Текст книги "Царь Димитрий. Загадки и тайны Смутного времени"

Хан вернулся в Бахчисарай в конце июля ночью на арбе с подвязанной рукой. Он не участвовал в стычках с русскими, а получил рану то ли во время ночной суматохи под Коломенским, то ли во время поспешного бегства. Победа русских была полной. Так бесславно закончилось последнее татарское нашествие на Москву. Более уже никогда ни одна татарская рать не только не приближалась к столице России так близко, но даже и не осаждала российских крепостей «у берега» Оки.

* * *

В небольшой келье братского корпуса Троицкой обители, где жил и молился ключник, июльским вечером 1591 года сидели на скамьях за небольшим столом друг напротив друга два монаха. Одним из них был сам Авраамий, другим – Христофор, побывавший очередной раз в Угличе, потом в Москве, и возвратившийся вечером из столицы.

– Баешь, Христофоре, де Дума Боярская поставила князя Шуйского вести суд[14]14
  Суд – следствие.


[Закрыть] во Угличе? – переспросил Авраамий.

– Да, брате, князя Василия Шуйского. А для надзору за судом и обыском сим святейший патриарх поставил владыку (митрополита) Гелвасия. Да и Дума приставила окольничего Клешнина с думным дьяком Вылузгиным.

– Как же такое Борис-то Годунов стерпел и позволил? Ведь зело нелюб ему князь Василей?

– То, брате, Годунову угодно, чтобы всякое подозрение с себя снять. Мыслю, что с лёгкой руки Нагих бает народ, де убит царевич от Годуновых…

Авраамий с пониманием утвердительно покачал головой, затем вздохнул, встал из-за стола. Подошёл к небольшому ларю, что стоял в углу кельи, поднял крышку. Достал из ларя оплетённую керамическую бутыль в четверть ведра, и три небольших глубоких чаши. Поставил всё это на стол, взял с полки две глиняных кружки. В одной чаше были сухарики, в другой – орешки и сушёные яблоки, в третьей – чернослив и изюм. Ключник перехватил бутыль за горлышко, опрокинул и налил по кружкам. Монах, сидевший за столом, потянул носом и почувствовал запах благородного красного вина.

– Вкуси, брате, Христофоре, фряжского вина, сухариков, орехов, да сушёных яблок, чёрной сливы, ягоды винной. Зело сладка сухая ягода сия, да и вино доброе. Се всё из Таврии, с рынка, что в Кафе, купцами московскими сюда привезено. Война войной, а торговля тут, как тут. Не успела война окончиться, а купцы наши уже в Крым сходили вместе с посольством. Полон выкупать надо ти и прочее. А я у тех купцов и купил сию снедь. Не побрезгуй, испей, да откушай во славу Христову.

– Благодарствую ти, брате Авраамие. Благослови трапезу, – отвечал, вставая, кланяясь и крестясь, Христофор.

Авраамий, сотворив крестное знамение, прочел молитву «Отче наш», следом благословил стол со снедью и вином. Христофор тихо вторил ему. Затем они легонько сдвинули кружки и понемногу пригубили вина.

– Поведай, Христофоре, отчего и како Нагие Годунова оговорили, – негромко попросил ключник.

– Нагие давно на Годунова напраслину наводяше. Боятси оне, что отстранит их от власти, коли, не приведи Бог, занедужит государь наш Феодор Иоаннович, або, что ещё хуже случится. Государь то во всём на Бориску Годунова полагается. Правда, не раз гонял его и бивал посохом своим за провинности и недогляды. Да и то, как спускать промахи в делах государственных, хоть бы и шурину свому? – рассказывал монашек, понемногу осушая, налитое в кружку.

– Что верно, то верно, – соглашался Авраамий, помалу отпивая вина.

Собеседники немного помолчали, и Христофор, то похваливая вино, чернослив, изюм и орешки, то собираясь с мыслями и вспоминая подробности, рассказывал, что баяли знающие люди, де гибель царевича толкнула Нагих на заговор. Угличские вотчинники намеревались нанести удар Годунову. Баяли, де во главе заговорщиков и встал Афанасий Нагой, заправлявший делами в Ярославле. Гонцы и братья вдовой царицы Марии прискакали к Афанасию 15 мая поздним вечером. Глубокой ночью сполошный звон колоколов поднял на ноги посадский люд Ярославля. Нагие объявили народу, что младший сын покойного царя Иоанна Грозного зарезан подосланными убивцами. Кое-где начались пожары. Поджигали дворы явных сторонников Годунова. Однако учинить бунт в Ярославле не удалось. Нагие перебрались в столицу. Тут в конце мая и в Москве случились пожары. Тысячи москвичей остались без крова. Недовольство зрело среди московского народа. Нагие пустили слухи, что Годуновы виновны и в убийстве царевича и в поджоге столицы. Слухи эти быстро разошлись по всей России и проникли за рубежи.

– А что же государевы чиновные люди не помешали тому? – с негодованием спросил слегка захмелевший Авраамий.

– Государевы-то люди те делы спешно расследовали и о пожарах справлялись, – отвечал монашек.

По словам Христофора уже в конце мая боярский суд произвёл допрос десятков боярских холопов, на кого пало подозрение в поджогах. Били кнутом, поднимали на дыбе, огнём пытали. Нашли смутьянов. Московский банщик Лёвка с другими ворами на допросе под пыткой показали, что подкуплены были Офонасием Нагим. «Де прислал к ним Офонасей Нагой людей своих – Иванка Михайлова со товарищи, велел им накупать (подкупать – Д. А.) многих зажигальщиков, а зажигати им велел московский посад во многих местах… и по иным по многим городам Офонасей Нагой разослал людей своих, а велел им зажигальщиков накупать городы и посады зажигать».

– Да где тот Афонасий? Давно уж, как в воду канул! Лгут годуновские приспешники, – произнёс ключник.

Христофор молча согласно кивнул головой.

– А с этими татями что ж, с углицкими? Нешто Годунов и Дума спустили сим? – произнёс и поинтересовался ключник.

– Как же спустили! Июня второго дни в Кремле съехали ся на собор высшие духовные чины. Дьяк Щелкалов и огласи им полный список «угличского обыска». Во всех делех, касаемых царской семьи, в углическом деле святая Церьковь наша – высший судия. Сам святейший патриарх Иов черту подвёл, – без интереса отвечал монашек.

– Немного наслышан аз о том обыске. Да не всё из слышанного уразумел, – произнёс в раздумье Авраамий. – Поведай мне, брате, всё сполна, что ведаеши.

Христофор, сделал глоток вина, причмокнул и взялся в подробностях излагать суть дела. Авраамий молча в глубоком внимании слушал. Монах рассказывал, как устами патриарха Иова Церковная иерархия – «отцы и священство» выразили полное согласие с выводами следствия о нечаянной смерти царевича, уточнив, что «царевичю Дмитрию смерть учинилась Божиим судом». Уделено было внимание и «измене» Нагих, которые вкупе с угличскими мужиками побили напрасно государевых приказных людей, стоявших «за правду».

На основании патриаршего приговора царь Феодор Иоаннович приказал схватить и поковать Нагих и угличан, «которые в деле объявились», и доставить их в Москву. Василий Шуйский и его люди предоставили собору отчёт, и с тем закрыли следствие. По приказу государя Феодора Иоанновича вдовая царица Мария была пострижена в монахини и отослали ея «в место пусто» – на Белозеро. Её братьев (кроме пропавшего без вести Афанасия) в железах заточили в тюрьму. Многих их холопов предали казни чрез повешенье. Сотни угличан, что повинны были в убийствах безвинных, сослали в Сибирь. Казнили и большой сполошный колокол Углича. Урезали «ухо» колокольное и в таком виде отослали в след угличским бунтарям и убивцам.

– Не оставляет меня, брате, мысль о покойном царевиче. Ужели в смерти его не повинен никто? – вновь задумчиво спросил ключник.

– Что молвити зде? Время откроет тайну сию. Но, верно скажу, Авраамие, ежели и попустил Господь царскому дитю, то за грехи наша тяжкую немочь. Слыхивал ты про болесть, что в народе прозывают «чёрным недугом», иль другое – «падучей», да ещё – «немочью падучею»? – отвечая, спросил Христофор.

– Про болесть эту наслышан. Сам знаешь брат, как наши старцы таких болящих отчитывают, да потом и причащают. Но то временное исцеление, потому как внове немочь эта к человеку возвращается. Ибо так нечистый дух человека погубить стремится. Только молитва праведника и спасает. Но молви далее, брате, – отвечал Авраамий.

Помолчав и, словно опустив покров мистической таинственности, Христофор стал вещать, де велел писать Шуйский в деле, что близкие к угличскому двору люди говаривали, как и «прежде тово на царевиче была ж та болезнь по месяцем безпрепрестанно». Да прописали подъячии по наказу князя Василия Шуйского, де сильный приступ болезни случился у Димитрия примерно за месяц до его кончины. Де, перед «Великим днём»[15]15
  Великий день – Пасха.


[Закрыть] царевич в приступе болезни был. Де последний приступ падучей немощи бил царевича Димитрия несколько дён. Случился он во вторник, и лишь на третий день – в пятницу ему «маленько стало полехче». Вдовая царица взяла его к обедне, да причастила. Потом отпустила во двор погулять. В субботу Димитрий во второй раз вышел на прогулку, и тут у него внезапно случился приступ. Кормилица спала, а царицы то рядом не было! А дитя бросило оземь и «било его долго». Испугались няньки, а нечистый тут и совершил своё… Де напоролся отрок «горлом на сваю». Ведь он со сверстниками «играл через черту ножом». А нож-свая уже в земле торчал.

– Ох, что-то намудрил князь Шуйский в обыске сем! Николи ж не слыхивал я, что немощен так последний сынок царя Иоанна Васильевича, – тихо и задумчиво молвил Авраамий.

– Еже ли тако и было все, то прия и понесе сын царский грехи народа русского и родителей своих. Но так ли сталося?! – перекрестившись молвил Христофор.

Наступило непродолжительное молчание. Оба монаха внимательно посмотрели в глаза друг другу и выпили вина.

– А почему молвил ты, Христофоре, странные таковы словеса, де «ежели и попустил Господь царскому дитю»? – неожиданно задал вопрос ключник.

– Се есть совсем странное дело и не уразумею того, брате, – перейдя на шёпот, сказал Христофор.

Тут и поведал монах ключнику, де мало кто видел, как перенесли тело убиенного царевича в Спасский собор. Так уж скоро, что и не видал никто почти. А собор то закрыли сразу. Приставленные к обыску сему Думой окольничий Андрей Клешнин с думным дьяком Вылузгиным вошли в собор, как только зачалось дело по обыску. Клешнин то, как открыли ему покойного, «затрепетал, оцепенев, да долго стоял неподвижно, оглядывая отрока…». Близок был тот окольничий с Нагими и хорошо знал царевича. А думный дьяк Вылузгин никогда же отрока царственного не видал. Потому странным показалось Вылузгину всё, что сотворилось с Клешниным. Только всё время пока длился обыск, не проронил Клешнин не единого слова. А как возвратились судьи в Москву, удалился окольничий в Пафнутьев-Боровский монастырь и стал послушником и молчальником.

– Кого ж увидал в соборе Клешнин? Нешто совершён подлог? – краснея ланитами, шёпотом спросил Авраамий.

– Не ведаю того, брате – сипя голоском, и накладывая на себя крестное знамение, отвечал Христофор. – Но знаю ещё одно. То духовник мой – старец Косьма открыл мне днесь. Де, как узнал он об углическом деле, то встал на неусыпную молитву в пещере своей, пока не откроет ему Господь, тайну свершившегося. И по неусыпной молитве той открыл ему Бог, что жив пока царевич, но грядет Великая Смута в Московском царстве. Великой кровию пройдет она по России.

– Господи, помилуй нас грешных, – тихо молвил Авраамий. – Ужели жив царственный отрок Димитрий. А кого ж убили тогда? Чье тело обретено в Спасском соборе? – спросил ключник.

– Есть несколько таковых углицких, что тайно сказывают, де на посаде во Угличе двор посацких людей Турениных. Вдовой жёнки Ефросиньи Турениной сынок Истома, приведён был к царевичу и дружен с им. Тогда маия 15-го дня играли оне – Истома и другие отроки на заднем дворе с царевичем. Де уведомили Нагих вовремя, те и успели Димитрия увести за четверть часа до того, как тати пришли. Вместе с Нагими и с Димитрием с заднего двора ушли и две мамки. А кормилица-то Василиса Волохова, спала рядом на заднем крыльце и не ведала того. А отроки ж ещё в тычку играша ся. Пришедше же на задней двор один из душегубцев разбуди Василису и спроси у нея, где мол царевич. Та, старая, да подслеповатая и указала на Истому Туренина. Был похож Истома на Димитрия поболе других. Тогда и сотворилось зло…

– Господи, чему верить то, брате-Христофоре? – спросил Авраамий.

– Мыслю аз, скорее последнее верно, – закончил Христофор и надолго замолчал.

– Странное и страшное глаголеши, брат мой, – в раздумье произнёс Авраамий. – Но сужу тако, что если кто и имел злой умысел на смерть царевича, то не сам Годунов. Есть и другие, кто хотел бы той смерти. А кто? Пока не скажу. Не буду гневить Господа своими словесы́. Время покажет. Расскажи ка мне лутче, что о Годунове на Москве бают после того как отбились от крымской рати. Ведь он полками заправлял и был первым воеводой.

– Уж не знаю, какой воевода из Годунова, только служилые люди бают, де он «во бранех же неискусен бысть», «оруженосию не искусен». Только слава вся, яко по беде крымских ратей досталáся ему. На пиру в Грановитой палате царь Феодор Иоаннович снял с собя золотую гривну (цепь) и надел на выю свому шурину. Получил подарки Годунов – шубу с царского плеча, да золотой кубок, что ещё на поле Куликовом в шатре царя Мамая обрели. Да северными землями государь его наделил, – с неохотой и усталостью отмолвил монах.

– Да, возвысил государь наш шурина своего. Хоть и побивает иногда посохом, но доверяет ему. А всё потому, что любит он царицу-государыню Ирину. Не в пример отцу его – Грозному царю, что по очереди семерых жён имел, а любил ли? А душа сына его – царя нашего Феодора открыта, широка и любит он народ свой, – сказал Авраамий.

– Мыслю, брате, покойный царь Иоанн Васильевич любил только первую супругу свою – Анастасию. А она – родная сестра покойных бояр Никиты да Данилы Романовых Юрьевых. А сыновья Никиты – племянники покойной царицы Анастасии – Фёдор, Александр, Михаил, Иван, да Василий Никитичи Романовы, – двоюродные братья государя Феодора Иоанновича. Они-то сейчас и в Думе заправляют и пока в крепкой дружбе с Годуновыми. И случись что с государем, при неимении наследника, они – первые восприемники царской власти и престола, а особо – старший Фёдор Никитич Романов, – вдруг с оживлением изрёк слегка захмелевший Христофор.

– То-то и оно! Уж Годунов здесь и при всех своих заслугах и чинах не при делах останéтся. Ох и правда, быть смуте, – проронил Авраамий.

– Потому-то всё греческое и иное православное священство со своими иерархами на Москве, в Литве, и даже в Цареграде покою не знает. Всё выспрашивают греки, что да как случися с царевичем Димитрием во Угличе – задумчиво промолвил Христофор.

– Всё корнями своими уходит в избрание нашего патриарха Московского Иова. А там главнейшим человеком, кто за все тайныя нити дёргал, да всем управлял – первый дьяк Андрей Щелкалов, – добавил от себя Авраамий.

* * *

Февральским вечером 190…не столь важно, какого года, извозчик остановил санный возок на Сухаревской площади близ подъезда здания известного как Странноприимный дом. Из возка вышел одетый в тёплое пальто с каракулевым воротником, в шапке типа «пирожок» солидный и широкоплечий господин, который расплатился с извозчиком и направился к подъезду указанного здания. На площади было уже по вечернему тихо. Разошлись торговцы и покупатели, что здесь днем шумели, предлагали товар, выбирали, приценивались. Разбрелись с окончанием Всенощной прихожане церкви Троицы в Листах. Быстро темнело, и лишь окна Странноприимного дома графа Н. П. Шереметева ярко светились: больные, и обитатели богадельни готовились к ужину и вечернему обходу врачей. Любой, проходящий мимо знал, что в правом крыле дома, выстроенного на рубеже XVIII–XIX веков, находится больница, в левом – богадельня, ну, а центральная часть – Храм Живоначальной Троицы – домовый храм Странноприимного дома. Многие москвичи помнили и то, что Дом этот начал строиться в 1792 году, еще при жизни известной крепостной актрисы Шереметевых – Прасковьи Ивановны Ковалевой-Жемчуговой, которая всячески поддерживала графа Николая Петровича в его желании организовать подобное благотворительное учреждение. А ставши графиней Шереметевой настояла Прасковья на том, чтобы в организацию жизни и деятельности Дома был внесен отдельный пункт – «невестинские жребии» для бесприданниц. До открытия Дома в 1810 году не дожили ни граф, ни графиня, но Странноприимный дом стал «семейным» делом Шереметевых, и возглавлял его отныне старший в роду. С 1860-х годов этим человеком стал граф Сергей Дмитриевич Шереметев. В этот зимний вечер у него здесь была назначена встреча.

Широкоплечий господин вошёл в вестибюль Странноприимного дома, внеся с собой свежесть морозного вечера и уличный холод. Пожилой швейцар в бакенбардах, раскрывший двери перед ним склонился, приветствуя его. Сергей Дмитриевич, а это был он, с улыбкой отвечал швейцару, как доброму старому знакомому и, сняв шапку, обнажив при этом высокий благородный лоб, а затем, сняв и пальто, передал их на руки швейцару. Подойдя к зеркалу, Сергей Дмитриевич небольшой расчёской аккуратно поправил свою седую клинообразную бородку и усы, подтянул галстук и осмотрел себя. Встречать графа вышел старший доктор Шереметевской больницы (так в Москве стали называть больничное отделение Странноприимного дома). То был высокий, худощавый человек в белом халате, наброшенном поверх жилетки. Он провел графа в свой кабинет, на дверях которого красовалась табличка: «Д-р С. М. Клейнер». Предложив графу удобное кожаное кресло, старший доктор начал разговор:

– Ваше сиятельство, не угодно ли пройти в «докторский флигель». Жена будет очень рада видеть Вас, поужинаем…

– Благодарю Вас, Сергей Михайлович, но лучше останемся здесь, не будем беспокоить Ваше семейство, я задержу Вас ненадолго, только задам несколько вопросов…

– Готов ответить на любой из них… Да ведь есть и письменный отчет по больнице…

– Ваш отчет, доктор, я внимательно читал. Вопросов по нему и претензий к Вам у меня нет. Мне нужны Ваши профессиональные знания.

– Сергей Дмитриевич, не заболели ли Вы, сохрани Бог! Может быть – консилиум…

– Экий Вы беспокойный, доктор, речь пойдет не обо мне… А скажите-ка: может ли 7-летний ребенок, больной эпилепсией, быть мальчиком блестящим, многообещающим, и, к тому же, физически сильным?

– Это о каком же ребенке идет речь? А, понимаю, понимаю… Это герой Ваш, царевич Димитрий! Так я скажу Вам, граф, что всегда удивлялся, когда читал о самоубийстве маленького эпилептика. Это исключено! Семилетний ребенок не может биться с такой силой.

– Но уважаемый Сергей Михайлович, припадки у мальчика повторялись довольно часто, если верить написанному в следственном деле, – с сомнением в голосе произнёс Шереметев. – Знаете, доктор, столько времени эта «болезнь» царевича вводила в заблуждение историков. Особенно после публикации Следственного дела, в котором было зафиксировано, что царевич «ел руки» у дочери Андрея Нагого, – вздохнув, произнёс Шереметев.

– Увольте, ваше сиятельство, что это за припадок, выражающийся в потугах кусать чужие руки? Как врач, я полностью отвергаю такую возможность!

– Доктор, не надо забывать то обстоятельство, что царевич был сыном царя Иоанна. Почему бы ему в гневе и не кусаться, как это бывает у мальчишек во время драки? Запальчивым был Расстрига!

– Граф, с медицинской точки зрения лица, у которых повторяются припадки, ненормальны и в физическом, и в психическом отношении. Выражение лица их делается тупым, умственные способности и память слабеют, характер делается мрачным, беспокойным и раздражительным, – стал уверять доктор.

– Значит, скорее всего, никакой эпилепсии и не было…? – с надеждой спросил Шереметев, – тогда ещё вопрос, доктор. Если ребенка «бьет» жестокий эпилептический припадок, могут ли удержаться в его руке какие-нибудь, зажатые там предметы?

– Ни в коем случае! Пальцы во время припадка разгибаются!

– Значит и орехи подложили позднее… – слегка кивая головой, с пониманием сделал вывод Сергей Дмитриевич.

– Ваше сиятельство, Вы говорите загадками… – улыбаясь, промолвил доктор.

– Простите меня, Сергей Михайлович… Вспомнилось, что, когда в Москву, по приказанию Шуйского из Углича привезли тело якобы убиенного царевича и поставили в Архангельском соборе открытым, все увидели, что в кулачке у ребенка зажаты орехи.

– Сергей Дмитриевич, позвольте спросить, ведь дело было днем, когда же смогли подложить, подменить? – заинтересовался доктор.

– А кто сказал про день? Все могло произойти на заре, а когда подняли крик, ребенок, похожий на царевича, уже лежал на дворе.

– А игра в «тычок»? – вновь спросил доктор.

– Играл-то настоящий царевич, для этого игра и была придумана: нужны были свидетели-дети.

– Так, если убит не царевич, то кто же тогда причислен к лику Святых?

– Православная церковь учит, что «младенец свят по неложному обещанию», кто бы он ни был. А показная сторона святости царевича – это политическая демонстрация, в которую мало кто поверил! Ведь все вокруг знали, как долго искали в Угличе его могилу, всеми, очевидно, забытую. Разве могло такое быть с местом погребения настоящего царевича?! – подвёл итог Шереметев.

– Ох, Ваше сиятельство, разговор с Вами настолько интересен, что забываешь о времени! – оживился доктор. – Но, позвольте, вопрос… Ведь я, как и большинство других россиян, основные сведения о Смутном времени почерпнул из пушкинского «Бориса Годунова»… Кем был на самом деле Пимен, тот, кто первым произнес фамилию Отрепьева?

– Отвечу кратко: то – бывший боярин, князь Петр Иванович Татев. Он стал монахом, вернувшись из литовского плена. После гибели Расстриги его судили и, скорее всего, сослали на Енисей. Однако, время позднее, Вас ждет семья, да и мне пора, – произнёс, поднимаясь из кресла Шереметев.

* * *

События прошлых лет

Церковный вопрос занимал особое место в правительстве царя Фёдора Ивановича. Митрополита Дионисия – сторонника бояр Шуйских – свели с митрополичьей кафедры, его место занял Иов, ставленник Годунова. Тут царь и правительство вплотную занялись решением проблемы, которую замышляли решить ещё со времени венчания на царство Ивана IV. Избрание патриарха Русской Церкви было необходимым и очень важным общественно-политическим и церковным событием. Венчание царским венцом и наречение титулом царя считалось неполноценным в глазах иных иерархов и государей, если это таинство совершал митрополит. По традициям Ромейской империи кесаря-автократора должен был венчать сам патриарх Константинопольский. Кроме того, сан митрополита не соответствовал сложившимся представлениям о достоинстве, которое имело Москва – Третий Рим. По традиции считалось, что Вселенскую Христианскую Церковь до раскола XI века возглавляли пять Вселенских патриархов: Иерусалимский, Антиохийский, Александрийский, Константинопольский и Римский. Но поскольку, по представлениям ортодоксальных христиан, Римские патриархи (папы) впали в ересь латинства в IX–XI веках, то место римского патриарха оставалось по сути вакантным. И потому следовало Поместным собором Русской Церкви избрать патриарха Третьего Рима (вместо падших патриархов Рима первого). В Москву с этой целью был приглашён и приехал патриарх (Нового Рима) Константинопольский Иеремия. Поместный собор Русской Церкви, царь Фёдор и Борис Годунов добились от него согласия рукоположить в патриархи Московского митрополита Иова. Немало усилий приложил к этому ведущий русский дипломат и канцлер Андрей Щелкалов. Иов был рукоположен в сан патриарха Московского в 1589 году.

У царя Фёдора, несмотря на зрелый возраст, не было наследника. Все восточные иерархи давно и усердно молились о чадородии царицы Ирины. Патриарх Иеремия осенял ея большим крестом со словами: «Радуйся, благоверная и боголюбезная в царицах Ирина Востока, Запада и всея Руси, украшение северных стран и утверждение веры православной. Господь Всемогущий, иссекший в утоление жажды воду из камени, да дарует тебе благословенный плод чрева с излиянием своей благодати».

Она же пред всем освященным собором произнесла со слезами знаменательные слова: «О великий Господин, святейший Иеремия Вселенский отец отцов, и ты святейший Иов, патриарх Московский и всея Руси, и вы все, преосвященные митрополиты, архиепископы и освященный собор, Бога всемогущего блаженные служители, сподобившиеся большой милости и благодати у Господа и его Пречистой Матери и всех святых, от века угодивших Богу,… молю вас и заклинаю, из глубины души моей и со стенанием сокрушенного сердца – всеми силами усердно молите Господа за великого государя и за меня меньшую из дочерей ваших, дабы благоприятно внял молитву вашу и даровал нам чадородие и благословенного наследника сего великого царства Владимирского и Московского и всея России».

Всё это происходило в 1588 году, вскоре после разгрома Шуйских и удаления митрополита Дионисия. Тогда же остался в России архиепископ Арсений Елассонский, «что из славной земли Греческой, где мудрецов слава и витий украшение, у подошвы Олимпа западного». Именно Арсений поддерживал непрерывную связь России с православным Востоком.

В начале 1590 года Александрийским патриархом стал Мелетий Пигас. Всё дело о новом Московском патриаршестве было передано перед тем его рассмотрению. Своим ясным умом патриарх Мелетий понимал, кому и для чего было нужно Московское патриаршество. Он не был искренен в своих чувствах и не до конца разделял чаяния русских политиков и иерархов Русской Церкви в этом вопросе. С ним солидарны были сопровождавшие в Россию патриарха Иеремию его племянник протоканонарх Димитрий, афинские иерархи Георгий Логофет и Николай Аристотель. Все эти лица, проживавшие в Москве вместе с приезжим патриархом на подворье Рязанского епископа, вели непосредственные сношения с Борисом Годуновым и отдельно с главным дьяком Андреем Щелкаловым. В мае 1590 года в Москву через Смоленск из города Тырнова приехали митрополит Дионисий Палеолог, архиепископ Гревенский Болгарской земли Каллистрат, келарь Иерусалимской Лавры Саввы Освященного Дамаскин, игумен Иерусалимского Архангельского монастыря Кирилл, да из Сербии игумен Благовещенского монастыря Логгин. Все они представляли делегацию Константинопольского патриарха и всего Вселенского собора. Они привезли утверждённую соборную грамоту о достоинстве патриарха Московского, в которой Вселенские восточные патриархи (Константинопольский, Александрийский, Антиохийский) признавали сан патриарха Московского и Всея Руси Вселенским на началах равноправия с ними. Тем самым были восстановлены статус и место пятого Вселенского патриарха Вселенской Христианской Церкви, а авторитет Русской Православной Церкви значительно возрос. Это было делом рук Мелетия Пигаса. Грамоту Патриарху Московскому Иову с письмом от патриарха Мелетия вручал митрополит Тырновский Дионисий Палеолог. Одновременно с Дионисием Палеологом в Москву надолго приехали старцы монастырей Святой горы Афона: Неофит и Иоким (из св. Пантелеймонова монастыря), Григорий (из Хиландара), Софроний (из Ватопеда), монахи с Метеоры и ряд других духовных подвижников. Все эти греческие, сербские и болгарские иерархи и духовные лица, пребывавшие в Москве в 1590–1592 годах внимательно следили за политическими событиями, происходящими в столице России, а также за всеми последствиями невыясненного Углицкого дела. Все они посещали Троице-Сергиеву Лавру, где поклонялись праху своего знаменитого земляка Максима Грека. А некоторые из них, не без приглашения, наведывались в Кириллов-Белозерский монастырь. И в этом также чувствовалась рука Андрея Щелкалова.

Не мог мудрый Мелетий не удовлетворить желания царя Фёдора и русского духовенства относительно патриаршества, ради необходимости сохранить с Россией добрые связи.

«Восточная Церковь и четыре Патриархаты Православныя не имеют другого покровителя, кроме твоей царственности, – писал патриарх Мелетий царю Фёдору. – Ты для них как бы второй Великий Константин!».

* * *

Весной 190… неважно какого года в Москве состоялось заседание правления Общества ревнителей русского исторического просвещения. Когда оно подходило к концу, были заслушаны отчеты о деятельности народных библиотек; рассмотрены исторические исследования, представленные на премию; обсуждены проблемы преподавания истории. Разговор незаметно свернул на тему, интересную для всех присутствующих: какой исторический источник можно считать достоверным…

– Скажите, граф, какого критерия подлинности придерживаетесь Вы в своих исследованиях? – обратился к С. Д. Шереметеву один из представителей Общества.

– О, этот вопрос самый сложный, – отвечал Шереметев. – Я стараюсь собрать как можно больше разнообразных данных, связанных с проблемой, потом приходит осмысление… Обратимся к эпохе Смуты… Как я был удивлен, когда прочитал грамоту тушинского вора защитникам Смоленска, написанную им в 1608 году. Там значилось: «Изменник, богоотступник и попратель веры Христовой Василий Шуйский нас называет Богоотступником, будто я Гришка Отрепьев». О чем говорит этот документ? О том, что тушинский вор, выдающий себя за спасшегося Димитрия I, не отождествлял его имя с именем Отрепьева!

– Но ведь это документ подлинный, а содержание его можно трактовать по-разному… А встречались ли Вам, граф, откровенные подделки? – поинтересовался другой член Общества ревнителей.

– О, и не однажды… Этим ремеслом овладеть не сложно, а все, что было предъявлено Шуйским и его «приятелями» после 17 мая 1606 года, очень подозрительно, ибо тогдашняя его цель – обнародование «безумных» распоряжений и замыслов Расстриги. Хотя, на самом деле эти документы никак не соотносятся с его действительным обликом, с его умом и здравым смыслом, с его откровенным признанием, что он призван «не для праздности». Достаточно открыть Собрание Государственных грамот и договоров, чтобы убедиться в этом… И еще хочу заметить, что Петр I изучал царствование Расстриги и документы, подписанные им, и находил в его приемах много такого, чему он, едва ли случайно, подражал…  – отвечал граф.

– Но, граф, ведь есть и о Смутном времени источники, почитаемые всеми за основные. Например, «Сказание» Авраамия Палицына… – возразил ещё один представитель Общества.

– Да, в подлинности «Сказания» сомневаться не приходится… – казалось, согласился Шереметев. – Но ведь источник – это, прежде всего, его автор, взгляды и настроения которого он, источник, и отражает. А каких взглядов на самозванчество придерживался Авраамий Палицын, сказать трудно. В его бурной биографии есть и бегство из-под Смоленска, когда он покинул русской посольство, и ссылка в Соловецкий монастырь, куда его отправил царь Михаил… Он не внушал доверия целому ряду своих современников, так почему же мы должны безоговорочно доверять его «Сказанию»?