Текст книги "Один день. Три новеллы о необратимости"

– Боже мой! – Федя вскочил и осел обратно, – Господи! – крикнул слишком громко для ночи.

Из ниоткуда появилась женская фигура, полутень.

– Вам помочь?

Федя спешно двинулся прочь.

Минул несколько палаток, за ними молчаливых компаний, перепивших тинэйджеров, собравшихся устало вокруг огня. Перевалил за песочный ров и двинул вдоль берега просто подальше от места – лишь бы идти, без точки отсчета и в никуда. В десяти метрах от последнего костра случилась настоящая ночь. Там стало черно резким манером, будто на клетку накинули тряпку. Лишь силуэты, предметы и призраки предметов, намеки на материальный мир. Пляж был практически пуст. Валуны побольше, валуны поменьше, изредка настоящие гиганты.

– Плевать! – резанул он на выдохе так, что вздрогнуло мироздание, – На все плевать! – плюнул сгусток слов в сторону леса. Тот ничего не ответил.

Воды изрыгали в темноте свой глубинный гнилостный дух, и пахли будто бы и правда морем, когда порой от этого дыхания веяло чем-то лечебным, оживляющим. На секунду мир умолк. Федя застыл на месте, уловив этот редкий момент – желанный и пугающий. Ни единого звука, кроме тактичного шума прибоя.

Впервой за долгое время он увидел звезды. Простой рисунок на угольном полотне, словно сделанный детской рукой. Шкодливая, хаотичная россыпь. Задрал голову, загривок к лопаткам – так разгибается маленький человек, норовя рассмотреть небоскреб, находясь у самого его основания.

– Господи, как же давно я не видел звезд! Да еще так близко. С самого детства, наверное, – сообщил он небу.

Насладившись, Федя взял и развернулся, словно хотел пойти обратно, однако нестойко продолжил ход спиной вперед. Скоро задел ступнями развалины песочного замка и должен был падать на заднее место, но устоял. Огляделся. С трудом настроив фокус в сторону леса, ожидая что вот-вот непременно кто-то выйдет к нему из темноты. Подождал с минуту. Вымученно засмеялся в голос. Снова смачно харкнул, желая отправить слизистый ком, как можно дальше от себя, и попятился также задом, найдя себе в этом новую забаву.

– Впереди – темнота, позади – темнота, – затараторил нескончаемым рефреном, пытаясь заговорить реальность, а на губах застыла отвратительная ухмылка, какая вырисовывается на лице подростка, после злонамеренной и жестокой пакости.

Прикрыл глаза. Сделал глоток. Последний глоток. Вино кончилось. Скорчил мину картонного разочарования. Заглянул в бутыль.

– И здесь темнота, – сложил вслух пьяным говором. Дунул у горлышка, чтоб стекло запело и, вытряхнув последнюю алую каплю на высунутый язык, зашвырнул бутылку в воду.

Берег уклоном шел книзу, и чудилось ему, что он плавно спускается в яму, в большущую воронку, а с другого края в неё вливается вода. Несколько раз чуть было снова не упал, не от того, что споткнулся, но потеряв ориентиры в банальном страхе неведения.

– Иду и не вижу куда иду. И не знаю куда иду. И не вижу, – запустил Федечка новую мантру. Но потом разошелся, поймал ритм и прибавил шагу. Заработал руками. Невзначай скосил ближе к кофейной мути залива. Пенная кромка морской простыни, что, то и дело жмурилась и вновь расправлялась, почти касалась его ног. Он набирал обороты, оступаясь, юрко на инстинкте перепрыгивая кочки и ямки, двигался все быстрее. Для честности старался как можно реже поглядывать за плечо. Кругом простор, ни стен ни преград – так можно шагать без цели целую вечность! От осознания того проснулся в нем радостный дух. Федя перешел неуклюже на подобие бега, каждое корявое движение сопровождая хохотком. Шел вихрем. Лихо. Пятку вперед, затылок вперед, лопатки вперед и локти вперед! Скорее! Всей ровностью спины он мчался вперед. Ветер вторил стремленью. Быстрее!

– Свобода?! – и спросил он и заявил мирозданию. И за словом этим мир перевернулся. Словно Феденька поскользнулся на льду, будто сбили его подкатом сзади. Стремительным порывом ноги взлетели над головой. Вернее, сначала он почувствовал, как что-то ударило его под колени и следом оно же уперлось под ягодицы, камнем встало на его пути. Ему показалось, что сейчас он сядет на это что-то, но набрав скорости Федя не сумел справиться с инерцией, махнул пару раз руками, что потерявший равновесие канатоходец, и рухнул на спину, падая, оплевав воздух матом и междометьями. Коленями чуть не достал до лба, почти кувырнулся назад, но застрял в перевороте, встав на шею под углом в девяносто, исказился от боли в ней и повалился на бок. Тряхнув головой, попытался тут же подняться, но удалось лишь на четвереньки. Напрягся, ожидая увидеть пред собой врага в любом обличии. Даже чуть осел задом к пяткам, пружинясь, подобно кошке, готовый прыгнуть на неприятеля, однако, наконец, придя в себя, обмяк и разинул рот от увиденного. При первом приближении – солидных размеров валун. Светло-серый в грязную крапину. В действительности – туша взрослого большущего тюленя метра два в длину.

Федя встал. Сердце посетило не уютное смешение тщедушной жалости к самому себе, боли и гнева. Подкатила тошнотная масса. Почудились ветры разложения, но лишь почудились – им велели быть глаза. Подошел ближе с опаской, теперь боясь того, что зверь шевельнется. Смолисто-слезливые круглые глаза его были открыты и были они чернее ночи, так если бы вместили в себя всю виденную ими темноту. А потом – может просто дрогнуло эбеновая хмарь в лунном свете, то ли показалось Феденьке в остатках хмеля, либо и вправду – усмотрел он, что животное дышит. И дыхание его угасает – редко и еле заметно вздымается бок. Феденька засуетился. Двинулся вперед, назад. Обежал тушу кругом. Рванул обратно к людям, но тут же остановился, решив, что лишь потеряет время. Ткнул в тюленя рукой и одернул, как от огня. Решил отчего то, что животному нужно обратно в воду, что там оно обязательно оживет. Налегнул сдуру с боку, но проще было бы сдвинуть стену таким манером. Схватил двумя руками задние ласты в охапку у самого их основания, словно за щиколотки ног и опешил – уже больно лапы тюленя походили на человеческие конечности. Присел на корточки. Дернул. Безуспешно – глыба не сдвинулась и на миллиметр! Попробовал еще раз, надувшись от натуги и снова ничего. Взялся в третий раз. Провал. Четвертый подход, пятый, шестой… Бестолково ушли все силы. Однако Федечка не унимался. С предельной одержимостью во взгляде, он отдышался, насухо протер ладони, принял позу, подобно тяжелоатлету – зад книзу, острие коленей кверху, задержал дыхание, взял паузу и потянул из последних! Но если мир перевернулся однажды, жди обратного кувырка. Казалось бы, огромные ласты скользнули из рук, что масляная леска. Федя повалился навзничь головой к воде, и тогда же кроткая волна накрыла его лицо. Лизнула бережно и отрезвляюще. Залила нос, рот, глаза, уши. Он поднялся с трудом обессиленный. Мокрая кожа тюленя лоснилась и блестела в чахлом свете Луны. И как древний валун, пришедший сюда со сходом ледника, тело было холодным, твердым, непоколебимым. Федя откашлялся. Устроился подле мертвого животного. И зарыдал.

Слезы мигом залили лицо и без того уже мокрое, сплошь затопленное. Смешались с иной водой – разные воды влились одна в другую, став единым и неразборным веществом. Крупные, толстокожие капли огибали нос, поспевали ко рту, копились в его уголках и шли дальше. Оказалось, дни и ночи наносили в глаза много воды. Свежие ручейки проворно струились по щекам, избирая самый скорый и верный путь к обрыву плоского подбородка. Он зажевал губы для успокоения и тут же уловил их солоноватый привкус. Провел пальцами по лицу. Несмело поднес их ко рту, высунул язык, и по-собачьи лизнул раз, другой. Замер. И не докончив плакать рассмеялся. Кроткий смех перешел в здоровый, удалой хохот на все легкие. Федя упал навзничь. На чистом небе мириады звёзд. Зажмурился – на чистом небе ни одной звездочки, ничего лишнего, кроме самой черноты. Открылся обратно. Вдоволь, снова до слез, до боли под ребрами отсмеялся.

Умолк внезапно, словно мим рывком сменив личину.

Феденька снова закрыл глаза. И силой, с вывертом, чтоб наверняка, ущипнул себя за руку. Поднялся обратно, успокоенный. Сел по-турецки, выпрямив спину, и уставился в темные воды.

Взглянул на мертвую тушу тюленя.

Ещё раз дотронулся до лица.

Лизнул соленые пальцы.

– Море, – сказал он вслух неведомо кому, – Море…