Текст книги "Новый Рим и славяне. Византийские мотивы славянства и Руси"

На плечах же Мстислава умостился малолетний внучек Дорогосл, которого князь придерживал за ножки то левой, то правой дланью. У деда по щекам катились редкие, скупые слёзы, которые тот не мог сдержать, потому и перебирал руками. А белокурый малыш что-то лепетал себе под нос, улыбался детской наивной улыбкой, щурил синие глазёнки, когда сквозь дымку облаков пробивались лучи весеннего солнце, хлопал в ладоши или трепал своими пальчиками кудри шевелюры с прядями седины на голове деда.

* * *

Последующие три года ничто не нарушало мирного течения жизни в Русской земле. Росли дети в доме великого князя Мстислава – Драгосл и Евстафий. У Киевского князя Ярослава тоже родился сын, которого тот нарёк Святославом. В 6536 году (1028 год по Р. Х.) явилось странное небесное знамение, видимое всей Русской землёй. Комета в виде змея с извитым хвостом плыла в чёрном ночном небосклоне над миром.

На исходе того же года из Корсуня в Чернигов приехало посольство. Послы сообщали, что базилевс ромеев Константин VIII отошёл в мир иной и что наследовал венец базилевса бывший член синклита, а ныне новый император Роман III. Он обращался к Великому русскому князю Мстиславу с приветствием и просил слать в Цареград новых воинов из русов и варягов для службы в императорской гвардии берсеркеров. Князь Мстислав отвечал, что посодействует просьбе нового базилевса, хотя сейчас исполнить её было не так уж и просто.

Во время пира, данного в честь прибытия посольства, когда хмель развязал языки грекам, Мстислав, незаметно вложив мешочек с серебряными монетами в руку одного из послов, тихо расспросил его. Тогда и узнал все подробности смены власти в Цареграде. Оказалось, что в ноябре 1028 года престарелый и распутный Константин VIII начал, за неимением сына, искать себе преемника.

– Так как старшая дочь его, Евдокия, была монахиней, басилевс решил выдать замуж за претендента среднюю, Зою, или младшую – Феодору. Младшая по непонятным причинам наотрез отказалась от свадьбы… – рассказывал шёпотом грек.

Сытно рыгнув и пожевав губами, продолжил:

– А вот Зою, несмотря на пятидесятилетний возраст, это не испугало. Она с лёгкостью пошла за шестидесятилетнего синклитика Романа Аргира, что происходит из очень древнего и знатного рода. Всем было понятно, что Зоя не любит Романа и выходит за него только ради власти. Но 12 ноября состоялось венчание и бракосочетание.

– Егда же и яко умре царь Костянтинъ? – спросил по-русски Мстиславъ. Но грек понял его без перевода.

– Спустя два дня после венчания Зои своей смертью тихо умер старый базилевс. С ним по мужской линии пресеклась великая Македонская династия Империи Ромеев. Пусть Константин был и не очень хороший правитель, но при нём тень покойного брата словно охраняла весь правящий дом. Смерть же его ничего хорошего не предвещает, ибо империя явно ступила на зыбкий путь заговоров и переворотов, – завершил посол и, пряча мешочек с серебром, поклонился князю.

Немного встревоженный рассказом посла об отказе Феодоры выйти замуж за именитого члена синклита, князь вдруг ясно вспомнил о том, как однажды дядя посвятил его в дела императорской семьи. По словам, взволнованному голосу и неопределённому намёку Свенда Мстислав догадался тогда о связи его дяди с младшей племянницей базилевса Василия II. Известия из Цареграда взволновали русского князя, напомнив ему о былом. Образ Свенда всплыл перед его внутренним взором, и он, словно во сне, явно испытал в душе какую-то непонятную надежду и тревогу…

* * *

Через год вновь пахнуло дымом войны. Ярослав набирал силу. С большой ратью он пошёл на запад Русской земли и отнял у ляхов Белзы. К тому времени Болеслав Храбрый состарился и одряхлел. Ярослав начал рвать из его ослабевших когтей Червеньские города Руси. А ведь ещё пять лет назад Болеслав получил из рук римского папы королевский венец. Немногим ранее в Гнезно (древняя столица Польши) сел папский архиепископ. Ляхи навеки связали себя с Римом и этим провели незримый, но непреодолимый духовный рубеж между православной Русской землёй и латинской Польшей. Однако взятие Белза не встревожило их.

В тот же год Ярослав пошёл за Чудское озеро, разгромил ополчение чуди и поставил в её земле град Юрьев. Чудь обложил данью. Жена его Ингигерда вновь родила ему сына, наречённого Всеволодом.

И тут умер Болеслав. В Ляшской земле начался великий мятеж. Простонародье взялось за оружие. Убивали латинских епископов, попов, грабили и жгли храмы и монастыри. Видать, не нравилась ляхам латинская церковная десятина. Заодно чёрный люд грабил дома и усадьбы сподвижников Болеслава, избивая бояр и ляшскую знать. Ярослав направил посольство к Мстиславу Лютому. Призывал его к совместному походу на ляхов, просил помочь возвратить Червеньские города Руси. Мстислав дал согласие.

* * *

Полки Мстислава и Ярослава с боем взяли Червень, Волынь, Перемышль, Санок, Холм, совокупив с Русской землёй Червонную Русь. Затем русское войско обрушилось на Малую Польшу, захватило Сандомир и Люблин. Сопротивление ляхов везде было сломлено, их войска разбиты. Да ляхи и сопротивлялись недолго, ибо в их стране был мятеж. В этих схватках полки Мстислава были впереди, и их князю сопутствовал успех. Из Польши князья возвратились в Русскую землю к исходу 1031 года и привели с собой большой полон. Ярослав благодарил и настоятельно просил Мстислава увести с собой часть пленников из молоди. Тот не отказался. Так при княжеском дворе в Чернигове стали служить молодые отроки и девушки из ляшской земли. А князь заложил в Днешнем граде Чернигова большой каменный собор Преображения Господа Иисуса Христа в честь победоносного похода и союза с Ярославом. Неподалёку уже стоял воздвигнутый ранее тогда ещё деревянный храм в честь святых Бориса и Глеба – братьев великого русского князя.

Своих полоняников Ярослав наделил землями по реке Роси и определил на службу в порубежные города. Весь следующий год он ставил новые грады в Поросье, опасаясь нашествия печенегов. И опасения эти были серьёзны. Печенеги, обойдя стороной Заграду Посулья, большими ордами кочевали близ рубежей южнее Киева. Казалось, что Ярослав полностью погрузился в заботы по обороне южных границ.

Но следующий 1033 год принёс страшное горе не Ярославу, а Мстиславу. Его сын – юный отрок Святослав (Евстафий) – неожиданно занемог, слёг и умер в горячке. Горе было такое, что княгиня Анастасия чуть не лишилась разума. Мстислав резко состарился, седина густыми прядями пробилась в его волосах и бороде. Боясь за жизнь внука, он велел отправить Драгосла в Посулье, в град Воин, под надзор родни, надёжных людей и воинов-варягов. Внезапная смерть сына заставила Мстислава всерьёз задуматься над тем, кто окружает его и откуда могла исходить угроза ему и его близким.

И казалось, ничего особенного не происходило ближайшие два года. Правда, князь замечал, что медленно и неуклонно теряет силы и зоркость очей. Заметил и то, что слишком близко трутся близ него, услуживают ему несколько отроков из ляхов. Понял Мстислав, откуда дует ветер, да, наверное, было уже поздно. Не иначе как медленный яд делал своё дело.

Задумал было он подговорить печенегов, чтобы напали на земли Ярослава с юга, а сам хотел ударить с востока. И тогда уж отомстить и за сына, и за себя. Но мысли о том, что опять придётся губить в ратях свой же народ, остановили его. Чтобы как-то отвлечься от тяжёлых дум о смерти, поехал он охотиться в леса, стоявшие стеной севернее Чернигова. Уже там, на охоте, он занемог, разболелся, попросил прислать к нему духовника для исповеди и причастия. Когда священник исполнил своё дело, Мстислав остался один и понял, что отходит в мир иной. Страха не ведало его сердце. И всей полнотой его он, раб Божий Константин, молился о жене, о Эдиссе, Свейне и их детях, затем стал поминать покойных: Гунхильду, Эйрика, сына Евстафия и, наконец, вспомнил о дяде. Чувство боли и радости толкнуло его сердце, ибо он услышал, что кто-то подошёл к его ложу. Мстислав открыл очи и увидел Свенда. Тот стоял перед ним в белых одеждах и, протягивая длани, звал его с собой к какому-то морю. Не чувствуя тяжести и боли, Мстислав поднялся с ложа, с радостью обнял дорогого сородича и пошёл вслед за ним к берегу бескрайнего океана, гремящего хоралом дивного прибоя, шумом волн, сверкающего под лучами Великого золотого Солнца…

* * *

Положили покойного Мстислава-Констанина в храме Спаса, заложенном им в Чернигове.

«Бе же Мьстиславъ белъ теломь, черменъ лицемъ, великыма очима, храборъ на рати, милостивъ, любяше дружину повелику, именья не щадяше, ни питья, ни еденья браняше», – вынес ему посмертную эпитафию небеспристрастный летописец.

Как и единокровного брата Святослава Владимировича Древлянского, убиенного Святополком Окаянным, его не причислили к лику святых. Но для дела мира и справедливости в Русской земле он сделал не меньше, чем его любимый единокровный брат Борис. Нет сомнений в том, что святой Борис своей жертвенной смертью попытался избавить родную землю от усобицы. Но ведь не успел князь Борис собрать братьев и решить вопрос о власти. Потому нет сомнений и в том, что вряд ли кто, кроме Мстислава Лютого, взялся бы восстанавливать справедливость в те годы. Кто знает, не пойди Мстислав дорогой славы и мести, прославили бы Бориса и Глеба? То всё суд человеческий. И то же ли определено судом Божьим рабу Его Мстиславу-Константину?

А Ярослав, по словам очередного летописца, «перея власть его всю и бысть самовластець Русикой земли». С трудом отбил он от Киева печенегов и долго ещё правил Русской землёй.

* * *

Не угасли в потомках слава и кровь Мстислава Лютого. Его внук князь Торгисль (Драгосл, Дорогосль) долго служил Русской земле, защищая её на рубежах Посулья сначала от набегов печенегов, а потом и половцев. Отечественный исследователь-филолог Б. Ф. Успенский так писал об этом: «Об одном из сыновей конунга Свейна Эстридссона… рассказывается, что он рос на Руси, где у его матери были знатные сородичи». Торгисль – под этим именем сын Свейна упоминается в сагах – «был избран конунгом на востоке в Гардарики и никогда не притязал на власть в Дании».

Отец его Свейн Эстридсон стал конунгом Шлезвига. Но судьба уготовила ему иную стезю. В 1035 году умер Канут Могучий. Держава его стала распадаться. Тогда датский народ избрал королём Дании Свейна Эстридсона. Свейн правил Данией до своей смерти в 1047 году. Прославился он утверждением христианства и справедливым правлением. Мать Драгосла Эдисса, видимо, умерла вскоре после известия о смерти своего отца – Мстислава Лютого. Вторично Свейн женился на шведской принцессе Гунхильд, которая родила ему сына Кнута и дочь Сигрид. Старший сын Эдиссы и Свейна, внук Мстислава, Эйрик Добрый получил в наследство от отца Шлезвиг. У него родилось двое сыновей – Кнут Лавард и Эрик Эймун. Единокровный брат Эйрика Доброго Канут II также стал королём Дании в 1080 году. Он прославился как христианский подвижник, построил известный собор в Лунде, пытался искоренить рабство, погиб от руки восставших язычников и получил прозвище «Святой».

Внук короля Свейна Эстридсона Лавард сначала правил Шлезвигом, затем его призвали на княжение западные славяне-бодричи, где он возглавил борьбу против германских завоевателей. Но, видимо, кровь взяла своё. Он оказался на Руси. Скорее всего, его призвал туда дядя – уже постаревший Драгосл. Там Кнут Лавард, став преемником Драгосла, своего деда Свейна и прадеда Мстислава, служил на Заграде, обороняя Русь от кочевников – половцев.

Тем временем наступил XII век по Рождеству Христову. В Гардарике Лавард женился на княжне Ингибьерг (видимо, Ирине) – дочери князя Мстислава Всеволодовича (Великого), правнучке Ярослава. На другой дочери Мстислава Великого, Маргарите, женился второй сын Эйрика Доброго – король Дании Эйрик Эймун (венчан около 1135 года). Лавард же погиб в сражении с половцами, защищая Русскую землю. Сын Лаварда, названный русским именем Владимир, рос, воспитывался, воевал и прославился здесь же – на русской Заграде. Видимо, докатилась его слава и до полуденных берегов Варяжского моря. Повторил он судьбу своего прадеда Свейна Эстридссона. Датчане призвали его в землю отцов. Там он стал известен под именем короля Вольдемара Великого. Это один из самых прославленных правителей Дании. В 1168 году он высадился на Руяне, захватил грады острова и взял неприступную Аркону. Тогда и был разрушен храм Святовита. Последний оплот язычества в Центральной Европе пал. Власть датского короля признали также западные славяне – бодричи и поморяне, что жили на южном берегу Варяжского моря. Женой датского короля Владимира I стала русская княжна Полоцкой земли именем София. Она была правнучкой Брячислава. Кровь русских князей основательно влилась в жилы датских королей.

Потому, может быть, она и возвратилась через их потомков в Россию в 1866 году. Тогда наследник русского престола (будущий император Александр III) взял в жёны датскую принцессу Марию-Софию-Фредерику Дагмар – мать последнего российского императора.

Под парусами удачи

В X–XI столетиях русские воины вместе с варягами и викингами образовали так называемую гвардию наёмников «берсеркеров»-«варангов» – вероятно, от староскандинавского «var», то есть «дар»… В сражениях они всегда дрались в авангарде; на улицах Миклагарда (Константинополя) и при дворе они охраняли особу императора. Дочь византийского императора Алексея I Комнина Анна писала: «что касается варангов, они считают верность императору и его охрану своего рода семейной традицией, священным долгом, который передаётся из поколения в поколение; эта верность нерушима, они не могут даже помыслить о предательстве».

«Службу в гвардии варангов почитали за высшую честь; молодые люди из Руси и даже далёкой Скандинавии стекались под её знамёна. Рунный камень, найденный в местечке Эд под Стокгольмом, повествует о громких подвигах в далёком Эгейском море: “Руны высечены по велению Рагнвальда. Он был в Греции во главе войска”. Варанги получали высокое жалование, но дело было не только в этом: они пользовались всеобщим поклонением, что засвидетельствовал в своей саге варанг Боли Боллассон: “Его голову украшал позолоченный шлем, в руке он держал красный щит с золотой фигурой воина. Он был вооружён копьём, как принято у чужеземцев. Когда они располагались на ночлег, женщины готовы были отдать всё, чтобы хотя бы одним глазком взглянуть на Боли и его друзей во всём их великолепии”», – отмечено в энциклопедии «Исчезнувшие цивилизации» с названием «Викинги: набеги с севера».

* * *

Три варяжских дракара обошли с юга большой остров, лежащий в заливе южнее Тавастланда, и при попутном ветре стали быстро приближаться к невысоким болотистым берегам в устье реки «Нево», названной так народом словен. На носу переднего корабля стоял и всматривался на восток привлекательный юноша с льняными волосами и голубыми глазами. На ви[29]29
  Tavastland, по-фински Hгmeenmaa – одна из 9 исторических областей, на которые прежде делилась Финляндия; имела титул графства. – Примеч. ред.


[Закрыть]д ему было лет восемнадцать, он был высок, строен, но мало кто знал, что ему шёл шестнадцатый год. Юноша был бледен. Рана от копья в левое плечо, полученная им недавно, доставляла ему страдание. Он кривил губы от боли, скрипел зубами, но держался, пытаясь казаться мужественным и взрослым в глазах дружины. Звали его Харальд Сигурдарсон. В его жилах текла благородная кровь, ибо он принадлежал к роду норвежских конунгов. Он приходился сородичем уже покойному Олафу Тригвассону и двоюродным братом последнему норвежскому конунгу, убитому в ходе очередного мятежа знати, поднятого в Ставангере – древней столице норвежцев. С остатками дружины и сторонниками погибшего конунга Харальд шёл теперь в Гардарику.

Чайки кружились над серо-зелёными волнами и громко кричали, то ли встревоженные криками людей, ударами вёсел о воду и хлопаньем парусов под ветром, то ли в охотничьем азарте деля добычу. Харальд же думал о том, как его примут в Гардарике. Понимал, что теперь он предводитель дружины и всех людей, кто бежал с ним из родной земли, спасаясь от врагов. Слышал и знал, что в Гардарике с незапамятных времён служили за хорошую награду или находили убежище многие викинги из их земли и соседних стран. Многие обороняли Гардарику от диких восточных кочевников, другие, более удачливые и смелые, поступали на службу в дружины конунгов и ходили с ними в дальние походы. Самым удачливым удавалось вместе с русами оказаться на службе у греческих императоров в Миклагарде (Константинополе). Харальд знал, что их называли берсеркерами. Его земляки, побывавшие «в греках», с гордостью рассказывали о подвигах, богатстве и славе берсеркеров. Об этом юноша втайне мечтал. Знал молодой норвежец и то, что в Гардарике сейчас не всё спокойно. Он был наслышан о славе, щедрости и доблести конунга русов Свейна-Мстислава. Многие викинги из норвежцев и датчан служили сейчас ему. Но Мстислав правил восточной частью Гардарики и сидел в граде Чернигове. Путь же туда был далёк. А Хольмгардом (Новгородом), землёй словен и западной частью Гардарики, куда сейчас шли дракары Харальда, правил конунг Ярослав Хромой. О Ярославе ходили разные слухи. Говорили, что он часто бывает небескорыстен. Известно было, что конунг Хольмгарда дружит с конунгами свеев, женат на дочери Олава Шётконунга Ингигерде, что его сородичи и друзья – воинственные славяне с острова Рюген (Руяны). Но Свейн-Мстислав воевал с Ярославом Хромым и разгромил его. После этого они и разделили Гардарику. Конечно, Харальду хотелось попасть на службу к щедрому и храброму Мстиславу, но путь его лежал через землю, принадлежавшую Ярославу, и как повернёт судьба, никто пока не знал. Другого же пути в Чернигов норвежцы не знали.

* * *

Через две недели дракары Харальда бросили якорь в Хольмгарде у восточного берега реки, называемой словенами Волхов. Здесь норвежцы узнали, что конунг Ярослав недавно прибыл сюда с дружиной. Словене говорили, что он набирает войско для похода в соседнюю землю. Та земля лежит западнее берегов большого озера, называемого Чудским. Уже на следующий день до Харальда и его людей дошла весть, что конунг узнал о прибытии норвежцев и приглашает их прибыть к своему двору. Харальд понял, что судьба в очередной раз обошлась с ним не лучшим образом, хотя и милует пока. Вздохнув, он велел пятерым лучшим воинам его дружины собраться и сопровождать его.

Вздев кольчуги и шеломы, в полном вооружении, но без щитов они сошли на берег и пешком отправились ко двору конунга, что располагался не так уж и далеко. Они слышали, что у Ярослава Хромого был ещё большой замок недалеко от Хольмгарда, стоявший выше по течению реки и называемый словенами «Городищем». Но сейчас конунг был в городе. Хольмгард, лежавший по обеим сторонам Волхова, был весь сложен из брёвен. Харальда и его людей поразило, что огромный городской замок, называемый «Детинцем», возвышался на Западном берегу реки. Окружённый рвом с водой, высокими валами и стенами, сложенными из толстых дубовых стволов, он представлялся неприступным. В отличие от Детинца двор конунга казался небольшим, и окружала его невысокая стена из брёвен, врытых в землю, поставленных плотно друг к другу и заострённых сверху. Словене называли такую постройку «тыном». Внутри двора, кроме дома конунга, конюшни и других хозяйственных построек, стоял высокий рубленый храм в честь христианского греческого святого Николая. Эта шатровая постройка во многом напомнила норвежцам христианские церкви их родины. Увидев храм, трое викингов и сам Харальд скорее из уважения, чем из чувства веры сняли шеломы с подшеломниками и перекрестились. Не надевая их, а держа в левой руке, подошли к воротам двора, охраняемым зоркой и вооружённой до зубов стражей. Здесь норвежцы остановились.

– Что за людие суть? Чего надобе? – прозвучал вопрос старшего из стражи.

– Конунг Ярославе позваны, – как мог, по-русски объяснил Харальд.

Когда воины стражи услышали слова норвежца, то двое из них заговорили с ними по-шведски:

– Откуда пришел ты, викинг, со своими людьми? – спросил первый из них.

– Мы не викинги. Мы люди покойного конунга норвежцев Свейна из Ставангера, – отвечал сподвижник Харальда, опытный Хольти.

– Что-то рано оставил Мидгард (землю смертных) конунг Свейн, ведь он был далеко не стар, – вымолвил другой стражник уже по-норвежски.

– Он уже в Астгарде (обители богов), предстоит перед Одином и беседует с ним. А далее путь его лежит в Нифльхейм, обитель мёртвых, – с усмешкой отвечал Хольти.

– А ты, как видно, наш земляк? – спросил он у второго стражника.

– Да, мой покойный отец – норвежец-викинг, – отвечал стражник.

– А что же случилось в Ставангере, если конунг норвежцев уже беседует с Одином? – спросил стражник.

– Враги конунга перехитрили его и подняли мятеж нежданно, – отвечал Харальд.

– Ты, юноша, хоть и молод, а видно, побывал в передрягах и хочешь служить конунгу Ярославу? – спросил первый стражник по-шведски.

– Я Харальд Сигурдарсон, сородич Олафа Трюгвассона, что служил здесь в Руссии конунгу Вальдемару-Крестителю, – горделиво отвечал молодой норвежец.

– Конунг Ярослав позвал нас, и, если его условия устроят нас, мы останемся служить ему, – добавил он, немного помолчав и подумав.

– Ну что ж, подождите недолго, – промолвил второй стражник.

– Эй, Негочъ, поиди до тиунъ, да молви, де мурмане суть по коназе Ярославе, – крикнул он за ворота молодому гридю по-русски.

Через четверть часа Харальда и его людей в сопровождении воинов провели во двор. Ещё через какое-то время они предстали перед конунгом Ярославом.

Князь Ярослав принимал варягов-мурман в большой палате своего терема. Когда Харальд и его люди вошли, здесь было многолюдно, душно и шумно. Но незаметно шум смолк. Люди, находившиеся в помещении, расступились. Встречая гостей, князь встал со стола, расположенного у дальней стены помещения. Норвежцы увидели высокого светловолосого мужа лет пятидесяти с сединой в висках и бороде. Синие глаза его смотрели пристально и сурово. Прямой нос, тонкие властные уста свидетельствовали об огромной силе воли и целеустремлённости этого человека. Одет он был богато, но строго. Тяжёлая тёмно-красная накидка из дорогой греческой ткани, отороченная у плеч соболиным мехом и стянутая золотой фибулой у левого плеча, красовалась на нём. Длинный меч висел на поясе. Конунг сдержанно приветствовал гостей, лишь слегка склонив голову. Переводчик, хорошо говоривший по-мурмански, перевёл. Норвежцы в ответ поклонились в пояс.

– Что привело воинов-мурман в Русскую землю? – было спрошено князем через переводчика.

По глазам Ярослава видно было, что в его вопросе присутствует живой интерес.

– Славный конунг, нас привела в твою страну большая беда. Ты не можешь не знать, что такое мятеж и переворот. Это и случилось с нами в древнем стольном граде Норвегии Ставангере. Мятежники пролили потоки крови, убив нашего конунга и сотни его сторонников. Невинным людям отсекали головы, кололи их копьями и ножами. Убивали целыми семьями, не жалея стариков, женщин и детей. Сотни людей, спасшихся от смерти, бежали в соседние страны. За мной и моими соратниками, успевшими уйти в море на дракарах, семь суток шла погоня. Семь дней мы видели их паруса. Но ветер ослаб, и паруса не могли дать быстрого хода кораблям. Многие из нас хотя и были ранены, гребли день и ночь, забыв про усталость, сменяя друг друга на вёслах. Всемогущий Бог услышал наши мольбы, и туман, лёгший над морем вечером седьмого дня, уберёг нас от верной смерти. Течением и лёгким ветром, рассеявшим туман на двенадцатый день бегства, нас принесло к восточным берегам моря, которое твои русы и словене называют Варяжским. Здесь мы собрали совет и решили, что это перст Бога, который указывает нам идти в Гардарику. Теперь мы здесь и рады приветствовать великого конунга Ярослава, – не скрывая ничего, всё более и более зажигаясь, приходя в возбуждение от воспоминаний о пережитом немногим более месяца назад, рассказывал Харальд.

Когда он закончил, то внимательно посмотрел в глаза князю. Тот слегка и прохладно улыбнулся, но доброжелательно склонил голову, и молодой норвежец понял, что его рассказ о кровопролитии и спасении не произвёл на конунга никакого впечатления.

Но Ярослава явно интересовало другое.

– Кто возглавлял мятежников? Чего хотели они? И кто теперь станет конунгом норвежцев? – интересовался хромой конунг через переводчика.

Харальд, немного сбитый с толку вопросами Ярослава, отвечал, как мог и что знал. Однако конунг продолжал настойчиво расспрашивать, желая узнать подробности, и тогда старшие воины, сопровождавшие Харальда, стали шёпотом подсказывать юноше.

– Мятежники были противниками датского конунга Канута Могучего, – отвечал молодой норвежец.

Ответ вызвал явный интерес у Ярослава. Харальда это привело в замешательство. Кто-то внутри словно шепнул ему, что он зря говорил о данах. И тут Хольти тихо подсказал юноше:

– Молви, что ты и твои люди не имеем никакого отношения к датскому конунгу, что мы стали случайными жертвами мятежа. Мало того, ты, Харальд, являешься сородичем Олава Трюгвассона, который служил отцу Ярослава – великому конунгу Вальдемару.

Харальд громко огласил сказанное ему на ухо. Услышав это, Ярослав Хромой нахмурил брови, задумался, внимательно оглядывая норвежцев. В палате наступила тишина.

Спустя минут пять Ярослав через переводчика негромко спросил:

– Как думаете поступать далее ты, Харальд, и твои воины?

Тут Сигурдарсон понял, что наступил час, решающий его судьбу. Скрепя сердце, но улыбаясь и поклонившись князю, он молвил:

– Я и мои люди, ещё находясь в море, у берегов твоей страны, решили пойти на службу к тебе. Сам Бог привёл нас сюда.

Хромой конунг холодно улыбнулся и спросил:

– Сколько людей пришло с тобой, Харальд, в Русскую землю?

– Вместе со мной сорок семь воинов, – отвечал юноша.

Ярослав опять оглядел норвежцев холодными глазами, одобрительно качнул головой и молвил:

– Быти сему.

* * *

Нелегкой показалась Харальду эта первая его настоящая сеча, что развернулась за Чудским озером на реке Амовже. Народ, называемый чудью, встретил новгородцев и варягов потоком стрел и копьями. Княжеская дружина быстро иссекла чудинов на своём пути. А вот новгородцы и словене напоролись на засаду у леса. Тогда княжеская дружина развернула коней и ударила чуди в спину. В те часы Харальд ещё раз столкнулся лицом к лицу со смертью, ибо увидел, как умеют защищаться обречённые на смерть люди, не желавшие сдаваться врагу. Здесь у засады пало пятеро его земляков-норвежцев. Сам он чудом уцелел, потому что его вовремя укрыл своим щитом справа от тяжёлой вражеской рогатины опытный Хольти. Щит Харальда был уже расколот. Обжав обеими кистями рук тяжёлый меч, юный норвежец дрался тогда с чудином, вооружённым секирой. И тут неожиданно почувствовал тяжёлый удар в правый бок. Кольчуга спасла от раны, но удар был силён, и Харальд потерял равновесие, заваливаясь налево. Вот тут Хольти и выставил вперёд свой щит, что спасло юношу от нового, уже смертельного удара. Когда Харальд поднялся, в голове кружилось, тошнило. Превозмогая себя, он вновь вступил в битву. Ударом меча в грудь он сразил одного врага. Тем временем дружина конунга смяла сопротивление чуди. Сеча завершалась.

На Амовже Ярослав Хромой стоял более месяца. Он, рассылая отряды во все стороны, собирая дань с окрестных племён, насыпал валы и строил рубленый град на береговых холмах. Град назвали Юрьевом (Дерпт-Тарту). Новгородцы и варяги взяли тогда много пленных, кого обратили в рабов. Среди них были женщины и дети. Харальд облюбовал среди них одну молодую рабыню, которую вытребовал себе в награду. Норвежцы выбрали коней, отнятых у чуди, и были приняты в дружину. Вскоре полки князя Ярослава двинулись к Днепру, а на исходе лета были уже в Киеве. Там стали готовиться к походу в Червонную Русь на ляхов.

* * *

Много удивительного увидел в Киеве молодой Харальд. Таких больших городов ранее видеть ему не приходилось. Этот огромный город отстраивался и разрастался после какой-то недавней войны, разорения и пожара. Киев привольно разбрасывал свои строения по вершинам, склонам и долинам высоких береговых гор у великой реки. Место было столь живописно и красиво, что захватывало дух, особенно когда приходилось осматривать окрестности с высоких гор, увенчанных рублеными крепостями-градами: Боричевом, Детинкой и Киевом. Город был многолюден, богат торгами, храмами, причудливыми теремами. По рекам Почайне и Днепру ходили сотни больших и малых дракаров, которые русичи и поляне называли ладьями и насадами. На торгах можно было встретить греков, армян, арабов, евреев, персов, ляхов, угров, немцев, торговавших всем, чего только душа пожелает. На торгу, что располагался у Подола, молодой норвежец купил у одного немецкого купца янтарное ожерелье для своей молодой рабыни, которую звали Вийтерна. Он желал хоть как-то обрадовать её, ибо та часто плакала неутешными слезами, тоскуя по отчей земле и своим сородичам. Видя слёзы в её красивых голубых, как весеннее небо, глазах, он старался не обижать её. Она была немногим старше его. Но Харальд чувствовал какую-то вину перед ней, не за то, что вытребовал её как награду в ходе дележа добычи, а за то, что вскоре после захвата пленных ещё там, в Юрьеве, почти насильно переспал с ней, ибо она понравилась ему.

Перед этим он напился хмельного для смелости, ибо его опыт близких отношений с женщинами был предельно мал. Подогреваемый пьяными криками, хохотом, грубыми шутками своих людей и соратников он ночью влез в шатёр, где была её постель, и порвал на ней рубаху, хотя она почти не сопротивлялась. Вийтерна была испугана и придавлена его необузданной хмельной страстью. Он был неопытен и груб. Она скрипела зубами и стонала от боли. А он, не поняв толком ничего, испытав только бешеную страсть, какое-то неуёмное чувство власти и быстро последовавшее опустошение, сразу заснул, отвалившись от неё на бок.

Очнулся он на рассвете с тяжестью в голове от выпитого вечером. Осмотрелся. Весь низ её светлой разорванной им рубахи оказался в крови. Она лежала рядом с ним на ложе, свернувшись клубком и прижимаясь к нему спиной. Когда после пробуждения он взглянул в её голубые прекрасные глаза, то впервые увидел в них слезы. Сердце его застонало от жалости, и он дал себе слово, что никогда с этих пор не сделает ей больно. Соратники и люди Харальда, заметив какую-то перемену в нём, первое время улыбались, пытались подтрунивать над ним по этому поводу, но он пресекал их. Отныне при всех в отношениях с Вийтерной он был внимателен и ласков. Когда же они оставались вдвоём и ложились в постель, он был страстен, но нежен.