Текст книги "Новый Рим и славяне. Византийские мотивы славянства и Руси"

Сам император с братом Константином и сестрой Анной восседал под большой сенью близ аналоя, и царствующая семья порфирогенитов (рождённых в царской багряной порфире) была хорошо видна русским мужам. Базилевс, как всегда, был, казалось, нахмурен и внимателен ко всему, что окружало его. Особо его внимание привлекало то, как ведут себя и как слушают богослужение русские послы. В этот день он был одет предельно празднично, богато и роскошно. Рядом и правее, равнодушный ко всему, но одетый не менее празднично сидел его младший брат Константин, который иногда незаметно зевал. А левее базилевса, одетая скромнее, чем братья, но необыкновенно прекрасная и странно взволнованная сидела их сестра Анна. Василий был немного удивлён, заметив, что всегда молчаливая и скромная сестра ведёт себя как-то необычно, но приписал причину этого волнения особо торжественному богослужению и столь необычному приёму посольства. Его огрубевшее от тяжёлых государственных забот и давно запретившее любить сердце не уловило того, что с Анной творится что-то иное, необычное.

Между тем литургия уже была в самом разгаре. Патриарший хор высокими чистыми голосами таинственно возносил Херувимскую Песнь. Солнечные лучи всё ярче освещали центр храма. Столп радужных световых потоков, рассеянных окнами барабана, ниспадал вниз с высокого необъятного купола. Русское посольство всё ещё стояло на границе света и тени. Тысячи свечей и светильников изливали свет у стен и пилонов. И этот свет, отражаясь, искрился и играл на золотофонных мозаиках, удивительных иконах, оживляя образы святых колебанием своих волн. Сотни кадильниц источали аромат благовонных смол, тонкий запах миро витал над молящимися. И в этот момент в распахнутые врата портала влетел белый голубь. Сверкая в потоках света белым оперением, он трижды облетел вокруг огромного купола и сел на край паникадила, почти по центру храма. Озирая розовато-радужным глазом сотни собравшихся и славящих Бога людей, он заворковал, поднял ярко-алую лапку, почистил клюв и стал крутить головкой с золотистыми оперением вокруг шеи.

Далеко не все молящиеся и стоявшие под сводами храма люди заметили это. Но один из русских мужей зорким глазом воина-лучника увидел голубка и стал с удивлением указывать на него своим соплеменникам. Удивлённые русичи заулыбались и заволновались. Некоторое замешательство среди них было замечено базилевсом, и он незаметно послал узнать, что произошло. Но как только слуга двинулся в сторону послов, голубь вспорхнул и, оставив паникадило, вылетел в раскрытые врата храма. Лёгкое замешательство быстро улеглось, а царский слуга, так и не узнав, в чём было дело, возвратился вспять.

* * *

А поздним вечером следующего дня, в полной темноте молодой воин, закутанный в трабею, вновь ожидал свою возлюбленную близ Акрополя у грота, увитого виноградными лозами. Как только она появилась и кинулась в его объятия, он, страстно прижимая её к себе и целуя, прошептал:

– О, моё сокровище, моя желанная, моя порфирогенита! Наконец-то мы опять вместе.

– О, мой возлюбленный, мой желанный Никифор! Я так ждала тебя все эти месяцы, – отвечала она ему.

Вновь последовали объятия и поцелуи. Они быстро и сбивчиво рассказывали о том, что страшно соскучились друг по другу. Наконец, он торжественно изрёк, что отныне у них есть возможность, чтобы соединиться в будущем навеки.

– Ты знаешь, мой отец объявлен базилевсом. Вся знать восточных и многие знатные роды западных фем Империи Ромеев склонили перед ним свои колени и вручили ему власть. Склир заточён, и все его войска перешли на сторону отца. Скоро отец пойдёт на восток и овладеет святым градом Антиохией. Теперь нужно выждать время, когда твой брат сам передаст власть моему отцу или докажет на поле брани, что он сильнее. Но, я думаю, судьба уже отвернулась от твоего жестокосердного брата. А если так, то я буду наследником престола базилевсов, а ты станешь моей женой, – говорил Никифор, обращаясь к возлюбленной.

– А ведь ты помнишь, – продолжал он, – мы были ещё детьми, когда мой дядя Никифор (Никифор II Фока 963–969 годы) был объявлен базилевсом после смерти твоего отца. Ты была тогда ещё малышкой. Это было двадцать четыре года назад. Твоя молодая красавица-мать и уже вдова выбрала моего дядю, чтобы свергнуть этого узурпатора-евнуха Врингу и устранить от власти синклит. Мой дядя – прославленный своими победами над арабами, великий полководец – был любим всем христианским миром. Его знали и в Малой Азии, и в Сирии, и в Палестине, и в Риме, и в землях франков. Ведь это он отвоевал у богоотступников-сарацин святый град Антиохию. Он был уже немолод, но страстно любил твою мать Феофано. Они соединились, устранили Врингу и синклит и долго были счастливы. Ведь правда? – с надеждой спросил молодой человек.

– Да, мой возлюбленный, – отвечала Анна.

– Мы должны быть счастливы, как были счастливы и они, – продолжал в запальчивости Никифор.

Затем на какое-то время оба замолчали. В эту минуту он и она вспомнили, что красавица-интриганка Феофано (мать Анны) и после этого была соблазнена молодым красавцем-армянином, блестящим полководцем Иоанном Цимисхием, воспылавшим страстью к базилисе. Они стали любовниками. Заговорщики опирались на столичную знать и синклит. Феофано была душой заговора, направленного против своего немолодого мужа Никифора. Переворот произошёл в ночь на 11 декабря 969 года. Феофано впустила вооружённых заговорщиков в свои покои и искусно их спрятала в своей опочивальне. Узнав из анонимного письма, что его жизни угрожают люди, находящиеся в покоях императрицы, Никифор II распорядился провести обыск. Однако стража никого не нашла. Базилевс счёл письмо мистификацией и ушёл спать. Через два часа под покровом ночи заговорщики были подняты в корзинах в императорскую опочивальню. Подкравшись к спавшему императору, один из заговорщиков разрубил ему голову. Престол ромейских базилевсов перешёл к Иоанну Цимисхию. Однако патриарх потребовал от нового императора наказать убийц и выдать Феофано в качестве условия для венчания в храме Святой Софии. Тогда Иоанн отрёкся от участия в заговоре, выдал соучастников, а Феофано была сослана в монастырь. Но и сам новый император умер в январе 976 года от какой-то «странной болезни». При дворе ходили упорные слухи о его отравлении.

Эту историю хорошо знали и Анна, и Никифор, но им был неприятно вспоминать о ней. Потому Анна постаралась перевести разговор на иную тему.

– О да, Никифор! О да, мой Победоносец! Теперь я догадываюсь, что произошло со мной совсем недавно! – воскликнула она. Помолчав немного, Анна продолжала:

– Ты знаешь, два дня назад я видела сон. Хотя и не знаю, может быть, это была явь среди сна. Я, кажется, уже проснулась. Наступило раннее утро, и было ещё сумеречно. Вдруг в мою опочивальню лёгкой поступью, неслышно касаясь пола стопами ног, вошла худенькая, невысокая, совсем юная девушка, чьё чело было покрыто тёмным мафорием. Я почти не видела её лица, но видела лишь продолговатый разрез глаз, большие синие очи, полные любви, милосердия и сострадания. Тонкие длани и персты её были обращены ко мне. Казалось, что я раньше видела её, но всё же спросила, кто она. Та внимательно посмотрела на меня, и тонким тихим девичьим голосом, почти шёпотом отвечала: «Я давно молюсь за тебя. Ты похожа на мою мать, и зовут тебя так же, как её, Иоанной. Знай, вскоре ты будешь женой могущественного правителя великой христианской державы. Сила и слава этой державы будет возрастать из века в век, так что многие народы поспешат приобщиться к ней. Порой станет она ослабевать и гибнуть. Но не погибнет совсем, а каждый раз будет возрождаться вновь и становиться ещё сильнее. Враги же Сына Божьего начнут сокрушаться её силой, или же на них положат печать бессилия перед ней до последних времён. Ну а когда приидут последние времена, сила слова Божьего не отнимется у её сынов». Сказав всё это, она тихо ушла, так что я даже не услышала скрипа двери.

– Странное и благодатное видение имела ты, Анна. Всё это доброе предзнаменование, – отвечал Никифор. Затем подумал и продолжил:

– Дай бог, чтобы оно не обошло стороной ни тебя, ни меня.

* * *

В Киеве на широком княжеском дворе князь Владимир и вече встречали посольство, прибывшее из Цареграда. Князя окружали дружина и бояре. За спиной его стоял дядя по матери – русоволосый, бородатый, невысокий, широкоплечий и крепкий, как дуб, Добрыня, ревнующий о Христе и часто творивший крестное знамение. Все окружение князя вздело дорогие кафтаны, жупаны. На поясах у всех были приторочены мечи и секиры. Здесь же поблизости стояли многоопытные мудрые седые старцы, киевские мужи из купечества, ремесленного люда. Словом, собралось не менее тысячи человек. Народ обступил посылов полукругом. Вперёд к послам вышел князь Владимир. Он был одет в тёмно-вишнёвый кафтан, на который был наброшен алый корзн (княжеский плащ), застёгнутый золотой фибулой у левого плеча. На голове его красовалась соболья шапка с алым верхом. Русые усы были длинны, причёсаны, и концы их свисали подковой. Голубые глаза светились любопытством и лукавством. Послы стояли перед киевлянами и, улыбаясь в знак приветствия, кивали головами знакомцам, то одному, то другому. Князь обратился к народу, молвя:

– Се придоша послании нами мужи, да слышимъ от нихъ бывшее, – а затем, обратясь к послам, велел:

– Скажите пред дружиною.

Тогда из числа послов вперёд вышел самый седовласый и степенный. Он начал рассказывать о том, что первоначально посольство побывало в городе Булгаре. Там послов отвели в мечеть. Долго стояли они в мечети и смотрели, как молятся и веруют магометане. Совсем было непонятно, что читал и говорил служитель Мухаммада. Молившиеся мужи стояли без поясов, затем кланялись и садились. Сядет магометанин на пол на скрещенные ноги «и глядить семо и овамо …и несть веселья в нихъ, но печаль».

– Несть добръ законъ ихъ, – заключил посол и, задумавшись, умолк на минуту-другую.

– И приидохомъ в Немци, и видехомъ въ храмехъ многи службы творяща, а красоты не видехомъ никоея же, – кратко добавил он о поездке посольства к римскому (германскому) кесарю Оттону. Отметил, правда, что император принял их дружелюбно и хорошо.

Тут посол замолчал. Наступила тишина. Следом он о чём-то тихо и кратко спросил своих спутников. Те утвердительно закивали головами. Ещё немного помолчав и подумав, как это обычно бывает, когда человек хочет рассказать что-то очень важное и интересное, посол начал:

– И приидохомъ же въ Грекы, и ведоша ны, идеже служатъ Богу своему. И не свемы, на небе ли есмы были, ли на земли: несть бо на земли такаго вида ли, красоты такоя, и не доумеемъ бо сказати; токмо то вемы, яко онъде Богъ с человеки пребываеть, и есть служба ихъ паче всехъ странъ. Мы убо не можемъ забыти красоты тоя; всякъ бо человекъ аще вкусить сладка, последи горести не приимаеть, тако и мы не имамы сде быти (И пришли мы к грекам, и привели нас туда, где они служат Богу своему. И не ведали мы, на небе ли были или на земле: нет на земле другого такого образа, красоты такой, и не знаем, как сказать о ней; только то ведаем, что там Бог с людьми пребывает, а служба их краше, чем в любой другой стране. И с той поры не можем забыть красоты той; любой человек, если вкусит сладкого, потом горького не принимает, так же и мы не хотим другого), – с тяжёлым вздохом закончил свою речь посол.

Много о чём ещё расспрашивали посылов на том вече. Рассказали те, что в храме служил сам патриарх со своим клиром, что царь сам одарил их и отпустил с великой честью. Спрашивал князь о том, как обстоят дела в греческом царстве. И послы отвечали, де услышали они, что против царя подняли оружие знатные, вятшие мужи и повели на царя свои бесчисленные дружины и рати. Все утренние (восточные) земли греческого царства отпали от него или захвачены этими мужами-переветниками. Вместе с ними на царя поднялись сарацины, почитающие Бохмета (Мухаммада). Плохи нынче дела у греческого царя. Поведали послы, что тот обещал выслать вскоре ко князю Владимиру посольство. Спрашивал князь, кого ещё зрели послы в греках из царского рода или из знатных мужей. И отвечали послы, что видели в святом храме рядом с царём его младшего брата и его сестру – деву невиданной красоты. Услышав эти слова, хитро улыбнулся, а затем нахмурился и задумался Великий князь Киевский.

* * *

Стоял светлый, солнечный, прохладный сентябрьский день. Первые сполохи золота и багрянца окрасили тополя и дубы по высоким берегам над Днепром-Словутичем. Воды рек просветлели и стали прозрачно-холодными, а солнечные лучи искрились и преломлялись в светлых потоках днепровских глубин. Стаи птиц – лебедей, гусей, журавлей, аистов, уток – с криком, гоготом и курлыканьем потянулись на юг. Они летели на недоступной для стрел высоте, рассекая крыльями аэру над бескрайним простором Русской равнины, её полноводными широкими реками, дикими дремучими лесами, топкими дрягвами, светлыми берёзовыми рощами, широкими плодоносными полями со скирдами соломы, лугами с копнами сена, высокими светлыми холмами. Птицы видели под собой многочисленные красивые рукотворные грады и сёла родной земли, оглашали простор своими прощальными криками, видели тысячи людей, что с сожалением смотрели на них с земли. А люди прощались с птицами, расставались с тёплым солнечным временем года и, всматриваясь в светлеющие небесные просторы, с грустью думали о том, что наступает осень. А после пролёта птичьих стай наступала удивительная звенящая тишина. И сама природа этой тишиной и умиротворением напоминала человеку о том, что пришло время всерьёз подумать о зиме, о жизни, о грядущем, о вечном.

Спустя три недели после киевского веча принимал князь большое посольство из Цареграда. Греческих послов встречали в большой палате княжеского терема. На греках были нарядные платья из парчи, бархата, сафьяна, многие были препоясаны тяжёлыми мечами, наиболее достойные и родовитые имели золотые цепи с крестами на персях, золотые кольца с драгоценными каменьями на перстах. Князь в окружении бояр и старшей дружины, восседая на столе, внимал словам наиболее представительного и старшего из послов. Глаза посла заискивающе блестели. Грек, поклонившись князю Владимиру, начал издалека. Другой грек из посольства переводил.

– Ромейские базилевсы Василий и Константин приветствуют Великого князя Киевского и желают здоровья ему, – произнёс посол.

– Благодарствую, добре есть здравие, – отвечал с поклоном Владимир.

– Как обстоят дела у владыки Руси? – спрашивал посол.

– И то добро есть, – ответствовал с улыбкой Великий князь.

Наконец грек приступил к главному:

– Базилевсы Василий и Константин много наслышаны о силе и могуществе Великого князя Киевского и потому предлагают ему заключить союз против хазар, которые всё ещё угрожают пределам русских земель и греческим владениям у Понта Евксинского (Чёрного моря). Базилевсы осведомлены, что три года назад хазары успешно воевали против русов восточнее Меотийского озера (Азовского моря). Сейчас они угрожают и ромеям.

Выслушав предложение, князь Владимир, не скрывая улыбки, спросил посла:

– Яко же дело есть братьи-цари в утрении пределы греческия царства (А как сейчас идут дела у царей-братьев в восточных пределах их царства)?

Посол поклонился, пряча глаза, и отвечал:

– Великому князю доподлинно известно о том, что бунтовщики захватили все восточные провинции Империи Ромеев. Сейчас они осаждают и хотят взять святой град Антиохию, – тяжело вздохнув, сказал грек и в завершение молвил:

– Базилевсы Василий и Константин просят Великого князя о помощи.

После этих слов в большой теремной палате наступила продолжительная напряжённая тишина.

– Слышю же се, яко цари Васильи и Костянтин сестру имата девою, и та есть вельми красна лицемъ? – спросил, нарушая наступившее молчание, князь Владимир.

Услышав вопрос князя, грек с некоторым удивлением поднял на него глаза и подтвердил:

– Воистину так, Великий князь.

Тогда Владимир, завершая приём послов, встал со стола и изрёк, что поможет греческим царям разгромить переветников и заключит союз против хазар. Но единственным условием будет то, что цари отдадут ему в жёны их родную сестру. После этих слов в теремной палате вновь воцарилась полная тишина. Греческие послы склонили головы.

Немного помедлив, чтобы все хорошо слышали его, Владимир твёрдо и немногословно отметил, что грекам немедля надо посылать к царям и донести до них условия предлагаемого договора. Близится зима, и скоро на Днепре появится лёд. А как станет река, быстроходные ладьи с воинами не пройдут к морю. Затем падут снега и отрежут путь коннице в Поле (в степи), и тогда выступление в поход будет оттянуто. Но и к весеннему походу готовиться уже пора. Время не пождёт.

* * *

Вновь пришла весна на Русскую землю. Как только сошёл лёд на Днепре, так по его водам к Витичеву потянулись сотни русских ладей с воинами. Берега реки были разбужены ржанием и топотом копыт боевых коней, криками людей, трубным гласом рогов, звоном оружия, стуком секир, скрипом вёсельных уключин, хлопаньем парусов под ветром. Тёплый степной ветер, дувший с востока, надувал паруса, будоражил души людей, вселял уверенность. Яркое ласковое солнце сияло средь синеющего весеннего неба и немного согревало людей. Около двух тысяч воинов – руссов, варягов, словен – шли на вёслах вниз по реке к Русскому (Чёрному) морю. Они спешили совокупить свои силы с дружинами Тмутараканского князя.

А в далёкой Тмутаракани (побережье Таманского полуострова), на берегах пролива из Сурожского (Азовского) в Русское (Чёрное) море, грузилось на ладьи и галеры четырёхтысячное войско полновластного правителя этих владений – русского князя Свенда. Его вои также были набраны из русов и варягов, но среди них встречались и наёмники-аланы, чьи предки уже сто лет назад обратились в греческую веру. Свенд был сыном покойного Великого князя Святослава и единокровным братом князя Владимира. Отец завещал и отдал во владение Свенду Тмутаракань, захваченную у хазар. Это был самый дальний юго-восточный форпост Русской земли, что лежал на двух вытянутых друг к другу полуостровах между двух морей – Сурожским и Русским (ныне Керченский и Таманский полуострова с прилегающим к ним побережьем Азовского и Чёрного морей) – и проливом. Тмутараканский князь был равнодушен к тому, что творилось в Киеве. Правда, он любил своего брата Владимира и довольствовался тем, что завещал ему отец. Власть его над вверенной ему и лежавшей в отдалении от Киева землёй была полной и неколебимой. Свенд не раз бывал «в греках», ему нравился Цареград, и, когда Владимир просил его возглавить русское войско, двинувшееся на помощь греческому царю, он без труда согласился.

Тмутараканский князь стоял на корме длинной ладьи, напоминавшей варяжский дракар (корма была похожа на нос, и корабль мог ходить назад, как и вперёд, без разворота). Свенд смотрел на северо-восток, наблюдая за своей флотилией, отходившей от берега. Восточный ветер надувал тугие паруса и гнал корабли на юго-запад к Корсуню (Херсонесу) – важнейшему граду греков на Русском море (ныне юго-восточная окраина Севастополя). Невысокие берега Тамани с редкими высотами среди степных берегов медленно уплывали и таяли, а серо-голубой гористый берег Таврийского полуострова (Крыма) словно рос из воды, приближался и теперь проплывал одесную русской флотилии. Мачта, снасти, шпангоут ладьи поскрипывали от быстрого хода. Тяжёлая морская волна била в оший борт, подбрасывала и качала судно. Палуба большой ладьи, стремительно бегущей средь водной стихии и легко колеблемой её волнами, словно уходила из-под ног людей. Солёные брызги волн, разбивавшихся о борт, лёгким дождём окропляли воинов, севших за вёсла, для того чтобы помочь кормщику править кораблём. Свенд Святославич любил море, всей грудью вдыхал его запахи и радовался ветру, гулявшему над волнами. Он видел, что флотилия, насчитывающая более трёхсот пятидесяти стягов (вымпелов), дружно и быстро идёт вслед за его ладьёй, ибо кораблями правили опытные кормщики – греки, варяги и руссы. Ветер развевал пряди длинных русых волос Свенда, тронутых сединой, трепал пряди густой шерсти на его накидке из медвежьей шкуры, одетой поверх чешуйчатого греческого доспеха. Тяжёлая длань князя-воина властно лежала на рукояти длинного меча, притороченного к широкому кожаному поясу. Голубые глаза его внимательно озирали морской простор и флотилию, идущую вслед его ладье. Благородное лицо, пересечённое старым шрамом от хазарского меча, было спокойно, и лёгкая усмешка иногда озаряла его. Явно было, что Свенд доволен, спокоен и уверен в успехе, ибо всё шло, как и было задумано.

А думал он о том, что скоро его флотилия минует бурное морское течение, проходящее у этих берегов, и через четыре-пять дней придёт к Корсуню. Далее его корабли должны будут пересечь Русское море и подойти к берегам Малой Азии. Затем они двинутся вдоль южного берега на запад до Босфора, а там рукой подать до Цареграда. И на всё это потребуется ещё пятнадцать-семнаднадцать дней, если Бог пошлёт попутный ветер. Словом, к середине месяца берёзозола (апреля) он с дружиной увидит вновь восхитительный сказочный град и ступит на пристань столицы Ромейского царства. Да, в седьмой раз он идёт туда. Хотелось бы увидеть, как встретят их там… При этой мысли лицо князя вновь озарилось лёгкой усмешкой. Свенд глубоко вздохнул всей грудью солёный весенний морской воздух и, закрыв глаза дланью от яркого солнца, с надеждой и любовью озрел бескрайний морской простор, колеблемый ветром и браздами накатываемых волн.

* * *

Анна негодовала. Она, рождённая в порфире, достойная стать лишь женой кого-либо из христианских монархов (или самых благородных и знатных женихов империи), стала предметом союза и торга её брата с каким-то варваром-язычником. Она не боялась Василия, и когда он объявил ей о её возможном замужестве, то высказала ему всё, что думала. Она заявила, что наотрез отказывается сделать так, как он задумал. Базилевс оставил её покои, презрительно оглядев её с головы до ног, и вышел вон, не сказав ни слова, как всегда сдерживая холодный гнев, кипевший в его сердце. Не было при дворе человека, который бы не боялся Василия в таком состоянии. Даже брат Константин с трудом пытался скрыть трепет перед ним. Лишь одна сестра могла, не боясь, высказать ему всё. В этом они были похожи. Этой смелостью, настойчивостью и своеволием наделила их красавица-мать, покойная Феофано. Потому и понимала порфирогенита, что базилевс не отступит и будет всеми способами добиваться своего. Тогда она решила поменять тактику.

Через день Василий вновь явился в покои сестры и уже примирительно стал уговаривать её присутствовать на приёме русского посольства и русского стратига – какого-то князя Сфенга. Он без угроз и крика, как всегда это удавалось ему, смог убедить Анну в необходимости из соображений дипломатии оказать своё внимание послам и русскому князю. Дело, как говорил брат, было государственной важности. Анна могла только догадываться о том, что задумал базилевс, но здесь отказать она уже не могла и не имела права. Слово «дипломатия», как заклинание, действовало на неё магически с детских лет, и она обещала Василию выйти на приём послов.

На следующий день в одном из залов Большого императорского дворца базилевс ромеев Василий II принимал многочисленное русское посольство и старшую дружину во главе с князем Свендом. Анна вошла в зал, когда все именитые и знатные мужи уже собрались. Весь двор склонился в поясном поклоне, приветствуя порфирогениту. Она увидела, что все знатные сановники империи, верные Василию, во главе с ним самим присутствуют в этом зале. Здесь же был и младший брат, всегда скучающий и застенчивый Константин. По случаю приёма все мужи империи оделись подобающим образом. Роскошные одежды из парчи, плотного шёлка, бархата, шитые или отделанные то золотой, то серебряной нитью, золотые цепи, браслеты, кольца, перстни с драгоценными камнями – всё присутствовало здесь. Анну удивило и то, что Василий, редко наряжавшийся в дорогие одежды базилевса, уже во второй раз на приёме русских послов был одет как никогда роскошно. Да и она сама, редко носившая дорогое платье и наряды, сегодня сверкала голубой шёлковой столой с богатой вышивкой понизу и пурпурной мантией с каймой крупного орнамента. На голове её красовался золотой венец, к которому крепились многочисленные нити крупного жемчуга, свисающие от головы до груди. Выразительные и большие синие глаза Анны сверкали, щёки пылали, и потому она выглядела восхитительно.

Русы и варяги выглядели скромнее и проще. Большинство из них вздели доспехи – кольчуги и греческие панцири из стальной чешуи. Все при оружии – с мечами или секирами у пояса. Многие носили широкие, грубой ткани (зачастую кожаные) штаны для верховой езды, которую они называли «порты», мягкие кожаные сапоги. Но одним из наиболее странных и, как считали ромеи, даже варварских нарядов был тот, что варяги и русы зачастую надевали поверх доспехов – шкуры убитых ими «беров» (медведей). Беры обитали в бескрайних и непроходимых лесах Руссии и слыли самыми грозными и могучими хищниками той земли. Говорили, что они больше, сильнее и страшнее львов. Вот и сейчас у многих русов и варягов красовались на плечах меха этих свирепых зверей. Чем крупнее и мохнатее была шкура, тем большим уважением пользовался её хозяин, убивший на охоте огромного зверя. Анна слышала, что русы и варяги выходили охотиться на этих диких властителей дремучих лесов один на один с копьём в руках. Вот потому личная гвардия ромейских базилевсов, набранная из варягов, руссов, славян, и называлась «берсеркеры».

Анна заняла тронное место левее брата и стала приглядываться к русам и варягам, пытаясь определить, кто же из них князь Сфенг. Между тем приём русского князя и посольства начался. Наконец, повелительные нотки голоса и властные манеры одного из воинов подсказали порфирогените, кто князь. Он не был высок, но его широкие плечи и мощная грудь выдавали в нём недюжинную физическую и мужскую силу. Среди широкоплечих русов и варягов он был одним из наиболее внушительных. Лохматая и большая медвежья рубашка укрывала его стан и доспехи, но была скреплена скромной фибулой лишь на левом его плече, в то время как у всех остальных воинов она покрывала оба плеча. Грива золотисто-русых волос князя с лёгкой сединой была роскошна. Лицо его отмечено было благородством. Даже страшный шрам в левой части лика, что пересекал лоб, надбровную дугу и тянулся через щёку к усу, не лишал его красоты, а лишь усиливал впечатление мужественности. Князь не носил бороды в отличие от многих своих сподвижников. Царевна попыталась представить себе его брата и, представив, подумала о том, что если Сфенг и его брат похожи, то мужчины из этого рода, верно, благородны, храбры и красивы. Анна заметила, что голубые глаза Сфенга внимательно следят за ней. Когда в очередной раз он посмотрел на неё, она, не пряча глаз, с вызовом взглянула на него и увидела, что в его глазах светится интерес к ней.

Порфирогенита пыталась вслушаться в слова послов, дипломатов, русского князя и своего брата-базилевса, но всё же плохо понимала, о чём идёт речь. Единственно, что уяснила она, так это то, что брат и русский князь собираются скоро выступить в поход и переправиться на азиатский берег империи. Затем официальный приём был закончен и Василий попросил Анну немного присутствовать на пиру, что давался в честь союза ромеев с руссами.

* * *

Уже летом, в конце июня, десятитысячное войско князя Владимира стало в устье Днепра у острова святого Эферия. Великий князь киевский ждал известий «из грек». Вести приходили крайне редко и были очень скупы. Одно было ясно: царь Василий II ни торопился громить переветников и супротивников, ни спешил выполнять и условия договора о посылке своей порфирородной сестры к Владимиру. Известно было лишь то, что царь собирал войска у стольного града и готовил флот для его переправы. Пришло известие и о том, что на сторону царских ворогов перешли греки святого града Антиохии. Обо всем этом за лето – начало осени и получил лишь два известия от Свенда князь Киевский. Между тем надо было что-то предпринимать. Владимир созвал совет, где он со старшей дружиной и боярами порешил направить русские ладьи с войском к Корсуню. Оттуда и до южного берега Русского моря было ближе. Если же Василию потребуется помощь или случится ещё что-нибудь, то можно было пополнить войска, наняв алан, понтийских греков, воинственных готов. Последние жили в горах и долинах Таврии. Опять же и Корсунь – крупнейший и один из самых богатых греческих градов на море – был бы под боком. Там, по словам дяди Добрыни, Владимир мог пополнить число кораблей и починить, просмолить те, что потрепаны волнами да ветром. А будет царь далее испытывать терпение, то и спросить за то с корсунян. После совета Владимир велел ставить паруса на ладьях, и ясным тёплым сентябрьским днём русская флотилия из пятисот с лишним ладей и варяжских дракаров двинулась на юго-восток – из устья Днепра к Херсонесскому мысу Таврии.

Через неделю русское войско уже высаживалось западнее каменных стен града Корсуня. Вои сводили коней по сходням, сносили оружие, торока, корзины с припасом и снедью, скатывали бочки с мёдом и пивом, разбивали стан, ставили шатры. С греками общались дружелюбно, но мало, покупали у них молодое вино, солёную рыбу, фрукты, птицу, мелкий скот. Многие греки боялись близко походить к русскому воинскому стану. Они предпочитали озирать русское войско с высоты каменных стен и башен. Через неделю русичи и варяги заметили, что в город через разные ворота потянулись, как накануне осады, возы со скарбом из предградья и округи. Люди гнали в город домашний скот, прятали там стариков и детей. Видно было, что греки начали какие-то работы по верхам стен, а до прихода русского войска они углубили ров. Ещё через неделю в город небольшими ватагами потянулись с окрестных гор и долин вооружённые германцы-готы. Странно было это видеть русичам, ибо русское войско не грабило ни прибрежных, ни окрестных селений. Однако всё это заставило князя Владимира и его воинов насторожиться и держать ухо востро. В воздухе запахло войной.

* * *

Только наступила зима, как базилевс ромеев велел войскам переправляться через Босфор. Василий сумел собрать под своими знамёнами в этот раз до одиннадцати тысяч конницы и пехоты. Ударную силу его войска составлял шеститысячный русский корпус «варангов-берсеркеров», коим руководил князь Свенд. Русы и варяги были в основном конными. Большие греческие корабли, бравшие на борт от ста пятидесяти до двухсот воинов или по шестьдесят коней, под покровом ночи перевезли войска базилевса на азиатский берег. Русский корпус переправился через Босфор самостоятельно. Бунтовщики не были осведомлены и не смогли препятствовать высадке императорских войск на азиатском берегу. Ранним утром руссы, варяги и греки стремительно двинулись к городу Хрисополю, у которого стоял с лучшей частью своего войска сам Варда Фока. По сведениям лазутчиков, у узурпатора было до пятнадцати тысяч воинов.[20]20
  Варанга – гвардейское формирование при византийском дворе из скандинавских, русских и английских воинов-наемников, вооружённых помимо мечей огромными секирами. – Примеч. ред.


[Закрыть]