, мудрая красавица Ольга, побывала в Цареграде, приняла крещение в храме Святой Софии, заключила с ромеями мирный договор о торговле и военном союзе. С той поры десятки славяно-русских и русско-варяжских отрядов дрались за империю против её злейших врагов – мусульман-арабов. Руссы, варяги служили в гвардии ромейских императоров, являясь одним из самых элитных подразделений имперского войска. Их называли «берсеркеры». Наследник Игоря и Ольги, Святослав Храбрый, сокрушил общего врага Руси и империи – Хазарский Каганат. Он дружил с императором Никифором II Фокой, заключив с ним союз, разгромил дунайских болгар. Когда же Никифор пал от руки убийцы-узурпатора Иоанна Цимисхия, провозгласившего себя базилевсом, то Святослав начал войну против него. В том столкновении князь проиграл, а затем погиб у порогов Днепра-Словутича от руки печенегов, подкупленных Цимисхием. Много ссорились, враждовали, но всё же не переставали вновь и вновь заключать военные союзы и вести торговлю между собой славяне-руссы и ромеи. Всё крепче, несмотря на порой возникавшую вражду, становил[17]17
  Берсерк или берсеркер (др. – сканд. berserkr) – в древнегерманском и древнескандинавском обществе воин, посвятивший себя богу Одину. Перед битвой берсерки приводили себя в повышенное агрессивное состояние, в сражении отличались неистовостью, большой силой, быстрой реакцией и нечувствительностью к боли. – Примеч. ред.


[Закрыть]ась культурные и деловые связи между ними.

* * *

Мартовским днём 6495 года от Сотворения мира (987 года от Р. Х.) базилевс Державы Ромеев Василий II восседал в тронном зале дворца Вуколеон в окружении своей свиты. Его белая холщовая туника и небогатая парчовая далматика (тип кафтана) коричневого цвета с полукороткими широкими рукавами, украшенная скромной вышивкой, свидетельствовали, что Василий был прост в быту. Лишь лорум – длинный широкий шарф из алой парчи, крытый драгоценными камнями и золотыми пластинками, – да золотая стемма (тип диадемы), украшенная крестом, напоминали о том, что он император. Лик базилевса был суров и, казалось, не выражал никаких эмоций. Его серые холодные глаза пристально смотрели на окружающих, и царедворцы поёживались, когда тот останавливал свой взгляд на ком-то из них. Сейчас император пристально и грозно смотрел на одного из своих стратигов, стоявшего в центре тронного зала. Тот совсем недавно оставил борт галеры, пришедшей с восточного берега Босфора, и докладывал:

– Божественный автократор, бунтовщик Варда Склир вновь получил поддержку восточной знати империи и арабов, а теперь движется к побережью Пропонтиды с большим войском.

– Безбожные отступники, они опять взялись за старое! – молвил император, сверкнув глазами и помрачнев ликом.

– Каково приблизительно число воинов у Склира? – сухо и жёстко спросил базилевс у стратига, словно тот был виновником бунта.

– Мятежники собрали до пятнадцати тысяч, из которых добрая половина конные. Почти вся знать восточных фем Империи ромеев (Малой Азии) пополнила своими отрядами войско Склира, – отвечал стратиг побелевшими губами, слегка заикаясь.

Эти слова заставили Василия II ещё более помрачнеть ликом и задуматься. В зале, полном народу, наступила тишина. Базилевс думал о том, что теперь под его рукой оставались лишь войска западных областей империи. Неудачная война с Болгарией отвлекла много сил у ромеев. Сейчас наиболее сильными в военном отношении были фемы: Фракия, Македония, Фессалоника, Эллада и Пелопоннес. Эти земли могли дать ему до двадцати тысяч воинов. Остальных он наймёт при случае в Далмации и на Руси. Но в этом пока не было необходимости. Император поднял глаза и обратился к протонотарию (главе канцелярии):

– Прикажи разослать хрисовул стратигам западных фем империи о дополнительном сборе войск для похода против мятежников в восточные провинции.[18]18
  Хрисовул (греч. chrysobullon, буквально: золотая печать) – тип византийских императорских грамот. – Примеч. ред.


[Закрыть]

Протонотарий склонил голову в знак послушания и отвечал:

– Исполню незамедлительно, господин.

– Необходимо безотлагательно решить, кто поведёт войска на мятежников. Здесь нужен заслуженный и опытный стратиг, кого хорошо знают и чтут на Востоке, – медленно произнёс Василий, обращаясь к царедворцам.

Проницательный и тяжёлый взгляд базилевса остановился на Варде Фоке. Знатный род Фок всегда был враждебен роду Склиров. Да и владения Фок лежали в Каппадокии – в центре Малой Азии. Василий знал, что назначением Фоки он выбьет опору из-под ног Склира. Род Фок, прославленный неоднократными победами над арабами, подарил державе многих талантливых полководцев. Он был очень почитаем в азиатских фемах империи. Малоазийская знать оставит Склиров и пойдёт за Фокой. Обнадёженный этими мыслями базилевс объявил:

– С сегодняшнего дня мы возвращаем досточтимому Варде Фоке пост доместика схол Востока (наместника восточных провинций) и назначаем его стратигом всех войск, направляемых на подавления мятежа.

С этими словами базилевс встал с престола, обозрел молчаливо склонивших головы людей своего двора и молвил:

– Решено!

Неторопливо он оставил тронный зал. За ним последовали ближние сподвижники и охрана из берсеркеров. Всё присутствующие склонились в поясном поклоне, провожая базилевса.

Когда император вышел, Варда Фока, окружённый царедворцами и сподвижниками, стал получать поздравления. Веление базилевса возглавить армию означало для него конец очередной опалы. Ещё день-два назад он ожидал новой ссылки. Но события на востоке империи отвратили её. Фока думал о том, что судьба в который раз вывела его на новый круг дерзаний. Благородное лицо и карие глаза его засветились гордостью и счастьем. Удача явно улыбнулась ему из туманного далека.

– Благодарю Господа за всё, что произошло сегодня, – стоя рядом с отцом, радуясь за него, шептал Фоке его молодой сын Никифор.

* * *

Весна пришла на Русскую землю в апреле. С высоты сторожевой вежи великий князь Владимир всматривался в речные днепровские дали. Вежу воздвигли в юго-западном углу киевского града, и с этой высоты, превышавшей высоту птичьего полёта, ему хорошо были видны и долина реки, и весь город, севший на Приднепровских горах и на Подоле. Князь, сощурив голубые глаза и оглаживая русую бороду и усы, всматривался на север – туда, где вверх по течению Днепра шли ладьи с посольством в Волжскую Булгарию.

Трудная дума одолела Великого князя Киевского Владимира. Было о чём поразмыслить. Ещё семь лет назад воздвиг он на одном из киевских холмов недалеко от своего теремного двора кумиров – богов, почитаемых руссами, словенами, чудью и другими подданными Киеву племенами. Вятшим божеством пантеона был идол Перуна с серебряной головой и золотыми устами. А рядом были поставлены Хорс, Даждьбог, Стрибог, Велес, Симарьгл, Мокошь и другие кумиры. Идолам приносили жертвы. Порой пред ними проливалась человеческая кровь – здесь убивали юношей и дев, посвящённых богам. Однако, несмотря на страшные жертвоприношения, не наступало покоя в землях, подвластных русскому князю. То нападали ляхи, булгары или печенеги, то ратились вятичи, радимичи или ятвяги. Древние боги не могли ни объединить огромную Русскую землю, ни спасти её от нахождения иноплеменников. Сам князь Владимир давно уже не верил никаким – ни злым, ни добрым – богам. Знал, что существуют великие вероучения, объединившие многие народы под рукой державных властителей. И потому он не торопился с выбором веры. Ещё позавчера в Киеве шумело вече, где князь, бояре, вятшие киевские мужи и старцы всё же решили отправить посольство в соседние земли, дабы «испытати, кто како служить Богу». Посольство, отправленное в Булгарию, должно было ехать затем к германскому императору Оттону III. Следом путь послов лежал в Цареград к грекам.

Князь долго провожал глазами корабли, пока их белые паруса не растаяли в серебристо-синей речной дали среди дымки дальних берегов. Затем неторопливо стал спускаться с высот смотровой площадки вниз. У основания вежи его ждал оседланный жеребец. Близ стояли верхи его вооружённые отроки и гриди. Отрок придержал ошее стремя, и князь легко сел в седло. Уже в седле он ненадолго задумался, а затем развернул жеребца и погнал его на северо-восток к речке Лыбеди, где стояли поместье и терем Рогнеды. [19]19
  Отрок – в Древней Руси младший дружинник (в древней и средневековой Европе – паж), относился к низшему разряду княжеской дружины (старшие – гридни и бояре). Гриди (гридни) – в Древней Руси княжеские дружинники, телохранители князя (IX–XII века). Жили в дворцовых помещениях – гридницах. – Примеч. ред.


[Закрыть]

* * *

Рогнеда приняла мужа как всегда спокойно, но радушно. Стол был накрыт. К Владимиру подошли дети. Он одарил подарками всех, но младших – Изяслава, Всеволода и двух дочерей – поцеловал. Старший же сын Рогнеды, Ярослав, был замкнут, смотрел на князя исподлобья, с недоверием. Да и понятно почему. Видя недобрые глаза пасынка, князь вспомнил события семилетней давности. Произошло это у города Родни на Роси. Там Владимир настиг своего соперника, Ярополка, и убил его. Вот тогда и взял себе в жёны Рогнеду с её малым сыном, нажитым от убитого им врага. Хоть и было тогда Ярославу года четыре, но ныне вырос он. Верно, нашлись доброжелатели, что напомнили отроку, кто его родной батюшка.

Помнил хорошо Владимир и то, что сватал Рогнеду у её отца – полоцкого князя Рогволода. Призванный полочанами, тот ещё лет тридцать назад пришёл на княжение в Полоцк «из Заморья». Оттуда же сто двадцать лет назад пришёл призванный словенами, кривичами, весью и водью Рюрик («Рарог» – «Сокол»). Все они одна порода – славяне полуденной земли (западные славяне). Хоть и близкие, родные по языку и крови, но пришлые – «находники». Да и сами новгородские словене – персть от каждого племени словенского из Заморья: из вагров, руян, поморян, лютичей, бодричей и других, всех их и не упомнить. Собрали ся на Ильмене, на Волхове и на Ладоге. А бежали-то по Варяжскому морю в ладьях «от немец» и «от латинян». Прибежали, осели зде, да построили Новгород на Волхове. Потому, верно, что был Старград у вагров в Полуденной земле Заморья. Так или иначе, но сами русы и все славяне Русской земли прозвали новгородцев одним словом – «словене», без разбора, не поминая, из какого племени были их пращуры. Вот Избореск, Плесков на Великой реке да Ладога на устье Волхова ещё и до словен поставлены своими же «кривитами» (кривичами) и весью. Земля Русская раскинулась от озера Чудского и Варяжского моря до Дону-батюшки и устья Оки, что входит в Волгу; и от Студёного (Белого) моря до самого устья Днепра-Словутича и Чёрмного моря. Русской зовётся, потому что исконные насельники этой земли – руссы. А все славяне пришли на землю эту, когда там русы правили. Потому и платят дань Руси. Ядро всей Русской земли – Русь. Он же Владимир – русский князь – плоть от плоти своего народа. И отец его Святослав, и дед Игорь, и сородич-пращур его Олег – все русские князья.

Да, сватал Владимир в своё время Рогнеду у Рогволода. Передал через посла:

– Хощу пояти дщерь твою собе жене (Хочу взять в жёны твою дочь).

Рогволод не противился сватовству, но спросил у дочери, желает ли она идти за Владимира. Та же отказалась, ответив:

– Не хочу розути робичича, но Ярополка хочу (Не хочу разувать сына рабыни, хочу Ярополка [в ту эпоху разуть мужа и омыть его ноги означало для женщины выказать уважение и почтение к нему]). Гордой и высокомерной в те годы была варяжская княжна Рогнеда. Потому и выбрала сама себе жениха родовитого, знатного красавца-Ярополка.

Да, Владимир был сыном Святослава и рабыни Малуши, но не стыдился этого. (Отец Малуши – «светлый» князь Мал – сам правил Древлянской землёй. Сидел на столе во граде Искоростене. Погиб Мал от рук Ольги – бабки Владимира по отцу. Та отомстила Малу за смерть мужа – князя Игоря. Но дочушку покойного древлянского князя, Малушу, взяла в княжеский дом). Смущаться Владимиру было нечего, коль дед его по матери тоже был славянским князем. Об отказе Рогнеды он знал, но молча снёс обиду и потом всё же взял своё. Побил Ярополка под Родней, отомстив ему за смерть единокровного брата Олега Святославича. А убиенный Ярополк – всё той же словенской породы, пригретый его же отцом Святославом Храбрым. Все эти мысли не оставляли князя, пока он вкушал за трапезой у Рогнеды. Но прошлое, казалось, забылось и ушло безвозвратно.

Быстро над берегами Днепра опустила свой покров весенняя ночь. Любила ли его Рогнеда, князь ответить не мог, да и не хотел. Но она рожала ему хороших сынов и дочерей уже после Ярополка. В большой опочивальне бревенчатых хором Рогнеды они повели разговор. Ярослав смежил очи и дремал.

– Далече ли, княже, направи слы своя еси? (Куда же направилось твоё посольство, князь?) – услышал уже сквозь сон смыкавший очи и уста Владимир.

– Первее идуще имъ въ Булгаръ, дале въ – Немци (Наперво пойдут в Булгары, а дале – к немцам), – отвечал князь с неохотой.

И Рогнеда шёпотом, ласково, но упрекнула и насторожила его:

– Худо, яко отврезаешь ся еси поклонения и доброхотства своя древлия боги. Худо опричь, яко же отвергаеши ся Перуна. Веси, яко Перунъ есть покровъ дружины и вои. Отвергши Перуна, не отврежиши ли ся ста и тысящь вои – Росичь, Словенъ, Варягъ? (Напрасно отказываешься ты от веры и помощи наших древних богов. Особенно плохо, что отрекаешься от Перуна. Ведь Перун – покровитель дружины и воинов. С отречением от Перуна не отвернутся ли от тебя сотни и тысячи воев – русов, словен и варягов?)

Князь Владимир долго не отвечал. Только засыпая, молвил:

– Не имамъ нужды потщати ся зде (Нет нужды торопиться здесь).

* * *

Майская тёплая лунная ночь опустилась на Константинополь. В небольшом саду близ Акрополя был разлит аромат цветущего жасмина и пел соловей. У грота, увитого виноградными лозами, и небольшого, слабо журчащего фонтана стоял молодой человек, укутанный длинным воинским плащом-трабеей. На поясе его был длинный меч, а под плащом позвякивал тяжёлый панцирь. Явно было, что человек этот – воин, не желавший быть узнанным. По всему он уже давно с нетерпением ждал кого-то. Наконец со стороны собора Святой Софии зашелестели лёгкие женские шаги, и среди кустов жасмина мелькнули две женские фигуры. Молодой человек стремительно пошёл навстречу женщинам. Через несколько мгновений одна из них, одетая в роскошные, струящиеся в лунном свете шелка, с негромким криком бросилась к нему на грудь и обняла его. Он легко и трепетно поднял женщину на своих могучих руках. Их уста слились в долгом поцелуе. Другая женщина остановилась и с тревогой, внимательно стала оглядываться вокруг. По виду она явно была служанкой у той, что пришла на свидание с молодым воином.

Поцелуям и объятиям их, казалось, не было конца. Когда волнение после встречи улеглось, молодые люди то сбивчиво и быстро, то с трепетом и переходя на шёпот заговорили. Из их разговора было ясно, что они не виделись около двух месяцев.

– Как жилось тебе, любимая, с того времени, когда я ушёл в поход с отцом? Что слышно нового при дворе? – с волнением спрашивал он.

– Без тебя не заметила и весны, желанный мой. Мне уже не хочется ходить на быстроходном корабле под парусом по Пропонтиде, глядеть на лазурные воды и вдыхать полной грудью чудный морской воздух. А ведь раньше для меня это было лучше всяких прогулок. Не хочется даже выходить в храм на молитву. Я сильно переживаю за тебя. Не дай бог произойдёт битва между Вардой Фокой и Склиром, а ты будешь сражаться и можешь погибнуть или будешь изувечен. Если с тобою что-то случится на этой войне, я не переживу, – быстро, путано и взволнованно говорила девушка.

– Что говорят о войне твой брат и императорский двор? – вновь спросил он.

– Брат многих подозревает в измене, мало кому верит из своего окружения. И без того жёсткий и суровый, он стал ещё суровее даже со мной и с Константином, – отвечала она.

– Потерпи, моя желанная. Думаю, что осталось недолго нам с тобою ждать нашей свадьбы, может быть два или три месяца, – вымолвил он.

– Любимый, неужели наше счастье возможно так скоро?

– Возможно. Всё не так уж и плохо складывается там, в восточных фемах. Мой отец и Склир ведут тайные переговоры… – услышав её слова и на мгновение задумавшись, произнёс молодой человек.

Здесь он осёкся. Немного помолчав, продолжил:

– Представь, что всё обойдётся без войны и кровавых сражений! Вся знать восточных фем империи уважает и чтит наш род, и неизвестно, кому следующему Бог отдаст венец базилевса.

Его возлюбленная с любовью смотрела ему в глаза и согласно кивала головою. Ей неважно было то, что он говорил, она даже не понимала до конца значения его слов. Важно для неё было только то, что он подавал ей надежду на их будущую счастливую жизнь, полную любви.

Между тем после первых минут их встречи прошло уже немало времени.

Наступила полночь. Служанка, внимательно следившая за тем, что происходит вокруг, забеспокоилась и подала госпоже знак, что пора возвращаться домой. Возлюбленные вновь соединились уже в прощальном поцелуе. Он то с трепетом держал её за талию, то прижимал своими сильными дланями к груди и чувствовал, как гулко бьются их любящие сердца. Но оба они понимали, что время для их полного союза не пришло, и потому вынуждены были ждать своего часа.

* * *

Летним июньским вечером князь Владимир пил крепкий мёд и услаждался любовными чарами своей жены-гречанки. На небольшом столе стоял кувшин, налитый мёдом, и уже опорожнённый кубок. Рядом лежал небольшой тёмный нательный крест из ливанского древа с продетым в проём над ним кожаным шнуром, что сняла «грекыня». Большие синие глаза женщины струили какой-то мистический, колдовской огонь. Их сияние было подобно тусклому блеску глубокого лесного ручья, текущего среди соснового леса. Тёмно-каштановая грива её волос ниспадала на плечи и грудь. Князю казалось, что её поцелуи, её глаза пили его внутреннюю силу. Грекыня напоминала ему гладкошёрстную чёрную кошку, которая, несмотря на ласки его дланей, то мурлыкала, то вдруг выпускала когти. Была похожа на ведунью эта жена Владимира. Как и Рогнеду, взял он её после победы над Ярополком. Грекыня, как и Рогнеда, была женой убиенному князю. Маленькая, стройная, смуглая, одетая в тёмно-синие паволоки (шелка), она была несказанно хороша. Тонкие, выразительные, прекрасные черты лица и её глаза вызывали трепет и даже робость у князя. Он знал, что она ранее была монахиней и служила только своему греческому Богу. Ещё его отец Святослав привёз красавицу-монахиню из похода в греческую землю, а потом отдал её в жены Ярополку. Владимир уже тогда позавидовал ему. Эта женщина сразу пленила его сердце.

Уже через месяц-другой после того, как Владимир захватил её, стало заметно, что она «непраздна» (тяжела). И он, ревнуя её к покойному, убитому им Ярополку, с болью думал о том, что грекыня понесла от того – своего первого мужа. Через восемь с половиной месяцев после победы над Ярополком жена-гречанка принесла князю мальчика, которого назвали Святополк. Мальчик рос. Ему уже был восьмой год. Он стал резвым, но капризным отроком. Всё это Владимир знал и помнил. Память жгла его сердце, но он старался забыть всё это в ласках женщины.

* * *

Спустя дня три князь сидел за столом у своей первой жены – «чехыни». Эту звали Мальфридой. Сосватал её Владимир у чешских князей. Она была весёлой и неугомонной женщиной. С ней он быстро забывал о заботах мира сего. Мальфрида принесла князю старшего сына – Вышеслава, а позднее ещё и сына Олега.

В этот раз, после того как они остались наедине, Мальфрида повела с Владимиром разговор о посольстве. Послы уже должны были скоро возвратиться из Волжской Булгарии.

– Далече ль направиши свои посылы, Володимире? – спрашивала «чехыня».

Князь недовольно вздохнул, понимая, что нужно ответить жене. Подумал минуту-другую и неторопливо изрёк:

– Дале имуть поити в Немецку землю по ихъ кесаре Оттоне.

Похоже, его слова вызвали приятное впечатление у Мальфриды, и та стала рассказывать Владимиру, что её сродник, чешский князь Вацлав, с детских лет был воспитан в христианской вере. В Праге построил он собор Святого Вита. Тем положил начало принятию христианства в Чехии. А лет пятнадцать назад в её родной стране сам апостолик (римский папа) учредил епископство. Вот уже пять лет как чешскую паству возглавляет Адальберт-Войцех. Этот праведный муж ведёт непорочную скромную жизнь, он непреклонен и твёрд в признании чехами учения Христа. Правда, недовольные им чехи уже однажды изгоняли Адальберта-Войцеха из страны, но тот продолжает проповедовать среди язычников-пруссов и ятвягов. Сам же апостолик оказывает покровительство чешским князьям, принявшим истинную веру по римскому обряду.

Слушая жену, Владимир криво усмехнулся, ибо представил, как чехи с каменными лицами стоят в храме и слушают непонятные им слова латинского богослужения. Знал Владимир, что его бабка, княгиня Ольга, просила германского кесаря Оттона I прислать на Русь римского бискупа (епископа). Помнил он, как двадцать пять лет назад приехал в Киев епископ Адальберт, повёл проповедь римского закона и служил на латыни. Но так и уехал восвояси, не обратив ни русичей, ни славен в свою веру. Хорошо был осведомлен Владимир о том, что все князья и государи, принявшие христианство по римскому обряду, являются подданными римского папы – его слугами и вассалами. Слова же Мальфриды о покровительстве апостолика только ещё раз доказали ему, что лишних покровителей и советников в делах его страны и народа ему не нужно.

* * *

Одной из любимых и хорошо известных ближнему окружению князя жён была хазарка Суламифь. Черноокая, стройная и невеликая ростом она была по-восточному прекрасна. Её чёрные, густые, длинные и вьющиеся волосы спускались до пят. Когда князь посетил её, Суламифь сама в постели заговорила с Владимиром о посольстве. Спрашивала, почему он не направил послов к хазарским иудеям, чтобы вызнать об их вере. Князь усмехнулся в ответ жене и молвил, что не видит в том смысла, ибо нет уже такого правителя, князя или государя, который бы исповедовал иудейскую веру. Услышав эти слова, Суламифь обиженно замолчала. Поняв это, князь вновь приласкал жену. И тогда она стала говорить ему о том, что вера Авраама, Исаака и Иакова – самая древняя и правильная из всех. Слушая её слова, Владимир лишь невидимо усмехаясь в темноту ночи, вспоминал, как однажды беседовал с хазарскими послами. Он восседал тогда на своём княжеском столе в окружении дружины и вятших мужей, а перед ним стояли хазарские иудеи и раввины в чалмах, одетых на бритые головы, в своих халатах и в длиннополых восточных одеждах.

– Слышахомъ, яко приходиша Болгаре и хрестеяне, учащее тя кто же вере своей; хрестеяне бо верують, егоже мы распяхомъ, а мы веруемъ единому Богу Аврамову, Исакову, Яковлю, – говорил один из послов.

– Что есть законъ вашъ? – спросил тогда Владимир.

– Обрезатися, свинины не ясти, ни заячины, суботу хранити, – отвечал один из раввинов.

Князь же, будучи наслышан от сведущих людей о разгроме римлянами Иерусалима, спросил их:

– То где есть земля ваша?

– Въ Ерусалиме, – отвечали они.

Усмехнувшись тем словам, князь переспросил тогда:

– То тамо ли есть?

И услышал ответ из уст старшего раввина:

– Разгневася Бог на отци наши, и расточи ны по странам грехъ ради нашихъ и предана бысть земля наша хрестьяномъ.

– То како вы инехъ учите, а сами отвержени отъ Бога и расточени? Аще бы Богъ любилъ вас и закон вашь, то не бысте расточени по чюжимъ землямъ; егда и намъ тоже мыслите прияти? – произнёс князь как приговор в ответ хазарам.

Вспомнился в ту ночь Владимиру и разговор с греческим философом, приезжавшим в Киев. Князь расспросил тогда у грека о словах иудеев, которые говорили о распятии ими того, в кого верят немцы и греки. Философ неожиданно для князя улыбнулся, сотворил крестное знамение над собой и смело произнёс:

– Въистину в того веруем, техъ бо пророци прорецаху, яко Богу родитися, а друзии – распяту быти и погребену, а в третий день воскреснути и на небеса взити.

Далее пояснил он князю, что древние иудеи избивали и гнали пророков. Когда же сбылись пророчества о рождении Сына Божьего, и сошёл Тот на землю, и распятие принял, и воскрес, и на небеса взошёл, то на иудеев возложил Бог покаяние на сорок шесть лет. Но те не покаялись. Тогда послал на них римлян, грады их разбил и самих расточил по разным странам, отдав в рабство.

После этих воспоминаний Владимир тяжело вздохнул. Этот рассказ грека сильно поразил его. Они ещё долго вели разговор, и философ почти убедил Владимира в своей правоте. В конце же разговора спросил, примет ли князь крещение, чтобы стать рядом с праведными. Князь задумался, помолчал какое-то время, а потом хитро взглянул на грека и негромко отвечал:

– Пожду и ещё мало.

* * *

Ещё через несколько дней князь Владимир принимал ласки жены-булгарки. «Болгарыню» звали Адиль. Она была стройна, высока и красива лицом. Князь вожделенно вдыхал тонкие, струящиеся запахи её одежд, волос и кожи. Веяло от неё ароматами восточных притираний, благовоний и трав. И, хотя была она ещё совсем молода и свежа, всё ж успела родить ему одного за другим двоих крепких и подвижных малышей. Владимир сам дал сыновьям русские имена – Мстислав и Станислав, запретив жене обращать их в ислам. Сейчас, общаясь с Адилью, князь думал, что уж в этот раз он избежит разговоров на тему о том, чья вера лучше. Но Адиль – женщина Востока – была верной дочерью ислама. Слушая её слова о вероучении Бохмита (Мухаммада), Владимир вспоминал, как принимал два года назад булгарское посольство и как послы рассказывали ему об исламе.

– Веруемъ Богу, а Бохмитъ ны учить, глаголя: обрезати уды тайныя, и свинины не ясти, вина не пити, а по смерти же, рече, со женами похоть творити блудную; дасть Бохмитъ комуждо по семидесятъ жёнъ красных, исберётъ едину красну, и всех красоту възложить на едину, та будеть ему жена; здесь, рече, достоить блудъ творити всякъ… – говорил один из наиболее представительных булгарских мужей.

Рассказывал он и о юношах, что ожидали вместе с гуриями праведников ислама, оказавшихся в раю, и о всяком другом сраме. Но князь тогда с невниманием отнесся к этому. С услажденьем слушал лишь о многожёнстве, поощряемом исламом. Ибо, как свидетельствует летописец, кроме жён, наложниц было у князя 300 в Вышгороде, 300 – в Белгороде, а 200 – в селе Берестове. Был он женолюбец, как и древний иудейский царь Соломон, у которого было 700 жён и 300 наложниц. Но другое отвращало его от ислама. Не любо было ему обрезание удов и запрет на свинину. А о питие хмельного сказал он тогда:

– Руси есть веселье питье, не можем бес того быти.

Знал князь, прими он ислам – не поймут его дружина и вои, что во все времена творили с князем пир за одним столом, будь то победа, будь то тризна. Так уж повелось у всех сынов иафетовых – немцев ли, греков ли, фрягов ли, варягов ли, словен.

Слушая слова Адили о мудрых словах пророка, он только нежно обнимал её, целовал и с иронией улыбался.

* * *

Тревожное известие быстро докатилось до стен Константинополя июльским вечером того же года. Посыльный из Антиохии стоял перед базилевсом, уже было готовившимся отойти ко сну, и торопливо рассказывал. Хмурый и озабоченный Василий II предельно внимательно и сосредоточенно слушал усталого запылённого гонца. По его сбивчивой взволнованной речи, плохо выговариваемым от усталости словам базилевс сразу понял, что дела в Малой Азии очень плохи и произошло то, чего он более всего боялся.

– Божественный август, Варда Фока, провозгласил себя базилевсом. Большая часть военной знати восточных провинций и часть военачальников западных фем со своими отрядами примкнули к узурпатору, – доложил гонец.

– А что же Склир? – спросил-выкрикнул Василий.

– Склир, потеряв поддержку, поторопился признать верховенство Фоки. Фока же накануне мятежа втайне обещал Склиру Палестину, Сирию и Месопотамию. Но, однако, обманул Склира, бросил его в темницу и объединил оба войска, – прохрипел гонец и пал на колени, словно прося пощады.

– А что Антиохия? – вновь уже спокойнее, овладевая собой, спросил базилевс.

– Антиохия пока за тобой, божественный, – отвечал гонец.

– Если Варда овладеет Антиохией, будет хуже некуда… – после короткого раздумья негромко, как бы сам про себя, молвил император.

– Ступай, – негромко, но жёстко сказал он, отпуская гонца.

Затем громко ударил два раза в ладони. Вбежал испуганный слуга.

– Позвать комита немедля! – велел он.

Слуга испарился.

Память не изменяла императору. Да, именно от комита вчера вечером он услышал, что посольство русов уже второй день гостит в Константинополе и собирается посетить богослужение в соборе Святой Софии Премудрости Божией. Вспомнив об этом, император без всяких вступлений дал указание комиту, как только тот предстал перед ним:

– Сегодня же пригласить русов на завтра к утренней литургии в Святую Софию. Послать к патриарху, просить служить его в храме со всем своим клиром.

Немного поразмыслив, добавил:

– Буду присутствовать на богослужении сам.

Комит склонил голову в знак покорности и отправился выполнять веление базилевса.

* * *

Торжественным и величественным было в храме Святой Софии богослужение в тот день. Утренние лучи яркого июльского солнца, рассеянные узкими окнами, освещали западную часть храма. Туда, на границу солнечного света и полутьмы огромного здания, и были приведены русские послы. Многочисленная стража стояла у порталов храма и не пускала простонародье под своды собора. Храм был полон лишь наполовину.