Текст книги "Новый Рим и славяне. Византийские мотивы славянства и Руси"

С тех пор он не видел её в городе, хотя настойчиво искал и много выспрашивал о ней. Творимир заходил ещё несколько раз в базилику. Но всё было тщетно. В поисках Евникии князь взялся учить греческий язык, щедро платя серебром одному знакомому греку, взявшемуся обучать его. Однако через неделю-другую славяне-дулебы оставили Виминаций, ибо пришло время возвращаться восвояси, так как известия о переговорах могли достичь ушей аварского хагана. Со временем Творимиру стало казаться, что всё произошедшее в ту чудную ночь приснилось или пригрезилось ему.

Ныне же она сама, будто воскресшая из небытия, стояла перед ним. Удивлению и восхищению князя не было предела. Она же, обрадованная этим фонтаном чувств молодого человека, очень небезразличного и известного ей, улыбалась. Они заговорили по-славянски о чём-то понятном только им одним. Даже проводник Творимира ант-росич услышал только обрывки фраз и восклицания. Потом, когда волнение стало утихать, князь стал рассказывать по-гречески:

– Тогда я много дней, но тщетно искал тебя по всему городу.

– Ты теперь неплохо знаешь наш язык, я рада за тебя, – с удивлением отметила она.

– Учил, когда искал тебя, потом в надежде встретиться вновь.

– Я догадывалась, но не могла дать знать тебе об этом, – отвечала Евникия.

– Больше не хочу терять тебя, буду просить твоей руки у твоих родителей, – решительно молвил он.

– Хочу напомнить тебе, князь, что я христианка, а ты – язычник. А по законам империи язычник не может взять в жёны христианку. Кроме того, идёт война, Цареград же в осаде. А ты и твои воины находитесь по ту сторону стен в стане врагов, – с улыбкой, но с долей иронии и грусти в словах отмолвила она.

Слова её остудили горячую голову Творимира. Тот замолчал и задумался. Наступила тишина.

Через какое-то время тишину в зале нарушили шаги и бряцание оружия. Творимир с тревогой обжал дланью десницы рукоять меча и замер. Однако ант, отрицательно махнув рукой, успокоил князя. В сопровождении нескольких явно знатных греков и воинов с факелами в руках, вооружённых по-славянски, в зал вошёл богато одетый по-гречески статный, седовласый, бородатый муж. Давний шрам от меча пересекал его лоб, надбровные дуги и щеку ошеей части лика. В свете ярко горевших факелов Творимир, кажется, узнал его. Это был известный славянин по имени Мстислав, кого греки знали под именем Николай. Он давно уже служил грекам и вёл переговоры со славянами о переселении в пределы Царства Ромеев. С ним-то и имели дело дулебы в Виминации два года назад. Про него рассказывали, что ещё в молодости, уж полвека тому, он дрался против аваров вместе со славянами князя Добрита в дружине славного Донуведя. У всех славянских князей Мстислав пользовался уважением и честью. В своё время он помог грекам заключить союз с антами против ненавистных всем обров.

Четверть века назад эти кочевники, подобные волкам, начали войну с греками и славянами-антами. Греки отбились от обров, засев в своих каменных градах. Анты отчаянно дрались, но под напором обров отступили на северо-восток к Донапру и его притокам: Роси, Роставице, Росаве, Тетереву, Здвижу, Ирпеню, Трубежу, Суле. Эти реки стали естественной преградой кочевникам. Там же у антов-росов были устроены рубленые грады с валами и рвами, протянутые на много дней конного пути, которые не мог взять ни один ворог. Обры потеснили росов, но не смогли разгромить их.

Творимир ещё раз пригляделся и заметил, что и сейчас в окружении Мстислава были анты. Князь усмехнулся. Он вспомнил рассказ своего покойного Щура (деда) о том, почему славян-россов с берегов Донапра все другие славяне называли «антами». Вели они себя миролюбиво и дружелюбно. По рассказам росич мог во время пира или разгула снять с себя последнее и всё отдать другу или побратиму. Но вступать с россами в свару боялись. Если возникал спор, и кто-то, горячась, начинал угрожать росичу оружием, тот вёл себя невозмутимо. Одними словами, не притрагиваясь к мечу, россы в таких ситуациях, как всегда, спокойно, с издёвкой и вызывающе произносили: «Ан ти?» («Ты что ль?», «Иль ты?»). Главное для росса было вывести противника из себя, принудить его первым нанести удар. Но потом виновнику не было пощады. За это поведение в сваре и прозвали славяне россов «ан-ти». Князь Кийвод из россов чего стоил! Сколько бед натворил славянам. А ведь с тех пор уже почти сто лет минуло. А всё помнили славяне… Похожи на антов были лишь соседи дулебов – вятичи. Сородичи же Творимира – дулебы – были рассудительнее и спокойнее…

Увидев и убедившись окончательно, что среди вошедших находится не кто иной, как Мстислав, Творимир склонил голову и приветствовал вятшего мужа. Тот и все окружавшие его греки и воины отвечали поклоном. Евникия накинула покрывало на голову. Тут среди вошедших князь разглядел и седовласого греческого стратига в позлащённом чешуйчатом панцире и при тяжёлом мече у пояса. Следом Мстислав первый обратился с вопросом к Творимиру. Без всякого удивления оттого, что видит его здесь, вятший муж спросил на греческом:

– Знают ли в славянском стане о том, что ты здесь, князь?

– О том ведают лишь мои ближайшие сородичи и отроки.

Мстислав удовлетворённо махнул головой и продолжал:

– Пришла пора наказать обров за слёзы славянских жён, за кровные обиды, нанесённые ромеям, и за безвинно пролитую кровь. Сейчас, как никогда, приспело это время. Наш досточтимый военачальник, стратиг ромеев Бон, – указав поклоном головы на грека в дорогих доспехах, продолжал Николай, – и сам патриарх Сергий уже хорошо знают о том, что хаган назначил общий приступ царствующего града послезавтра на раннее утро. Об этом стратигу и патриарху стало известно, как стемнело, от славян, ибо они пустили десятки дальнобойных стрел в город с краткими письмами о том, что готовят эти хищники-обры.

– Теперь пришло время спросить, готов ли ты, князь дулебов, помочь грекам и своим же соплеменникам? Подумай князь, не спеши с ответом, – неожиданно вступил в разговор сам Бон.

– Не знаю, что ответить тебе, великий стратиг, – отмолвил Творимир.

– Подумай, сколько прольётся послезавтра безвинной греческой и славянской крови, князь. Если ты хочешь и можешь воспрепятствовать тому, то изъяви свою волю, – вновь заговорил Мстислав и с этими словами внимательно взглянул в глаза Творимира.

Тот молчал… Наступила напряжённая тишина. Творимир понимал, что высказанное столь знатными мужами определяет тяжелую меру ответственности его, как князя, за воинов, за весь его народ – дулебов, за Цареград, за тысячи жизней неизвестных ему людей, а самое главное, что он понял сейчас, – за любимую им деву. Молчание на какое-то время затянулось. Казалось, Творимир колеблется. Тогда Мстислав, посмотрев и указав перстом на Евникию, произнёс слова, устыдившие и поразившие князя. Вятший муж, словно спрашивая, громко молвил:

– Неужели моя дочь ошиблась в своём выборе? Евникия только доброе говорила о тебе. Она сама призналась мне, что хочет тебя в мужья, что не желает слышать о других обручниках. Да я и наслышан, что ты храбрый и мудрый князь, несмотря на то что молод. Твой народ, дулебов, давно угнетают эти волки-обры. Они же насилуют ваших жён, обложили вас уроком (поборами), обирают до нитки, требуют дань кровью, заставляя давать воинов для их походов. Неужели, Творимир, ты не хочешь отмстить им? Это святая месть! Святая война! Ведь славяне, пустившие стрелы в город, дали понять, что тысячи их соплеменников не хотят воевать за обров. Разве, князь, ты не можешь и не хочешь помочь им? – закончил вопросом Мстислав и замолчал.

Но тут вслед за отцом вдруг заговорила Евникия. Она напомнила князю о его имени и молвила по-славянски:

– Княже, не даждь еси волци пояти святыи град. Сотвори миръ, по беде, Творимире!

Яркий румянец залил лик князя. Слова эти устыдили и заставили его решиться.

– Коли так, я даю своё согласие. Помогу спасти Цареград и своих соплеменников, не желающих воевать за обров. Однако хочу знать, как и когда ты, Мстислав, отдашь мне дочь в жёны? – искренне вымолвил он.

В ответ Творимир услыхал слова своей избранницы:

– Я сама выйду к тебе за стену, если увижу, что славянские ладьи и плоты замерли, не приставая к южному берегу Золотого Рога, и ни один воин не сошёл на сушу.

– Если ты выйдешь за стены и ступишь на палубы моей ладьи, я сделаю всё, о чём просишь ты, Евникия, и твой отец! – с жаром молвил князь. – Я спасу тебя, и ты станешь моей…

– Не рано ли вы заговорили о свадьбе? Ведь мы ещё не отбросили врага от стен города, – вновь промолвил Бон. – Конечно, не все славяне пойдут за тобой, князь. Потому пусть на ладьях и плотах воины, не желающие участвовать в приступе, поднимут и повяжут на верха мачт алые тряпки и мафории. Это будет знаком, и ни одна стрела, ни один камень, ни один зажигательный снаряд не ударят по тем кораблям со стен. Всё, что произойдёт далее, будет зависеть от твоей сметливости и храбрости твоих воинов.

Молодой князь, внимательно слушавший главного стратига Цареграда, с пониманием и послушно склонил голову. Но через несколько мгновений он обратил свой взор на Николая.

– Мстислав, как быть мне потом, когда я с Евникией прорвусь сквозь кольцо врагов из Цареграда? Не возвращаться же нам вновь под меч аварского хагана? – с надеждой спросил Творимир.

– Завтра я пошлю два быстроходных дромона к берегу Фракии, что лежит севернее пролива. Неизвестно, чем послезавтра окончится сеча за Цареград. Князь, ты должен подойти на своей ладье к тому месту, где среди камней спрятан проход сквозь стену. Ты был там сегодня ночью. Там возьмёшь на борт Евникию, а затем переправишься через пролив и прорвёшься со своей дружиной к берегу Понта, где вас подберут корабли. Там хватит места и тебе с невестой, и всей дружине. Вам с Евникией и с твоими людьми следует уйти к антам и выждать там какое-то время. Анты примут вас, ибо Евникия возьмёт с собой послание от меня и передаст его князю, что правит в Боричеве на берегах Донапра.

– Пусть будет, так как ты сказал Мстислав, да услышат тебя боги, – вымолвил Творимир.

– Помни, архонт, я вручаю тебе самое дорогое моё сокровище – мою единственную дочь. Евникия станет залогом твоей верности нам, залогом спасения Цареграда, залогом сохранения Святой Софии, спасения жизни тысяч христиан, тысяч твоих соплеменников, которые в грядущем приимут Христа. У меня нет ничего дороже! И нет других золотых сокровищ и номисм, чтобы оценить или сравнить с тем залогом и с той жертвой, на которую решаюсь я, чтобы спасти всё это, – заключил Мстислав.

– В подтверждение твоих и наших слов и я принесу обет верности, – сказала Евникия.

Перекрестившись, она зажала в длани свой наперсный крест и молвила:

– Свидетельствую перед Господом Иисусом Христом, распятом на кресте, что стану женой архонта Творимира, если он поможет спасти святой град Константина от супостатов.

С этими словами она поцеловала крест. Вслед за ней Мстислав, поцеловал небольшой образок святого чудотворца Мир Ликийских Николая. Крестное знамение сотворил стратиг Бон и все христиане из его окружения. Творимир же поклялся в подтверждение своих слов, целуя меч и принося клятву Велесу…

Когда ант-проводник привёл князя вновь к замаскированному проходу в стене, по верхам над ними шла процессия с иконами и хоругвями. Клир, как перед битвой, строго и стройно возносил молитву. Хорал монашеских голосов величественно плыл над Константинополем и Золотым Рогом. Князь несколько раз услышал слово «Феотокос». Он спросил у проводника, что означали слова молитвы, и тот отвечал, что греки поют:

– Радуйся, Богородице, мирови спасение!

* * *

Никогда ранее, как это случилось на рассвете 8 августа 626 года, ни горожане древнего Византия, ни ромеи града Константина не ведали, что стрелы, камни и зажигательные снаряды могут осыпать и обрушиться ливнем на башни и стены их города. Отдельные дальнобойные огненные снаряды, перелетев оборонительные сооружения, ударили по крышам домов, проламывая и кроша черепицу, разжигая пожары в городе. Осколки камней и черепицы разлетались во все стороны, раня и убивая людей. Клубы дыма пыли и плыли по улицам. Но люди мужественно тушили, заваливали, заливали огонь песком и водой. Раненых уносили с улиц ближе к центру города – к древним стенам базилевса Константина Великого. А защитники, стоявшие на стенах и в башнях, увидели плотные несметные ряды воинов, идущих на приступ. Почти никто не дрогнул там ни душой, ни сердцем, ведь все обороняли самое дорогое в их жизни: жён, матерей, дочерей, сыновей, свой родной город и, наконец, самое святое – свою Церковь и веру.

А по стенам и башням Цареграда, несмотря на смертельные удары камней, грозный посвист разящих стрел, всё продолжал двигаться крестный ход с иконами, крестами и хоругвями. Священники и монахи, сражаемые стрелами и камнями, падали, заливая кровью каменные проходы, по которым двигалась процессия. Падали и, хрипя в смертных муках, продолжали петь, хваля заступницу всех христиан и матерь Бога, родившегося на земле. На их место восходили на стены и вставали в ряды молившихся другие клирики и монахи. Они поднимали выпавшие из рук убитых и раненых кресты, хоругви, иконы и продолжали петь акафист.

Вот один худощавый монах, сражённый булгарской стрелой в грудь, упал с высокой оборонительной стены внутрь города. Но и там, уже разбившись о камни основания, он продолжал тихо шептать молитвы и крестить тех, кто остался в хоре и шёл по верху стен. А крестный ход не останавливался. Вот осколком камня, пущенным из катапульты и расколовшимся от удара в стену, ударило в висок молодого певчего. Тот, издав предсмертный вопль, охватил голову кистями рук, пал на левый бок, затем поднялся на оба колена. Процессия неумолимо двигалась. А бедняга, обливаясь кровью и хрипя, всё ещё продолжал ползти вслед молящимся. Вот аварская стрела ударила в икону и поразила лик святой Богородцы. Священники, идущие рядом, увидев это, перекрестились, но продолжали петь и идти. А под стрелой, торчавшей в образе, увлажнилось и капельки потекли вниз! Слёзы потекли… Слезы Богородицы, исторгнутые из святого лика стрелой! Над процессией, двигавшейся сквозь свист смертельных ударов, среди потоков крови, словно ветром разнесло благоухание. И с ним разлетелась весть о том, что случилось. И окреп хор. И плыло и ликовало над стенами и башнями Цареграда:

– Агиос Феотокон Мариас! (Святой Богородицы Марии!)

Но тысячи вооружённых до зубов воинов, одетых в доспехи, – аваров, булгар, германцев – двинулись к стенам столицы ромеев, укрываясь щитами от стрел, камней и копий, летящих и бьющих со стен. Сотни длинных лестниц и брёвен несли идущие на штурм на своих плечах. Так начался приступ, какого ещё никогда не видело население Константинополя. Никогда ещё опасность, нависшая над городом, не была столь неотвратимой и грозной. Авары подвели высокие деревянные башни очень близко к оборонительным укреплениям и пробовали перекинуть на их верхние ярусы деревянные мостки, чтобы по ним перебегать на стены. Из подкопов, подведённых к основанию укреплений, выбрались на поверхность сотни лучников, пустившие потоки стрел в осаждённых. Сотни защитников были сражены сразу же. Но на их место вставали юноши, женщины и старики. Они подтаскивали и бросали на головы врагов камни, брёвна, лили со стен кипяток, нечистоты, раскалённую смолу и кипящий жир. Мужчины сбрасывали со стен деревянные перекидные мостки, отталкивали шестами тяжёлые осадные лестницы, подведённые врагом к стене и впившиеся в её верха крючьями. Ударами копий, мечей и секир защитники сбивали и сбрасывали нападавших на землю, разя их и наверху и внизу, но и сами гибли, гибли и гибли. Волны штурмующих разбивались о каменные твердыни города, ложились под стрелами и камнями, сгорали в огне и пламени, низвергаемых с высоты. Чёрный дым стлался по небу, затмевая солнце, взошедшее над градом Константина и его окрестностями. Удары метательных машин, посвист стрел, ржание коней, рёв быков, крики ужаса, боли и страдания слились в единый рёв и вой, гремевшие над округой.

Воины, монахи, священники, вельможи, ремесленный, торговый, чернорабочий люд, распутные женщины, прачки, служанки и монахини городских монастырей столицы перемешались на стенах в ходе жестокой схватки с врагом. В порыве и стремлении отстоять родной город от врага в тот страшный день 8 августа они все пережили, испытали великое чувство единения и любви. Все защитники города, обращаясь друг к другу, говорили: «брат», «сестра».

Вскоре после рассвета к берегу Золотого Рога подошёл большой отряд аварской конницы, выставивший копья и приготовивший луки и стрелы для боя. Сотни славянских судов тронулись от северного берега залива к южному. А защитники Константинополя, стоявшие вдоль северных укреплений над Золотым Рогом, приготовились к схватке. Среди них был Николай-Мстислав с воинами из антов. Рядом, облачённая в панцирь, со щитом и копьём стояла Евникия. Сотни греческих воинов замерли на стенах у катапульт с натянутыми ремнями и канатами метательных устройств. Машины были готовы обрушить на корабли нападавших зажигательные снаряды. Сотни лучников приложили к тетивам стрелы с просмоленной у наконечников паклей, готовясь поджечь и пустить их в сторону славянских кораблей. Тяжёлые камни и брёвна были сложены в груды. Под кипящими и булькающими котлами горели костры. А у входа в залив стояли, подняв якоря, десятки быстроходных греческих кораблей, готовых к схватке. Лодки, баркасы и плоты у восточного берега Босфора тоже заполнили тысячи персидских воинов, готовых ринуться к столице Империи Ромеев и принять участие в общем приступе. Персы ещё не отчалили, но уже подняли и держали вёсла, чтобы дружно опустить их и грести через пролив. Однако греческий флот не уходил из пролива. Наступал решающий этап битвы за Константинополь.

Славянская флотилия быстро и дружно потекла через Золотой Рог к стенам и башням города. Уже посреди залива половина флотилии вдруг подняла на мачтах алые стяги. Ни одна стрела не вспорхнула с этих кораблей в сторону стен. Но чем ближе к стенам подходили суда, на которых не были подняты алые полотнища, тем гуще их осыпали камни, стрелы с огнём и зажигательные снаряды. Некоторые славянские ладьи рушились под ударами камней, вспыхивали, как стога сена. Воины прыгали в воду, держась за обломки судов и брёвна плотов. Солнце шло к зениту, и жара усиливалась. Флот греков разделился, и около двух десятков дромонов направилось в сторону славянской флотилии. Другие корабли числом до сорока повернули и пошли к восточному берегу Босфора. Персы, увидев это, побросали свои баркасы, лодки и бежали от берега.

Ладья Творимира и его воинов подошла на вёслах к каменистому берегу и замерла, покачиваясь на волнах. Потоки стрел и камней, перелетая над ней, били далее, круша и поджигая борта других славянских кораблей. Князь почти не поверил глазам, когда через несколько минут увидел у основания стены свою желанную, облачённую в греческие доспехи. Она бежала к ладье в сопровождении знакомого ему анта-проводника. Творимир велел немедля бросить сходни. Через две минуты Евникия уже поднялась на борт ладьи, а за ней взбежал ант. Князь велел воинам убрать сходни, отваливать от берега и держать обратный путь, а сам обнял невесту и прижал её к себе ошую, укрывая своим щитом. Когда их ладья пересекла середину залива, греческие дромоны уже крушили своими коваными носами ладьи славян, не поднявшие алых стягов. Стрелы тучами вспархивали и летели над Золотым Рогом. Но лишь редкая стрела попадала в борт ладьи Творимира. Уже у берега князь велел воинам готовить к бою луки, стрелы и копья. Конница обров, ушедшая было к ставке хагана, возвращалась вспять. Ладья ткнула носом в прибрежный песок и заскрежетала килем по камням. В этот момент десятки аварских стрел вонзились в её борта, мачту и вёсла. Славяне-дулебы дружно пустили стрелы в ответ аварам. Вновь были сброшены сходни.

– Дружина, соступим ся со обры, да тещи намъ къ Чёрмному морю! – прокричал князь во всю силу своих лёгких.

– Веди, княже! Премоги, Свароже! – потрясая оружием, заорали и ринулись на врага с борта корабля славяне из дружины Творимира.

Князь, укрывая Евникию щитом и своим телом, бросился вперёд, зажав сулицу в десной длани. Евникия бежала за ним. В те минуты десятки других славянских судов и плотов подошли к северному берегу в разных местах залива. Многие из них пылали. Славянские воины, бросаясь в прибрежные воды, спасались от огня. Но аварские стрелы и копья настигали их и здесь. Обры пытались повернуть славян вспять на греков. Те, понимая, что спасения нет ни впереди, ни позади вступали в сечу с обрами.

На пути Творимира и его воинов оказалось более десятка конных обров. Ворог пустил стрелы. Дулебы укрылись щитами. Шеломя славян, стрелы ударили по щитам, но ранили пятерых. Князь же стремительно рванулся вперёд и через несколько мгновений метнул сулицу в противника. Обр поднял коня на дыбы, и кий ударил в грудь коню. Конь грянул обземь, подмяв ворога. Славянские стрелы разили обров. Но князь видел, что на перехват им несутся новые вои врага. Он отбросил щит, изловчился и поймал одинокого аварского коня за узду. Через секунду-другую он уже сел в седло. Помог Евникии забраться на загривок жеребца. А ещё через минуту они уже неслись на север к берегу Понта (Чёрного моря). Аварская стрела на излёте угодила Творимиру в бедро. Развернувшись всем корпусом в пол-оборота, князь пустил стрелу одесную в конного обра, настигавшего их, и сразил его в грудь. Превозмогая боль и скрипя зубами, усидел в седле, гоня жеребца. За ними, стремительно сметая заслон аварской конницы, кто комонно, кто пеше, прорывались из вражеского кольца воины-дулебы и другие славяне.

А вдоль Золотого Рога по верхам стен посреди воинов и защитников города двигался крестный ход. Клир непрерывно и, казалось, всё громче пел неседальный акафист Пресвятой Деве-Богородице, разливавшийся над заливом и перекрывавший удары камнемётов, треск горящих судов, ржание коней и крики людей.

* * *

Уже вечером того же дня отбитые с огромными потерями от стен Константинополя авары и булгары жгли свои бревенчатые башни, метательные машины, юрты и уходили восвояси. Аварский хаган, брызгая слюной, изрыгал проклятия-ругательства, посылая их славянским князям и воинам. Многие славянские отряды рассеялись по округе и дрались в стычках с аварами. Германцы-гепиды ранее других бежали на запад, не желая принимать участия в завершающем акте схватки за столицу ромеев. У северного берега залива и у восточного берега пролива догорали остатки зажжённых ладей, плотов и баркасов. Уцелевшие славянские ладьи, прорвавшись в Чёрное море, под всеми парусами и на вёслах шли на северо-запад.

А ещё севернее, оторвавшись от них, на несколько десятков стадий бежали два быстроходных греческих дромона, направлявшихся к устью Донапра. Там, на дромонах, царило веселье, гремели песни и смех людей, выживших в сече и вырвавшихся из её смертельных объятий. На одном из дромонов пили припасённые мёд и греческое вино. Пили, пели и гуляли, празднуя свадьбу своего князя.

Молодой воин-дулеб по имени Поспел рассказывал под общий хохот, как он хитростью выручил полон, взятый обрами в селениях близ его родного городища Ревно, что у Карпатских гор. Дело было не так давно. Обры напали нежданно, разорили дома славян, погнали полонянников и скот западной дорогой. Вдруг в вечерних сумерках раздался громкий волчий вой. Затем на ближних курганах, словно из могил, восстали костяки скелетов, и вой повторился. Это Поспел и его товарищи подняли на тонких шестах привязанные к ним кости Щуров. Ни одна аварская стрела не полетела в их сторону. Было видно, что обры в замешательстве.

Проходя близ леса, обры увидели, как недалеко от дороги забулькало в озёрной дрягве, а из неё поднялся леший, покрытый тиной и издавший громогласный вой. Выпучив глаза, он вновь нырнул в воду и скрылся в глубине. Обры пустили стрелы в дрягву, туда, где скрылся леший, но стрелы ушли в трясину бесследно. На второй день на опушку леса к стоянке аварского отряда вышел кудесник, который громко произнёс заклинание. После чего сразу поднялся небывалый ветер, принесший страшный ливень, гром и молнии. Кудесник же быстро растаял в лесной чащобе, будто его и не было. Это в очередной раз напугало обров. После ливня на обров из леса вышел огромный бер (медведь), который порвал и поломал с десяток аварских воинов, задрал двух коней и перепугал остальных. Многие кони разбежались, а израненный стрелами бер скрылся в чаще. Авары стали готовиться к худшему, но двигаться не могли, ибо ждали, когда подсохнет размокшая от ливня дорога. Но с вечера того дня у них стали пропадать воины. Одного из кочевников нашли утонувшим в реке, так как по рассказам других его завлекла туда русалка. Нескольких, привязанных к старому дубу, застали в полусумасшедшем состоянии. Они несли несуразицу о какой-то ведьме, что заставила деревья ходить и бить их ветвями. Похоже было, что они перепили мёда или напились дурманящего зелья. Ещё один обр пошёл искать бежавшего коня и утонул в дрягве, похожей на лесную поляну. Только его мохнатая шапка лежала среди кочек поверх трясины. Обры было сунулись на эту поляну, но сразу провалились по пояс в топь. С трудом их вытянули оттуда. Ещё один кочевник словно подавился костью. У него вылезли глаза из орбит и вывалился язык. На следующий день среди аварских коней пошёл мор. Кто-то опоил их травленой водой. Лошади пали. А ночью угнаны были и быки с коровами. Бросив возы с добром, обры пеши погнали полон на запад. Но к полудню почти все они занедужили животами. Среди их ратных не осталось никого, кто бы, не сняв порты и не сложив оружия, не просидел у придорожных кустов нескольких часов. Их то и вязали славяне, шедшие за кочевниками по пятам…

Пьяный хохот разлился над палубой дромона. Славяне гуляли свадьбу своего князя. Снизу, под палубой, также слышны были эти крики веселья, смех и топот. Но там, в одном из отсеков, раскинувшись на ложе из волчьего меха, покрытого алой трабеей, Творимир и Евникия были увлечены потоком любви. И их любовь участвовала в творении мира после беды.

* * *

Поражение под стенами Цареграда повлекло аварский каганат дорогой медленного и неотвратимого заката. Силы аваров были окончательно подорваны. Правда, освобождение карпатских и паннонских славян от аварского засилья ещё было делом отдалённым и осуществившимся лишь через сто семьдесят лет. Но зато другие дунайские славяне сплошь заселили Фракию, Македонию, Иллирию, Северную Грецию. Многочисленные и большие «Склавинии» образовались даже в Средней Греции, Пелопоннесе и в Малой Азии (в Вифинии).

После отражения кочевников от стен Константинополя император Ираклий спокойно мог воевать в Персии и добился в 628 году победного мира у персидского шаха Сироя. Все земли империи до рек Аракса и Евфрата отданы были Державе Ромеев. Святой Крест был возвращён персами, и его несли перед императором во время триумфального входа победителей в Константинополь. В 629 году Ираклий отвёз в Иерусалим древо Креста Господня и сам 14 сентября водрузил его на прежнее место. В память же о чудесной победе под стенами столицы императором было постановлено ежегодно отмечать праздник рождения ликующего «неседального» пения (акафиста) Пресвятой Богородицы.

Историк-византолог Папарригопуло ещё XIX веке написал по этому поводу трогательные строки: «Прошло с лишком 1200 лет после установления при Ираклии чина этого (Богородичного) акафиста. Византийская держава была урезана, пала, восстановлена, опять пала, и в нашем веке некоторая часть её опять получила политическую независимость. Но, несмотря на такие перемены, после длинного ряда веков во всякой греческой стране, в Афинах и в Константинополе, в Фессалонике и Смирне, на Крите и на Хиосе, вечером в пятницу 5-й недели Великого Поста акафист Богоматери не перестаёт побуждать нас к благодарности Всевышнему за спасение эллинизма и возможность соединять тех, которые разделены насилием, возможность наполнять сердца наши надеждами на лучшее».