Текст книги "Маг и нимфа, или Неправильное фэнтези"

Глава десятая,
в которой Максим совершает чудо и слушает исповедь Димеоны

Проснулся я неожиданно рано – солнце ещё только золотило верхушки деревьев. День обещал быть жарким. Василиса сидела на бревне невдалеке от меня – она выглядела невыспавшейся и недовольной, а её белый костюм являл собой зрелище и вовсе печальное. Я даже ощутил укол совести из-за того, что свалял дурака и заставил её провести ночь в лесу вместо того, чтобы отослать с вечера в Управление.

Я зевнул и начал потягиваться – чародейка зло зыркнула на меня и резко спросила:

– Проспался?

– Ты чего такая смурная?

– Чего, чего… Спит он. Мы работать будем, или как?!

– Сейчас, сейчас… Дай, в порядок себя приведу.

Поднявшись, я размял затекшие за ночь мускулы (привычка, которой я отродясь не имел, но с телом Даффи было нелегко совладать), умылся в ручье[5]5
  Сказка устроена рационально, и, даже заночевав в лесу, посетители могут рассчитывать на базовые удобства и необходимую инфраструктуру.


[Закрыть] и склонился над своим рюкзаком. Волшебница следила за мной безо всякого интереса. Одну за другой я извлёк на свет оставшиеся с вечера сосиски в тесте – всего шесть штук. Половину из них я передал напарнице.

– Только б жрать… – отметила та со вздохом, но подношение, впрочем, приняла.

Я поднял палец:

– Цыц! Ещё одно слово – и я передумаю совершать для тебя персональное чудо.

– Чудо?… – Василиса склонила голову на бок.

– Але… Оп! – я запустил руки в рюкзак и бережно извлёк из него продолговатый пластиковый предмет.

Брови Васевны приподнялись:

– Неужели?

– Та-дам!

Я вручил термос волшебнице – осторожно приняв его, та открутила крышку, вытащила пробку и вдохнула густой ароматный пар.

– Кофе, – сказала она утвердительно, сделав первый глоток. – И даже почти не остывший. Максим, а я, кажется, тебя снова начинаю любить!

– Вот то-то же! – я улыбнулся. – А то знаю я тебя… Контрабанда, между прочим.

Василиса пожала плечами:

– Что поделаешь! Скатерти-самобранки все дома остались.

Мы позавтракали. Испорченный костюм напарницы продолжал мозолить мне глаза – в конце концов я не выдержал и во всеуслышанье провозгласил себя ослом. Волшебница отмахнулась.

– Разберёмся, – сказала она. – Ты мне лучше скажи, что мы с сюжетом теперь делать будем.

– А что, есть какие-то предложения?

– Предложений два, – чародейка пожала плечами. – Либо менять антураж, либо вообще уходить в режим «ангел-хранитель».

– Без прямого контакта?

– Угу.

– И далеко ли мы так уедем?

– Стандартная практика… А ты что предлагаешь? Заявиться к ней так?

Я неопределённо мотнул головой:

– Попытка не пытка.

– Ну да! Ты бы видел, что эта ненормальная с тем магом сделала…

– Ну, во-первых, это всё-таки не она…

– А во-вторых, я чувствую, кто-то опять собрался решать мировые проблемы. Скажи честно: тебе, когда она начнёт тебе голову отрезать, будет важно, жёлтые у неё глаза или серые?

– Нет, но…

– Максим, – волшебница взглянула на меня пристально. – Эти маски провалены, признай это. Нужно либо надевать новые, либо позволить ей думать, что мы от неё отвязались. Тебе какой вариант больше нравится?

– Мне? Никакой.

– Почему это?

– А сама ты как думаешь? – я посмотрел на чародейку укоризненно. – Обидели ребёнка – и сразу в кусты, будто бы так и надо.

– Максим, – Василиса поморщилась. – Никто твоего ребёнка не обижал. Просто так получилось. И потом: у нас Сказка – ограниченный срок пребывания. У нас нет времени отношения выстраивать. Роль завершилась – всё, до свидания!

– Нет, – я покачал головой. – Я так не могу.

– Ох ты ж, ёлки!.. – чародейка покачала головой. – Честное слово, хоть монетку бросай!

– Ну, брось.

– И брошу!

Василиса достала из кошелька золотой и, подбросив его в воздух, ладонью одной руки прижала к запястью другой.

– Загадывай!

– Орёл – ты пойдёшь, – сказал я.

Волшебница подняла на меня глаза.

– Решка – я.

– Куда пойду? К ней?!

– Угу.

– Нет, Максим, так у нас дело не пойдёт! Если я…

– Что там? – спросил я.

Василиса убрала руку, которой закрывала монетку.

– Решка, – сказала она безнадёжно. – Делать нечего – давай, иди… К своей ненаглядной.

– Хорошо, – я кивнул. – В таком случае, ты дуй в Управление, приводи себя в божеский вид и снимай положение объекта по когитографам. Если девчонка в опасности – звони мне. Если из-за неё кто-то в опасности – звони мне. Если очень соскучишься – звони мне. В остальных случаях – пей кофе, занимайся своими делами. Я позвоню.

– Ах ты ж, чёртов Ромео! – чародейка упёрла руки в бока. – Ты её ещё и искать без приборов собрался?!

Я развёл руками:

– Ну, если уж я – Ромео, то сердце влюблённое должно подсказать.

Василиса кивнула.

– Запиши, – сказала она. – Когда состарюсь, поверю. Но пока я ещё не впала в маразм и прекрасно помню, что у тебя класс персонажа – охотник. Ох-ох-ошеньки!.. Ладно, иди уже… Рыцарь.

Настойчивость волшебницы меня прямо-таки взбесила, и я, вспомнив о том, что я тут главный, из вредности настоял на своём. По той же причине я заявил, что найду Димеону самостоятельно, и лишь потом понял, что это вряд ли выполнимо: в день первой встречи с лесной жрицей мне стоило немалых трудов не потерять её след получасовой давности там, где он с самого начала был перед глазами, тогда как сейчас с момента нашего расставания минули часы, а я даже не знал, откуда начинать поиски. Сразу признавать поражение, впрочем, было бы глупо – я решил подняться повыше, полный иррациональной надежды на то, что сверху смогу увидеть всё, в том числе и упущенную туристку.

Сейчас, в ретроспективе, я прекрасно вижу, что Василиса не была так уж неправа, намекая, что моё отношение к этому большому ребёнку начало выходить за рамки шаблона «волшебник-турист», однако тогда, взбираясь по склону, я был искренне убеждён в том, что действую исключительно с позиций обычной порядочности: как-никак, из-за нашей оплошности друидка едва не погибла, и не было большой беды в том, чтобы попробовать извиниться да заодно объяснить ей, что роли соглядатаев мы приняли ради её же блага.

Кромвель располагается в устье реки Нек. На юго-западе он омывается морем, а к востоку от него поднимается вглубь провинции цепь пасторальных холмов, расчерченных прямоугольниками пшеничных и кукурузных полей. Наконец, с севера город вплотную подступает к основанию горной гряды, отделяющей плодородную долину реки от соседнего, сурового и неприступного, региона. Горы здесь спускаются к морю почти отвесно и благодаря этому даже сохранили на своих склонах немного растительности – доставлять дерево из долины значительно проще, чем карабкаться вверх обходными путями. Я решил взобраться на ближайший к городу пик – он не был самым высоким, но с него должен был открываться неплохой вид. В ветвях пели ранние птицы, тропа была вполне сносной, и моё восхождение можно было назвать утренней прогулкой.

Путь наверх занял минут сорок. Отдуваясь, я, наконец, выбрался на вершину – и, к своему превеликому удивлению, действительно увидел друидку. Димеона сидела, свесив ноги в пропасть, и смотрела на просыпающийся внизу под утёсом город. При моём появлении она вздрогнула, скользнула по мне быстрым пронзительным взглядом и, вновь отвернувшись, упёрла подбородок в ладони. Я растерялся: отправляясь искать девушку, я как-то не рассчитывал в самом деле найти её. У меня даже проскользнула паническая мысль о том, а не убраться ли мне так же тихо, как я пришёл. Убегать я, впрочем, не стал. Вместо этого я подошёл к туристке и опустился на скалу по левую руку от неё. Димеона подобралась, взглянула на меня хмуро и опять отвернулась. Я прокашлялся.

– Димеона, прости, – были первые слова, которые я произнёс. – Прости, что врал тебе – я… Я думал, что так будет лучше. Ты ведь уже знаешь, кто мы такие, правда?

Я пристально смотрел на друидку. Какое-то время она продолжала меня игнорировать, но в конце концов едва заметно кивнула.

– Ну вот… – пробормотал я, отводя взгляд. – Да, я действительно не охотник, я…

– Я думала, вы меня там убьёте, на этой узенькой улице! – тихо, но очень отчётливо произнесла Димеона.

Я поперхнулся:

– Убьём? Тебя? Мы?! Нет, что ты! Мы только…

– Она целилась в меня заклинанием! – обида закипала в голосе нимфы. – А ты сначала сам в меня выстрелил, а потом стоял позади неё и смотрел! – она закрыла лицо ладонями и начала всхлипывать. – Стоял и смотре-е-ел!..

Сказать, что я обалдел, – ничего не сказать.

– Я? В тебя? О чём ты, Димеона?! Я вовсе в тебя не стрелял, я только…

– А это что?!

Димеона подняла с камня и сунула мне тонкий предмет, похожий на спицу. Я машинально принял его и лишь потом понял, что это такое – это был арбалетный болт, на конце которого запеклась кровь. Моя рука дрогнула – я чуть не выронил страшную находку.

– Что… Где ты это взяла? – ошарашенно спросил я.

Девушка повернулась ко мне спиной – и только тут я заметил, что кожа её возле правой лопатки перепачкана кровью, а ближе к плечу красуется свежая продолговатая рана, закрытая коричневой коркой.

– Ах я, кретин!

Я вскочил на ноги и, скинув рюкзак, вытащил из него флягу с водой. После этого я схватил девушку за плечо – та попыталась было вырываться, но я, не обращая на это внимания, стал свободной рукой смывать с раны грязь и засохшую кровь. Сама рана, к счастью, выглядела не слишком опасной – болт не был зазубрен, и повреждения оказались сугубо поверхностными, словно стрела вошла в ткани после рикошета. Димеона сопела.

– Сиди смирно!

Найдя в недрах сумки аптечку, я достал пузырёк йода и осторожно смазал поражённое место – друидка вздрогнула, но стерпела. После этого я наклеил сверху широкую ленту бактерицидного лейкопластыря. Иногда за вопросы об аутентичности вполне можно получить в морду.

– Вот так… Идиот! Кретин! Олух! Растяпа!

От избытка чувств я несколько раз ударил себя по голове.

– Эй… Ты чего? – Димеона смотрела на меня через плечо – даже плакать перестала от удивления.

– Потому что я – дурак! – отбросив рюкзак, я вновь опустился на камень подле друидки. – Потому что надо было сделать это ещё вчера, сразу как ты оттуда вышла, а не спать и не хомячить сосиски.

– Откуда вышла?

– Из комнаты… А, ты же не помнишь! – я едва удержался, чтобы ещё раз не заехать себе в ухо. – Боже, какой я кретин!..

– Чего не помню?

– Помнишь, как мы вчера вечером шли с площади? К нам ещё подбежал такой толстенький маг…

Димеона кивнула.

– Помнишь, как вы свернули с ним в этот переулок?

Друидка наморщила лоб и кивнула ещё раз.

– Что дальше было, ты помнишь?

– Помню… Помню, как я почувствовала Мелиссу. Потом стало больно. Потом Василиса мне угрожала – а ты стоял и смотрел! – но я уже знала, кто вы такие. Потом я убежала. Потом я лечилась, потом…

– Погоди, – я нетерпеливо махнул рукой. – Куда делся тот маг, ты успела заметить?

Жрица задумалась.

– Нет… Убежал, наверное. Но, как ты в меня стрелял, я ведь тоже не помню, однако – вот… – она осторожно коснулась рукой окровавленного болта.

Меня передёрнуло.

– Да не моя это стрела, не моя! Мои стрелы, – я выудил из колчана стрелу и сунул её друидке под нос – та отшатнулась. – Мои стрелы – они вот такие! Этим я стрелять не смог бы при всём желании – это болт, они не для лука… – я со злостью переломил стрелу пополам и бросил обломки с утёса. – Это не моя стрела, Димеона.

– Не твоя?

– Нет. Ты веришь мне?

– Но… – Димеона смотрела на меня с огромным сомнением. – Но тогда чья?

– Помнишь мага, который вёл тебя за собой? – спросил я. – Помнишь, там, где ты от нас убежала, в стене была дверь?

Девушка неуверенно кивнула.

– Вы с магом шли впереди, а мы с Василисой – за вами, – продолжал я. – Он затащил тебя внутрь и заперся изнутри. Василиса хотела взорвать дверь, но тут она снова открылась, и оттуда вместо тебя вышла Мелисса.

Глаза Димеоны расширились.

– Мелисса?!

– Ну… Не совсем. Э-м-м… (Боже, да как объяснить-то?!) Это была, в общем, ты, но глаза у тебя были жёлтыми, и говорила ты не своим голосом, и двигалась ты не так, как ты двигаешься… Василиса подняла палочку и стала требовать, чтобы Мелисса тебя отпустила. Тогда Мелисса ушла – вернее, это твои глаза перестали быть жёлтыми – а ты посмотрела на нас и убежала.

Лесная нимфа смотрела на меня, не мигая.

– Мелисса… Была во мне? – замирающим голосом спросила она.

– Да, если ты это имеешь в виду.

Друидка сопела.

– Я… Я однажды видела, как она это делает, – призналась она. – Как-то раз её не было, а я пошла ночью в Храм за какими-то травами. Захожу – а там Сай копается в вещах Мелиссы. Я говорю: ты что делаешь? А он поворачивается – и смотрит её глазами, и говорит её голосом… Я тогда так испугалась – убежать не могла, закричать – и то не могла… А потом три недели боялась с ним разговаривать. Потом Мелисса вернулась – мне объяснила… А теперь она была во мне, да?

Я кивнул.

– Но… Зачем?

Я развёл руками:

– Люди за дверью… Там было четверо человек, и они хотели убить тебя. Один из них тебя ранил. К счастью, это всё, что им удалось. Ты убила их – вернее, это Мелисса убила их твоими руками.

Димеона вся сжалась, опустив полный ужаса взгляд на собственные ладони.

– Я? Как?!

Голос её дрожал.

– Вот этого я не знаю. В любом случае, Мелисса спасла тебя.

Друидка посмотрела на меня со страхом.

– Но… Почему ты тогда не выстрелил?

– Что?!

Девушка придвинулась ко мне чуть ближе.

– Мне страшно, – пожаловалась она.

– Не бойся – самое страшное уже позади, разве нет?

Нимфа задержала на моём лице тяжёлый изучающий взгляд.

– Ты не понимаешь, – сказала она, отворачиваясь. – Я думала, зло покинуло меня тогда, но, выходит, оно всё ещё где-то внутри…

– Зло? – я растерялся. – Какое зло, Димеона, о чём ты?! Они хотели убить тебя, и, если бы Мелисса не вмешалась, ты… Тебя бы прикончили.

– Я знаю… – друидка вздохнула и грустно добавила: – Мелиссе не надо было спасать меня.

– Ну, знаешь ли… – я помотал головой. – Если уж кто здесь и виноват, так это мы с Василисой… То есть, с Луарой. Мы должны были тебя защищать, а вместо этого повели себя как полнейшие простофили.

Димеона посмотрела на меня с удивлением:

– Защищать меня?

– Ну… Да. А ты думала, мы рядом с тобой для того, чтобы мешать тебе нести слово Фериссии?

– Ну… – проповедница виновато потупилась.

– Я понимаю, – я вздохнул. – Что поделаешь, не очень похожи мы на защитников… По правде сказать, я надеялся, что хоть Василиса окажется расторопнее.

Друидка сопела.

– Она – твоя женщина? – спросила она, глядя в сторону.

Я вздрогнул:

– Моя… Женщина? Нет, с чего ты это взяла? Мы – мы просто коллеги…

– А.

Повисло молчание.

– А вот твоя Мелисса меня прямо-таки поражает, – сказал я, чтобы переменить тему. – Её нет с тобой рядом – и всё равно она спасла тебя уже целых два раза.

Жрица посмотрела на меня с удивлением.

– Два раза?

Я пожал плечами:

– Ну, я имею в виду: вчера в переулке и тогда, на площади.

– На площади?…

– Перед тем, как я отнёс тебя в клинику к Оззи. Она долго тогда через тебя говорила.

– Говорила? О чём?

– Она… – я прокашлялся. – Она проклинала диких людей за то, что они забыли Фериссию, и говорила, что время их на исходе.

– А… – Димеона кивнула, словно это что-нибудь объясняло. – Да, это она может… Ты сказал, тогда она меня тоже спасла?

Я кивнул.

– От кого?

– В тебя бросили нож из толпы.

– Нож?

– Скорее, кинжал. Метили в горло, но попали в плечо. Храмовники, скорее всего.

– Хм… Не помню.

– Думаешь, почему ты тогда была ранена?

Нимфа пожала плечами:

– Не знаю. Я думала, что упала.

Я покачал головой и ещё раз оглядел друидкину спину – не считая мокрого и кое-где перепачканного в крови платья, о случившемся напоминала лишь полоса пластыря, и было трудно поверить, что она закрывает след от арбалетной стрелы, выпущенной почти в упор. Перехватив мой взгляд, Димеона поёжилась.

– Меня… Трудно убить, – сказала она.

Я не понял, что она имеет в виду. Мы помолчали.

– Знаешь… – наконец, заговорила проповедница, глядя куда-то вдаль. – Наверное, я должна очень-очень сердиться, но злости нет. Ничего нет: хочется просто вот так вот сидеть и молчать.

– Молчать тоже не хочется, – добавила она секунду спустя. – Хочется говорить. Обычно я говорю мало, только о Фериссии или о пустяках – больше о пустяках, потому что я очень глупая – но вот сейчас мне почему-то кажется, будто есть что-то главное и о нём можно говорить очень долго, только я не знаю, почему оно главное. И с тобой говорить мне, наверное, тоже нельзя, потому что ты меня всё это время обманывал, и Мелисса наверняка сказала бы, что нельзя, потому что ты дикий и врун, а значит, плохой, но я всё равно почему-то верю, что вы хорошие… Ты хороший. Про Василису не знаю. Ты хороший, просто ты знаешь мало.

– Так расскажи! – предложил я. – Время есть. Расскажи, чтоб я знал то, что следует.

– Это трудно, – Димеона вздохнула. – Видишь ли… Мелисса послала меня, чтобы я посмотрела на диких людей, на то, как они ошибаются. Я сказала, что, раз они ошибаются, их можно научить тому, как правильно, а она только засмеялась и сказала, что я так думаю лишь оттого, что не видела их своими глазами и что они на самом деле гораздо хуже, чем я о них думаю, и я не понимала, как они могут быть хуже, если я и так думаю, что они ошибаются и не знают закона Фериссии… А теперь, когда меня чуть не убили, когда оказалось, что даже ты меня всё время обманывал, я вижу, что была неправа, потому что я очень глупая, а значит, Мелисса права, и мне надо быть такой, как она.

Девочка вздохнула и замолчала.

– Мелисса давно тебя учит? – спросил я.

– Она мне вместо матери, – кивнула друидка и посмотрела на меня с каким-то странным выражением. – Получилось так, что она приняла меня к себе – сначала как дочь, а потом и как ученицу. Это долго рассказывать – не знаю, стоит ли…

– Расскажи, – я положил руку на ладонь лесной нимфы. – Расскажи обо всём, о чём хочешь.

Димеона посмотрела на меня с недоверием, о чём-то задумалась, что-то взвесила – несколько выражений пробежали по её лицу – откинула со лба прядку волос и вдруг стала рассказывать. Это было описание жизни друидки – путаное, но ужасно простое, и в нём было всё: печали и радости, надежды, стремления, победы и поражения. Девочка говорила нескладно, от сердца, иногда забегая вперёд, иногда вспоминая что-то, иногда останавливаясь, не в силах найти нужных слов или справиться с нахлынувшими эмоциями, иногда повторяя одно и то же по несколько раз, однако при каждом повторе привнося что-то новое. Я сидел рядом и слушал с открытым ртом.

Друидка рассказывала о лесе, о доме, о том, как жила вместе с Сёстрами, как осталась одна, и как Мелисса взяла её в ученицы, и как она радовалась, и как переживала, боясь, что не сможет чего-то для неё сделать. Мелисса была умная, занятая, но очень добрая и всегда находила время, чтоб поиграть с Димеоной, просто поговорить или научить тому, что знала сама. Так шли год за годом, месяц за месяцем: зима сменялась весной, за летом спешила осень, а маленькая община жила, никому не мешая, затерянная в глубине леса, и Димеона росла, училась ходить путями Фериссии и очень гордилась тем, что станет однажды такой, как её наставница.

Потом нежданно пришла беда. Бедой оказались дикие люди – рассказ Димеоны здесь становился туманным, чересчур путанным, девочка всё время прыгала с одного на другое, периодически начиная плакать, и понять, что же произошло, я смог только в общих чертах, но, пожалев нервы нимфы, не стал переспрашивать. «Это зло… Плохие, плохие люди!» – повторяла друидка.

Похоже, произошла стычка: какие-то из сестёр и братьев погибли, но сама Димеона и её наставница выжили. Чужаков прогнали или убили – здесь Димеона опять не могла говорить из-за слёз и от отчаянья – и община друидов, пусть и поредевшая, стала жить дальше практически так же, как и до инцидента. С этой поры, однако, Мелисса до неузнаваемости переменилась: вместо добрых слов о любви Фериссии она всё больше говорила о том, что Богиня покарает неверных и что нет иного пути исправить людей городов, кроме как истребить их всех до единого. Для девочки настали тёмные времена: никто больше не встречал её добрым словом, не учил полезным секретам. Лишь старик Левизан иногда брал её с собою за травами, но он почти всё время был занят, готовя порошки и снадобья, так что вскорости Димеона осталась почти что одна. Люди посёлка шли к ней, лишь когда им было что-то надо, те из её друзей, что уцелели после побоища, ушли дальше в лес, а от прежних храмовников осталась одна только Мелисса, проводившая теперь часы в уединении, лишь иногда выходя к людям и рассказывая о Фериссии так, как прежде не могла и помыслить.

Цветущее лето сменилось печальной осенью, а потом – и студёной зимой. С каждым днём крепчал и мороз в сердце Мелиссы. Теперь она уже не говорила о диких людях иначе, кроме как в том ключе, что во имя Фериссии их всех предстоит уничтожить. Димеона пыталась с ней спорить, желая вернуть ту, прежнюю, добрую свою наставницу, но старшая жрица была сильнее и на словах, и на деле, причём сила её росла со дня на день, тогда как Димеона переживала явно не лучшие времена. Авторитет тёмной проповедницы ширился, послушать её приходили друиды из дальних общин, и о том, о чём они шептались с ней потом тихо-тихо, можно было только догадываться. Лишь старик Левизан мог ей перечить, но ему было уже скоро за сотню, иной день он едва мог подняться с постели, и то исключительно благодаря своим травам, и все вокруг понимали, что он скоро умрёт.

Пришла весна, раскинулось лето. Димеона не спорила больше с наставницей, но в душе продолжала верить, что может быть иной путь исцелить неразумных. Видя это, Мелисса очень сердилась и каждый раз разъясняла девочке, что блуд, в который загнали себя дикие люди, невозможно истребить никакими словами. Димеона слушала это, видела, как горят глаза жрицы и тех, кто её слушает, и вся в слезах шла к Левизану, который жалел её и порой говорил, что в ней куда большая сила, чем в гневе наставницы. Сама нимфа в это не верила – она боялась того, что Мелисса всё же права и что ей придётся в конце концов стать такой же. Мелисса злилась на старика, но сделать ничего не могла, потому что тот был гораздо старше и умел говорить так, что слова тёмной жрицы оборачивались против неё. Увы, время было на её стороне, и все знали, что, едва Левизана не станет, армия Мелиссы, к которой стекалось всё больше общин, двинется на города, чтобы огнём и мечом разрушить их во имя Фериссии, а живущих в них предать лютой смерти. Видя это, Димеона опять плакала и просила Мелиссу одуматься, но та на это лишь раздражалась и наконец решила послать её к диким людям, чтобы непокорная ученица своими глазами увидела, как слепы они в своих заблуждениях, как глубоко мерзостны их поступки, и, поняв это и огрубев сердцем, могла идти в бой вместе с ней.

Дальнейшее мне было уже известно. Я слушал эту историю, невозможную в своей достоверности, зная, что этого быть не могло, но понимая при этом, что верю каждому слову, и чувствовал, что начинаю уже по-иному смотреть на чудачества проповедницы. Разумеется, отправляясь в путь, девочка думала, что могла бы легко научить всех ходить путями Фериссии, ведь тогда воцарился бы мир и все жили бы счастливо. Теперь же, однако, она уже не верила, что такое возможно. Я сидел, затаив дыхание, слушал эту печальную исповедь и не знал, как мне с нею быть и что делать дальше.

Наконец, вздохнув, девочка умолкла. Молчал и я. В деревьях за нашими спинами пели птицы, а снизу, из-под обрыва, доносился далёкий шум города. Поднявшееся уже высоко солнце освещало улицы белого камня, по которым туда и сюда сновали прохожие.

– Димеона, – позвал я.

– А?

– Я и не знал, что с тобой можно сидеть и вот так разговаривать.

– Я тоже, – просто ответила нимфа. – От этого как-то… Спокойно и грустно.

– Мне тоже, – кивнул я.

Димеона сопела.

– Расскажи теперь ты про себя, – попросила она, наконец.

В моей голове моментально возникла картина: я стою в комнате у А. А. на разборе полётов, где выясняется, что я откровенничаю с туристами. Я даже представил, что я скажу, что он скажет. Я скомкал этот сюжет и выбросил в форточку.

– Почему бы и нет, – сказал я медленно. – Почему бы и нет…