Текст книги "Новый Рим и славяне. Византийские мотивы славянства и Руси"

Вдруг рядом с князем оказался Мстислав, окликнувший его и указавший кием немного левее. Донуведь глянул и не поверил своим глазам. Шагах в тридцати от него и почти рядом с раненным им греком появилась женщина в серебристой накидке. Князь узнал бы её из тысячи – это была его Добромира. Удивление и мысль о том, как она могла оказаться здесь, только достигла его сознания, когда персты его десницы, наученные годами непрерывной войны, уже отпустили оперённую стрелу, пущенную сразить предводителя греков. Донуведь понял это и ужаснулся. Его мысль уже не могла возвратить назад оружие смерти. Он неистово зарычал, как зверь, не веря своим очам, ибо Добромира метнулась вправо и закрыла своим телом раненого грека. Мгновение!.. Стрела князя неумолимо вошла ей в грудь… А Добромира, вскрикнув, охватив стрелу дланью и перстами десницы, отступила в сторону и упала навзничь у самой воды…

Не помня себя, князь слетел с коня и, перевернувшись через голову, помчался к сражённой им любимой женщине. А за Донуведем к берегу рванулась вся дружина. Ударом копья налету он сбил с ног вставшего на его пути воина со щитом. Греки, подхватив на руки своего раненого военачальника, попятились. Их корабли уже были близко. Сотни славянских стрел вонзились в их борта, в тяжёлые вёсла и мачты, раня и губя матросов. Но те уже сбрасывали сходни и принимали на борт своих окружённых славянами воинов. Иоанн, раненный ещё одной славянской стрелой, обливаясь кровью, умолял своих стратиотов унести с собой сражённую и упавшую Тавракирию или оставить его рядом с ней. Но в общей сумятице его просьбы и мольбы не были услышаны, а воины спасали своего военачальника, как и предписывали им воинские законы. В завязавшейся схватке на берегу славяне неистово дрались, спасая полонённых соплеменников – женщин и детей. Грекам не было пощады.

Схватка у реки ещё продолжалась, когда Донуведь, отшвырнув сулицу, подбежал к лежавшей у самой воды Добромире. Он встал на колени и взглянул ей в лицо. Она расцвела и стала краше прежнего, ибо превратилась из девы в цветущую женщину. Да, она была прекрасна. Но печать смерти уже легла на её лицо. Стрела, пущенная им, вошла ей между персей. Кровь заливала её грудь. Донуведь взмолился Святовиту, вздел руки к небу. Затем, отказываясь верить своим глазам, вновь глянул ей в лицо и позвал её. Она открыла тускнеющие глаза цвета нефрита и, увидев его, холодеющими устами молвила:

– Донуведе… прости мя.

Затем колющая, жгучая боль в груди затворила ей уста. Она напряглась всем телом, и из уголка рта её потекла струйка алой крови.

– Несть! Не остави ми, Добромира!!! Не изыди из живые! – кричал и взывал к умирающей Донуведь.

Но та была безмолвна и уже почти не дышала. Князь в исступлении разорвал на её груди мокрую от крови тунику и стал плескать ей на грудь пригоршнями воду. Но кровь не останавливалась и всё текла, смываемая, текущая в воды реки, сливаясь с ними. Донуведь замер и застонал, как раненый зверь. На груди его возлюбленной был бронзовый нательный крест, залитый кровью. Донуведь склонил голову и поцеловал его. Затем простёр руки к небу и закричал:

– Добромира! Азмъ с тобою есмь! Ти имаши водити ми до твои Боже! (Добромира! Я с тобою! Ты поведёшь меня к своему Богу!)

С этими словами он выхватил меч из ножен и, задрав кожаное рубище, с криком вонзил клинок себе в грудь, чуть ниже рёбер. Через пять минут сердца обоих перестали биться до скончания века, а кровь их влилась в воды Истра.

Никто, кроме Мстислава, почти и не заметил трагедии, что произошла на берегу. В жестокой сече иссекши греков, славяне освободили полон и довели его до ближайшего леса. Медлить было нельзя, ибо тяжёлая греческая конница была на подходе. Мстислав тоже не успел подобрать тело Донуведя, надо было спасать живых, а не мёртвых. Но юноша понял, почему его князь нанёс себе смертельный удар мечом и лишь потом тайно рассказал о гибели Донуведя и Добромиры умиравшему от раны Добриту и его сыновьям. Тела же князя и княжны, погибших у реки, не предали огню по славянским обрядам, над ними не совершили тризны и не насыпали курганов. Волны, поднятые тяжёлыми вёслами греческих кораблей, снесли их в реку и упокоили на дне.

Многие греческие воины, облачённые в стальные панцири, но сражённые в тот день на берегу, так и остались лежать до прихода их конницы. Волны не справились с тяжестью доспехов. Греков упокоили в земле по-христиански. Славяне, павшие у реки, почти все нашли покой на речном дне, так как греки побросали их тела в Истр.

Но каждый год соплеменники погибших здесь славян приходили к берегам великой реки и, вспоминая о днях той войны, о спасении полона, поминали имя князя, нашедшего здесь свой покой. Со слезами они поминали и причитали:

– Спи зде Донуведе!

Тот год не окончился изгнанием аваров из пределов славянской земли. Не успели авары и греки оставить землю славян, как многочисленные славянские отряды перешли реку на своих ладьях и вслед за обрами вновь обрушились на империю. Менандр Протектор писал тогда: «…Восточная война (с Ираном) была в неопределённом положении; тогда, на четвёртый год царствования Тиверия Константина кесаря (577 г.), случилось, что народ славян, примерно до ста тысяч, разграбил Фракию и многие другие области». С этих событий начался второй этап заселения Балкан славянами.

А ещё через год хаган Баян, получив от ромеев восемьдесят тысяч номисм за службу и разорение славянской земли, нарушил мирный договор с Тиверием. Паннонские славяне построили аварам мост через реку Саву, и кочевники переправили свою конницу на правый берег. Затем авары осадили крупнейшую в той местности ромейскую крепость Сирмий. Взяли они её в 582 году. Всё это позволило аварам окончательно укрепиться в Нижней Паннонии, ранее принадлежавшей империи.

* * *

В тот же год, когда авары отняли у греков Сирмий, к берегам Истра подошёл отряд греческих воинов, сопровождавших посольство к славянам-антам. Среди послов был молодой переводчик по имени Николай, хорошо знавший по-славянски. Подъехав к обрывистому речному берегу, близ которого кружили в потоках воздуха и кричали белые чайки, Николай перекрестился, остановил коня, отпустил поводья и, задумчиво глядя на далёкий противоположный берег, негромко произнёс по-славянски:

– Донуведе, услыши мя! Господи, не лиши покойного зде князя царства Твоего Небесного…

Один из ромейских дипломатов, сопровождавших Николая, услышав незнакомые славянские слова, спросил:

– Кого ты упомянул, Микссклавий?

– «Донуведь». Так звали одного из славянских архонтов, прославившихся в войне с аварами, – отвечал Николай-Мстислав.

– Данувий? – вопросительно произнёс грек на своём языке.

– Странное имя, – добавил он и вновь спросил:

– Интересно, что оно означает?

Николай подумал и, отвечая, перевёл послу:

– В переводе на ромейский это значит «Ведающий реку». Ну а что касается архонта, то он нашёл свой достойный конец и пристанище в водах Истра, ибо Донуведь «ведал реку», а Истр подлинно «вещая», «вятшая», как говорят славяне, (мудрая, великая) река.

Слова эти понравились греку, и он рассказал об услышанном своим друзьям и спутникам.

* * *

А ещё через год один из монахов константинопольского монастыря Акимитон в своём философском трактате написал интересную фразу: «Одна… из рек в нашем Писании именуется Фисон, у эллинов – Истр, у ромеев – Данувий, у готов – Дунав; когда зимой она замерзает и кроткая природа потока уступает место каменной твёрдости, так что она способна выдержать даже множество врагов, переправляющихся (через реку) и (собирающихся) совершить набег против иллирийских и фракийских областей ромеев, – созданная из воды (ледяная) опора снизу омывается отделившимся от неё течением, а сверху выдерживает лошадь и всадника, которых часто там можно увидеть десятки тысяч».

Пожалуй, это было первое упоминание о древнем Истре под его славянским именем «Дунай», которое современные историки относят не ранее чем к середине VI века по Р. Х. Но, скорее всего, оно вошло в употребление не ранее 80-х годов указанного столетия. Старославянский перевод этого текста гласит: «Римскы же Дануовиос, блъгаръскыи ж Доунава… яко ж по себе преносити преходящая ратникы к греком сремьскыя ж и фракьскыя пределы преходяшоу…».

Уже в 584 году христианский миссионер-сириец Иоанн Эфесский в своей «Церковной истории» писал: «В третьем году после смерти Юстина царя и правления победительного Тиверия (581 г.) вышел народ лживый славяне. И прошли они стремительно через всю Элладу, по пределам Фессалоники и Фракии всей. Они захватили много городов и крепостей, и стали властвовать на земле, и живут на ней, властвуя, как на своей собственной, без страха в продолжение четырёх лет… И вот даже и доныне, до 895 года (584 год по Р. Х. – Д. А.), они располагаются и сидят в этих ромейских пределах. Без заботы и страха захватывают пленных, убивают и жгут. И они обогатились и приобрели золото, и серебро, и табуны лошадей, и много оружия. И они выучились воевать лучше, чем ромеи. Люди простые, которые не осмеливались (ранее) показаться из лесов и защищённых деревьями (мест) и не знали, что такое оружие, кроме двух или трёх лонхидиев, а именно это – метательные копья». И далее под 585 годом Иоанн свидетельствует: «Ромеи подкупили народ антов, и те напали на землю славян… А это ведь область их на запад от реки, именуемой Данубис».

Так или иначе, но у восточных славян-россов, не ведавших о записях в трактатах учёных мужей той давней эпохи, уже к исходу VI века сложилось и сохраняется доныне своё древнее эпическое предание – «Сказ о рождение Дуная», столь созвучное тому, что родилось под этим пером.

Сотворить мир

Годом величайших для Ромейской империи испытаний стал 626 год от Р. Х. Уже весной огромное персидское войско под руководством талантливого и прославленного полководца Шахрвазара пересекло Малую Азию и достигло берегов Босфора. Ещё ранее в 614 году персы захватили святой город Иерусалим, взяли в плен патриарха Захарию и вывезли древо Креста, на котором был распят Христос, в свою землю. Сейчас же шлейф пожаров и дыма тянулся следом за персидским войском по Малой Азии. Завоеватели оставляли за собой лишь разорённые выжженные сёла и небольшие городки провинций империи. Только крупные города с каменными башнями и стенами стали местом спасения для её подданных. Но предводителя персов не интересовали эти города. Его целью была столица Ромейской державы. Свою ставку он разместил в захваченном Халкидоне, откуда можно было издали обозревать величественный и прекрасный Константинополь. Однако у Босфора движение завоевателей на запад прекратилось. У персов не было флота.

Для империи это было только половиной беды. В те годы император Ираклий (610–641) находился с войсками далеко от столицы. Он вёл войну с персами в Армении и Северной Месопотамии, а местом его базирования была Лазика (Юго-Западное Закавказье). Там же под руководством императора находились основные военные силы ромеев. Шахрвазар, казалось, перехитрил Ираклия, ибо персидское войско оказалось глубоко в тылу у ромейских войск. И в это тяжёлое время аварский хаган нарушил мирный договор, заключённый ранее с империей. Неожиданный поход Шахрвазара на запад был вызван тайным договором между персами и аварами. В итоге они одновременно совершили нападение на империю, вышли к Босфору и осадили Константинополь. Хаган нанёс империи удар в спину. Его ещё более значительное, чем персидское, войско, пополненное воинами из народов-данников – паннонских славян, гепидов, славян, живущих в Карпатах, союзных аварам протоболгар (булгар), – в июле подошло к Константинополю с запада и перекрыло все дороги и подступы. Авары соорудили двенадцать деревянных осадных башен, покрытых сырыми кожами, предохраняющих дерево от огня. Были также построены и установлены десятки метательных машин. В стены и ворота столицы ударили камни, на крыши городских домов обрушились зажигательные снаряды, пущенные из катапульт, с осадных башен город и верхи стен осыпали потоки стрел.

Непросто было овладеть крупнейшим и самым богатым в мире городом, унаследовавшим культуру, мудрость и опыт всей античной цивилизации. Неприступные каменные стены и башни, построенные в три линии ещё императором Феодосием (379–395) почти два с половиной века назад, были в хорошем состоянии, ибо ромеи всегда заботились о надёжной защите своей столицы. Основания оборонительных сооружений были заложены так глубоко, что подкопы были невозможны. Каменные стены поднимались уступами одна над другой. Первая оборонительная линия была 5-метровой высоты. Перед ней выкопали глубокий ров. Вторая линия стен достигала высоты 10, ширины 3, а башни поднимались на высоту 15 метров. В двадцати пяти метрах от второй проходила третья линия обороны – наиболее мощная. Здесь стены 7– метровой толщины были немного выше, но венцы и верха башен располагались на высоте птичьего полёта (от 20 до 40 метров). Со стороны моря и залива Золотой Рог также протянулась линия крепких стен и высоких башен, построенных сыном Феодосия – императором Аркадием (395–408). Общая протяжённость городских укреплений достигала почти 65 стадий (16 километров). По всей длине их линий насчитывалось 400 башен. Но самое главное то, что тогда у ромеев был, пожалуй, лучший в мире флот. В проливе и на море величественно проплывали и ходили под белыми парусами большие корабли, на вёслах стремительно неслись дромоны, способные потопить любую вражескую флотилию.

* * *

Жаркий летний вечер начала августа угасал над Босфором и Пропонтидой. Солнце уходило и пряталось за дальние горы на западе в дымах и в ярко сиявшем в вечерних сумерках зареве пожаров. Над заливом Золотой Рог ещё раздавался непрерывный стук секир и молотов, визг пил и скрип брёвен. По велению хагана славяне уже пять дней строили и спускали на воду ладьи-моноксилы и плоты.

Молодой князь карпатских славян «дулебов» Творимир возвращался в свой воинский стан, расположенный на северном берегу залива. На душе у него было неспокойно. Аварский хаган, собрав на военный совет всех предводителей и военачальников, объявил им сегодня:

– Досточтимые мужи и воины, внемлите и серьёзно обдумайте сказанное мной. Общий приступ Цареграда последует через день на восходе солнца.

Известие об этом взволновало многих, бывших на совете.

– Большинство военачальников и князей считает, что время общего приступа не наступило. Стены и башни Цареграда пока ещё неприступны и не разрушены камнями метательных машин. Мы не поведем своих воинов на явную смерть, – отвечали хагану булгарские вожди.

– Велю всем молчать. Вас никто и не спрашивает, поведёте ли вы своих людей или нет. Если они не пойдут, в бой их погоним своими копьями и стрелами мы. И это произойдёт послезавтра, ибо если авары будут долго готовить приступ, то и греки тоже подготовятся к нему или получат помощь от своего царя Ираклия, – угрожающе молвил хаган.

– Великий хаган, а как расценят наши действия твои союзники персы? Не сочтут ли они твоё решение поспешным? – спросил один из вождей германцев-гепидов.

– И это уже оговорено, – обмолвился хаган, – персы поддержат нас с другого берега пролива. В этом деле большие надежды мы возлагаем на отряды славян, которые пойдут на приступ через залив на своих ладьях, плотах и отвлекут на себя большую часть греческого флота, что стоит в проливе.

С этими словами он посмотрел на пятерых славянских князей, присутствовавших на совете, и те в знак подчинения и согласия склонили головы. Никто из них не проронил ни слова. Смолчал и Творимир. Вспомнив эту унизительную для себя сцену, князь скрипнул зубами, плюнул с досады. И всё же какое-то внутреннее чувство ему подсказывало, что все они сделали правильно, промолчав, ибо несли ответ перед богами за своих людей. А сеча и дело покажут, кто был прав или виноват. В голове князя отчётливо засели и последние слова аварского хагана:

– Строго-настрого запрещаю кому-либо из князей и военачальников рассказывать кому-либо об услышанном здесь, на совете. Всё надлежит держать в строгой тайне. В случае огласки виновный потеряет голову.

От этих нелёгких мыслей князя отвлекло отдалённое, негромкое, но очень мелодичное пение, которое, всё усиливаясь, лилось с верхов стен Цареграда. Это пение напомнило ему одно дивное и приятное событие, произошедшее с ним два года назад. Князь прислушался. Казалось, что прекратились гулкие удары – перестали бить даже пороки-камнемёты, построенные германцами и аварами. Ликующий хорал поющих всё нарастал, и зоркий глаз князя различил, как вдали по верхам стен и сквозь башни Цареграда в закатных лучах солнца движется многочисленная процессия. Поющие несли стяги, которые греки называли хоругвями, и красивые изображения греческих богов на досках-иконах. Хоральное песнопение завораживало Творимира, и князь направил коня ближе к берегу залива. Остановив жеребца у самой воды, он всмотрелся, наблюдая за тем, что происходило на стенах города. Следом за ним к воде неторопливо прорысили его отроки. Процессия приближалась. Отсюда до стен было около трёх полётов стрелы. Князь и ранее видел эту процессию, ибо греки уже почти неделю ходили по городским стенам кругом днём и ночью, без перерыва, удивляя этим осаждающих. Авары говорили, что хитрые греки что-то задумали и хотят напугать воинов хагана своими проделками, призывая на помощь своего Бога. Славян и германцев это тоже удивляло, однако они помалкивали, предпочитая не тревожить и не ругать чужих богов.

Нынешним же вечером процессия чем-то особенно поразила князя. Вероятно, множеством народа, принявшим участие в этом торжественном ходе по стенам, но, возможно, и каким-то таинственным чувством, проснувшимся у него в груди. И Творимир этим шестым чувством вдруг осознал, что очень скоро всё резко переменится в его жизни.

* * *

Чёрная южная ночь опустилась на землю и скрыла Босфор, Пропонтиду, залив Золотой Рог и град Константина, спавший на их берегах. Однако на стенах и в башнях города, а также в его окрестностях горели тысячи костров, озарявших округу, потому что не спали воины, охранявшие город, и готовились к приступу те, кто собирался его захватить. Всё также неумолимо двигался по каменному венцу стен и башен, вспыхивая и озаряясь огнями на его ожерелье, крестный ход греческого духовенства, монашества, клира, воинов и горожан с иконами и хоругвями, освещавший путь факелами и светом горящих свечей. Правда, песнопение стало тише и людей поубавилось в процессии. Заревом костров и бликами полыхающих огней был охвачен и дальний, восточный, берег пролива, где готовились к переправе и веселились персы, опьянённые успехом, греческим вином и надругательством над греческими женщинами. Однако еле заметные белые блики парусов греческих кораблей ночного дозора медленно проплывали у восточного берега Босфора. Слышались негромкие, но дружные удары вёсел о воду. Пьяные возгласы, крики женщин в персидском лагере стихали, ибо персы пристально всматривались на запад, боясь неожиданного нападения со стороны берега.

В эту жаркую августовскую ночь в стане славян на берегу Золотого Рога было довольно тихо. Уже давно перестали стучать секиры и молоты, не слышно было скрежета брёвен и треска досок корабельного шпангоута, не скрипели вёсельные уключины. Тихо плескали волны, ударяясь в борта моноксилов, поставленных на якорь. У берега залива горело несколько десятков костров, редко слышалась негромкая славянская речь. А над всем этим ночным миром земли простиралось спокойное, вечное и безмерно неземное Творение звёзд и планет. Пришла пора августовского звездопада, и метеоры, врезавшиеся в тёмное воздушное покрывало Земли, сгорали в нём, как искры, сыплющиеся с невидимого огнива самого Творца.

Вот в эту ночь в полной темноте и тишине к северному берегу залива в стороне от костров тихо подошла лодка. Конная славянская сторожа заметила её и без шума подрысила к берегу. Воины держали луки наготове и окликнули того, кто причалил к берегу. Из лодки также негромко кто-то отозвался по-славянски на призыв сторожи. Затем с носа судёнышка на землю спрыгнул человек и, подняв руки вверх, попросил отвести его в шатёр князя Творимира.

Молодой князь давно уже спал глубоким и тревожным сном. Ему снился лес. Вечерело. Творимир шёл по этому лесу и понимал, что он заблудился в нём. Дремучие тёмные ели неприветливо и грозно шумели под ветром в высотах своих могучих смолистых стволов тяжёлыми ветвями. Сухие ветки и иглы сыпались на голову князя. Творимир с трепетом искал дорогу и не находил. Стопы ног его тонули по щиколотку в мягком мху. Змеи, шурша между папоротников, расползались в разные стороны. Вдруг он вышел на поляну. Вечерне солнце озлатило верха кустарников и березок. Творимир словно узнал эти места и уже более уверенно пошёл на восток. Тёмный лес сменился светлой дубравой. Могучие дубы, расправив и раскинув свои ветви, встречали его шумом листвы. Пахло дубовой корой и ягодами. Тут ему привиделось, что он на охоте и идёт на бера (медведя) с рогатиной и видит уже лохматую вздыбленную шерсть, огненные глаза, лапы с крючьями когтей, раскрытую пасть и клыки зверя. И в тот момент, когда он готов был вонзить рогатину под сердце грозного хозяина леса, тот вдруг превратился в быстроногого оленя. Олень отскочил от Творимира на несколько шагов, покрутил головой с молодыми рогами и обратился красивой девой. Князь узнал деву, вспомнив, что где-то видел её лицо. А дева тихо произнесла его имя:

– Творимире.

Князь проснулся оттого, что кто-то тронул за плечо и позвал его. Он открыл глаза, сев на ложе, осмотрелся и увидел своего отрока. Рядом с ним стоял кто-то незнакомый, но по одежде славянин. Незнакомец заговорил по-славянски, и по выговору Творимир определил, что тот ант – росс.

– Княже, нарочитая дево, знаема ти послаша ми. Тая узреши ти с градския стены и просяще тещи Црюграду объ-нощь, тмою, отай, да обмолвити. Азмъ есмь рощу ся избыти озлобления ти. Хощеши реку клятву мою (Я послан некоей известной тебе девой знатного происхождения. Она узрела тебя со стен града и просит под покровом ночи тайно прибыть в Цареград, чтобы переговорить с тобой. Я ручаюсь за твою безопасность. Могу дать клятву в подтверждение этого), – тихо сказал тот.

Творимир некоторое время молчал, обдумывая предложение. Нет, он не боялся попасть в Цареград под покровом темноты. Его смущало другое. Кто-то посторонний мог заметить, узнать и донести об этом хагану. Мысли эти прервал посыльный.

– Скоро решаши, княже, ибо на пятый час прииде светло. Время утече. Помрачи ти сердце свое, ибо издхнити многая изъ народа твоа. (Решай скорее, князь, ибо через пять часов наступит рассвет. Тогда время будет упущено. Сердце твое будет омрачено гибелью многих твоих соплеменников).

Предложение росича выглядело заманчиво и убедительно. Творимир решился.

В полной темноте они через полчаса уже пресекли залив. Вышли на сушу, незаметно миновали узкую полосу каменистого берега и приблизились к основанию стены. Здесь, замаскированная среди валунов и больших камней, в кладке стены была спрятана калитка, закрытая небольшой, но толстой дубовой дверцей. Ант тихо трижды постучал в неё. Дверь отворил какой-то худой человек в тёмном одеянии и с клобуком на голове. Он молча поклонился вошедшим и сотворил крестное знамение. Путники вошли под свод узкого прохода в толще оборонительной стены города. Через пять шагов перед ними оказалась кованая тяжёлая железная решётка. Через минуту и она была поднята над их головами и ушла в тёмный проём сверху. Пройдя несколько шагов по ступеням, ведущим вниз, путники свернули по проходу одесную и оказались перед второй мощной решёткой. Но и та через минуту была поднята. Они сделали ещё один поворот ошую и оказались у основания стены внутри города.

Цареград спал. Только небольшие отряды пешей греческой сторожи, бряцая оружием и доспехами, часто проходили по улицам в сторону городских стен и обратно. Один из таких отрядов, освещавший дорогу факелом, встретился на пути Творимира и его спутника. Воины резко выставили перед ними копья, направив рожны в грудь идущим.

– Что за люди? Куда направляетесь? – жёстко и сухо спросил начальник караула на греческом языке.

Десница князя машинально потянулась к мечу у пояса. Но ант поднял руки кверху, раскрыв длани и показывая, что у него нет оружия. Затем тихо заговорил на греческом. Караульные разрешили ему подойти ближе. Тот подошёл и достал из-под отворота своей кожаной рубахи какой-то свиток. Старший караульный взял свиток в руки и в свете факела внимательно прочёл и рассмотрел печать на нём. Затем махнул рукой, и воины подняли копья рожнами вверх. Путники двинулись далее.

Вскоре проводник привёл Творимира к небольшому дому в два этажа, увитому лозами уже созревшего винограда. Ант постучал в двери. Ему открыли, и слуга провёл путников в небольшой зал с белыми мраморными колоннами, служившими опорами балюстрады, расположенной на уровне второго этажа. Зал был освещён свечами и небольшими светильниками. Пол помещения был выложен серым и голубоватым мрамором разных оттенков. На стенах красовались мозаичными изображениями сцен охоты. Вспышки огня в светильниках отражались бликами на мраморном полу и играли со смальтой на стенах. Но всё же здесь царила полутьма, и было безлюдно. Путники остановились. Творимир осматривался. Вот скрипнула и открылась дверная створа, скрытая рядом колонн у противоположной стены, и в зал вошли две девы. Головы их были покрыты мафориями. Ант, приветствуя их, поклонился. Следом за ним склонил голову и Творимир. Он уже давно заметил, что греки склоняют голову в приветствии пред женами. Девы поклонились в ответ.

Какое-то время все молчали и осматривали друг друга. Наконец одна из дев, что подошла ближе к Творимиру, заговорила по-гречески. Ант, стоявший позади князя, начал переводить, но Творимир остановил его знаком руки, ибо сам неплохо знал греческий язык.

– Помнишь ли меня, архонт? Мы встретились и познакомились с тобою в городе Виминации, что на Данувиосе.

С этими словами она скинула покрывало с головы, и он узнал её. Да, это было два года с небольшим тому назад. Творимир, его сородичи и часть дружины посетили Виминаций с целью переговоров. У греков был тогда великий праздник. Они молились в своих храмах в честь Воскресения их Бога-человека Иисуса. Славяне удивлялись, выслушивая рассказы греков о том, что Иисус был распят на кресте, умер, был похоронен, а потом опять ожил и вознёсся на небеса. В это хотелось верить, но верилось с трудом, ибо никто из славян не знал такого случая, чтобы после распятия можно было остаться живым или умереть, а потом вновь ожить. Побуждаемые любопытством, князь и его окружение решили побывать в городской базилике и посмотреть на праздник и торжество греков.

Виминаций погрузился во тьму. Наступила благоуханная весенняя ночь 15 апреля 624 года по Р. Х. Но никто не спал в городе. В базилике и возле неё было множество народа. Горели тысячи свечей в подсвечниках и в дланях людей. Ожидание какого-то чуда и тайны было на лицах. Все улыбались. Славяне вошли в базилику, сняв шапки, как это было принято у греков. Вот тогда Творимир и заметил её. Она была прекрасна. Её густые тёмно-русые волосы были заплетены и уложены на голове, покрытой лёгкой паволокой (шёлковой накидкой) сиреневого цвета. Большие голубые глаза сияли, алые уста, казалось, просили поцелуя. Складки одежды не могли скрыть её больших девичьих персей и стройного стана. Она тоже заметила его. Поняла, что этот красивый, молодой славянин, как она определила по одежде, не может оторвать от неё взгляда, и улыбнулась ему. А потом было долгое, красивое, но непонятное славянам греческое богослужение. Вдруг под утро, после многих часов песнопений, греки стали целоваться и громко кричать:

– Христос анести!

А другие громко отвечали им:

– Алитос анести!

Вот тогда она неожиданно подошла к нему и произнесла по-славянски:

– Христос Воскресе! – с этими словами троекратно поцеловала его в уста.

Он обомлел и не знал, как вести себя, как отвечать. Но кто-то из славян тихо подсказал ему:

– Молви, княже: «Воистину воскресе!»

И Творимир с улыбкой повторил эти слова. Она радостно, искренне улыбнулась ему. Они заговорили. Молодой князь, путая греческие и славянские слова, рассказал ей, кто он такой, и назвал своё имя.

– А как зовут тебя? – спросил он на ломаном греческом.

– Евникия, – отвечала девушка, – так назвала и окрестила меня мать-гречанка. Отец же мой происхождением славянин.

– Твои слова не удивили меня, ибо знаю о том, что многие славяне уже взяли в жёны гречанок, приняли греческий закон и служат в войске греков, – с улыбкой промолвил Творимир.

– Мне давно известно, что базилевс Ираклий открыл границы для славян и дал им возможность заселять свободные земли Ромейского царства. За то ромеи требуют от славян платить налоги и служить в их войске, – добавила она.

– Многие славяне, жившие по брегам Донувия, воспользовались этим. Войны между славянами и ромеями затихли. Но зато это примирение вызвало злобу и зависть обров. Вражда между ромеями и обрами усилилась. Аварский хаган пытается удержать славян в своих руках, дабы платили ему дань. Обры натравливают славян на греков. И то пока удаётся этим волкам.

– Княже, остави огорченно речение, отложиши ненавидение, ныне есть светозарен день, – вдруг опять неожиданно для него перешла она на славянскую речь.

– Право глаголеши, светлоокая, – согласился князь.

В ту праздничную весеннюю ночь князь Творимир более не думал о войне. Рядом с ним стояла красавица-дева, которая, словно в ночь на Купалу, подарила ему надежду и великое чувство, родившееся в его сердце. Её поцелуи донесли до него запах ароматных уст и чудного девичьего тепла. Всё его молодое мужское естество затрепетало, волна возбуждения пронзила его от пят до корней волос. И ему показалось, что вокруг горят не свечи, а купальские костры и что он вот-вот умыкнёт её, как обручницу (невесту), а родителям её вышлет купу (плату). Десница его уже было потянулась к её длани. Наверное, в глазах его засветился озорной огонь. Потому Евникия, верно заметив искры озорства в его глазах, улыбнулась и поспешила отойти от него к своим подругам и слугам. И это сдержало Творимира. Но всё оставшееся время богослужения в базилике он не отрывал взгляда от девушки, надеясь ещё раз на её поцелуи и общение с ней. Она же лишь напоследок перед уходом махнула ему рукой и растаяла с подругами в толпе молящихся и выходивших из храма людей.