Электронная библиотека » Дмитрий Абрамов » » онлайн чтение - страница 2


  • Текст добавлен: 29 мая 2023, 09:00


Автор книги: Дмитрий Абрамов


Жанр: Историческая литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Тот и другой придерживались мнения, что история – «целый курс психологии в лицах», в котором первостепенное значение отдельные сильные личности, получившие право называться историческими. Исходя из этого, граф очерчивает круг людей, которые сыграли подлинно важную роль в таинственной судьбе царевича Димитрия. С этих же позиций он рассматривает и состав Ближней Думы при Федоре Иоанновиче, рассуждая о каждом из её членов, исследуя их деятельность в соответствии с положением при дворе, в обществе и в глазах Ивана IV.

Шереметев-историк считал необходимым изучение родственных связей, благодаря которым удалось бы определить круг персон из «угличской обстановки» царевича и тех моментов в ее развитии, которые привели к катаклизмам в Русской государстве рубежа веков.

Смутным временем Шереметев занимался не одно десятилетие, изучая различные аспекты этого периода истории. Однако в главной теме исследования точка поставлена так и не была. Старший сын графа в своем дневнике приводит свидетельства об огромном интересе историков, занимавшихся этой проблемой к исследованиям отца, к тем архивным материалам (в том числе и польским), которыми он обладал. Бестужев-Рюмин высказал мысль, что если бы Карамзин, Костомаров или Соловьев обладали бы этими материалами, то вся история 1591 года предстала бы в другом свете. (Шереметевы в судьбе России. Сост. А. Алексеева, М. Ковалева. М. 2001. С. 250.).

Так в чем же ценность трудов С. Д. Шереметева? На наш взгляд, актуальность его исторических «штудий» может состоять в том, что написанные более, чем сто лет назад, они не затерялись среди трудов отечественных и зарубежных историков, а наполнили новым содержанием важнейшую страницу истории России, которая именуется «эпохой первой русской Смуты».

2018 год – год столетия со дня кончины графа Сергея Дмитриевича Шереметева. Этот прозорливый и талантливый исследователь достоин того, чтобы память о нём и его трудах сохранилась в памяти благодарных потомков, грядущих поколений россиян, любящих и изучающих историю своего Отечества.

Глава 1
Скрещенье судеб
(1591–1598 гг.)

 
Король и шут – Различные портреты.
Два образа – лицо лихой поры.
Россию, преступившую заветы,
Тогда терзали «тати» и «воры».
 
 
Два образа – один открыт и грозен,
Другой же – шут, но ухищрит врага.
Один красив – трагично благороден.
Другой с ним схож, но первому – слуга.
 
 
Один – с венцом, и в воинском доспехе,
Со взором рыцаря, с печалью на челе.
Другой – казак в епанче, «для потехи»
Навесил саблю, сам «навеселе».
 
 
Но их двоих судьба соединила,
Опутав Смутой, явью замутив.
В России помнят; Смута ворожила,
Царя вором лукаво подменив.
 
Дементий Климентьев, 2017
Долгая прелюдия русского перегрева (1591–1601 годы)

В полдень мая в 14-й день 7099 года от Сотворения миру (1591 год по Рождеству Христову) дородный и широкоплечий в тёмно-вишнёвом кафтане, подпоясанном кушаком, старший дьяк государевой Дьячей избы города Углича Михаил Битяговский степенной походкой, многоопытного служилого человека вышел на высокое крыльцо своего дома. Оборатясь в сторону золотых крестов кремлёвского Спасского собора, наложил три раза крестное знамение на себя и тяжело вздохнул. Покачав головой и расправив усы, стал спускаться вниз, и, поскрипывая ступенями крыльца, прошёл на конюшню. На дворе сиял тёплый, яркий, майский день. В прохладной полутьме, пропахшей конским потом, навозом и сеном конюшни, негромко фыркали лошади, и слышен был храп спящего человека.

– Филиппка, иде ж ты? А ну ка, подь суды! – повелительно, но негромко позвал дьяк, обращаясь к своему холопу-конюху.

Храп прервался. Где-то в глубине тёмного помещения невысокий человек вскочил со своего ложа и бегом направился к выходу.

– Зде ся, аз господине, – покорно отвечал конюх, появившись в просвете воротного проёма и стряхивая клоки сена со своей вихрастой головы. Заискивающе, виноватыми, заспанными мутновато-синими глазами вперился в Битяговского.

– Всё спишь днём. Плетей бы табе! Благо, што лошадушек блюдёшь и холишь, а то бы задал, – без угрозы в голосе, и даже почти по-доброму произнёс дьяк.

Виноват, господине, устал аз. Всю то ноченьку не спал, за лошадками доглядывал и буланому нашему копыта стриг и опиливал. Припадать стал буланый на правую переднюю, – оправдывался конюх.

– Это ты Филиппка, молодец, своё дело знашь, но сиречь о другом, важном деле побаим с тобою, – переходя на шёпот, промолвил Битяговский. – Что вчерась я тобе наказывал, сполнил? Возок-то двухосный, крытый льняной материей, готов ли? – уже серьёзно и тихо спросил дьяк.

– Готов, господине, и две лавки в возке том устроил, и сена настелил. И припасу съестного две сумы с караваями, да с соленьями, да с другой снедью, да два горшка с кашею утресь принёс с поварни и всё уложил дальнего пути для. Всё как велено исделал, – отвечал, полушёпотом холоп, кланяясь.

– Ладно, Филиппе. Поидем ка, дозрим возок, – одобрительно молвил дьяк.

Они вышли на свет и молча прошли на задний двор за конюшню. Пыхтя, поднявшись и влезая внутрь, дьяк внимательно осмотрел крытый возок. Там действительно устроены были две прочных невысоких лавки, лежал ворох свежего пахучего сена, а в задней части возка стояли две сумы и два глиняных горшка, закрытые крышками и присыпанные сеном. Проверив всё, дьяк спустился с возка и, ухватив за ободы колёс, обеими дланями, покачал их.

– Всё проверил, господине. И ступицы жиром добре смазал, и шкворни новые забил, и оглобли осмотрел, и упряжь конскую самую лутчую подобрал. А возок-то добрый, лёгкий, двуосный. С тройкой кóней и сто вёрст пробегит не заметишь, – приговаривал Филипп, видя, что господин всерьёз проверяет порученное дело. Бывало за ним такое нечасто, ибо доверял своему конюху.

– Добре, добре, Филиппка. А пять сотен вёрст пробегит энтот возок? – спросил дьяк.

– И тысячу вёрст пройдет, господине, – отмолвил холоп, – крепкий возок.

– Твои слова, да ко Господу. Таперь ко запрягай в енти оглобли нашего лутшаго вороного, да пристяжными молодых жеребцов к яму – серого, да гнедого с белыми бабками, – велел Битяговский.

– Для какого ж важного дела, государь мой, таких добрых кóней велишь впрягать? – с удивлением спросил конюх.

– Ты, Филиппе, исполняй, како табе велено, да не спрашивай. Запряжёшь, доведи мне, – велел дьяк и ушёл в дом.

Через четверть часа конюх уже исполнил веление господина, доложил ему и в ожидании ждал возле возка. Дьяк пришёл быстро. Внимательно осмотрел упряжку, а затем молвил:

– Нынче же, Филиппка, возьми с собой на поварне мёду для сугрева, скажи там, что де я велел. Следом доставь энтот возок на нашу лесную заимку, што близ лесной дороги на Большое Село. Как доберёшься до заимки, затаись и жди. Приидут на заимку нужные людишки посацкие – Ивашка Пашин и Васька Буторин, ты ж знаешь сих.

Конюх утвердительно махнул головой. А Битяговский продолжал:

– Они ж тобе всё поведают. С ими ж пожди исчо, приидут туды ж и людишки от Афонасия Нагого. Ино Ивашка да Васька опознают сих, и договорятся с ими, отдашь им возок и лошадушек. Но, еже ли что заметишь по дороге недоброе, возвращайся назад и доведи мне. Да, гляди ж, час – другой прибежит с кремлёвской конюшни от Нагих – Васька Недорез со товарищи, дак выведи ему восемь добрых лошадей. Пусть ведёт с собою…

– Исполню, как велишь, господине, – тихо отвечал холоп.

– Вот табе кошель с серебром. Ежели какая беда случитца со мною во Угличе, будет энто в награду табе, мой верный слуга, – негромко произнёс дьяк и вложил в руки холопа тугой кожаный мешочек с серебряными монетами.

– Благодарствую, государь мой, – с поклоном молвил холоп.

– А как заберёт Васька лошадей, не медли, Филиппе, езжай ко, не откладывая. Благослови тя Господи, – произнёс дьяк, крестя своего слугу.

Через полчаса, на двор к Битяговскому приехали верхом два человека. Один из них – крепкий, широкоплечий, голубоглазый, с чубом пшеничных волос, назвался Василием Недорезовым. Филипп вывел им восемь лошадей и те увели их с собой в поводу.

А следом крытый возок выехал со двора Битяговского и направился по дороге на северо-восток от Углича.

* * *

Посол королевского двора ея величества Елизаветы – королевы Англии Джером Горсей мая 15 дня того же года находился в Ярославле по делам Ост-Индской торговой кампании. Послан он был туда самим государем Всея Росии Феодором Иоанновичем и Боярской думой. В Ярославле тоже было неспокойно, люди из черни собиралась в кучи и что-то громко обсуждали, потрясая дрекольем. Уже в полдень на посольский двор с тревожною вестью прискакал гонец, извещавший, что во Угличе гремит колокольный сполох и всё простонародье взялось за оружие, да избивает государевых людей. Смутная тревога овладела душами обитателей аглицкого подворья в Ярославле. Ещё не свечерело, как Горсей приказал своим слугам, немедля закрыть ворота двора на крепкие засовы и замки, вооружиться холодным оружием, зарядить мушкеты и пистолеты. Ночь настала тревожная и беспокойная, ибо в городе вспыхнули пожары. Хмельная чернь поджигала дворы и лавки ненавистных купцов и государевых чиновных людей. Сполохи огня и зарево метались по городу и их вспышки гасли в окрестных далях. Резко пахло гарью и дымом. Никто на подворье не сомкнул глаз. Джером приказал слугам стрелять за частокол без предупреждения в каждого, кто появится с факелом, с охапкой сена или хвороста.

О событиях той страшной, мятежной и таинственной ночи Горсей написал спустя несколько лет уже у себя на родине:

«Царь и совет отослали меня на время в Ярославль… Ночью я поручил свою душу Богу, думая, что час мой пробил. Кто-то застучал в мои ворота в полночь. Вооружившись пистолетами и другим оружием… я и мои 15 слуг подошли к воротам… „Добрый друг мой, благородный Джером, мне нужно говорить с тобой“. Я увидел Афанасия Нагого… „Царевич Дмитрий мёртв, дьяки зарезали его около 6 часов, один из слуг признался на пытке, что его послал Борис, царица отравлена и при смерти, у неё вылезают волосы, ногти, слезает кожа. Именем Христа заклинаю тебя; помоги мне, дай какое-нибудь средство. Увы! У меня нет ничего действенного“. Я не отважился открыть ворота, вбежал в дом, схватил банку с чистым прованским маслом и коробочку венецианского порошка… Я отдал всё через забор и он ускакал прочь».

Ко всему прочему Горсей передал Афанасию Нагому ещё и полновесный мешочек с золотыми и серебряными монетами. Правда, по определённым причинам, связанным с этикетом и секретами дипломатического характера Горсей о том не упомянул. Это было последнее официальное свидетельство об Афанасии Нагом – старшем дяде царевича Димитрия по материнской линии. Афанасий навсегда исчез с политической арены Московского государства. Однако существует очень большая вероятность того, что он бежал на север и, благодаря преклонному возрасту своему, принял монашеский постриг в одном из монастырей Беломорья.

* * *

Cобытия прошлых лет

В 1586 году от Рождества Христова умер давний враг России Польско-Литовский король Стефан Баторий. В польско-литовском сейме[1]1
  Сейм речи Посполитой – сословно-представительный орган, подобный парламенту, рейхстагу, кортесам в странах средневековой Европы. В России с середины XVI века таким органом были Земские соборы. В польско-литовском сейме в большинстве своём были представлены католическое духовенство, знать и шляхта.


[Закрыть]
воцарилась смута, так как католическое духовенство, шляхта и магнаты не смогли сразу договориться о достойном претенденте на трон. В Речи Посполитой началось междукоролевье. В 1587 году в сейме сторонниками сильной русско-литовской партии был поднят вопрос о государственной унии Речи Посполитой с Россией. Малолетний царевич Димитрий Иоаннович был выдвинут претендентом на польско-литовский престол[2]2
  Дмитрий Иоаннович – последний сын царя Иоанна IV Грозного.


[Закрыть]
. Но древний род князей Шуйских, даже более знатный, чем род московских князей из династии князя Даниила Московского, также предложил своего кандидата в короли Речи Посполитой. Уверенно и смело повели себя князья Шуйские тогда на Москве. Не в первый раз Шуйские возглавили княжеско-боярскую оппозицию верховной власти в России. Но хорошо помнили бояре и княжата кровавые годы царской опричнины и страшно боялись её повторения.

«Привела ли опричнина к серьёзным изменениям в социально-политической жизни Московского государства? Нет. Система чрезвычайных мер, вызванных противоборством царя и высших родов титулованной аристократии, разожжённая нуждами войны, она проводилась в жизнь непродуманно, драконовскими способами. Большой кровью приправленная, на ходу перекраиваемая, опричная реформа была попыткой переделать многое; отступив от первоначальных своих замыслов сначала в 1570-м, затем в 1571-м, а окончательно в 1572 году, Иван Васильевич кое-что сохранил за собой; это „кое-что“ продержалось до середины 1580-х. И даже укрепление единодержавия и самовластия царского, достигнутое в результате опричнины, не столь уж очевидны. Личная власть Ивана Грозного – да, укрепилась несомненно, если сравнивать с 40 – 50-ми годами. Но увеличилось ли поле власти для его преемников на русском престоле? Прямых доказательств этому не видно» – пишет по этому поводу историк Д. М. Володихин[3]3
  Володихин Д. М. Иван IV Грозный царь Всея Руси. М.: Вече, 2013. С. 207.


[Закрыть]
.

Вероятно потому, и «почил в Бозе» первый русский царь Иоанн IV, прозванный Грозным, «не своею смертию» на пятьдесят четвёртом году жизни. «18 марта 1584 года царь Иван IV Грозный умер. В свои неполные 54 года этот человек, несомненно одаренный, жестокий и маниакально подозрительный, выглядел глубоким стариком, развалиной. Сказались долгие годы борьбы, страха, расправ и покаяний, пьяных оргий. Ночные страхи и кошмары, болезни и переживания довели его до крайности – все тело распухло, глаза слезились, руки тряслись. Люди, окружавшие трон, трепетали перед ним, но плели интриги; поговаривали, что они-то, и помогли ему уйти в мир иной – подложили в пищу отраву», – утверждают историки А. Н. Сахаров и В. И. Буганов[4]4
  Буганов В. И., Сахаров А. Н. История России с древнейших времен до конца XVII века. Учебник для общеобразовательных учреждений. М., «Просвещение», 2012. С. 226.


[Закрыть]
.

Однако то, что пятидесятилетний царь «выглядел глубоким стариком, развалиной», ни коим образом не является следствием, того, что «сказались долгие годы борьбы, страха, расправ и покаяний, пьяных оргий». Уважаемые авторы, вероятно, без умысла, но передёргивают логику событий, связанных со смертью первого русского царя. А логический ход событий свидетельствует, что «все тело царя распухло, глаза слезились, руки тряслись», вероятно, потому, что он был отравлен. И действительно одно из последних вскрытий гробницы Иоанна Грозного и взятие пробы состава костной ткани подтверждает, что царь был отравлен медленно действующим ядом – вероятно мышьяком или ядом, составленным на его основе. Такой же участи удостоился и его сын Иоанн Иоаннович, смерть которого впоследствии большинство отечественных и зарубежных историков трактовало, как сыноубийство в приступе ярости.

Смиренный и богомольный царь Феодор Иоаннович временно устраивал могучую боярско-княжескую элиту, ибо старался примирить овец с волками и шёл на уступки знатным родам. Но не иначе, как с 1587 года в Москве зрел заговор, возглавляемый князьями Шуйскими, Голицыными, Мстиславскими, Куракиными и иже с ними. Заговор был направлен на устранение нового претендента на престол – отрока-царевича Димитрия Иоаннович и его окружения. Жестокая борьба за власть развернулась и близ царского престола.

Глава московского правительства хитрый и осторожный Борис Годунов, пользуясь поддержкой царя Фёдора, решительно расправился со своими соперниками – Шуйскими. Большинство из них оказалось в ссылке. Один из лидеров заговора – самый выдающийся, руководитель героической обороны Пскова 1581 года от войск Стефана Батория, князь И. П. Шуйский в той ссылке был умерщвлен. Сторонника Шуйских, митрополита Дионисия, свели с митрополичьей кафедры. Его место занял Иов, ставленник Годунова. Однако, опасность царевичу, жившему с матерью Марией Нагой и всем её небольшим двором в удельном Угличе, не убавилась. На свободе у кормила государственного правления оставались многочисленные, неявные и тайные сторонники или единомышленники Шуйских – представители боярско-княжеской элиты.

Тем временем на польско-литовский престол был избран враг православия и России Сигизмунд – принц крови королевского дома Швеции. Однако, прорусская партия Белой и Малой Руси, противившаяся избранию Сигизмунда, явно оказалась сильной. Литовско-русская шляхта Великой Литвы и Волыни стала оппозицией новому королю. Никакие уговоры, обращённые к прорусской партии в сейме, де «царевич ещё млад», не помогли противникам государственной унии с Россией. Взоры многих видных политических деятелей, предводителей шляхетства, военачальников, магнатов в Литве, в Киеве, в среде Запорожского казачества, среди представителей греческого духовенства, бежавших от османского ига в Речь Посполитую, были обращены на маленького царевича Димитрия.

А между тем в 1590 году обострились отношения английской короны с правительством царя Фёдора. Это заставило царя и Годунова вести активные переговоры с Литвой. Правительства Великого княжества Литовского и России обменялись верительными грамотами. Какие-то тайные переговоры в Вильно вёл от имени царя Фёдора царский гонец Андрей Иванов. В марте 1591 года в Литву отъехало посольство во главе с боярином Михаилом Глебовичем Салтыковым (Кривым). О чём вело переговоры это посольство можно только догадываться. Одно ясно: в Великой Литве хотели достойного преемника на престол Речи Посполитой. Не исключено, что разговор шёл лишь о преемнике на стол Великих князей Литовских! Многие литовские князья чаяли видеть независимым от Польши православное Великое княжество Литовско-Русское, во главе с православным государем.

Вскоре из Нижегородской ссылки возвращён был князь Богдан Яковлевич Бельский. Был в своё время этот Бельский любимцем Ивана Грозного, истовым опричником. В год смерти Грозного царя (1583) недовольный тем, что ему было отказано быть в свите при царе Федоре, он явился в Кремль во главе своих вооруженных холопов и сторонников с требованием привести к власти младшего сына покойного царя – малолетнего царевича Дмитрия, рожденного от Марии Нагой. Боярская дума не пошла ему на встречу и подняла против Бельского столичные низы. В столице ударили в набат – москвичи, дети боярские из южных уездов, приехавшие на службу, со всех сторон бросились к Кремлю. По словам летописца тогда: «Весь народ восколебался». Восставшие собирались «выбить ворота (в Кремле) вон». Из Фроловских (Спасских) ворот выехали бояре и дьяки. Их встретили криками: «Выдайте нам Богдана Бельского! Он хочет извести царский корень и боярские роды». Бельский, видя безвыходность своего положения, велел своими людям сложить оружие. Вот тогда он был взят под стражу и сослан в Нижний Новгород.

* * *

В мае 190… года набережная Фонтанки, ярко освещенная газовыми фонарями, была заполнена отъезжающими каретами. В Фонтанном доме графа Сергея Дмитриевича Шереметева собирались любители и знатоки истории с тем, чтобы обсудить его очередную исследовательскую работу. До слуха прохожих доносились обрывки разговоров участников обсуждения, усаживающихся в кареты:

– Наскоки дилетанта на русскую историю…

– Что-то новое в изучении Смуты…

– Ему позволено из истории сделать приключенческий роман…

– Метод исследования интересный…

– Но ведь документы-то подлинные…

– Ересью попахивает…

Виновник этих разговоров – широкоплечий, дородный мужчина лет шестидесяти, с высоким благородным лбом и седой бородкой, провожая гостей, стоял в вестибюле дома, пожимая руки уходившим. Вот, кажется, и все разъехались… Но нет, в той части вестибюля, которая тонула в полумраке, стояла женщина, будто терпеливо дожидаясь, когда у хозяина дома появится возможность обратить на неё внимание.

– Простите меня, Ваше сиятельство, но я решилась побеспокоить Вас… – вежливо и с просьбой в голосе промолвила дама.

– Слушаю Вас, сударыня…

– Я с огромным интересом выслушала Ваш доклад. Скажу больше, я полностью разделяю Ваш взгляд на события, но хотелось бы уточнить детали, – заинтересованно произнесла женщина.

– Что ж, пройдемте в кабинет, там будет удобнее вести мотивированный разговор, – ответил Шереметев, указуя движением руки на лестницу, ведущую на второй этаж.

Собеседники двинулись наверх, обсуждая что-то по пути. Уже в кабинете граф предложил собеседнице кресло и сел сам за свой письменный стол.

– Скажите, граф, что Вы имели ввиду, говоря о значении личных влияний на события? – неторопливо и явно обдумывая свой вопрос, произнесла дама.

– Да, вопреки известной теории, все зависит от «человеческих связей». Представьте, 1580 год. Одновременно происходит женитьба царевича Феодора на Ирине Годуновой и Ивана IV на Марии Нагой. На свадьбе разгорается местнический спор, перерастающий в свару – Годуновых и Нагих. Эти яростные противоречия помешают сближению двух родов, сыгравших столь заметную роль в последующих событиях, – неожиданно открыто и сразу переходя к теме, отвечал Шереметев.

– Граф, хотя я и не первый год интересуюсь историей, все-таки мало знаю о роде Нагих. Мне кажется он довольно «бледным» на фоне Шуйских, Бельских, Романовых, – высказалась собеседница.

– В этом Вы не правы… Самый старший брат царицы Марии – Афанасий, кстати вместе с Никитой Романовым вел переговоры с польским послом Зборажским в 1581 году, а в это же время в Польше находилось наше посольство в лице князя Дмитрия Елецкого и Романа Олферьева, который был свойственником Нагих, – подметил Сергей Дмитриевич.

– Значит, Нагие всегда были в милости?

– Ни в коей мере! Достаточно вспомнить ссору Ивана IV со старшим сыном. Годунов вступился тогда за царевича. Ему тоже «досталось» от царя так, что пришлось обращаться к врачу. В это время Афанасий и Федор Нагие распространяли слухи, что раны Годунова слишком опасны. Дошло до царя. Он уличил Нагих в обмане. Федор понес наказание, – подчеркнул Шереметев.

– Граф, еще вопрос… Когда же все-таки завязался первый узелок загадочного дела? – с ещё большим интересом спросила дама.

– В 1583 году, когда всплыл вопрос о наследстве Стефана Батория, сложный и жгучий вопрос, уже не раз служивший яблоком раздора между сеймами Польским и Литовским… Наличие в Литве и на Волыни партий, желавших русского царевича, побуждает с особым вниманием следить за сношением Литвы и Московского государства, – абсолютно уверенно констатировал граф.

– А какое значение в данном вопросе сыграла смерть Ивана Грозного? – спросила дама.

– О, она возбудила надежды, приблизила события, ускоряющие развязку… В это время нельзя не усмотреть, как постепенно завязывались отношения и закреплялась связь между единомышленниками с обеих сторон русско-литовского рубежа… Сколько было случаев вести подпольную борьбу, сближаться и подготовлять назревающие события… И все эти столкновения различных интересов и партий, различных семейных и политических групп, постепенно подготовляли двойственную игру, плодом которой явилось появление загадочной личности, смутившей современников и потомков, – с улыбкой и вдохновением в глазах разъяснил Сергей Дмитриевич.

– Граф, то, что Вы говорите – поразительно… Позвольте мне иногда досаждать Вам своим обществом и вопросами? – попросила дама.

– Буду рад, сударыня…

* * *

Холодный и дождливый майский день 1591 года по Р. Х. лишь изредка озарялся проблесками солнца, разрывами небесной голубизны, затянутой темно-синими и серыми лоскутами тяжёлых облаков. Северо-западный ветер гнал нахмуренные облака куда-то на юго-восток. Казалось, что вот-вот и пойдёт снег. А в настоятельских рубленых покоях Сергиевой обители было почти по-зимнему хорошо натоплено, а потому уютно и спокойно. Ярко горели свечи в поставцах и лампады, озаряя большое и свободное помещение. Изразцы печей излучали тепло.

В большой трапезной палате шёл негромкий, но явно тревожный разговор четырёх монахов. Двери были плотно затворены, и их никто не слышал. Двое сидели у большого трапезного стола. Один из них – дородный, седовласый и широкий в плечах, восседал во главе стола на малом возвышении с посохом в деснице. То был сам наместник обители Киприан. Второй, круглолицый, деловой и молодцеватый, сидевший одесную игумена на скамье, был монастырский келарь – отец Евстафий. За спиной келаря, почтительно склонив голову с пером, заложенным за ухо, стоял худой монастырский ключник и писарь – Авраамий. Вострый, долгий нос, высокий лоб, частично спрятанный под монашеским клобуком, твердо сложенные уста, а главное живые, серые глаза ключника свидетельствовали о его уме, сообразительности, настойчивости и предприимчивости. Четвёртый из присутствующих, худой монашек невысокого роста, с выразительными голубыми глазами и налётом детской наивности на малом личике, торопливо рассказывал, отвечал на вопросы отца-игумена, а порой и отца-келаря, коему по повелительному взгляду настоятеля также разрешено было опрашивать худого монашка. Этого инока звали Христофором.

– Яко же вдовая-то царица Мария не досмотрела? – покачивая лобастой породистой главой, с удивлением спросил отец-наместник.

– По полудню того злосчастного дни государыня-царица со братьями своими Андреем, да Григорием Нагими трапезовать сели. А сыночка – царевича Димитрия пусти погулять и ся потешить с четырмя сверстниками ево, – вкрадчиво, негромким, неровным, но певучим голоском ответствовал Христофор. – Играша ся отроки те на малом заднем дворике – в уголку, межу палатою дворцовою и стеною кремлёвскою. А за ими-т мамка Василиса Волохова приглядываша, да две другие няньки. Обед-то токо и начнися, как во дворе кто-то громко возопие: «Погибе! Погибе!».

Вдова-царица побеги вниз. Тамо и обретша сына, в крови лежаща. Сына единственна и уже мертва суща. От горя обезумевши, кинула ся она избивати мамку-Василису. Де не уберегла царского сына, де казнить велит Василису. Баяли, де била ея поленом по главе, приговариваша: «Казню тя и сына твово Осипа, что зарезал, сына мово Димитрия!» Избив мамку, в сердцах повеле звонити в колоколы, да сзывать народ. Набатом тем и подня ся весь град Углич!

– А что ж братья-то царицыны Нагие? – вопрошая взглядом разрешения спросить наместника, проронил отец-келарь.

Отец Киприан, с тихой молитвой на устах, накладывая крестное знамение, одобрительно кивнул седой головой, покрытой лёгкой камилавкой.

– Как началси тот сполох, братья вдовы-царицы Андрей, да Григорий вниз сошли. А третий-то брат царицын Михаил Нагой «прискочил на государев двор пьян на коне». Зело пиян, – сказывал инок. – Притече тысячи народу на государев двор да все с дрекольем, да с кистени, да с цепы, да с секиры. А след прибеги верхи дьяк углицкий Михаил Битяговский. А народ-то оружьем потрясаша, вопие во всё горло: «Избием Волоховых! В распыл их!»

– И што же дьяк – государев чиновный человек, да не призвал к порядку?! – с долей негодования изрёк наместник.

Инок послушно склонил голову и отвечал, что дьяк не зная, что створилося, по первой взбежал в верхние покои царских палат. Ибо подумал, что взмястилась углицкая чернь, и угрожает побить Нагих и взять царицу и царевича в залог. А «чаял того, что царевич вверху». Не нашед царевича и матери ево, бросился в кремлёвский Спасов храм. Да пробег мимо толпы и покойного отрока, не узнав о смерти ево. Да взбеги он на колокольню. Там стал ломится в звонницу и требовал, чтоб «престали звонити в колоколы». Но звонарь «ся запер и в колокольню его не пустил».

– А што ж люд углицкий, не унялся таки? – вновь спросил отец-келарь.

Христофор отвечал, что как толико дьяк Битяговский явился пред народом и узнал, что за беда приключилася, то поначалу прикрикнул на толпу, а затем принялся уговаривать Михайлу Нагого, «чтобы он Михайла, унел шум и дурна которого не зделал».

Из рассказа Христофора следовало, что появление Битяговского в тот час спасло Волоховых. Как потом показали служители Дьячей избы, Никита Качалов вступился за Осипа Волохова, «учал говорить, чтоб его шурина не убили». Тот вступился за шурина, когда на государевом дворе ещё распоряжался Битяговский. Но негодующий народ в страстях, а возможно и при подговорах Нагих убил Качалова. По привычке молодой Качалов уповал на помощь авторитетного и сильного дьяка, что приходился ему дядей. Осип же Волохов воспользовался минутой, когда разъярённая толпа убивала Никиту. Он сбежал, как иуда, оставил заступника своего и укрылся на подворье Битяговских.

– Дозволь, отче, испросити, инока? – вкрадчиво, но неожиданно, для наместника и келаря вдруг произнёс ключник Авраамий.

Отец-наместник, одобрительно кивнув, огладил бороду и внимательно посмотрел на ключника.

– Отчего глаголеши, Христофоре, де Нагие подбивали народ к убийству Волоховых и Качалова? – задумчиво спросил Авраамий.

Христофор немного поразмыслил, помолчал и стал осторожно, подбирая слова, рассказывать о том, что отношения государева дьяка с братьями вдовой царицы были испорчены уже с первых дней приезда во Углич. (Хозяева Угличского удела, «подаренного» царём-государем Всея Росии Феодором Иоанновичем вдове-царице Марии и её сыну-наследнику, изначально утратили право распоряжаться доходами со своего княжества и получали деньги «на обиход» из царской казны. Уж три десятилетия, а то и боле миновало, с тех пор, как позабыли в Русском государстве про уделы!

Назначенное Боярскою Думой и царём содержание казалось вдове-царице, и особенно её братьям мизерным, недостойным последней жены и наследника – сына государя Иоанна Васильевича Грозного. Зависимость от государева дьяка была для них унизительна. Дядя царевича, Михаил Нагой, постоянно «прашивал сверх государева указу денег ис казны». Битяговский же «ему отказывал». То и послужило причиною постоянных ссор и брани. А последняя стычка меж государевым дьяком и дядей царевича произошла утром 15 апреля.

Сначала с помощью Качалова, Битяговский и прискакавшие за ним слуги, помешали расправе с Волоховым. Избитая в кровь, но оставленная живой Василиса Волохова видела, как царица указала на Битяговских и «молвила миру: то де душегубцы царевича». Пьяный Михаил Нагой взялся выяснять отношения с дьяком. Тут на помощь Битяговским пришли их родственники и холопы. Однако угличане надавили на них. Дьяк и его люди вырвались из Кремля и заперлись в Дьячей избе. Но народ словно осатанел. Секирами толпа низвергла двери, расправилась с укрывшимися людьми и разгромила палаты. Следом смутьяны ринулись на подворье Битяговских. Дом и хозяйство дьяка были разграблены. Добрались до погребов. «Питие из погреба в бочках выпив, и бочки кололи». Жену убиенного дьяка, «ободрав, нагу и простоволосу поволокли с детишками в Кремль на государев двор». Туда же привели Осипа Волохова, найденного в доме Битяговских. Близ храма прибили и какую-то «юродивую жёнку», которая якобы указала убийцам, где царевич. Но на самом-то деле эта юродивая, верно, видала убийц, и то как убивали, потому ей и закрыли рот.

– А что ж священство углицкое? – с придыханием спросил отец-келарь.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 | Следующая
  • 3 Оценок: 1

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации