Текст книги "Царь Димитрий. Загадки и тайны Смутного времени"

– В тот день слышал аз грешный, что в Спасском храме в Углицком кремле литургию служили старцы из Кириллова-Белозерского монастыря. Уж по какому делу пришли оне во Углич, того не ведаю. Ведаю токмо, что утресь на литургии той был и царевич Димитрий. А страцы кирилловския причасти и благословиша царственного отрока. Како же сослужиша обедню, так старцев тех и след простыл, ушли восвояси.

Углицкий же архимандрит владыко Феодорит и отец-игумен Савватий служиша обедню в монастырском храме. В тоей обители предградной и аз грешный обреталси, и на литургии в час тот в молитве пребывал. Како заслышала братия набат, то довела до владыки, – рассказывал инок.

По словам Христофора архимандрит и игумен сразу отправили в город своих слуг. Те, возвратились вскоре и доложили, что «слышели от посацких людей и от посошных, что будто се царевича Дмитрея убили, а тового не ведомо, хто ево убил». Обедню тем временем уже сослужили. Вслед за слугами в монастырь прибежал кутейщик и именем царицы велел старцам ехать в Кремль. Те велели заложить возок и скоро отбыли. Как раз в разгар общего смятения и явились на государевом дворе владыка углицкий и отец-игумен.

– За ними прибег туда и аз грешный, – молвил Христофор и замолчал.

– Не молчи, молви далее, – с нетерпением произнёс отец-наместник.

Христофор помедлил, словно раздумывая, что сказать, а затем снова продолжал. По его словам царица Мария и покойный царевич были уже в храме. Игумен же Савватий вошёл в Спасов храм, а владыко Феодорит стал увещевать народ. Марию Нагую игумен застал во храме возле сына: «ажно царевич лежит во Спасе зарезан, и царица сказала: зарезали-де царевича Микита Качалов, да Михайлов сын Битяговского Данило, да Осип Волохов». Появление монашества и священства на соборной площади Кремля временно приостановило самосуд. Разнузданная, хмельная толпа уже измывалась над дьячихой и собиралась убить ея. Но старцы «ухватили» Битяговскую с дочерьми и «отняли их и убити не дали». По словам инока, старцы и он сам видели в храме Осипа Волохова. Тот стоял неподалёку от покойного царевича «за столпом», весь израненный. Мать же его Василиса умоляла вдову-царицу «дати ей сыск праведной». Вдова-царица пыталась защитить Осипа, но не смогла. Едва старцы покинули храм, чернь схватила Волохова и вывела из храма на расправу.

Завершая тот трагический рассказ, Христофор добавил, что в тот кровавый день в Угличе погибло 15 человек. Покойников остервенелые убийцы бросили в ров у кремлёвской стены, где собаки слизывали с них остывающую кровь. К вечеру на третий день в город вступили правительственные войска. Похмелье прошло, и осквернившие себя кровью невинно убиенных, теперь поняли, что им придётся держать ответ за убийство первого в городе царского мужа, представлявшего в Угличе особу государя Всея Росии Феодора Иоанновича.

Драма, разыгравшаяся в Угличе 15 мая 1591 года от рождества Христова, стала угловым камнем («камнем, положенным во главу угла») определившим трагические события последующей четверти века, первой в России Гражданской войны, и всего, грядущего вслед тем событиям, столетия. В этой драме, словно в капле воды, вспыхнул и отразился грядущий водопад низвержения Российского государства с высот его былого величия, в коем оно пребывало в XVI веке.

* * *

В те дни второй половины мая 1591 года небольшой крытый возок, запряженный тройкой коней, спешно проехал по Сулоцкой дороге на Ярославль. Возок сопровождали восемь доспешных, вооружённых слуг. Правда, поверх кольчуг на них были вздеты кафтаны. Но за поясами были пистолеты и ногайские ножи в ножнах, и коней погоняли они добрыми плетьми.

Минуя Ярославль, эскорт тронулся на север в сторону Вологды мимо монастыря св. Павла Обнорского. В том монастыре лишь переночевали и поспешили далее. Вологду объехали стороной. А за Вологдой перед путешественниками открылось полноводное, вытянутое вдоль дороги Кубенское озеро. Мимо озера направили они свой путь западнее – в сторону Кириллова монастыря. В Кириллов монастырь прискакали к вечерней службе. Как только возок и охрана подъехали к монастырским воротам, те без вопросов и без разговоров были открыты сторожей, как будто в монастыре давно ожидали приезжих. В вечерних сумерках из возка вышло двое слуг, один из которых нёс на руках спящего отрока лет семи. Для отрока и трёх его ближних слуг была приготовлена в монастыре особая настоятельская келья, где хорошо была натоплена печь, и накрыт небольшой, но обильный по монастырским меркам стол, где хватало всякой снеди, кроме мяса, крепкого мёда и вина. Для вооружённых слуг, сопровождавших отрока была истоплена баня и также приготовлена добрая трапеза с пивом. Два дня высокородный отрок и его охрана пребывали в Кирилловом монастыре, ходили на службы, исповедовались, причащались. Три старца несколько раз подолгу беседовали со отроком, расспрашивали его о чём-то, наставляли. На третий день поутру старцы благословили приезжих и отпустили их в дальний путь. А путь этого эскорта лежал далее на север на Белое озеро.

Пришёл июнь, потеплело. Охрана ночевала у костров близ возка, в котором спал высокородный отрок. В Белозерск не заезжали, а в объезд холодного и синего Бело-озера пошли на Каргополь. Днём огромная озёрная чаша искрилась под лучами солнца мириадами световых потоков и слепила глаза. Где-то вдали рыбацкие челны, а то и торговые дощаники[5]5
  Дощаник – позднее название однопалубной ладьи в России XV–XVII вв.


[Закрыть] под парусом бороздили бескрайний водный простор. Отрок, вылезая на передок, не отрываясь, смотрел на водную гладь, и что-то выспрашивал у слуг. Всё вызывало у мальчика восхищение. Но слуги, которых звали Юрьем Огурцом и Власием Меншиковым плохо знавшие эти места, отвечали неохотно, хотя и с уважением. Лишь Васька Недорез, который не раз бывал здесь и ехал всё время близ возка поддерживал разговор с мальчиком.

– Чем же рыбаки здесь рыбу ловят? – спрашивает отрок.

– Како и во Угличе на Волге, государь мой, – сетями, – отвечает Василий, – толико на Волге-реке сети с берега заводят, а туто ка – на езере с лодок, да с лодей, с кормы забрасывают и за собой на вёслах, аль на парусах тащат.

– Дивно сие! – восклицает мальчик.

– И не такое диво есть! Иной рыбак большую рыбу – белорыбицу в Бело-езере, да на езере-Лача, или на Онеге-реке, а то и на Мезене или Печоре, у берегов Студёного моря[6]6
  Студёное море – название Белого и Баренцева морей в русском языке XII–XVIII вв.


[Закрыть] острогой биет, – поддакивал Васька.

– Это како, острогой?

– Острога – копие такое, сажени в две, но с крюками у рожна, чтоб рыбу зацепить. А у основания древка – кольцо в коем вервь закреплена. Коль далёко, аль глубоко острогой ткнёшь, не утонет, обратно можно затянуть, а рыбу в лодку вытащить, ежели насунешь. Охота та рыбная с острогой «лучением» зовётся – рассказывает Недорез.

– Отчего ж лучением? Вот диво-то! Поглядеть бы! – продолжает восхищаться мальчик.

– Позришь исчо, мой государь, – подзадоривает слуга.

Каргополь-город тоже обошли стороной, а направились вдоль берегов Онеги-реки на Двину-реку – на Сийский-Антониев монастырь. Дремучие северные леса с вековыми, высоченными и толстенными стволами елей и лиственниц приняли путешественников в свои объятия. Дикое зверьё, волки и медведи, да и лихие люди – ушкуйники или тати могли поджидать здесь одиноких путников. Северные монастыри давно уже укрывали сотни опальных из среды бояр, князей, их сродников и слуг. Каждый монастырь в лице своего основателя привлекал к себе тех или других членов известного рода. Нередко между ними были в чернецах родственники и друзья. Монастыри имели свои отдалённые владения на Севере, свои промыслы, рыбные ловли, солеварни; тяготение всей хозяйственной деятельности склонялось к Северу, к земле Двинской, к Студёному («Дышащему») морю. Оттуда приходили дощаники с их товарами, с рыбой и солью. Туда каждый из богатых монастырей направлял свою деятельность хозяйственную и торговую. В распоряжении обителей были тысячи «трудников», «чернецов» и «бельцов», опытных в деле, привычных к плаванию и к путешествиям, хорошо изучивших глухие и отдалённые северные края. Там у берегов Беломорья этот «работный люд» сталкивался и тесно общался с иноземцами разных национальностей – датчанами, англичанами, немцами, голландцами, занимавшимися торговлей, скупкой пушнины и прочей коммерцией, среди которых было немало авантюристов, стремившихся обогатиться в России любыми способами. Здесь часто появлялись и ходили в употреблении обесценившиеся деньги с малым содержанием серебра и фальшивая монета. На Севере ощущалось и постоянное присутствие правительственных соглядатаев. Они действовали в целях ограждения российских интересов, наблюдали за вооружёнными силами, укреплением обороноспособности отдалённого северного региона. Они вели постоянный «дозор» за действиями шведов и датчан в Лапландии, пристально и неуклонно следили за немцами, англичанами, голландцами, и их агентами, сновавшими вдоль берегов Дышащего моря в поисках прохода к устью Оби и далее – в глубь Сибири. Потому охрана эскорта держалась на стороже.

* * *

События прошлых лет

В январе 1590 года (за полтора года до кровавых дней в Угличе) русские войска вступили в Водскую пятину (волость) – землю, издревле принадлежавшую Новгороду Великому. Россия нанесла неожиданный удар Швеции. Это был ответ шведам, захватившим Водскую волость – западную часть Новгородской земли у берегов Финского залива на исходе Ливонской войны (1558–1583 гг.), проигранной Россией. Тогда – в мае 1583 года Россия, вырвалась из ливонского капкана, заключила со Швецией на реке Плюссе только перемирие на три года. Прекращение боевых действий было куплено оставлением русских городов-крепостей: Копорья, Яма, Ивангорода. Россия потеряла тогда единственный выход к Балтийскому морю на побережье Финского залива. Правительство России во главе с боярином Борисом Годуновым – шурином самого царя Феодора приняло решение о начале войны со Швецией, зная о том, что Речь Посполитая не вступит в эту войну. Последняя уже увязла в войне с Османской империей и Крымским ханством. Русское командование использовало для вторжения все имеющиеся в его распоряжении силы. Кроткий царь Феодор Иоаннович лично повёл в поход свои полки.

Уже в январе 1590 года русские войска почти без боя взяли Ям, осадили Копорье и вышли к Нарве. Близ Нарвы воевода князь Дмитрий Хворостинин разгромил в полевых схватках шведские отряды, выступившие против него. Руководство осадой Нарвы было поручено царём Борису Годунову. К сожалению, этому видному политику и дипломату не хватало военного опыта. Годунов приказал сосредоточить огонь всей русской артиллерии на пряслах крепостных стен города, чтобы пробить в них бреши. «А по башням и по отводным боем бити не давал». Бреши удалось пробить в нескольких местах. но крепостная артиллерия шведов, расположенная на нескольких ярусах башен подавлена не была. Царские воеводы повели войска на приступ 19 февраля. Располагая значительным перевесом, русские атаковали крепость сразу в семи пунктах. Колонна, направленная в главный пролом, насчитывала более 5 тысяч воинов. Среди атакующих было около тысячи казаков, и двух тысяч стрельцов. Однако благодаря фланговым ударам башенной артиллерии шведам удалось отразить натиск. Правда, в ходе тяжёлого рукопашного боя в проломе обе стороны понесли большой урон. Нарвский гарнизон был обескровлен, шведское командование утратило веру в благополучный для него исход схватки. Русские воеводы уже готовились ввести в бой свежие силы, но шведы запросили мира. Казалось, что если русские поведут себя решительнее, то Нарва поднимет белый флаг. Но Борис Годунов предпочёл не рисковать и повёл затяжные переговоры, пытаясь склонить шведов к полной сдаче «Ругодива»[7]7
  Ругодив – русское название города Нарвы в XVI–XVII вв.


[Закрыть]. Шведы затягивали переговоры. Это было им на руку, ибо зима заканчивалась, и лёд на реке Нарове стал подламываться, появились полыньи. Река могла разделить силы русских войск, располагавшихся по обоим берегам. Осторожность, воспитавшая в лице Годунова хорошего дипломата, не оправдала себя в дни войны.

По условиям перемирия, заключённого под стенами Нарвы шведы вернули России Водскую пятину с крепостями Ям, Копорье и Ивангород. Россия вновь обрела побережье Балтики между устьями рек Наровы и Невы. Однако овладеть портом Нарвы и восстановить «нарвское мореплавание» русским не удалось. Шведский король Юган III готовился к реваншу. Склонить к союзу Речь Посполитую ему не удалось. Тогда взгляд его обратился на Крымское ханство. В Бахчисарае пошли навстречу Стокгольму. Швеция провела самую крупную со времён Ливонской войны мобилизацию и к весне 1591 года сосредоточила на русской границе 18-тысячное войско.

Крым, пользуясь поддержкой Османской империи, собрал к началу июня для похода на Москву до 100 тысяч конницы и пехоты. Во главе с ханом Казы-Гиреем к русским границам устремились конные отряды ногайских татар, отряды янычар с пушками, пришедшие из турецких крепостей Северного Причерноморья – Очакова и Белгорода-на-Днестре. Это очень крупное и хорошо организованное войско, равное по численности войску хана Мамая (до 120 тысяч), двинулось в Русскую землю, и в середине июня переправилось через реку Оскол.

* * *

К середине июня того же 1591 года таинственный возок c высокородным отроком и его охрана прибыли на Двину-реку в Сийский-Антониев монастырь. В Писцовых книгах по Архангельску под 1622 годом значится, что «Монастырь Сийский на острову, на Михайлове на озере». Правда, как пишет путешественник XVIII века: «Строение монастырское всё каменное и стоит на прекрасном, отовсюду наподобие полуострова окружённом месте по край озера, Михайловским прозываемаго, из коего небольшая речка Сия выходит и соединяется с Двиною». Так или иначе, но ясно одно – Сийский монастырь являлся в те времена островной каменной крепостью, вероятно, почти неприступной. Близ монастыря среди лесов располагались пашни, которые распахивали послушники монастырские – возросшие в монастыре сироты и «детёныши». Но власти монастырские зорким хозяйским оком охватывали свои владения аж до Студёного моря. А там уже лесная глушь сменялась обширным «окном» на морскую даль. В Двине-реке и на взморье послушники монастырские били острогой белорыбицу.

В монастыре остановились на целую неделю. И не удивительно, что и здесь всё было готово к приезду, казалось, нежданных гостей. Первые два дня путешественники отдыхали и молились. На шестой день их пребывания в Антониевом-Сийском монастыре туда прибыли старцы и святители, в лице коих монашеская братия и послушники узнали известных в северных землях молитвенников и подвижников: Трифона Вятского, Замятню Отрепьева и даже двух митрополитов – Крутицкого Пафнутия и Ростовского Варлаама (Рогова). На следующий день после литургии настоятель монастыря Питирим и все означенные иерархи собрались на тайный совет, куда пригласили Ваську Недорезова и находившегося в монастыре скрытно Петра Афанасьевича Нагого. Совет состоялся в монастырской трапезной. О том, что решено было на том совете, стало известно лишь несколько лет спустя очень немногому кругу лиц.

* * *

Тем же летом – во второй половине июня 1591 года русские воеводы, получив сведения о численности крымско-турецкого войска, перешедшего реку Упу, на военном совете решили отказаться от намерения остановить врага на рубежах Оки – «на берегу». Важнейшие города-крепости южнее Оки и на Оке: Тула, Серпухов, Зарайск, Калуга, Кашира, Коломна, Рязань, Мещерский городок (Касимов) приготовились к серьёзной обороне и осаде. Слишком велика была сила крымских ратей, направлявшихся к последнему – окскому рубежу перед Москвой несколькими колоннами по фронту более чем в сотню вёрст. Крымцы переходили Оку веером от Серпухова до устья реки Лопасни. Возможность маневрировать и перебрасывать силы вдоль «берега» у русских воевод не было. Русские полки были отведены от окского рубежа и сведены к столице. Форсировав Оку, татарские рати вновь сошлись и собрались 1–2 июля в единый кулак на южном направлении – на Серпуховской дороге.

Ранним солнечным, горячим утром 4 июля 1591 года их сводная рать подошла к столице и заняла крупное село Котлы. Татары вышли в широкую пойменно-луговую излучину реки Москвы – в Замоскворечье в ту пору ещё необжитую и малозастроенную. Здесь можно было свободно развернуть конницу и маневрировать конными соединениями. Основная часть русского войска была сведена туда же – в северную часть излучины реки. Все москвичи, русские полки и городские укрепления были полностью готовы к отражению врага.

Русские войска заняли оборонительную позицию. Они сосредоточились в подвижном укреплении – «гуляй-городе», составленном из сцепленных между собой телег, возов, и легких, переносных щитов, сшитых из тонких брёвен и толстых досок. Этот укреплённый лагерь практически перекрыл Серпуховскую дорогу и одновременно фланкировал подходы к строящемуся Скородому[8]8
  Скородом – внешняя, четвертая (после Кремля) система укреплений столицы 1591–1592 годов, построенная в виде рвов, валов, бревенчатых стен и башен под руководством зодчего Ф. С. Коня, и пролегавшая по линии современного Садового кольца. До 1611 года линия этих оборонительных сооружений 68 башен.


[Закрыть] Москвы со стороны Замоскворечья. Позиция сия была подобна той, каковую устроили перед битвой на реке Лопасне в 1572 году.

Уже с утра русские стрелки и пушкари держали наготове луки со стрелами, самострелы, заряженные затинные пищали[9]9
  Затинные пищали – гладкоствольные, мелкокалиберные пушки, с удлинённым стволом, не имеющие станков и колёс. Заряжались со ствола и закреплялись казённой частью (специальным крюком) за стену или другой статичный объект для погашения отдачи при выстреле.


[Закрыть], пушки, и тлеющие фитили. Конные дворянские и стрелецкие сотни, также находились в седлах и в полной готовности к соступу вне линии укреплений. Духовенство и монахи вынесли и подняли на высокое место в «гуляй-городе» большой образ Донской Богоматери, чтоб видно было всем служилым людям.

Казы-Гирей понимал, что русские намерены серьёзно обороняться и в то же время могут маневрировать, совершая конные и пешие вылазки из «гуляй-города». Момент неожиданности, на который чаще всего, рассчитывали татарские и турецкие мурзы и военачальники, был изначально утрачен. Ни единого намёка на панику в русском стане также не просматривалось. Хан узрел перед собой на правом плече монолитную, каменную крепость Данилова монастыря с башнями и многочисленными пушками, а на левом плече большой укреплённый лагерь с десятками тысяч воинов-стрелков и всадников, готовых принять бой. На дальней периферии левого и правого флангов татарского войска была полноводная река-Москва. Где тут развернуть конные орды, где начать прорыв, чтоб ударить в плечо или в спину противнику?

Тогда осторожный Казы-Гирей предпринял разведку боем. К «государеву обозу» он направил сыновей с отрядами вассалов. Сам же «на прямое дело не пошёл и полков своих не объявил». Сотни татарских всадников пришпорили коней и пустили их в сторону русского укреплённого лагеря. Загремели орудийные и пищальные залпы, тысячи лучников с обеих сторон пустили рои стрел, засвистели пули, картечь, ядра. «Гуляй-город» окутался клубами порохового дыма. Перед ним кувыркаясь в пыли и дыму, слетали на землю, десятки верховых сбитых с коней свинцовым дождём и стрелами. Кони вставали на дыбы, ржали, закусывали удила и несли всадников в разные стороны, падали, заваливаясь на бок, припадая на передние ноги. После двух залпов татары стали осаживать и поворачивать коней. Встречь ворогу царские воеводы «высылают» из «гуляй-города» конные сотни, чтобы «травиться» с татарами.

И вот русские служилые люди – дворяне, да дети боярские[10]10
  Воинский служилый люд, занимавший первую ступень в иерархии свободных служилых людей России. По своему чину дети боярские были на одну ступень ниже дворян, а в социально-экономическом отношении являлись дворянами-однодворцами, имевшими небольшие земельные наделы-поместья, но не имевшими крестьян в этих поместьях.


[Закрыть], выпрастывают сабли из ножен, крутят булавами, шестопёрами, топориками, клевцами. Готовы к бою и пищали-ручницы, и луки вытянуты из саадаков, и стрелы из колчанов. Горячат, шпорят, «пущают» коней в сторону татар без всякого строя. Кони, переступая с ноги на ногу, ржут, срываются с места в галоп. Только пыль из-под копыт… Тут уж престало время удальцам показать, кто во что горазд. Лихой свист, гиканье, конский топот будят сонные луга Замоскворечья у Серпуховской дороги.

Многие татарские всадники, учуяв богатырский, искромётный, разбойничий вызов русских удальцов, принимают его. Выхватывают кривые сабли, дамасские клинки, гурды, ятаганы, опускают пики, вытягивают арканы с петлями, натягивают тетивы луков, прикладывают стрелы. Такая схватка им тоже по душе.

А впереди и во главе дворянских сотен на широкогрудом гнедом жеребце русоволосый, бородатый боярин в островерхом позлащённом шеломе, облитый чешуйчатым доспехом, с зерцалом на груди. В деснице его острая сабля, в ошеей руке ногайская плеть. Огрев коня и подняв его на дыбы, он зычно призывает молодцов соступиться с ворогом в сабельной сече. В смелых синих глазах пылает бранный огонь. Это – Фёдор Никитич Романов-Юрьев – двоюродный братец самого государя Феодора Иоанновича. Первым бросается он в схватку и рубится с ворогом с плеча. Ссекает и валит одного татарского вершника за другим.

Э-Эх! Распрямись спина, раззудись плечо, размахнись рука!.. Единоборство! Кто помешает удальцам сбить, свалить один-другого с коня, снести вражью голову с плеч, рассечь, развалить супротивника до седельной луки?!

Соступились, схлестнулись! Сотни верховых закрутились в придорожных лугах, рощицах, лощинах. Бой дробится на сотни быстротечных, кровавых схваток. Кони встают на дыбы, храпят… Сабельным звоном, скепаньем металла, криками и стонами раненых, побитых, поверженных огласились окрестности.

Но трубят горны, гремят барабаны – то воеводы сзывают своих вершников под стяги и знамёна к укреплённому лагерю. Русские выходят из схватки, отрываются от татар, увлекают их за собой. А тут в бой опять вступают русские стрелки и пушки. Но теперь они бьют прицельно, по группам татар или отдельным верховым. Теряя людей и лошадей, татары вновь поворачивают коней вспять. Но русская конница вновь бросается им вслед и сабельная сеча здесь и там закипает с прежней силой…

Тот день 4 июля с раннего утра и за полдень пробежал конским намётом в ожесточённых стычках. Перевеса не было ни на той, ни на другой стороне. Татары предпринимали один напуск за другим, русские удачно отбивались. Потери со стороны татар были всё же значительнее. Казы-Гирей так и не рискнул ввести в бой янычар и свои основные силы. Турецкие пушки также не удалось подвести к месту схватки и применить против русских.

А тут, спустя часа два по полудню, потянуло, а следом подул сильный ветер с северо-востока. Небо затянуло синими тучами, стал накрапывать мелкий дождь. Казалось вот-вот и пойдёт ливень. Но ветер не унимался. Вдруг грозою рассекло небосвод и загрохотало. Молоньи одна за другой стали бить с небес на землю, словно небесные пушки открыли огонь. Одна из молний ударила в неприятельский стан, убила крымского татарина и зажгла арбу. Татары и ногайцы в ужасе разбежались в разные стороны от того места. Натиск крымцев на русский «гуляй город» ослабел. Стрелы, пули, дроб (картечь) и ядра всё реже свистели в воздухе. Слух об ударе молоньи докатился до Казы-Гирея. Тот огладил бороду, прочёл молитву и велел немедля прекратить напуски на русский лагерь. А тучи разогнало ветром и опять на небе засияло тёплое, июльское солнце. Вечером хан отступил к Коломенскому. Не изгладились в памяти крымцев воспоминания о кровавой сече под Москвой на реке Лопасне, что оставила о себе незажившую зарубку девятнадцать лет назад (в 1572 году).

У Коломенского крымцы разбили лагерь по обе стороны Москвы-реки. Царские воеводы «стояли в обозе готовы, а из обозу в то время вон не выходили». Едва ли у них были основания покидать укреплённый лагерь посреди ночи. Пушкари и стрелки держали фитили наготове, а русские пушки и пищали были заряжены. Также не спали дозорные и пушкари на стенах и башнях Данилова и Симонова монастырей.

* * *

Имени того мужичка, что жил в одной из юго-восточных подмосковных слободок (толи в Даниловской, толи в Симоновой, а может и в селе Лучинском), к сожалению, не запечатлел ни один летописец, не один известный автор того времени. Однако ж мужичок тот приложил руку к ликвидации последней крымской угрозы, нависшей тогда над столицей России. Имя его кое-кому стало известно. Звали этого мужика Генашкой. О том, что «соделолось» с ним Генашка поведал сам одному малоизвестному автору.

Жарким выдался летний день 4 июля 1592 года. Чем уж был занят в тот день этот малоизвестный герой, мы не знаем. Может быть он на своих лошадках возил сено с покоса на двор (война то войной, а зимой скот кормить чем-то надоти), может быть доставлял к укреплённому лагерю зелье (порох), провиант, брёвна, а, вероятно, трудились целый день он и его лошадки на «посохе»[11]11
  «Посоха» – «посошная рать» – вспомогательные, военно-строительные отряды в системе вооружённых сил России, периодически набиравшиеся на время военных действий из среды крестьянства и посадских людей, в целях обеспечения деятельности профессиональных воинских соединений.


[Закрыть] возле «гуляй-города» или на укреплениях Данилова монастыря.

Случилось это вечером июля в четвёртый день, когда крымские ратные люди откатились к Коломенскому. Хотели, верно, «пособрать силы» и на следующий день ещё раз попробовать пробиться к Москве на восход или на полдень от Серпуховской дороги. Тем вечером Генашка распряг лошадей, и оставил свою телегу где-то у берега реки. Татары отошли верст на шесть-семь и опасность временно отступила… Сняв шапку, кушак, скинув рубаху, лапти и онучи, оставив на себе лишь нижние порты, повёл он своих лошадок купаться, покряхтывая, расправляя и почесывая усталую спину и плечи. Мухи, оводы и слепни всё ещё кружились, жужжали и жалили. Вскоре к ним добавились комары. После жаркого, солнечного дня и напряжённой работы разгорячённое тело гудело и поламывало. Устали и лошади. И Генашке и лошадкам сильно хотелось пить и окунуться в прохладную воду. Ступая босыми ногами по песку, вёл он лошадей в поводу за собой. Подошёл к воде. Нагнулся, опустил натруженные, большие пригоршни рук в реку, зачерпнул и с удовольствием плеснул себе в лицо. После дневной жары вода казалась чудодейственной и живительной. Мужичок завёл лошадей по грудь, стал мыть их щёткой, расчёсывать им гривы и хвосты. Лошади купались, фыркали и ржали. Генашка помылся сам, отираясь сочной прибрежной травой и песком. Солнышко тем временем укатилось за дальние Воробьёвы горы. Накупавшись вдосталь, Генашка вывел лошадей из воды, отёр их попоной, следом вытерся сам влажной от пота рубахой. Постоял, покряхтел, переступая с ноги на ногу, и понял, что стало свежо. Пристяжная кобыла подрагивала кожей и мышцами груди от речной прохлады. Лошади трясли гривами и хвостами, сея вокруг мелкие брызги. Генашка наломал и собрал сухие сучья у прибрежных кустов ивняка. Развёл костерок, стал сушить «одёжу» и греться сам. Рядом с костром пофыркивая после купания, стояли и грелись лошади. Мужик подбросил в костёр, присел на один край попоны, а другим краем прикрыл плечи и спину. Обнял колени и, гладя на огонь, задумался. Вероятно, от усталости на какое-то время забылся он некрепким сном.

Совсем стемнело. Млечный путь прочертился и высветился своим причудливым и величественным звёздным узором на небосводе. Полночь миновала. Взошла полная, ясная, бело-серебристая Луна, проложившая своим отражением дорожку поперёк реки и тускло засиявшая на золотых куполах Свято-Даниловой обители. И казалось, ночная благодать и тишина покрыли округу, будто и не было горячего, кровавого боевого дня под Москвой в Замоскворечье. Мирно поблескивая огнями, дымили костры на стенах, на башнях монастыря и в «гуляй-городе». Лошади неторопливо пощипывали и медленно жевали листву у ближнего к костру ивняка. Да и костёр догорал.

Тут толи какой-то большой слепень ужалил коня, толи крупная рыба-лещ, играючи в лунном сиянье под водой, всплыла на плёсе и ударила сильным хвостом по воде, толи в прибрежном ивняке зашуршала мышковавшая лиса, только коренной конь, измученный дневной работой, задёрганный, напуганный грохотом дневного боя, словно очнулся от дрёмы и громко заржал. Вздыбился, скакнул в сторону. Пристяжная тоже шарахнулась от костра и захрапела. Это ещё более напугало коренного, и конь, сорвавшись с привязи у прибрежной ракиты, понёсся рысью по берегу в сторону Данилова монастыря.

– Тпр-ру, Гнедко! Стой, твою мать! – проснувшись, с испугу вскричал, а затем и заорал Генашка.

Увидев, что коренной словно очумелый унёсся куда-то в темноту, Генашка вскочил на ноги и в одних подштаниках, обронив попону, побежал по берегу вслед за своим Гнедко.

– Конь мой! Конь!..Коня переймитя! – орал он во всю глотку, подбегая к Свято-Даниловой обители.

Бодрствующая сторожа на стенах и в башнях, услышала шум, конский топот и крики у самой воды. Боясь, что татары могут прорваться ночью к Москве вдоль берегов реки, пушкари приложили фитили к казённой части заряженных орудий и дважды для острастки выпалили южнее вдоль берега. Сторожа, что стояла, на стенах в юго-западном секторе монастыря, тоже не дремала, и дала три залпа из орудий в сторону татар. Но не спали пушкари и стрелки «гуляй-города». Там решили поостеречься и на всяк случай выпалили из шести орудий. За ними и стрелки-пищальники не утерпели, да пальнули чуть ли не все разом в темноту «по ворогу», коего и не видел никто. Дворяне и дети боярские с боевыми холопами своими и стрельцы проснулись, поднялись на ноги, забегали и стали спешно готовиться к схватке. Шум поднялся в «гуляй-городе». В Даниловом для острастки шарахнули из орудий ещё десяток раз. Не спали и в Симоновом монастыре за Москвою-рекой. И десятки орудийных залпов башенных орудий огласили левобережье. Самая высокая и мощная башня «Дуло» осветилась вспышками и прорисовалась над береговым скатом. А на валах и в новых башнях Скородома, со стороны Замоскворечья, решили не остаться в стороне и пальнули разом из сорока стволов. А ещё через две-три минуты одно за другим ударили до пятидесяти орудий Белогородских укреплений[12]12
  Укрепления Белого города – 3-я линия оборонительных укреплений Москвы, построенных в период 1585–1593 годах под руководством зодчего Ф. С. Коня. Начиналась от Водовзводной башни Кремля, шла вдоль Пречистенской набережной, по линии Бульварного кольца до реки Москвы, затем до Москворецкой набережной и стены Китай-города. Протяжённость стены – 9.5 км. Насчитывала 27 башен, из которых 9 были воротными.


[Закрыть] близ Москвы-реки (ударили, правда, холостыми зарядами, более для острастки, для бодрости духа). Грохот поднялся по всей округе на двадцать вёрст такой, что проснулась вся Москва и все подумали, будто новый бой с татарами зачался. А следом загудело на колокольнях и звонницах храмов и монастырей на юге Москвы – били «в колоколы», как на сполохе.

Зарницы орудийных вспышек заполыхали по всей Москворецкой излучине чуть ни от Воробъёвых гор до Симонова монастыря. Будто вновь молоньями озарило округу. Волны грохота покатились по низинам и по руслу реки Москвы, докатились до гатей и до Коломенского. Проснулись и заволновались крымские ратные люди под Коломенским селом. Страшная память о ночном нападении русских, как оно случилось в 1572 году, погнала татар и турок прочь из лагеря. Побежали в панике, оставляя всё, кроме оружия и коней. Коней-то и тех, мало кто заседлал. Прекратить этот хаос хану не удалось. Ратные крымцы с турками и ногайцами в полном беспорядке устремились из Коломенского к Оке по Коломенской дороге…

А Генашка всё бегал в то утро по берегу, всё звал и искал «свово гнедого».

Царские воеводы могли уже в ночь на 5 июля на приокских бродах ударить по бежавшему недругу. Но крымцы и их союзники бежали столь быстро, что даже русская конная сторожа и несколько «дворянских голов»[13]13
  Дворянские головы – военачальники (офицеры) среднего ранга в полках дворянской конницы.


[Закрыть] с несколькими сотнями своих служилых людей с трудом догнали последние татарские разъезды. В скоротечных ночных и утренних стычках побили русские несколько тысяч ратных крымцев, ногайцев и турок. До тысячи их взяли в полон. А сколько ворога потонуло на бродах Оки! Река приняла и возок, в котором Казы-Гирей укатил из своей ставки. Пути отступления орды были усеяны брошенным добром и «рухлядью», награбленными в Русских землях.