Текст книги "Царь Димитрий. Загадки и тайны Смутного времени"

– Дивно сие, – молвит отрок.

– Идём отсель, сыновец мой! – повелительно молвит старец, и, взяв отрока за руку, ведёт его за собой подальше от берега.

– Давай позрим еще, дядя, – упрашивает отрок.

– Поидем ка к молитве, да к трапезе, государь мой. Пристало время тому. Будем ещё зде с тобою, – уговаривает старец.

Отрок послушно идёт за монахом вслед.

* * *

Прошло три года после углицких событий. В конце июня 1594 года наместник Троице-Сергиевой обители игумен Киприан возвратился из Москвы и вызвал к себе своих доверенных единомышленников и собеседников – отца келаря Евстафия и монастырского ключника Авраамия. В бревенчатых покоях игумена было светло и прохладно, хотя на дворе уже стояла летняя жара. Противоположные оконца палаты были отворены, и лёгкий ветерок освежал монахов. По приглашению Киприана Евстафий и Авраамий уселись на лавку у стены. Сам игумен присел на стул со спинкой.

– Поведать хощу вам, братие. Беда случися в семье государя нашего Феодора Иоанновича. Забрал Господь младенца-дщерь царскую – царевну Феодосью. Нет более наследника и преемника у русского царя.

– Да, велика беда есть государьству Русскому, – запричитал Евстафий.

– А что в Думе то делается, отче? Что мужи думские и бояре бают? – с интересом спросил Авраамий.

– Поведал мне дьяк Тимофеев Ивашка, де сам свидетелем был, де Борис Годунов отстранил от дел первого дьяка и хранителя печати государевой Андрея Щелкалова. «Загрыз его, аки зверь». Не нужон стал Щелкалов Годунову. Егда они кесарского племянника-отрока четырнадцати годов в Россию приглашали, дабы потом оженить его на царевне, да венчать на царствие, то тогда был нужон. Годунов мыслил при племяннице и сестре-царице своё вести. Щелкалов же мыслил, что кесарский вьюноша без его помощи не сможет управить незнакомым царьством. Таперь же и этот ход отпал.

– И куда же Щелкалова определили таперь? – поинтересовался отец Евстафий.

– Да, старостой в приход, какого-нито московского храма, – отвечал отец-настоятель. – есть и другой слух, что Щелкалов-то принял постриг и направился в полунощные земли государьства нашего.

– Уж, не густо, после-то места первого дьяка государева. Кто ж во след ему хранителем государевой печати стал? – подвёл итог и спросил Евстафий.

– Слыхал аз, что на место его пока сел брат евоный Василей Щелкалов, – отвечал Киприан.

– Мыслю, отче, что и Василию недолго на том месте сидеть. И его Годунов проглотит чрез год-другой. А там поставит своего человека, – высказал своё предположение ключник.

– Верно мыслишь, брат Авраамий. Скажу вам, братие, ныне Годуновы осильнели и в союзе с Романовыми укрепили ся у стола царского. Беда их сплотила. А вот как потом делы пойдут? – покачав головой, произнёс наместник.

– Ныне, отче, Бориса Годунова и Романовы уже не остановят, – сотворив крестное знамение тихо, молвил Авраамий. – Годунов нос по ветру держит. За ним служилые люди – дворяне и дети боярские почти сплошь все стоят. Поприжал он землепашцев, да посадский люд податями, да «заповедными летами».

* * *

На исходе лета того же 1594 года в Чирцову пустынь наведался князь Мосальский-Рубец именем Василий. Привёз он весть, что в Сийском-Антониевом монастыре объявился некий новый монах-старец по имени Феодосий. Со слов князя Василия был этот Феодосий, ни кем иным, как принявшим постриг дьяком Андреем Щелкаловым…

Монастырская братия и сам игумен относились к Феодосию с большим почтением, и тот, водворившись в монастыре, жил в особых покоях, имел своих слуг и своего писаря. Феодосий-то и наказал Масальскому-Рубцу привезти высокородного отрока к себе на воспитание. Наказ этот исполнили в начале осени. Князь Василий под охраной своих холопов и Васьки Недорезова старой дорогой по рекам Кулою, Пинеге и Двине перевёз отрока в Сийский монастырь.

Каким же авторитетом пользовался ещё в своей светской жизни «большой российский дьяк» Андрей Щелкалов, если15 мая 1587 года Великий литовский канцлер Лев Сапега доверительно писал Щелкалову:

«От Льва Ив[ановича] Сапеги подканцлернаго в кн[яжестве] Лит[овском] ближняя думы большому дияку Ондрею Яковлевичу Щелкалову, брату моему милому. Писал еси ко мне… а слова и речи мои, все, что есми съ тобою братомъ моимъ любительнымъ, посломъ будучи у государя вашего на Москве говорил въ добро памяти маю и завжды то мое раденье было (и том были мои старания), тые великие государства въ вечное нераздельное соединенье злучились (соединились) и подъ одново государя рукою всегда были… для чего наше хотенье есть тое, есть ли воля Божия до того приступить, абы (если бы) его милость, государь вашъ великий королем Польским и Великим княземъ Литовскимъ от нас обран (выбран) был…».

В письме будущего канцлера Великого княжества Литовского неоднозначно высказана политическая доктрина, которой придерживались многие выдающиеся умы и политики Восточной Европы в XVI–XVII веках. Едва ли, однако, Лев Сапега искренно имел в виду царя Фёдора, когда говорил о едином монархе Восточноевропейского унитарного государства. Он нелицеприятно отзывался перед другими иностранными дипломатами о русском монархе, считая, что «рассудка у него мало, а то и вовсе нет». «Между вельможами раздоры… а государь не таков, чтоб мог этому воспрепятствовать», – писал Сапега. Но, присоединяясь к общему мнению иностранцев, Лев Сапега мог судить только по внешности и, в особенности, сравнивая царя Феодора с его отцом – царём Иоанном Грозным. Историкам же известны и другие отзывы, признающие за царём Феодором такие способности, заметить которые было невозможно Льву Сапеге, а тем более другим иноземным дипломатам. Однако, всё это знал и понимал главный дьяк и ведущий дипломат России Андрей Щелкалов.

«Великий Логофет», – так называл Щелкалова знаменитый Александрийский патриарх Мелетий Пигас. Ещё в 1593 году, перед самой отставкой или таинственным удалением Щелкалова патриарх Мелетий писал ему:

«Мерность наша молится о тебе и благославляет твою светлость и взывает к человеколюбивому Богу. Да сподобить тебя Своего Царства с твоими родичами… как всегда. Ты со всякою богобоязненностью и любовию заботился не только о делах великого царства, но и о всей Церкви Христовой, так вновь заботишься и теперь во время старости, когда приближается воздаяние за труды. Только не уставай трудиться для благочестивейшего царства вашего и для Церкви Христа Спасителя. Ибо здесь в нынешнем веке благочестивейший царь, а там – в будущем Господь Славы вознаградит твои труды. Помни и вспоминай о нас, всегда поминающих тебя в священных службах».

Это письмо, написанное за год до смерти царевны Феодосии, стало завещанием Вселенского патриарха, великому государственному мужу России конца XVI века. Что знал и на что намекал Вселенский патриарх, когда ссылался на «старость» Андрея Щелкалова, но желал ему «не уставать трудиться для благочестивейшего царства»?

Поздней осенью же 1594 года старец Феодосий, несколько человек из его окружения и высокородный отрок переехали из Сийского монастыря в Кириллов-Белозерский. Тогда же слухи о некоем таинственном отроке, воспитываемом в Кирилловом монастыре, через купцов-иностранцев: англичан, голландцев и немцев (из Гамбурга) проникли за рубеж. В России же по приказу Бориса Годунова по северным монастырям прошла перепись, фиксирующая «монастырских детёнышей» – послушников. Не исключено, что слухи эти достигли ушей Годунова и тот проявил беспокойство.

А как стала зима, да как прошли Святки, после совета с кирилловскими старцами санным путём повёз Феодосий отрока в сопровождении охраны и нескольких слуг в Великий Новгород. До Новгорода добрались они только в феврале.

* * *

Властно и по-хозяйски сел по обоим берегам Волхова у самого южного устья реки пред Ильмень-озером господин Великий Новгород. Митрополит Новгородский и церковный владыка Пскова и земель Русского Севера Варлаам принял отрока, старца Феодосия и их свиту на своём подворье в Детинце и выделил им и их слугам отдельные покои для временного житья… На третий день пребывания в Новгороде монах Феодосий повёл отрока и троих человек из сопровождения смотреть древний град. Они оделись потеплее, и пошли пеши.

На Торговой стороне за восточным берегом Волхова раскинулся огромный, шумный торг с множеством рядов и лавок. Чем только не торговали здесь! Всё, что душе угодно, купить можно. А сколь иноземного товара продаётся – глаза разбегаются.

– Отчего так велик торг в городе сем? – спрашивает отрок Феодосия.

– Оттого, государь мой, что люди новгородстии, среди лесов, озёр и рек живут. Земля здесь родит плохо. Потому новгородец всегда промыслом, ремеслом, да торговлею жил. Благо, по рекам и озерам прямой путь в Полуденные моря пролегает. От Новгорода идёшь на север речным путём по Волхову-реке, следом – озеро Ладога. По Ладоге идёшь на запад вдоль берега, следом – Нево-река. По Неве идти два дни на вёслах до Варяжского моря. А под парусом и того быстрее. А за Варяжским морем – Полуденные моря и богатые страны. А ежели из Волхова в Ильмень-озеро идти, то попадёшь во Мсту-реку, а далее на день идти, то – в Ловать-реку придёшь. А к верховьям этих рек идти значит – на Верх – на Вышний Волочек или на Селигер-озеро. А из тех мест начинаются реки, что по Русской земле во все концы расходятся: Волга, Тверца, что в Волгу идёт, Двина Полуденная, а далее – Днепр-река.

– Почему же Новгород стольным градом земли Русской не стал? – с удивлением спрашивает отрок.

– Богат Новгород, но Москве Промыслом Божиим стольное место уготовано! Ибо Новгород Великий ближе к Полуденным землям стоит. А Москва-матушка – в самом сердце Русской земли располагается, – рассказывает монах.

– Что ж, отче, богатый Новгород-Великой без Москвы не мог сам по себе быти? – любопытствует отрок.

– Было таково. Много веков от начала Русской земли было. Но уже поболе века миновало, как прадед твой государь Иоанн III Васильевич, новгородцев укоротил за то, что под Литву захотели. Он новгородское войско побил, и колокол их вечевой в Москву свёз. А господу боярскую наказал, многия из них казни предал.

– Слышал я, отче, что и батюшка мой тож Новгород наказывал. Правда ли сие?

– Правда, государь мой. Было таковое за прегрешения наши, – уже не столь словоохотливо отвечает Феодосий и творит крестное знамение.

– А за что наказывал, за дело ли? – настойчиво продолжает спрашивать отрок.

– То дело государево, дело опришное, сыне мой. Знать была вина за новугородцами, – стараясь уйти от ответа и сменить тему, увещевает монах.

– Буде тогда моя воля, простил бы Новгород и помиловал! – уверенно заявляет мальчик.

– Доброе у тебя сердечко, государь наш, будешь царём русским, запомнит тебя народ православный! – молвит, улыбаясь, один служка из окружения старца.

– Довольно товару набрали, и в другой раз придем сюды. А поидем-ко, братие, на Софийскую сторону, – через какое-то время говорит монах, меняя тему, и ведет своих подопечных через мост на западный берег реки.

Красив, крепок и благоустроен Детинец Новгородский. Высокие башни-стрельницы[25]25
  Стрельница – средневековое русское название крепостной башни, связанное с главным назначением этого узлового объекта оборонительной системы – стрельбой по камнемётам врага, осаждавшего крепость.


[Закрыть] и зубчатые стены стоят над Волховом рекой по западному берегу и охраняют ядро города.

– Отче, Детинец-то не только из кирпича красного, но из розового и белого сложéн, – отмечает отрок.

– Верно, государь мой! Только белый и розовый то – не кирпич, то – тёсаный камень. Белый – «известняком» зовётся. Из него и известковый раствор производят, чтобы кирпичи и камни меж собою накрепко вязать. Про то особый рассказ. А розовый, то – «ракушечник». Сия порода из мелких ракушек сочленена. Много здесь в Новгородской земле всякого камения на верх земли выходит. А в подошвы стрельниц, прясл[26]26
  Прясло – участок стены между двух стрельниц.


[Закрыть] сих и храмов многих великие камни – валуны кладут. Зришь ли? – рассказывает Феодосий.

– Зрю, отче. Давно узрел. Таковое камение во множестве на Мезенском берегу видывал. Толико тамо их «лудами» называют – отвечает отрок.

– А кто ж построил сей чудный град каменный? – спрашивает он вдруг.

– Владыка Новгородский святой Василей Калика почал каменный Детинец созиждати. А свершили Детинец «в два лета». И уже 260 лет минуло с того времени. А спустя года два, как свершили Детинец, владыка тот Василей начал возведение каменного острога на Торговой стороне. И тот острог свершили быстро. И Детинец и острог сложили тогда из белого тёсаного камения. Позже уже Детинец кирпичом довершали и поновляли, – пояснял Феодосий.

– Великий и мудрый был сей владыка Василий Калика! – отозвался отрок.

– Да, сыне. Мудрый, прозорливый и хоробрый. Ибо ещё до пострига своего побывал Калика во Святей Земле. Не побоялся турок. Был во Иерусалиме, и в Вифлееме, и в Назарете. Своими стопами обошёл всю Святую Землю, поклоняясь святым местам. И тем снискал мудрость и милость Божию, – рассказывал монах, направляя стопы свои к Софийскому собору и ведя за собой отрока.

Гордость Новгорода Великого – величественный и древний Софийский собор, поставленный ещё в XI веке по Рождеству Христову в северной части Детинца сразу же поразили своими масштабами и богатством каменного убранства отрока и его сопровождение. Феодосий долго водил мальчика внутри собора, показывая ему древние каменные раки (захоронения) князей, княгинь, иерархов новгородских, указывал на чудесные фрески и мозаики. Показал мальчику и могилу святого Василия Калики. Всё это пробудило у отрока немалый интерес к истории Новгорода и Новгородской земли.

После нескольких посещений и рассказов, после нескольких литургий в Софийском соборе Феодосий приступил с мальчиком к чтению и изучению новгородских житий святых и летописей. Первым делом читали про деяния святого Василия Калики. И поразили отрока рассказ и запись летописная о том, что происходило в 6856 году от Сотворения мира (1348 год по Р. Х.). Пришло тогда владыке Василию предложение шведского короля Магнуса Эриксона направить в Новгород своих «философов» для диспута о вере. Владыка с посадником и тысяцким от имени всех новгородцев ответили: «Аще хощеши уведати, коя вера лучши, наша ли или ваша, пошли к Цесарьскому граду к Патриарху, занеже мы прияли от гричь правоверную веру, а с тобою не спираемся про веру». Шведы начали принудительно крестить в латинство ижорян, что жили на реке Неве и захватили град Орехов. Новгородцы собрали войско и разбили шведов в Ижорской земле. Град Орехов после осады был освобожден. А спустя три года (в 1352 году) Калика начал в Орехове возведение новых каменных стрельниц и стен. С той поры стал Орехов неприступным градом-крепостью.

Узнав про это, загорелся отрок желанием, и упросил Феодосия показать ему каменный град Орехов на Ореховом острове у истоков Невы. Как пришла весна, повез Феодосий отрока по Волхову и Ладоге к Орехову. Восхитили мальчика крепкие стены и башни града, стоявшего на каменистом острове среди глубоких речных вод у истока реки из озера. Да и само озеро Ладожское, широкое и полноводное как море, понравилось отроку и напомнило Мезенское лукоморье.

После осмотра Орехова повёз Феодосий отрока зреть русские грады-крепости: Копорье, Ям, Ивангород, что лежали в Вотской пятине близ берегов Варяжского моря. В той пятине путешественники встретили начало лета. Уже в июне со стрельницы крепости Ивангорода, что стоит на высокой круче над рекою Наровой, увидел отрок и неприступный свейский Ругодив (Нарву). Рассказал старец Феодосий, что царёв шурин Борис Годунов, пытался недавно ять Ругодив у свеев, но не вышло у Годунова.

– Славен и велик будет военачальник или государь тот, кто возьмёт сей неприступный град у свеев, – задумчиво вымолвил отрок.

* * *

Тем же летом владыка Трифон Вятский получил письмо из Костромы. Сразу вслед за этим он быстро собрался в дорогу и с небольшим сопровождением направился из Вятки в Москву. Но, не доезжая Костромы, от Галича свернул владыка по дороге на запад, и направился в Борок. Так он вскоре добрался до Иоанно-Предтеченского Железноборского монастыря. Здесь его встречали Иван и Василий Никитичи Романовы и старец-монах Замятня Отрепьев. Романовы да Отрепьевы были соседями, близкими друзьями и даже породнились. Их поместья располагались поблизости друг от друга в Костромской земле.

В одной из сводчатых палат братского корпуса после вечерней службы владыке был представлен молодой человек из рода Отрепьевых по имени Юрий. Прежде чем начать беседу старец внимательно оглядел его. Перед ним стоял среднего роста плечистый и крепкий русоволосый молодец в богатом кафтане. У носа близ десного ока у него было небольшое толи пятно родимое, толи бородавка. Парень вперил на старца зелёные, смелые и нахальные глаза с хитринкой и ждал вопросов.

– Во, как похож! Да, нужен будет таков для дела, – подумал про себя владыка, и задал первый вопрос:

– А скажи, сын мой, сколь годов табе?

– Семь на дцать минуло… Да не в годах дело, владыка! – смело и горделиво отвечал молодец.

– Млад ты ишо, чадо, укороти норов свой, склони выю, да поиди ка сюды, ближе ко мне, – спокойно и вкрадчиво глядя в глаза гордецу, молвил владыка.

Молодой Отрепьев опустил глаза долу и склонил голову. Подступил к старцу на шаг.

– Ведаешь ли, чадо, на какое дело избрал тобя Господь? Не тяжек ли будет ти Крест сей, коли возложишь его на рамены своя? – уже тихо, почти шепча на ухо Отрепьеву, спросил Трифон.

– Ведаю, владыка. Мыслю, что сдюжу, – тоже негромко отвечал присмиревший мóлодец.

* * *

В конце июля 190… возок, запряжённый парой лошадей, катил из Вологды в Тотьму. Наезженная дорога вела через густой лес. Пожилой солидный господин (граф Шереметев) и заинтересованная дама продолжали оживлённый разговор.

– Позволю себе заметить, что не одни Меншиковы этим путем ездили. В царствование Шуйского, некий Мишак Меншиков тесно общался с опальным в то время святителем Трифоном, игуменом Вятским. А ведь именно он совершил обряд пострижения над сыном боярским Юрием Отрепьевым. Вот Вам и связь с нашей загадкой, – вновь начал излагать свои мысли граф Шереметев. – Доводилось ли Вам читать Житие Трифона Вятского? – спросил он неожиданно.

– Не довелось, – отвечала дама.

– Стыдно-с. Ведь еще Василий Осипович Ключевский отмечал ценность житийной литературы, как исторического источника. Так вот, о Трифоне Вятском, цитирую: «Случися ему быть на Верколе; здесь он поклонился гробу Артемия-младенца и отъиде, радуяся…» Вам, извините, конечно, неизвестен этот объект поклонения. Младенец Артемий считался покровителем сирот, его особо чтили Нагие. А святость его, кстати, была признана в 1605 году… Вот какие пути сходятся на Иоанно-Предтеченском монастыре.

– А я бывала в этом, Железноборском монастыре. Удивительное место: лес, лес, лес и вдруг – высоченная колокольня, чем-то, по архитектуре, напоминающая итальянскую башню, – вдруг живо откликнулась собеседница.

– А известно ли Вам, что земли, окружающие монастырь когда-то принадлежали еще одному тотмичу – Феодосию Суморину. А неподалеку – село Домнино, где жила Ксения Ивановна Романова – инокиня Марфа. Там ведь провёл юные годы первый представитель династии Романовых царь Михаил Фёдорович. Из тех же мест и Иван Сусанин. Для живших в округе, этот монастырь – место ближайшего богомолья. А кто эти, жившие рядом? Прежде всего – Лихаревы, к семье которых принадлежал игумен Новгород-Северского монастыря. А в монастыре этом прятались в правление Годунова иноки-беглецы. И вот представьте, в 1599 году царь Борис присылает игумену Железноборского монастыря Иосафу грамоту, в которой упоминается Семен Зворыкин, поселившийся в деревне неподалеку. Появление «годуновского» человека в окрестностях глухого монастыря… Очень подозрительно…

– Да, «причудливо тасуется колода», – отметила дама.

– Интересное, образное сравнение, – подметил граф.

– К, сожалению, не мое… Встретилось где-то, а где вспомнить не могу…

– Если я и жалею о чем-то в своей жизни, так это о том, что мало прочитал хороших книг.

– Это Вы-то мало?! Позвольте не согласиться!

– Мало, сударыня, мало… Но вернемся к столь интересному для нас разговору… Я уже вспоминал Василия Шуйского, а тут еще вспомнилось: он очень интересовался «гостиной сотни торговым человеком» Андреем Окуловым. Тоже, кстати, жителем Тотьмы, – продолжал Шереметев.

– А в следственном деле, кроме Огурца, встречаются тотмичи?

– А как же! У меня и выписка есть: «А Иван Пашин и Василий Буторин, посадские люди, сказали в расспросе … как царевича Димитрия не стало – видите, опять это – „не стало“ – и как побили Михаила Битяговского… того они не ведают… были они в деревне версты с две от посаду…». Тотмич здесь – Иван Пашин, – пояснил граф.

– И о чем же это говорит? – не догадываясь, спросила дама.

– Мне удалось найти челобитную, поданную царю Михаилу Федоровичу от посадских людей города Углича, спустя 34 года после событий 1591 года. В ней угличане жалуются на Ивана Пашина, который «хочет бедных твоих сирот… разорить и погубить до конца и городишко запустошить». Обычное дело – жалоба на притеснения начальников. Но, совершенно неожиданно в ней появляется еще одно действующее лицо – «отец Иванов – Иван, который погубил сирот твоих в прошлом по злому своему умышлению и по совету с дьяком Михаилом Битяговским… нас, сирот твоих, в Сибирь сослано 60 семей», – продолжал Шереметев.

– Это что же выходит? Угличане считали, что волнения в городе, повлекшие за собой высылку, были «организованы» Пашиным и Битяговским? – с удивлением спросила дама.

– Выходит – так… И обратите внимание: об участии в угличских событиях имя Бориса Годунова даже не упоминается.

– Битяговский был убит; а какова судьба Пашина? – заинтригованно спросила дама.

– Мне удалось найти лишь сведения о том, что он отказался от службы при царе Василии Шуйском. «Ушел в литовские таборы». Думается, это неспроста, – отметил граф.

Между тем на лесной дороге сгущались сумерки. Кучер, поеживаясь от наползающей прохлады, нет-нет, стал похлёстывать лошадок кнутом, а граф Шереметев и дама продолжали разговор…

* * *

В Новгород Великий старец Феодосий и отрок возвратились только к исходу лета 1595 года. Здесь вновь приступили к чтению летописей и деяний новгородских святых. Особый интерес вновь возник у отрока к житиям святого князя Феодора Новгородского. Узнал он, что тот юный князь, правивший в Новгороде в лихую годину раздоров и мора, сделал всё, чтобы спасти город от полного вымирания. Он открыл княжеские закрома для голодных и больных, наладил хлебный торг с заморскими купцами, помог со своей дружиной тушить страшный новгородский пожар, вёл справедливый суд, да и много других добрых дел совершил. Только умер князь Феодор совсем молодым на восемнадцатом году жизни, умер внезапно накануне своей свадьбы.

Тогда и сделал запись новгородский монах-летописец: «В лето 6741 (1233 год по Р. Х.) преставися князь Феодоръ, сынъ Ярославль болшии, и положенъ бысть в монастыре у святого Георгия (Юрия). И еще сыи младъ. И хто не пожалуетъ сего? Свадьба же бе пристроена, меды сварены, невеста же приведена бысть, князи позвани быша; и бысть во веселие место плачь и сетование за грехи наша. Но, Господи! Слава Тобе, Небесныи Царю, изволишю ти тако, и покои его съ всеми праведными». Плакал в те дни, молился и удивлялся со всей княжеской семьёю и со всем княжеским двором Великий Новгород сему странному, печальному и небывалому событию. В тот год построили новгородцы над каменной воротной башней в сердце своего града каменный храм в честь мученика Феодора Стратилата и в память о молодом князе Феодоре, правившем городом и сидевшим на новгородском столе в пору тяжелейших годин их истории. И по сей день стоит близ Софийского собора в стенах древнего Новгородского Детинца, пережившего века испытаний, могучая Фёдоровская башня.

Своими деяниями и необычным уходом из жизни тот юный князь покорил воображение высокородного отрока. Узнав и поразившись тому, что нетленные мощи святого Феодора покоятся в Георгиевском соборе Юрьева монастыря, мальчик упросил старца свозить его в тот монастырь. Юрьев монастырь стоит на берегу Волхова близ Ильмень-озера, просторно раскинувшего свои воды южнее Новгорода. Туда и повёз старец-монах отрока в один из погожих сентябрьских дней. Когда подошли они к древнему и величественному Георгиевскому собору, то Феодосий протянул десную руку и указал перстом за Волхов:

– Гляди, сыне, вот там за рекою зришь ли на холме храм и городок подле него?

Отрок развернулся на восток и внимательно всмотрелся за реку.

– Сие место есть княжеское Рюриково городище. Здесь князь Рюрик, а следом и князь Олег ещё преже Новгорода Великого град ставили. Здесь все древние князи с разных градов Русской земли сидели, когда призывали их на княжение в Новгород. Там и твои пращуры жили – великие князья Владимирские, когда в Новгороде княжили. И святой князь Феодор Новгородский и брат его рóдный – святой, благоверный князь Александр Невский там подвизались.

– Вижу, отче! – с каким-то мистическим ужасом и очарованием в очах шепчет отрок.

В просторном Георгиевском соборе, под высокими сводами, оглашаемыми с высоких хоров, принебесным монашеским пением, отрок долго и молчаливо стоял у каменной раки святого Феодора, что располагалась у южной стены храма. Он толи шептал про себя что-то, толи молился. Старец не беспокоил его. Но с той поры осенью отрок часто просил старца, привезти его на литургию в Георгиевский собор. Там он всю службу проводил близ гроба святого князя.

Пришла новая зима (конца 1595 года). Целый год провели Феодосий и отрок в Новгородской земле. Феодосий большое внимание уделял истории и освоению древних языков – греческого и латыни. За год он хорошо освоил азы и главные правила письма и общения на этих языках. По истечении года по совету владыки Варлаама, решил Феодосий показать отроку Псков и Псковскую землю.

– Что помыслишь ты, государь мой, о Новгороде Великом? – спросил старец Феодосий у отрока, когда сели они в санный возок и их из Детинца повезли по дороге на Псков.

– Мыслю, отче, что не дайся Господин Великий Новгород под руку Московского государя, не знали бы новгородцы ни укорота, ни сильной власти. Жили бы вольно. Но если бы ни Москва, то другие государи дерзали бы укоротить вольность Новгородскую, – поразмыслив, отвечал отрок.

– Да! Уж Москва верой своей, делом – служить «честно и грозно», крепостью своей не уступит, не попустит никому, – тихо, и в раздумье промолвил Феодосий.

* * *

Крепко и грозно сел по обоим берегам реки Великой у самого устья пред Чудским (Псковским) озером древний град Псков. До Пскова старец Феодосий с отроком добрались к исходу Филиппова поста – в канун Рождества (начало 1596 года). Псковская земля – северо-западное порубежье – страна градов-крепостей встречала путешественников приветливо, но осторожно. Их тут давно ждали. Новгородский владыка Варлаам уже заранее предупредил псковское священство, что следует встретить дорогих гостей. Старца Феодосия с юношей-отроком и их сопровождение приняли и устроили на временное жильё в Иоанновом-Предтеченском городском монастыре в Завеличье.

Стоял солнечный январский день, когда старец повёл юношу осматривать град. На крутом каменном мысу, над слиянием рек Великой и Псковы́ неприступно и гордо высились белокаменные стены и островерхие стрельницы Псковского Крóма. С юга к стенам Крóма примыкал крепкий Довмонтов город с двенадцатью храмами – подворьями соборов, что стояли в «пригородах» (других городах Псковской земли). Кром и Довмотов город Феодосий и юноша-отрок обошли вокруг и осмотрели всё внутри. По ходу вели живой разговор.

– А почему, отче, в Новгороде Великом кремль – ядро града именуют Детинцем, а во Пскове – Кромом? – спрашивал юноша, когда спускались они с крутого кромского откоса к реке Великой.

– Знаю аз, сыне, что с древнейших времен повелось у словен название «Детинец», а у псковских кривичéй – «Кром», у полян в Киеве – «Детинка» и «Городок», и у севéры – в Чернигове – «Детинец», а у вятичéй и кривичей Великой Русии – «кромы» – «кремники» – «кремли» Ростова, Суздаля, Мурома, Рязани, Ярославля, Москвы. Хотя в древнем стольном Владимире – ядро градское тоже Детинцем зовут. Но мыслю аз, что сие с приятием християнства связано, – неспешно рассказывал старец.

– Как же связано, отче? – любопытствует юноша.

– Испокон веку в древних кромах гражáне не жили. Жили в посадах, да в ближних сёлах. Даже княжеских хором в кромах не было. Потому и слово само за себя говорит – место укромное, где закрома и припас. В кромы сбегались и затворялись там, коли ратное время приспевало, там и в осаду садились. Там, в кромах градских толико осадные дворы и стояли с припасом снедным, колодцы с водою, да оружейные палаты с оружьем: с запасом стрел, с копьями, мечами, секирами, щитами, доспехом.

Бóльшая часть молóдшей княжеской или боярских дружин жила возле крома в гриднице. А близ гридницы и конюшня, и оружная палата дружинная, и сеновал и прочее хозяйство устраивались. Сие место, где молóдшая дружина проживала, также со временем стали стеной обносить. Соединяти с кромом, в один град. А называть придел сей стали Детинцем, – объясняет Феодосий.

– Почему ж Детинцем?

– Да потому, что искони молóдшая дружина – все суть чадь княжеская, да боярская – «отроки», «гриди», «детские», «милостники» и прочее. Оттуда и нынешние словеса происходят – «дворяне», «дети боярские», «слуги подворские», – терпеливо разъясняет монах.

– Сие уразумел отче. Но почему ж во Пскове – Кром, а в Новгороде – Детинец? – всё спрашивает юноша, когда уже миновали они угловую башню у слияния Псковы с Великой.

– Разумей! Ежели главный соборный храм града ставили в бóльшем по месту кроме, то и ядро града Кромом называться стало. А ежели градский собор в Детинце возвели, так ядро Детинцем и прозвалось!

– Выходит, собор святой Софии Новгородской в Детинце построен? – с удивлением спрашивает юноша.

– В Детинце, сыне. А древний кром новгородский чуть южнее и ближе к Волхову располагался. Но давным-давно уже и тот и другой в единый град слили́сь. Но помнишь ли, сыне, в Новгороде от Юрьева монастыря глядели мы с тобой на княжеское Рюриково городище – за Волховом? – напоминает старец.

– Помню, отче.

– Так вот может потому и в Новгороде ядро – Детинец, что кромом Рюриково городище считалось, – рассуждает монах.

– Что же, Довмонтов город пред Кромом Псковским детинцем был в давние времена? – спрашивает юноша, когда вошли они в укреплённую часть града перед Кромом.

– Правильно мыслиши, сыне, – отвечает монах.

– Да, велик и крепок Кром Псковский! – с восхищением произносит юноша, когда остановились они перед кромскими вратами. – А что сие за строение? Вал ли, прясло ли стены? Не уразумею, – спросил он, указуя левее.