Текст книги "Новый Рим и славяне. Византийские мотивы славянства и Руси"

Расстались они довольно прохладно. Он поцеловал её в уста, целовал ей руку и отпустил, обещая вскоре напомнить о себе. Она просила его быть осторожней, не объявлять о своём приезде до времени и не присылать к ней более своего слугу, а воспользоваться услугами какого-нибудь юноши.

* * *

Ровно сутки спустя Хилвудий встретился со своими друзьями-германцами у Гесимунда в доме. Они пили вино, ели приготовленное на жаровне мясо, отмечая крестины, и негромко беседовали. Хилвудий рассказал друзьям всё о своём крещении и почти всё о встрече с Касинией, втайне желая выслушать их мнение.

– Лучше бы ты пришёл к нам и крестился так, как делают это германцы по арианскому обряду, ибо эти греки так всё запутали, что теперь сам Христос не разберёт, где правда, а где ложь, – открыто сказал стратигу Ильдигис.

Гесимунд молчал. Но, когда очередь дошла до него, он сдержанно молвил:

– Если греки начнут войну с остготами, то я непременно, хотя и не хочу, оставлю империю и пойду воевать с греками на стороне своих соплеменников-остготов.

Касательно затаённых мыслей Хилвудия о своей невесте друзья-германцы промолчали, не сказав ни слова. Тогда заговорил Хилвудий:

– Благодарю вас за откровенность и призываю помочь мне. Возвращаюсь во Фракию, но всеми силами души и сердца именем Христа прошу вас, своих друзей, особенно тебя, Гесимунд, ведь ты свободен от службы и имеешь деньги, проследи за Касинией и выясни, как она живёт. Выясни, почему она не держит слова и уговаривает меня отложить наш брак на неопределённое время.

Хилвудий достал из складок трабеи и выложил на стол кожаный мешочек, наполненный золотыми номисмами.

– Гесимунд, не жалей денег, чтобы выполнить мою просьбу, – добавил он.

Германиц склонил голову в знак согласия. Друзья обнялись, выпили и поцеловались, провожая Хилвудия.

* * *

Милава встретила Хилвудия в его доме в Филиппополе, обрадованная и взволнованная возвращением. Её голубые глаза так и светились огнём нескрываемой радости. От неё пахло какими-то душистыми благовониями. Милава была боса, и ногти красивых пальцев её ног были покрашены лаком яркого перламутра. На голень правой ноги была надета тонкая золотая цепочка. Стола, подаренная Хилвудием, облегала красивую стройную фигуру. Она согрела для него ванну тёплой воды. Помогла ему вымыться от дорожной грязи и пыли, подала ему чистую простыню и стала вытирать его. Следом накрыла стол кушаньями, недавно купленными на рынке и приготовленными для него с особым вкусом и тщанием. Налила полную чашу искристого янтарного вина и, встав на колени, поднесла стратигу. Когда Хилвудий брал чашу из её рук, то персты её охватили запястье его десницы. Она удержала руку и устами с любовью и преданностью прильнула к его длани. Сердце его дрогнуло. Всё в нём словно перевернулось. Ему захотелось обнять и поцеловать эту женщину в губы. Но он нежным, хотя и сильным движением левой длани освободил своё запястье от её перстов. Её глаза, зажегшиеся страстью, вопрошающе смотрели ему в очи. Хилвудий опустил глаза и негромко молвил по-славянски:

– Пожди…

* * *

Ушло лето, прошла осень и наступила зима. Сторожевые отряды с берега Истра доносили, что склавины вновь готовятся к прорыву через границу. Хилвудий был в лагере близ берега реки и готовился к очередному походу. В один из холодных зимних вечеров, когда воины грелись у костров, стратигу неожиданно сообщили, что караульным разъездом задержан какой-то германец, требующий свидания с Хилвудием. Стратиг велел немедля привести задержанного. Он не был удивлён, когда двое симмахов ввели к нему в шатер озлобленного и связанного по рукам Гесимунда. Тот был забрызган грязью, выглядел усталым и зарос густой бородой. Хилвудий улыбнулся и велел немедля развязать германца. Затем стратиг приказал симмахам оставить их один на один. Те вышли из шатра. Друзья обнялись, выпили вина за встречу, после чего стратиг вопрошающе воззрел на друга. Гесимунд не был многословен. Кратко сказал стратигу, что тому следует непременно и как можно скорее тайно прибыть в столицу и последовать за ним туда, куда укажет германец. Добавил только одно, что дело касается просьбы Хилвудия. Более стратиг ни о чём не спрашивал. И часа не прошло, как он в сопровождении Гесимунда и Ватиора уже несся верхом в сторону Филиппополя по дороге, петлявшей в горных отрогах.

Спустя двенадцать дней холодной зимней ночью всё те же Хилвудий, Гесимунд, Ватиор в сопровождении Ильдигиса и трёх вооружённых его соплеменников-лангобардов спрятали коней в небольшом овраге у прибрежной возвышенности близ Пропонтиды, оставив их под охраной одного из воинов. Чтобы лошади не ржали, им завязали храпы. Из оврага Хилвудий и его спутники осторожно пробрались к хорошо известной стратигу загородной усадьбе Касинии и словно тени перемахнули ограду. Вооружённого мечом, крепко сложенного привратника усадьбы Ильдигис тихо «снял» ударом дубины по голове. Тот рухнул на землю, не охнув. Затем Ватиор и двое лангобардов без шума закололи мечами четверых заспанных стражников у входа в дом. Уже в доме двум здоровым толстым евнухам, охранявшим внутренние покои и почуявшим что-то недоброе, они легко перерезали глотки. Почти бесшумно, стараясь никак не выдать себя лишним движением, Хилвудий в сопровождении Ватиора двинулся в полутьме по знакомому коридору в сторону зала. Насколько позволяли ему видеть глаза, привыкшие к темноте, здесь почти ничто не изменилось. Чем ближе продвигался он по направлению к триклинию, тем чётче его ухо различало ритмичное поскрипывание ложа, страстные стоны и приглушённые слова разговора женщины и мужчины. Сердце Хилвудия загоралось от негодования…

Стратиг Асвад недавно возвратился из Карфагена. Удача сопутствовала ему. Он отличился в схватках с повстанцами, предал огню вместе с женщинами, стариками и детьми несколько селений маврусиев, не желавших покоряться власти императора и платить налоги. После общего разгрома повстанцев ромейские воины, как писал потом Прокопий, «взяли в плен такое число женщин и детей, что желавшим купить (в рабство) ребёнка из маврусиев отдавали за цену овцы». Асвад несказанно обогатился на этой войне и добился повышения по службе. Теперь он был одним из лучших стратигов на счету у самого базилевса. При дворе ему везло и в личном. Он имел связь с племянницей самой базилисы. Уже не первый раз Асвад приезжал вечером в её поместье и услаждался встречами с ней. Сегодня они пили много вина. Купались в тёплом бассейне. Он терзал её груди своими губами и пальцами, сжимал её талию своими дланями. За этот вечер Асвад уже трижды овладевал Касинией. Она же ласкала его…. Сейчас он снова владел ею сзади… В состоянии вожделения и страсти Асвад не оторвался от её тела даже тогда, когда услышал лёгкие шаги в коридоре, ведь у дома стояла надёжная охрана. Подумаешь, войдёт слуга-евнух или рабыня и застанет его с госпожой в таком виде. Слуги будут наказаны за дерзость. Подобные мысли, промелькнувшие в голове Асвада, не позволили ему вовремя обратить внимание на то, что из полутьмы кто-то стремглав метнулся к нему. В голове у него вдруг зазвенело, искры посыпались из глаз, и он, выпав с ложа, рухнул на мраморный пол, даже не успев понять, что произошло…

Касиния, развернувшись лицом к ворвавшемуся в ее покои человеку, сжавшись в комок, закричала от ужаса. Затем, натянув на себя покрывало, с трепетом и страхом узрела Хилвудия. Овладевая собой и осмысливая, что происходит, простерла к нему руки, моля не убивать ни её, ни Асвада. Она никак не ожидала сейчас увидеть предводителя антов, да ещё в таком страшном обличии. Он предстал пред ней в свете факела, с огнём гнева в очах и страшным мечом, зажатым в правой длани. Ни одной искры любви не было в его глазах. Там полыхали только презрение и ненависть. Касинию трясло. Пляшущими, словно в лихорадке, устами она молитвенно пролепетала:

– О, Хилвудий, отложи свой гнев и всё обдумай…

Он, обойдя без слов её ложе, приподнял за волосы голову Асвада и приставил меч к его горлу. Касиния затрепетала.

– Почему он здесь? Ты разлюбила меня и теперь любишь его? – хрипло спросил ант по-гречески.

– О, нет! Я люблю и любила только тебя, – застонала и, лихорадочно заикаясь, лепетала Касиния. – Феодора и Юстиниан велели мне сделать это ради них, ради империи. Поверь, возлюбленный!

– Разделить ложе со мной тоже велела эта шлюха Феодора? – спросил Хилвудий.

– Д-да! О, нет! О, я не знаю, что отвечать тебе, любимый! – в истерике выкрикнула Касиния.

Хилвудий отвернулся от неё, повернул волосы к огню лицо Асвада и посмотрел в глаза сопернику. Тот приходил в себя после удара ногой в висок. Хилвудий выплеснул ему в лицо чашу красного вина, и тот несвязно пробормотал что-то.

– Умри с открытыми глазами, глядя в лицо смерти, как воин, – молвил Хилвудий, отводя меч, чтобы нанести удар в горло.

– Оставь его, молю, он не виновен! Он не знал о тебе, Хилвудий! – закричала во весь голос Касиния.

Крик Касинии остановил руку анта.

– Помилуй его ради Христа! – запричитала женщина в отчаянии, упав на ложе всем телом, содрогаясь в рыданиях и ещё надеясь на что-то.

Стратиг выпустил волосы Асвада из своей мощной длани, и тот рухнул грудью и головой на пол. Имя Христа, как последний призыв к его совести, остановило удар меча, направляемого рукой мести.

Посмотрев на свою любовь в последний раз, он увидел её такой несчастной и раздавленной, что его сердце дрогнуло. Чувство презрения подступило к его горлу. Тут ему вспомнилась Милава. Ему явилось, как впервые привёл он её к себе в шатёр, как она держалась, как вела себя. Не произнеся ни слова, ант направился к выходу.

– Любимый! Хилвудий! Прости! Пойми! Не оставляй меня совсем! – молила Касиния.

– Порни! Зен эхи эзо Хилвудио! (Шлюха! Здесь нет Хилвудия!) – отвечал ей стратиг по-гречески.

– Зде есть Кийводе! Идем, Ратиборе, – добавил он по-славянски.

* * *

Ещё через десять дней Кийвод уже был в Филлипополе. Милава не успела обрадоваться, когда он на пороге своей квартиры вдруг поднял её на руки и поцеловал в уста. Затем стратиг опять помог ей вымыть себя, но велел ничего не готовить, а принести побольше янтарного крепкого вина. В этот вечер он изрядно напился, целовал и ласкал Милаву и предавался любовным утехам с ней. А молодая женщина-рабыня, так долго желавшая своего молодого красавца-господина, отдавала ему себя всю без остатка и сама не верила своему счастью. Он же изливал на неё всю свою невостребованную страсть, не скупясь на лобзания и ласки.

Когда же к утру его хмельная голова стала клониться долу и он смежил очи, Милава услышала из его уст слова на греческом:

– Касиния, любимая, как ты могла предать?

Женщина уже научилась понимать этот язык и догадалась, что речь идёт не о ней. Глаза её наполнились слезами.

Но Кийвод не спал… Он бредил наяву. То ему являлся грозный ликом Ильдигис, кричавший:

– Ненавижу этих двоедушных греков!

То перед ним представал сумрачный Гесимунд, вещавший:

– Ты не знал ничего. Но по твоей просьбе я открыл для тебя всё. Эта шлюха спала со всеми полководцами и стратигами, кто был нужен Юстиниану. Как только она стала вдовой, то вскоре отдалась Велисарию. Но тот не женился на ней. А Юстиниан понял, что она пользуется успехом у его воинов, и пустил её по рукам. Тогда она ублажила и примирила с Феодорой Германа – племянника покойного императора Юстина, что разгромил ваших славян лет десять тому назад. Следом прельстила, отдалась и сделала послушным этого скрягу спафария (начальника дворцовой гвардии) Калоподия. Затем имела связь с префектом претория Иоанном Каппадокийцем, этим высокомерным выскочкой, что своими жестокостями подтолкнул греков к мятежу. Она же ублажала этого тупоумного гордеца Мунда, что руководил нами, когда мы залили кровью этих свиней весь ипподром. Потом, когда Юстиниану нужно было закрыть границу по Истру от склавинов, она занялась любовью с тобой. Затем она обольстила Туллиана, которого император готовит отправить на войну против остготов в Италию. Единственно, с кем она не спала, так это с бесполым Соломоном, покорившим земли Карфагена, да с евнухом Нарсесом, этим повелителем Нифльхейма. Но если бы Юстиниан велел ей, она совратила бы и евнухов. Наконец, приплыл из Африки и оказался в её нежных объятиях этот душег[14]14
  Нибльхейм, иногда Нибльхайм или Нифльхейм (др. – сканд. Niflheimr [nɪb̥l̥hɛimyr̥] – обитель туманов) – в германо-скандинавской мифологии один из девяти миров, земля льдов и туманов, местообитание ледяных великанов, один из первомиров. – Примеч. ред.


[Закрыть]уб Асвад…

Осмысливая и переживая эти слова в дурмане сновидений, Кийвод кипел местью и хватался за меч на поясе. Но меча не было рядом, и он, просыпаясь с криком, хватая воздух руками, пугал встревоженную и плакавшую Милаву. В ужасном полупьяном кошмаре прошла та ночь. А утром, когда Милава ещё спала, он вызвал к себе секретаря и велел составить ему на хорошем свитке пергамента документ, которым давал вольную его бывшей рабыне, а теперь наложнице.

* * *

В предрассветных сумерках январского утра немногочисленное войско ромеев и антов-симмахов уверенно и быстро перешло Истр по льду. Видно было, что эти места хорошо знакомы воинам и их стратигу. Когда рассвело, Кийвод остановил войска в тридцати стадиях от реки. Он отвёл дружину антов в сторону от остальной части войска и, обращаясь к ним, заговорил. Он много раз водил их в бой на смерть. С ними, соплеменниками, он ни разу не испытал горечи поражения или предательства. Они же убедились, что он ничего не хотел, не просил и не брал для себя. Единственно, за-ради чего он сражался, так это ради победы над склавинами. От войны он не получил ничего, да и не хотел ни богатства, ни рабов, ни поместий. Теперь же наступил конец его воеводства над ними. Дело мести было окончено. Они, анты, отомстили склавинам за разорённую землю россов и за гибель своих сородичей. И здесь, за Истром, он, Кийвод, предлагает им выбор. Тот, кто хочет остаться с ним до конца, обрекает себя на верную смерть или раны и плен. Всем остальным он предлагает идти в родную землю на брега Донапра-Словутича и Роси с их новым князем – Ратибором.

Услыхав его слова, анты какое-то время были в замешательстве. Но Ратибор направил коня в сторону, и примерно половина воинов отъехала к нему. Через какое-то время Ратибор вновь подъехал к Кийводу и в последний раз попросил брата возвратиться вместе в Отчую Землю. Но Кийвод отрицательно покрутил головой и отвечал, что нарушить клятву верности, данную Империи Ромеев и Христу, он не может. Служить же Юстиниану и Феодоре более не будет. Его путь – вести за собой воинов, доверившихся ему.

– Поспеши вборзе, Ратиборе. Вже скоро имате зрети Словутич, – молвил он с горечью и надеждой в голосе.

Они обнялись на прощанье и через полчаса Ратибор и его воины растаяли за дальним холмом на востоке в дымке лёгкого снегопада. А ещё через час от войска Кийвода отъехал небольшой конный отряд Ильдигиса и его соплеменников, направлявшихся на север.

Уже в полдень Кийвод и его войско встретили огромное полчище склавинов, вставшее стеной на заснеженных холмах перед ними. Подступив на два полёта стрелы к вражеской рати, Кийвод и его воины с удивлением узрели, что в её рядах с оружием в руках стоят не только мужчины, но юноши, старики и даже женщины, готовые к битве. В тот час князь вспомнил хмурый зимний день в Цареграде, улицы и площади близ ипподрома, заваленные тысячами покойников-повстанцев, лежавших на мостовых с печатью торжества, покоя и вечности на лицах. Ещё через четверть часа град стрел обрушился на противников с обеих сторон и Кийвод повёл свои отряды в последний бой.

* * *

В июне того же 535 года разразилась одна из кровопролитнейших войн той эпохи, принесшая неисчислимые бедствия народам Италии и Балканского полуострова и продлившаяся почти двадцать лет. Ромейские войска вошли в Далмацию и высадились в Сицилии. Империя начала громить остготское государство, стремясь присоединить Италию и Рим.

Прокопий, побывавший в Северной Африке вместе с Велисарием, а в 536 году прибывший к нему на Сицилию, писал тогда свой исторический труд, известный под названием «История войн». Оценивая ситуацию на северной границе империи, он отмечал: «Был некто Хилвудий, близкий к дому императора Юстиниана, очень находчивый в военных делах и настолько выше денег, что за величайшее богатство в имуществе своём считал ничего не иметь. И этого-то Хилвудия император, в то время когда четвёртый год владел самодержавной властью, провозгласив военачальником над Фракией, поставил для охраны реки Истр, приказав следить, чтобы для тамошних варваров река была более непереходима, потому что уже часто, совершив там переправу, гунны, и анты, и склавины творили ромеям ужасное зло. Хилвудий же стал настолько страшен варварам, что в течение трёх лет, пока он там пребывал в этой должности, не только никто не смог перейти Истр против ромеев, но и ромеи, часто вступая с Хилвудием на противоположный берег, убивали и порабощали тамошних варваров. А тремя годами позже перешёл Хилвудий реку, где он привык, с небольшим войском, склавины же вышли навстречу всем народом. И произошла жестокая битва, и из ромеев многие пали, и сам полководец Хилвудий. И с тех пор стала река всегда доступна для варваров по (их) произволу, и ромейское государство открыто для нападений, и вся ромейская держава в деле этом никогда не смогла стать равносильной доблести одного мужа».

Вскоре после описанных событий, видимо в 537 или 538 годах, «анты обрушились на область Фракии, многих ограбили и поработили из тамошних ромеев. Ведя их, они возвратились в отчие места». Это сообщение Прокопия стало самым ранним упоминанием о захвате и уводе славянами пленников в империи. Во время этого вторжения среди славян появился молодой ант по имени Хилвудий, покрывший себя воинской славой. Скорее всего, это был самозванец или тёзка известного полководца, пытавшийся воспользоваться его именем и популярностью, возможно много знавший о ромейском стратиге и воевавший среди симмахов его дружины. Ромеи, конечно, предприняли усилия, чтобы распознать этот хитрый ход славян и обличить самозванца. Евнух Нарсес сумел захватить и допросить его. Он нашёл, «что тот лжёт, хотя и говорит по-латыни, и выучил уже многие из примет Хилвудия, и достаточно умеет притворяться; он заключил (самозванца) в тюрьму, и заставил рассказать всю историю, и так вместе с собой доставил в Византий». Но всё же полная уверенность и однозначность в этом рассказе Прокопия о личности обличённого самозванца отсутствует. И всё это было только началом более грозных и страшных событий. Тем временем война империи с остготами в Италии с каждым годом продолжалась с нарастающим ожесточением.

В конце 545 года «огромное полчище» склавинов перешло Истр и разграбило земли Западной Мизии (ныне Западной Болгарии). Вскоре путь склавинам преградило ромейское войско стратига Иоанна Фагаса и их союзников германцев-герулов. В бою склавины были разбиты. Множество их погибло, а взятых в плен скоро отпустили восвояси. Но в конце 547 уже хорошо организованное войско склавинов перешло Истр и «сотворило ужасное зло по всему Иллирику (Далмации) вплоть до Эпидамна (Дурреса), убивая и порабощая всех взрослых людей, которые им попадались, и грабя имущество. Также удалось им овладеть там и многими крепостями, считавшимися раньше надёжными, причём ни одна не оказала сопротивления; они рыскали в поисках добычи везде, где хотели. А архонты Иллирика следовали (за ними), имея пятнадцатитысячное войско, и тем не менее не осмеливались приблизиться к противнику». Войско склавинов в том набеге прошло вглубь империи более чем на 800 стадий (200 км) и в том же году возвратилось обратно за Истр.

Весной 549 года предводитель лангобардов Ильдигис с шеститысячным войском германцев и славян двинулся к остготскому вождю Тотиле, дравшемуся против ромеев в Северной Италии. «И, придя в Венецию, – как писал Прокопий, – вступил в бой с вышедшим ему навстречу (отрядом) ромеев, которыми командовал Лазарь, и, опрокинув их, многих убил. И, однако, он не соединился с готами, но, перейдя реку Истр, ушёл обратно к склавинам». Почему Ильдигис не соединился с Тотилой, осталось неизвестно. Может быть, он встретил того, к кому пришёл на помощь, и с ним возвратился назад?

А следующей весной 550 года трёхтысячное конное войско славян и антов уже под руководством князя Ратибора «перешло реку Истр, причём никто не оказал им сопротивления; безо всякого труда перейдя сразу и реку Гебр, они (славяне) разделились надвое. Один их отряд насчитывал 1800 (человек), в другой входили остальные. И вот архонты ромейского войска в Иллирике и Фракии, вступив в бой и с теми, и с другими, хоть они и были удалены друг от друга, неожиданно потерпели поражение; одни здесь же погибли, а другие нашли спасение в беспорядочном бегстве. А когда все полководцы столь (позорно) бежали от обоих варварских станов, хотя те сильно уступали им в численности, одно вражеское подразделение схватилось с Асвадом. Был этот человек телохранителем императора Юстиниана, поскольку служил в так называемых кандидатах и командовал над многочисленными и отборными отрядами конницы, которые издавна квартируют во фракийской крепости Цурул. И их склавины опрокинули безо всякого труда; большинство, охваченное позорным бегством, перебили, Асвада же, настигши, в тот момент взяли живым, а потом сожгли его, бросив в пламя костра, предварительно из спины этого человека нарезав ремней. Сотворив это, они стали безбоязненно разорять все области, как фракийские, так и иллирийские, и оба (отряда) взяли осадой множество крепостей, хотя раньше они не штурмовали стен и не осмеливались спускаться на равнину…» – с удивлением писал в своём труде Прокопий, не знавший, кто руководит славянами.

«Те, которые победили Асвада, (дошли) до моря, грабя всё подряд, и штурмом захватили приморский город под названием Топир, хотя он имел воинский гарнизон. Это первый (город), фракийского приморья, отстоит от Византия на 12 дней пути. Взяли они его таким образом. Большинство из них спряталось в труднопроходимых (местах) перед городской стеной, а некоторые, появившись у ворот, которые обращены к востоку, принялись беспокоить ромеев, (стоящих) у зубцов (стены). Воины – все, которые несли там стражу, – решив, что врагов не больше, чем было замечено внизу, тотчас, взявшись за оружие, все вышли против них. А варвары повернули назад… Ромеи, пустившись в погоню, очутились где-то в отдалении от городской стены. И вот (варвары), поднявшись из засады и оказавшись в тылу у преследователей, закрыли для них путь в город. Те, кто изображал бегство, в свою очередь развернувшись, вынудили ромеев сражаться уже на два фронта. Уничтожив их, варвары бросились к городской стене. А жители города… стали давать отпор нападающим: сначала они, сильно нагрев масло и смолу, лили их на участников приступа, а также, все поголовно кидая в них камни, чуть было не отвратили опасность. Но потом варвары, засыпав их тучей стрел, принудили покинуть гребень стены и, приставив к ней лестницы, взяли город приступом. И вот всех мужчин, (числом) до 15 тысяч, они тут же убили, все богатства разграбили, а детей и женщин обратили в рабство. Впрочем, вначале они не щадили никакого возраста, но и сами, и другой отряд убивали поголовно всех, кто попадался с того момента, как они пришли в страну ромеев, так что вся земля, составляющая Иллирик и Фракию, наполнилась трупами, по большей части не погребёнными. Убивали же они тех, кто им попадался, не мечом, не копьём и не каким-либо другим привычным способом, но, очень крепко вбив в землю колья и сделав их весьма острыми, с большой силой насаживали на них несчастных, направляя острие кола между ягодицами и вгоняя вплоть до внутренностей человека… Кроме того, вкопав в землю на значительную глубину четыре толстых столба, привязывая к ним ноги и руки пленных, а потом непрерывно колотя их дубинами по голове, варвары эти убивали (людей) наподобие собак, змей или другого какого животного. А иных они, запирая в сараях вместе с быками и овцами, которых не могли угнать в родные места, безо всякой жалости сжигали… Но теперь решили взять в плен некоторых из попавших к ним в руки, и поэтому все они вернулись домой, гоня с собой бессчётные тысячи пленных», – подводил итог этого вторжения Прокопий.

Однако эти события стали только прологом необратимых грядущих перемен для империи. В середине лета того же 550 года ромейская армия под рукой Нарсеса готовилась нанести решающий удар остготам в Северной Италии. Прославленный полководец Герман также собирал и готовил войска в Сардике (Софии) для большого похода на запад. Неожиданно пришло сообщение, что в окрестностях Наисса (Ниша) огромное полчище славян перешло Истр. Разведка ромеев установила, что варвары намерены «захватить самое Фессалонику». Узнав об этом, Юстиниан велел Герману отложить поход в Италию, встать на защиту Фессалоники и других городов. Прославленный полководец исполнил веление императора и перекрыл подступы к Северной Греции. Но славяне, узнав о том, что им предстоит сразиться с многочисленным, хорошо организованным войском под руководством полководца, прославленного победой и разгромом славян ещё четверть века назад, отказались от похода на Фессалонику. Не спускаясь на равнину, они прошли по горам Иллирика около 1800 стадий (450 км) и ушли в Далмацию на берега Адриатики. Внезапная смерть Германа вновь изменила стратегическую ситуацию на Балканах. Новое войско славян перешло Истр осенью 550 года. Славяне, ушедшие в Далмацию, соединились с этим войском. Возможно, что всё это произошло не без происков Тотилы – вождя остготов. «Во всяком случае, – писал Прокопий, – эти варвары, разделившись на три части, сотворили ужасное зло по всей Европе, не в набегах грабя тамошние области, но зимуя, будто в собственной стране, и не боясь никакой опасности». Эта зима с 550 на 551 год стала первой, когда славяне не ушли после набега обратно за Истр и тем положили начало открытого заселения Балкан. А через семь лет они уже воевали под стенами Константинополя.