Текст книги "Задолго до Истмата"

В начале семисотого года, когда только планировалось оборудовать завод по производству нарезных орудий, граф Волков с товарищами перелистали море каталогов отечественного и зарубежного вооружения в период со второй половины девятнадцатого века по первую половину века двадцатого. Сначала был произведен «выстрел холостой» – не желая вносить в мир сколько-нибудь разрушительных средств, Андрей Константинович решил ограничиться 37-миллиметровкой или, на худой конец, сорокапяткой. На плавильных печах Никиты Демидова-Антуфьева были отлиты несколько заготовок под стволы будущих пушек. Но неожиданно в дело встрял министр культуры. Иннокентий, прослышавший о потугах Волкова, при встрече поставил вопрос ребром:

– Андрей, нах... вам противотанковые пушки?

Граф удивленно вскинул голову. Так бы отреагировал Сталин, обратись к нему какой-нибудь Конев по старому погонялу Коба. Он сначала собирался произнести легкий спич на тему уставных взаимоотношений, но внезапно сообразил, что «культуролог» прав. Что тридцать семь миллиметров, что сорок пять, что крупнокалиберный пулемет – в их нынешнем положении это всего лишь хлопушки. Очень громкие, но хлопушки. Ни танков, ни броневиков, ни тем паче самолетов у противника не имеется. А шрапнельные и осколочные заряды имеют перспективу при более крупном калибре – хотя бы семидесяти шести миллиметрах, либо – трех дюймах.

Так и получилось, что за основу полковой артиллерии была взята 76-миллиметровая пушка образца одна тысяча девятьсот двадцать седьмого года, моментально устаревшая к началу Великой Отечественной войны из-за малого угла возвышения и плохой бронепробиваемости. Но для нынешних условий это орудие подходило как нельзя лучше. Основные заряды – шрапнель, основное, предназначение – стрельба прямой наводкой. В отличие от современной артиллерии расчет был укрыт от попадания осколков щитом, система наведения, хоть и простая, позволяла наводить орудие на цель гораздо быстрее и эффективнее, а если упомянуть еще и скорострельность! Десять—двенадцать выстрелов в минуту были просто недосягаемым результатом для пищалей и единорогов.

Но наряду с этими достоинствами у сверхсовременной пушки были и недостатки. При нынешнем уровне развития науки и техники производство орудийных снарядов было баснословно дорогим делом. Стоимость одного патрона к такой пушке равнялась полтине (пятидесяти копейкам), а это значило, что полный боекомплект к одному орудию (58 снарядов) стоил почти тридцать рублей. Израсходование артиллерийским полком всего боекомплекта обходилось казне в тысячу двести рублей, то есть трети годового жалованья чиновника шестого класса. Узнав, что граф Румянцев может выпустить в воздух тыщу рублев всего за четверть часа, Софья Алексеевна не спала две ночи кряду.

– Генерал! – сделав круглые глаза, трагически прошептала она: – А может, ну ее к лешему, такую артиллерию! Ядра и бомбы куда дешевше!

Граф Волков только вздохнул, а присутствующий при сем разговоре Ростислав Каманин печально глянул на вздувшийся живот царицы.

– Соня! – ласково сказал он. – Неужто ты еще не поняла, что не в золоте дело! Народ – вот истинное богатство страны. А применение этих орудий спасет жизни тысяч солдат! Неужто не видишь ты тут выгоды? Нет необходимости тратить деньги на обучение новой армии, ты знаешь, во сколько обходится казне обучение и содержание одного рекрута? Почти двадцать рублей в год! Подсчитай сама!

– Да ну тебя! – отмахнулась Софья. – Мне и денег жалко, и солдат жалко, и... и себя чего-то жалко! Так жалко...

– Ну, это ясно от чего! – Андрей Константинович выразительно посмотрел на беременную государыню. – Настя говорит, еще шесть недель как минимум.

– Идите отсюда, мужики! – вдруг разгневалась царица. – Позовите мне баб моих ближних! Нет, моих не надо – эти только в тоску вводят, пришлите лучше своих!

Премьер и советник по прогрессу недоуменно переглянулись, пожали плечами и, молча поклонившись Софье Алексеевне, вышли. Передав через вестовых своим «половинам» желание государыни, Волков с Каманиным спустились в бильярдную для партии в новомодную американку, кстати, завоевавшую популярность в России благодаря Великому посольству 1697—1695 годов.

В малой приемной государыни собрались самые передовые женщины России: сама царица и женский пол «с того свету»: обе супруги графа Волкова, графиня де Лаваль, Евдокия, Инга Самохина и Рената Локтева. Мара Волкова отсутствовала по той причине, что сопровождала супруга, строившего вместе с майором Булдаковым Северный укрепрайон.

В руках женщин был непременный атрибут таких посиделок – рукоделье. Кто-то вязал, кто-то вышивал, а Инга с Татьяной де Лаваль плели кружевные салфетки. Под неспешную беседу, под легкое мозельское вино решались мелкие государственные проблемы, те, что обычно не замечались государственными мужами.

– Что петь будем, бабоньки? – спросила государыня, ловко натягивая нить на пяльцы.

– На ваш выбор, Софья Алексеевна, – ответила Инга за всех.

– Давайте «Березы»! – предложила Софья. – Запевай, Настя!

Сама государыня не обладала сколько-нибудь выдающимся голосом, поэтому обычно только подтягивала вторым, а то и третьим. Третьим ей даже было петь легче, ибо ее контральто шло, казалось, из самой груди. Настя же обычно запевала, и ее высокий девичий голос великолепно звучал в небольшой светелке. Девчата чаще раскладывали песню на два голоса, реже на три, и тогда охрана у малой приемной замирала, с трепетом слушая неизвестные песни.

Сегодня начали с песни «Березы», которая неизменно вызывала слезы на широком скуластом лице Софьи. Она незаметно вытирала уголки глаз платочком и тихо подпевала. Меткоязыкая Татьяна прозвала контингент этих посиделок «Орденом Святого Луки», ибо темы затрагивались порой настолько щекотливые, что, услышь их Великий Сакелларий, тотчас наложил бы на всех зверскую епитимью. А проблемы эти следовало решать: то ли постельным приемом, то ли тихой сапой, то ли молчаливым заговором.

Нынешним вечером Инга подняла вопрос о женском образовании. До сих пор на Руси слыхом не слыхивали о женских школах и семинариях. Огромадная в своей инертности страна должна была буквально всколыхнуться, чтобы на заседании Сената одобрили «Положение о женских начальных школах». До такого еще не додумались в просвещенной Европе, а Софья уже тихонько готовила почву. И, как ей казалось, таким поводом могла бы стать война со шведами. Царица не отличалась банальной легкомысленностью, но столь сильна была ее вера в своих спасителей, что даже война с извечным противником нынче не казалась ей чем-то из ряда вон выходящим.

Заседание «женсовета» продолжалось. Настя издалека завела разговор о судьбе байстрюков – проблема воистину всероссийского масштаба. Несмотря на кажущуюся строгость нравов, молодые и в возрасте, девушки и женщины продолжали внеплановое производство потомства, не ведающего отцов. Причем строгость нравов приводила к тому, что это самое байстрючное потомство лишалось и матери – опасаясь позора, молодицы подкидывали новорожденных, проявляя чудеса сметки.

– Ясен перец! – хмыкнула Татьяна де Лаваль. – А я-то, грешная, думала, что выражения типа «в капусте нашли», «аист принес», «с дуба свалился» – это анахронизмы без предпосылок, навроде Деда Мороза...

– «С дуба свалился» – это не из той оперы! – поправила подругу Инга. – А Деды Морозы детей тоже приносят. Видела.

– Что за нравы? – возмутилась Евдокия. – У нас никто бы не отвернулся от брюхатой бабы. Мальца всей слободой бы воспитывали! А если верить мужикам, то этот мир опережает нас во времени на пять сотен лет!

– Во времени, но не в развитии! – печально вздохнула царица. – Вон мой байстрюк ногами пинается! И отец есть, но байстрюком родится! Проклятые богословы – издумали учение учинить, согласно коему баба – существо низшее!

Инга не дала обронить Евдокии следующую фразу.

– Дуня! – укоризненно сказала она. – Вы там у себя еще не настолько отравлены христианством, слишком еще язычество дает о себе знать. Люди еще не настолько цивилизованны, чтобы поворачиваться задницами к чужому горю...

– Стой, подруга! – отложила в сторону пяльцы царица. – Я эти слова записать должна!

– Для чего? – удивилась Инга.

– Для гиштории! – помпезно заявила Софья. – Есть у вас дар, люди мои, объяснять самые сложные понятия так, что даже дурень разумеет. Я вот надысь сестренке Катюхе сон рассказывала, так не смогла объяснить дурехе, что такое автомобиль.

Низким голосом засмеялась Анжела. В пении она участия не принимала из-за полного отсутствия слуха, но голос поистине имела чарующий. Наперекатывавшись вволю, она сказала:

– Тут нашего генерала спросить надобно было. Он бы сказал что-нибудь вроде: «Женщина! Автомобиль – это совокупность железячек и деревяшек, передвигающихся своим ходом без помощи тягловой и божественной сил!»

– Как же, помню! – засмеялась и Инга. – Ваш генерал физику изучал по автомату Калашникова, а химию – по самогонному аппарату. Анжела, а у него же высшее образование, если я не ошибаюсь?

– «Черный» диплом журфака, – ответила Анжела, – с пятого курса умудрился в армию загреметь. Мы оба универ оканчивали: я – биофак, а они журналистом быть желали. Кое-что нам читали синхронно, ну, ту же политологию. Готовимся к экзамену – он мне сложные места объясняет. Идем сдавать: я сдала, он – нет. Как вам это нравится?

– А отчего генерал Волков содрал с мундира золотые пуговицы и велел пришить серебряные? – спросил кто-то.

– Говорит, серебряные легче, – пожала плечами старшая жена, – а может, сглазу боится. Какой-то шальной в последнее время стал: часто ужинают у нас с преподобным Афанасием, выпивают, конечно... икону Пресвятой Богородицы в гостиной повесил. Может, в монахи решил податься на старости лет?

Настя негодующе фыркнула, а Софья сделала очередную пометку в мозгу насчет своего советника по прогрессу. Инга буркнула, что икону святого Владимира повесил недавно и Иннокентий и что иконы – это не повод для беспокойства, а вовсе наоборот. Софья собиралась что-то возразить Анжеле, но тут младенец повернулся в чреве с таким изощренным садизмом, что царице стало плохо. Увидав это, весь «Орден Святого Луки» переполошился. Настя с Дуней поспешили на помощь государыне, Инга побежала кликнуть мамок, а остальные потихоньку покинули приемную.

– Слышь, Настена! – сквозь плотно сжатые от боли губы поинтересовалась Софья. – Долго он мучить меня будет? Ведь сил нету моих!

– Придется терпеть, Софья Алексеевна! – ласково сказала врач. – Вы ведь так хотите стать матерью!

При упоминании о радостях материнства лицо царицы прояснилось, но ненадолго. В светлицу заявился царский лекарь – герр Кауфман. Строго посмотрев на посторонних, он велел им выметаться.

– Пшел прочь! – сказала Софья. – Меня Настя осмотрит. Опять шмоньку нюхать полезет, черт заморский! По запаху болезнь определяет, мать его!

– Фаши фарфарские методы не годятся... Ихь бин обер-медикус даст Дрезден университат... Унд гольд дипломен[6]6
  Я – старший лекарь Дрезденского университета. С золотым дипломом... (искаж. нем.)


[Закрыть]...

– Вали на хрен со своим дипломом! – разъярилась государыня. – Настя младенца на пять кило приняла однажды, а ты бы издох от запаха единого! Прочь!

Проворчав свое традиционное «фефлюхтен», немец покинул царские покои крайне недовольный.

Глава 14. Гея. 1702
Странная война (начало)

Уж близился август, крестьяне в селах точили серпы и косы, а армия шведского короля все еще не достигла западных границ земли русской. Русские лазутчики, сидевшие на березах и наблюдавшие за войском Карла, потихоньку обрастали бородами, становясь похожими на леших из сказки, а этот «поганый круль» и не помышлял о нападении на Софийск. Впервые в жизни Карл решил выждать и потрепать противнику нервы.

– Молниеносная война хороша, когда нападение производится внезапно, – говорил он своим генералам, отложив в сторону томик «Записок» Цезаря, – а когда о наших планах знает половина Европы, следует применить иной маневр. Пипер, что там доносит ваша разведка?

Премьер-министр вздрогнул и сконфуженно посмотрел на короля.

– Прошу прощения, ваше величество, но ни один из моих лазутчиков не вернулся. Покинувшие пределы лагеря трое моих самых надежных людей попросту пропали.

Карл удивленно наклонил голову.

– Даже так? А дозор посылать не пробовали?

Пипер еще больше, чем Карл, не любил, когда с ним обращаются точно с новорожденным. Судьба дозора была и вовсе смешная: их ограбили лесные разбойники, забрав деньги, вооружение и лошадей. Десяток бородатых мужиков с дубинами, проявив изрядную сноровку, расправились с двумя десятками драгун. Поручику Мирбаху проломили череп и тоже утащили с собой.

– Странные какие-то разбойники, вы не находите, господа? – задал вопрос Карл генералам Реншильду и Шлиппенбаху. – Командира над дозором уволокли... Зачем?

– Очевидно, ваше величество, чтобы выкуп потребовать, – предположил Реншильд.

– Выкуп? Хм! С меня, что ли? – Король уселся за стол и подпер ладонью не знавшую пока бритвы щеку. – Что говорят эти бездельники? Как могли невооруженные мужики победить взвод моих солдат?

Пипер смущенно кашлянул.

– Ваше величество, они девку голую к дереву привязали... так наши балбесы так спешили ее отвязать, что ружья побросали. Тут их разбойники и схватили.

– А что девка? – полюбопытствовал Реншильд.

– Куклой оказалась, – хмыкнул Пипер.

Шлиппенбах громко высморкался. Как всегда, при разговоре о бабах у него начинался насморк. Король шутил, что это первый звоночек старости. Реншильд почему-то вспомнил о подхваченной три года назад гонорее и скривился, как от боли. Нехорошо. Такие воспоминания отравляют душу.

– Карл, – обратился король к графу Пиперу, – пишите депешу Дальбергу. Пусть исхитряется как хочет, но еще месяц он нас должен кормить. Напишите, что под этими горами продуктов и фуража лежит его баронский титул. И если проклятая чума не перекинется в Ригу, быть нам у врат русской столицы в середине августа.

Поручика Мирбаха взяли в плен ревенанты Красса. Череп ему никто не ломал – такая задача перед «спецназом» не ставилась. Вывалившему буркалы на голую бабу поручику звезданули по черепу резиновой палкой и оперативно доставили его генералу Басманову.

На допросе пленный не стал запираться и сообщил, что король Карл намерен стоять лагерем под Венденом, пока ему из Ревеля не доставят дополнительные пушки и заряды к ним. Он не врал – видно, именно такую «легенду» скормили армии шведские генералы. Русские генералы сделали вид, что поверили. Пленному дали бумагу и чернила, велев писать письмо командиру своего полка. Выкуп за поручика был затребован в пятьдесят червонцев. Совершать процедуру обмена должен был капитан Алексей Бровкин – его, раскаявшегося, царица вновь приняла на службу. Иван Бровкин, однако, перед этим долго стучал лбом в двери различных инстанций.

Полковник Уркварт доложил о требовании выкупа непосредственно Реншильду, а тот на утреннем совещании – Карлу. Король загорелся этой идеей и вызвался инкогнито участвовать в обмене. Напрасно Пипер и генералы его отговаривали, Карл переоделся в форму майора артиллерии и, подвесив к поясу увесистый кошель, отправился к месту обмена – броду через Гаую. Бровкин только покосился на незнакомого майора и пересчитал деньги.

– Гут! – произнес по-немецки и попрощался. – Ауфидерзеин!

– Данке! – ответил Карл. – Ауфидерзеин, герр гауптман!.. Не вздумай показать, что узнал меня! – прошипел сквозь зубы король по-шведски. – Двигай за мной.

В своем шатре король подробно опросил поручика о пребывании его в плену. Поручик, краснея, признался, что сообщил противнику цель задержки шведской армии, но король неожиданно пришел в хорошее расположение духа и тут же произвел незадачливого Мирбаха в капитаны.

– Вот видите, господа! Русские уверены, что мы ожидаем сикурс из Ревеля, а так как данного сикурса не предвидится, они останутся с носом. Внимание Басманова будет разделено на два направления: вдруг мы пойдем на север и захотим встретиться с сикурсом на полдороге; и традиционно – русские будут ждать опасности с запада. Через две недели мы пошлем один полк в Дерпт – Басманову его разведка моментально это донесет, и он будет вынужден часть своих сил переместить под Ямбург. Тем временем наш полк (или лучше два!) повернет за Дерптом назад и вернется в Венден. Тут мы и начнем нашу атаку. Она будет стремительной! Вот так-то, господа!

Здесь даже Пипер был вынужден признать, что его подопечный сорванец мало-помалу превращается в зрелого мужа. Генералы и вовсе были в восторге. Покинув шатер, они зашли к Беркенгельму, который не поскупился на угощение. Карл, оставшись один, велел седлать своего коня. Он хотел лично осмотреть свои полки и убедиться, что все идет по плану.

В ставке Басманова Волков со Степановым внимательно рассматривали карту Эстляндии и Лифляндии и постепенно приходили к выводу, что Карл на этот раз переборщил с дезой. Тянуть пушки из Ревеля, когда путь от Риги в несколько раз короче, – на это мог решиться только полный кретин. Карла же, при всем желании, в этой болезни заподозрить было нельзя. Единственное, что объясняло настолько глупую «легенду», – это то, что к русским шведы относились настолько пренебрежительно, что решили, что глупые москали сожрут все и попросят добавки.

На следующее утро граф Волков добился от Софьи Алексеевны повеления на создание Генерального управления войсками (ГУВ) на случай отражения шведской агрессии, и Верховным Главнокомандующим стал министр обороны Петр Данилович Басманов. Граф Волков с молчаливого согласия остальных стал его заместителем. Старпера Шереметева назначили возглавлять тыл, а Кузьмич-Степанов лютовал в прифронтовой полосе в звании военинженера первого класса – этакий полковник с генеральскими полномочиями. На время военных действий он передал дела в академии своему заместителю и теперь использовал свой богатый опыт на строительстве полосы защитных сооружений. В полдень двадцать третьего июля состоялось первое заседание Генерального штаба под председательством Верховного. На заседание были приглашены все командиры действующей армии чином не ниже полковника. Всего присутствовали около двадцати человек.

– Итак, господа! – начал заседание Басманов. – Отныне все приказы и распоряжения, принятые в Ставке, обязательны для беспрекословного исполнения всем, находящимся в зоне возможного конфликта. Отказ от выполнения приказа и прочие нарушения дисциплины будут судиться по законам военного времени. Сейчас вы все дадите клятву о неразглашении государственной тайны, и штаб начнет работу.

Это тоже была новость. В присяге на верность царице не упоминалось ни о каких государственных и военных тайнах, но Волков рискнул предложить этот пункт Верховному.

– Меньше болтать будут, – сказал он, – «Слово и Дело» научило наш народ не распускать язык, а этот пункт заткнет пасть и господам военным.

Но, чинно и не кобенясь, господа генералы и полковники подписались под грифом «Совершенно секретно». Пузатенький полковник – начальник особого отдела фронта – взял эту бумагу и бережно спрятал в красную папку с золотым тисненым орлом. Особый отдел небольшой, но начальник его – человек каменный. Дементий Львович Шило. Его в 1695 году под Азовом турки на кол сажали – обмишулились. Умудрился слезть с кола молодой капитан, чуть отвернулся часовой. Как слез – не помнил и сам, башка заработала лишь в русском лагере. Может, и не шибко нужны были особые отделы в начале восемнадцатого века, да так решили Волков с Басмановым. Чем раньше, тем лучше. И 8-й отдел был свой, и разведка. И если вернувшийся с юга Шевенко с радостью возглавил «восьмерку», то на должность начальника разведки назначить было некого. Слишком мало с собой привел людей Волков, чтобы можно было перекрыть острый дефицит кадров. Сержанты-инструкторы на эту роль никоим образом не годились, ревенанты тоже, поэтому пришлось довериться чутью Басманова. Генерал рекомендовал на эту должность капитана Бутырского полка Чудакова, знаменитого тем, что мог зубами перекусить говяжью кость в два дюйма толщиной. Этого «кусача» и назначили начальником разведки.

С тех пор за ними закрепились соответствующие прозвища: Шабак – за Шилом и Моссад – за Чудаковым. На совещания они являлись позже всех, в связи с чем Басманов любил повторять: «Что-то Шабака с Моссадом не видать. Не иначе как друг за дружкой шпионят».

Нынешнее заседание Ставки должно было определить приоритеты отделов и закрепить за каждым членом военного совета определенные обязанности. И хотя офицеры старой закалки возражали против некоторых нововведений, сильных противоречий не возникло. Люди делали одно дело, сплотившее даже непримиримых противников и политических оппонентов. Западный УР (укрепрайон) был почти готов, окончательной доводкой его фортификационных сооружений и обживанием их должны заняться непосредственно бойцы. А всех саперов Басманов велел перебросить в район строительства Северного УР – к Ямбургскому тракту, где на узком перешейке между Плюсой справа и непролазными болотами слева строилась аналогичная линия обороны.

Генерал Волков сообщил, что с Тульского оружейного завода доставлена первая партия нового оружия – штуцеров, нарезных ружей, заряжающихся с казенной части. Штуцеры уже кое-где в Европе были приняты на вооружение, а Россия, как всегда, запаздывала. Штуцер отличался от усовершенствованного перед войной мушкета более быстрым временем перезарядки и гораздо меньшим весом, позволившим отказаться от «ноги». Первая партия была невелика – всего пятьсот штук, но этими ружьями решили вооружить батальон подполковника Сквалыгина, который, согласно диспозиции, должен был располагаться на переднем краю центра обороны. Владелец завода – младший брат князя Василия Голицына – Борис Алексеевич обещал следующую партию оружия только к концу года, уж очень большой точности требовало изготовление новых ружей.

– Эх! – вздохнул генерал Волков. – Кабы нам еще хотя бы два года без войны! Закончили бы перевооружение армии, железную дорогу можно было бы начинать строить! Демидов с Урала сообщил, что железа – горы, только забирай. Вот и начали бы оттуда строительство ветки Пермь – Москва – Псков! Сказка!

Из всех чудес, увиденных за время пребывания в параллельной реальности, Софья Алексеевна ничего так страстно не желала, как построить в России железную дорогу.

– Тыщу верст! – закатывала глаза она. – Путник один на один с русской природой. Чух-чух-чух! Пока «железку» не построим, не желаю умирать!

Начавшаяся война отодвинула мечты государыни. Генерал был согласен с ее желанием: ничто так не подчеркивало грандиозность России, как Великая Сибирская магистраль. Конечно, Транссиб в восемнадцатом веке на Руси не нужен, но вышеуказанная одноколейка вовсе бы не помешала. Две тысячи километров! Причем вести ее необходимо от уральских сталеплавильных мануфактур, которые перед этим превратить в мощные комбинаты, иначе стоимость одних только рельсов превысит сто пятьдесят тысяч рублей.

– Где вы, господин генерал? – Голос Басманова вывел его из задумчивости.

– Между Пермью и Вяткой! – честно ответил Андрей Константинович. – Строить хочется, а тут воевать нужно.

– Ничего, господин граф! – скорбно улыбнулся военный министр. – Даст бог, одолеем шведа, тогда и дорогами можно заняться.

– Дай бог! – согласился Волков.

При «новом» квартале Софийска, где проживали люди генерала Волкова, был основан первый госпиталь. Главврачом при госпитале состояла младшая генеральская супруга – Анастасия. Она же была главным хирургом, «отдав на откуп» сестре терапевтические изыски. Паша Никифоров остался фельдшером при участковом ФАПе. Сидел он там практически без работы – симбионты, вживленные в членов экспедиции, свою работу исполняли неплохо. О болезнях ревенантов до сих пор никто не слышал. Ввиду этого Павел частенько наведывался в госпиталь, помогая тамошнему персоналу. Русских среди врачей было мало, лекари имели датское и голландское подданство, недавно прибыли два немца «на практику». Школа Анастасии отличалась от общепринятой в то время западной, поэтому капитал-фрау[7]7
  Капитальная женщина (нем.).


[Закрыть] частенько язвила с подчиненными.

Слава богу, об опасности СПИДа здесь можно было забыть, поэтому в обращение снова ввели многоразовые шприцы, стерилизацию которых было провести легче, чем наладить выпуск одноразовых Disposable Syringe[8]8
  Одноразовый шприц, надпись на стандартной упаковке (англ.).


[Закрыть]. Вообще оснащение госпиталя было на уровне середины девятнадцатого века, никаких цивилизованных «излишеств» вроде интенсивной терапии и гомеопатии – в госпитале было всего четыре отделения: хирургия, терапевтическое, инфекционное и «кожвен». О кураторах первых двух мы упоминали, инфекцию взял на себя датский лекарь Флеминг Йоргесен, а за вшивыми, плешивыми, проказливыми и чешуйчато-лишайными наблюдал немец Мольтке.

Пациентов в госпитале было немного – в те времена предпочитали лечиться дома: водкой и настойками, да и дороговатое это было удовольствие. Не в смысле лечения, а в смысле, пока хозяин отсутствует, дома что-нибудь сопрут. То самовар парадный, то жену сосед-злодей подпортит, то его сынишка-карапуз дочку сосватает.

На случай войны госпиталь мог принять до пяти сотен пациентов. Это с дополнительными койками, дефицитом лекарств и очумевшим от нехватки сна медперсоналом. Царица Софья несколько раз посещала богоугодное заведение и трепалась с пациентами. Иноземцы жаловались на русских, русские на иноземцев, и в приватной беседе с главврачом царица торжественно поклялась, что максимум через пять лет Россия больше не будет приглашать к себе зарубежных специалистов. По крайней мере в той форме, в которой это выражалось до сих пор. И поразительно, некоторые бояре, несмотря на свою ксенофобию, до сих пор предпочитали немецких либо шведских лекарей, «своих за оных не считая». Это обстоятельство сильно тревожило и государыню, и «передовую часть прогрессивного человечества». Как обращать «фобию» в «манию» и наоборот? Волков об этом упоминал все чаще и наконец пригласил на заседание Сената духовенство: патриарха, Великого Сакеллария и окрестных архиереев. Духовенство по этому поводу потирало под рясами руки. Как же! Новое правительство вообразило, что оно самостоятельно справится со всеми трудностями!

На самом деле это, конечно, было не совсем так. Просто в действие снова, как ни странно, вступили простейшие законы природы. Представляющая единый организм страна поначалу заботилась о физическом своем состоянии, а немного окрепнув, взялась за духовное. Это понимал Великий Сакелларий, но сего не разумел митрополит. И был весьма сим фактом удручен. Два друга-приятеля частенько на эту тему спорили, но Афанасий не мог прошибить камень.

– Темный ты, Михаил, хоть и принадлежишь к Светлому духовенству. Гордыня тебя мучает, обидно стало, что благодетели твои за прошлый год о тебе ни разу не вспомнили. Смири гордыню, Миша, ничего хорошего она тебе не принесет.

Митрополит молча пил квас и хмурил брови. Обида жгла его нутро. Переворот вместе делали, а к пирогу не допустили. Об этом он осторожно намекнул приятелю.

– До какого пирога, ты, старый дурень? – взлетели седые брови. – Ты что, Русь за пирог почитаешь? Оглянись вокруг! Я не стану тебе тумкать, что по этому поводу сказано в Священном Писании, – сам не хуже меня знаешь. Не от тебя отворотились – ты отворотился! Аки дитя обиделся на мамку, что та к печи потухшей обернулась!

– К какой печи? – буркнул Михаил. – Ты на войну намекаешь? Так еще бабка надвое сказала, быть ли той войне!

Афанасий грустно посмотрел на старого друга и пятерней причесал свои седые патлы. При всем своем уважении к графу Волкову он не понимал: на кой ляд было Мишку выдвигать на патриарха? Нету в нем и десятой доли того разума, что повинен быть отпущен Господом... не патриарх, так, кукла! Подвернулся под руку вовремя – вот и возвысили. Дар сей, вовремя под руку подворачиваться, был у Мишки с рождения, это Афанасий подметил еще в семинарии.

А Михаил-то не един в своих мыслях. Многие из архиереев считают, что с воцарением Софьи стали ущемляться интересы церкви. Афанасий не так давно на эту тему беседовал с советником по прогрессу, и тот сделал правильные выводы, раз их пригласили на заседание Сената. Вот нынче он сидел, шевеля своими кустистыми бровями, и слушал выступление графа Волкова. Тот кратко и остроумно сообщал, что сделано для подготовки отражения агрессора (Великий Сакелларий знал латынь, поэтому лишь с улыбкой окинул тревожные лица коллег), после более подробно остановился на том, что делается. И лишь когда генерал начал обстоятельно и тщательно анализировать ворох еще не решенных проблем, подчеркнул серьезность момента – когда все силы государства должны быть направлены на борьбу против общего врага, особенную важность приобретает единство народа и власти, единство всех сословий. Вот тогда патриарх не выдержал.

– Так теперь мы, значитца, вам понадобились! – в гневе заявил он со своего места. – А до сих пор не интересовались делами Святой Церкви!

«Дурак Мишка! – подумал Афанасий. – Теперь держись!»

– Ты что, отец Михаил, белены объелся? – удивленно спросила царица. – С чего нам лезть в ваши дела? Нам бы свои решить!

– Вот вы и решали свои дела, ни с кем не советуясь! – продолжал гневную отповедь патриарх. – А как эти завели вас неведомо куда, то срочно патриарх занадобился! Помоги, отец Михаил!

– Кто сказал, что ты занадобился? – бесстрастно спросил Волков.

Архиереи еще не успели переварить фразу и отреагировать недовольным гулом, как Андрей Константинович повторил ее, но в несколько ином контексте:

– Кто тебе, отец Михаил, сказал, что именно ты нам занадобился? И с чего это мы такие гордые стали? Помнится, кто-то недавно сивуху втихаря трескал и репой закусывал и в рясе год не стиранной ходил! Тесно облачение патриарха стало?

По счастью для Волкова, в стане архиерейском не было единства. Иначе не обошлось бы без эксцессов. Но поняв, что в любой момент каждый из них может стать на одну ступеньку выше в иерархии и ближе к богу, духовники угомонились, а некоторые даже принялись одергивать патриарха, преданно посматривая в сторону царицы.

Великий Сакелларий недовольно фыркнул: «Не един Мишка в своей дремучести!» И всю остальную часть заседания провел в раздумьях. Мысли о единстве Церкви и Государства ни к чему хорошему не привели. Как он ни выворачивал факты, получалось, что либо Церковь должна лечь под Государство, либо Государство – под Церковь. Другой формы существования духа и тела он не мог себе вообразить и сильно подозревал, что сосуществование выльется в первый вариант. Если же пойти по пути сопротивления, пользуясь подорванным, но не потерянным авторитетом у народа, то противостояние могло довести и до гражданской войны и очередного раскола церкви. Значит, придется ложиться им.