Текст книги "Школа жизни. Честная книга: любовь – друзья – учителя – жесть (сборник)"

Ботанику у нас вела Полина Ивановна Тарба – милая, добрая, хорошенькая молодая женщина. Сначала она вела параллельный класс «Г» и приятельствовала с нашей Светланой Алексеевной и с Людмилой Николаевной, хотя была старше их на восемь-девять лет. С пятого класса она стала преподавать нам ботанику, а потом – географию. Она же была моей классной руководительницей с девятого по одиннадцатый класс. Полина Ивановна была всегда намного мягче нашей Светы, и мы частенько пользовались ее добротой.

Владимир Васильевич Максимов, колоритная личность, вел у нас физику в седьмом, восьмом и девятом классе. Такого второго физика нет и не было. Он умел потрясающе объяснять и потрясающе спрашивать. Я никогда не скучала на его уроках, хотя физика совсем не была моим любимым предметом. Я не понимаю, почему другие преподаватели не перенимали у него его метод преподавания. Его объяснения были всегда интересными и понятными, образными и наглядными. Он сам неплохо рисовал и прямо на доске изображал схемы и приборы, а также очень красиво писал заголовки. Он требовал, чтобы мы вели тетради по физике с цветными рисунками, и ставил за тетради отдельные отметки в журнал. За урок он успевал опросить полкласса и всем поставить оценки. Делал он это очень просто: к доске, разделенной мелом на три части, он вызывал сразу троих учеников и давал им задания, которые они выполняли на этой доске. Два первых длинных стола в кабинете физики он просил не занимать, так как он сажал туда шесть учеников, которые выполняли письменные задания по бумажкам из спецзапасов Владимира Васильевича. Пока эти девять учеников занимались своим делом, Владимир Васильевич вызывал еще одного-двоих для устного ответа. Итого, уже 10–11 человек оказывались опрошенными. После этого Владимир Васильевич начинал задавать вопросы классу и тем, кто принимал активное участие в опросе, тоже ставил оценки. Все мы знали, что к доске он вызывает учеников через три урока на четвертый, и готовились к этому, но, если очень хотели, могли заработать хорошие оценки во время таких опросов. Короче говоря, Владимир Васильевич был асом в своем деле. Правда, пару раз он пришел на урок слегка «подшофе». Помню, в один из таких разов он уселся на стул прямо перед классом, а не на кафедре, и сидел там, немного развалясь, в то время как Витька Абрамов, заикаясь и спотыкаясь, плел ему что-то про точку кипения или замерзания. Владимир Васильевич покачивал головой, а потом вдруг сказал: «Что это ты такое мне сочиняешь? Какой там минус? Откуда минус?» Витька оторопел, но нашел силы возразить: «Я же про замерзание рассказываю, а не про кипение!» Владимир Васильевич повернулся к нам, подмигнул и сказал лукаво: «Смотри-ка ты, знает!» Мы чуть не померли со смеху. После этого он пошел к доске, но по дороге споткнулся. Мы еще больше развеселились. Владимир Васильевич царственным движением руки сместил Витьку и сказал: «А теперь – новая тема. Заг-ик! – головок». И своим очень красивым почерком вывел название темы.

Конечно, его уровень преподавания был намного выше обычного школьного. Ему давно следовало преподавать в высшем учебном заведении, вот он и ушел от нас преподавать в какой-то институт. Мы все ужасно жалели об этом.

Вместо Владимира Васильевича к нам пришел довольно пожилой мужчина, которого звали Иван Васильевич Трошин. Он велел нам запомнить его инициалы по формуле IVT (кажется, формула силы). Иван Васильевич был неплохим преподавателем, но у него вскоре обнаружилась слабость, и звали эту слабость Таня Мазина. Она решительно ничем не выделялась – ни умом, ни способностями, ни внешностью. В то время я никак не могла понять, что наш новый физик нашел в Таньке, но сейчас думаю, что она, несмотря на всю свою невзрачность, была очень сексапильна и сама хорошо это ощущала. Иван Васильевич обладал своеобразным чувством юмора и умел одной-двумя фразами довести ученика до бешенства. Например, он мог неожиданно прервать свои объяснения и спросить у нашего Вадика Сушкова, вечного двоечника и хулигана, самым ласковым и вкрадчивым тоном: «Сушков, скажи мне, пожалуйста, почему ты такой злодей?» Сусик тут же взвивался: «Злодей, злодей, чего злодей?!» – «Разве ты не злодей? А зачем ты тогда дерматин от стола отрываешь и в карманы прячешь?» Весь класс просто взрывался от хохота, а Сусик, весь багровый от злости, сидел, упершись взглядом в испорченный им стол, и втихаря посылал Ивана Васильевича ко всем чертям.

Наша единственная химичка Евгения Андреевна, которая была нашим классным руководителем в восьмом «А», преподавала нам химию все четыре года – с седьмого по одиннадцатый класс. Сама-то она свою химию знала, но объяснить нам ее не очень умела, тем не менее мы что-то знали и понимали. Мне эта химия была ни с какого боку, я ее терпеть не могла, однако моих знаний по химии до сих пор хватает для решения кроссвордов.

Сама Евгеша, как мы ее ласково называли, была женщиной доброй и к нам относилась очень по-хорошему. Правда, иногда мальчишкам доставалось от нее указкой по спине, но они не обижались на нее. Могу еще раз повторить: почему-то наши учителя нас любили, просто так, ни за что, только потому, что мы были их учениками. И Евгения Андреевна нас любила.

А еще она разрешала нам прятаться в ее кабинете или в лаборатории, если мы сбегали с уроков физкультуры. Иногда мы помогали ей мыть колбы и пробирки, иногда просто сидели, готовясь к следующему уроку.

В старших классах литературу и русский язык нам преподавала Дина Андреевна Обухова (ударение на первом слоге, о чем она сама весьма сожалела). Нрав у Дины Андреевны был далеко не слабенький, характер решительный. Все идиллические поблажки и проявления самодеятельности она категорически пресекала. У нее была одна цель: подготовить нас к выпускному экзамену так, чтобы написали наши сочинения в соответствии со всеми требуемыми стандартами. Она сама составляла планы сочинений и требовала, чтобы мы писали их по ее планам. Надо сказать, что ее требования были вполне ясными и разумными. Для тех, кто просто хотел успешно преодолеть экзамен, этого было вполне достаточно, но мне в ее рамках было тесновато.

Выпускные экзамены, как и полагается, начались первого июня. Вскрыли пакеты, пришедшие из РОНО или ГОРОНО, и оказалось, что нам предлагаются такие темы: лирика Лермонтова, образы молодежи в романе «Молодая гвардия» и какая-то свободная тема, сейчас не вспомню.

Разумеется, я выбрала лирику Лермонтова. Кроме меня, эту тему выбрали только две девочки. Большинство писали сочинение по «Молодой гвардии». Одной девочке, претендентке на золотую медаль, выбравшей свободную тему, Дина Андреевна сказала прямым текстом, что выше тройки она у нее не получит, велела отставить эту муру и писать сочинение по Фадееву. Мой выбор она одобрила.

В результате в нашем выпуске оказались две золотые медалистки (обе – дочки наших преподавателей по труду и домоводству, очень умненькие и старательные девочки) и четыре серебряных: Лена Баранова (одна из хорошеньких писклей), Лена Богатикова, очень умная и очень некрасивая девочка, которая перешла в нашу школу уже в седьмом классе, и мы с Наташей Бородиновой. Умница и аккуратистка Наташа чуть не дотянула до золотой медали: по русскому языку у нее была четверка.

Но мы не расстраивались: условия приема в институт и для золотых, и для серебряных медалистов были одинаковыми. Надо было сдать первый экзамен на пятерку, вот и все. Ну, а если на четверку и ниже, то надо было сдавать экзамен на общих основаниях.

Наконец настал этот великий день, когда нам вручили наши аттестаты зрелости, а потом начался собственно выпускной вечер. Все девочки пришли на этот вечер невообразимо красиво и нарядно одетые и причесанные, с подведенными глазками и припудренными носиками. Все они сразу стали выглядеть старше: это были уже не девочки, а вполне взрослые барышни. Все мы надели туфельки на высоких тонких каблуках, даже я. У меня были не туфли, а красивые босоножки, но они были открытыми только сзади и выглядели, как туфельки.

Конечно, это был волнующий момент, когда меня вызвали на сцену и вручили мне мой серебряный аттестат. Я была счастлива.

На наш выпускной вечер пришла и Светлана Алексеевна. Она приходила к нам и на наш «последний звонок» в конце мая. Помню, я произнесла в актовом зале небольшую речь, посвященную нашим учителям, и была ужасно рада, что Светлана Алексеевна находится среди них.

Геннадий Банников
Шашки наголо!

1сентября 1959 года очень меня огорчила первая учительница в моем первом классе средней школы села Шевченково, Звенигородского района, Черкасской области, где я потом проучился 1960–1969 годы. Я думаю, все понимают, что это должна была быть молодая, стройная, обаятельная женщина, а-ля Тамара Макарова из кинофильма про первоклассницу. И вдруг к нам выходит толстая некрасивая тетка, да еще и с именем Текля Калениковна. Пусть бы она была обыкновенной Верой Ивановной или на худой конец Параской Никаноровной! Но Текля Калениковна?! Крупными буквами передо мной тогда стоял вопрос: за что?

Всякое было между нами за время учебы, поскольку мальчик я оказался более чем живой, но особенно запомнилось вот это: «Шо тобою мордуе?» и «Кэ упэртэ!» – эти сочные украинские фразы про мое необъяснимое упрямство на русский можно перевести приблизительно так: «Что тебя так крючит?» и «“Упрямый козел!» Но вы не поверите: уже учась в университете, я специально приехал к своей первой учительнице, к тому времени уже серьезно больной, чтобы поклониться ей в ноженьки. Она стояла в своем огороде с лопатой, такая же грузная, неуклюжая, как и раньше, и плакала от счастья…

К нам в село постоянно приезжали выдающиеся люди: писатели, артисты, космонавты, военачальники. Бывало, даже иностранцы заглядывали – просто как жители Марса. Одному из них я пытался подарить свою коллекцию спичечных наклеек – он растроганно сгреб меня в охапку, поцеловал. Я еле вырвался, честное слово – вот еще, телячьи нежности!

Первые классы пролетели как-то незаметно, я едва успел переключиться с собирания спичечных наклеек на более благородное филателистическое направление, а потом и нумизматическое. Все село помогало мне в этих увлечениях, в загашниках у сельчан нашлось немало этого добра. А тех, кто не хотел расставаться с накопленным, я бессовестным образом обворовывал, особенно если обладатель коллекции был младше меня. Чистая наркомания эти коллекционерские страсти. Могу вас успокоить: воровские навыки впоследствии мне развить так и не довелось.

Кажется, в третьем классе я начал курить, что было волнительно и, как говорят нынче, круто. Помните эти завораживающие названия: «Казбек», «Беломорканал», «Ароматические»? Но моему папе кто-то из добрых сельчан настучал, и он вынужден был принять меры. Папе очень не хотелось этого делать: он сам курил, как паровоз, но положение родителя обязывало. Все в итоге свелось к одной фразе: сынок, а курить-то нехорошо. Слезы градом текли по щекам, но я смог-таки выдавить из себя обещание больше этого не делать. И вы знаете, я свое слово держу: до сих пор к куреву не прикасаюсь! Впрочем, выполнять это обещание мне не составляет труда – это же хоть и круто, но совершенно не вкусно!

В 1961 году в космос полетел Гагарин. Не было ни малейшего сомнения, что он мог вылететь только из нашей страны – самой лучшей на всем белом свете! Зря мы, что ли, били в барабаны и дудели в пионерские горны? Это была какая-то шальная космическая радость – совершенно незабываемая!

За годы начальной школы я навострился неплохо играть в футбол, который любил больше всего на свете, и учителя удивлялись: целыми днями и вечерами этот оболтус гоняет мяч, но на уроке спросишь – все знает! А я и не учил ничего дома. Письменные уроки выполнялись влет, пока учитель записывал задание на доске. А устные задания просто считывались из учебника на переменке перед уроком. Позже меня удивляло, что у моих детей были странные проблемы со школьной математикой.

При всей тотальной увлеченности футболом находилось время и для других занятий. У нас в школе был учитель Мыкола Пантелеймонович, он играл на скрипке и рисовал картины. Наш сельский хор доярок ему удалось вывести в народные капеллы Украины, и в школе он организовал хор мальчиков. Однажды мы вышли на сцену, где я должен был запевать один, но мой закадычный дружочек Вова Тищенко тоже вдруг заголосил запев этой песни! Я стал его дергать за рукав, чтобы он заткнулся, – вы можете сейчас представить, как это смотрелось из зала. Вовка потом плакал за кулисами, а я, будучи тогда возмущенным до предела, всю оставшуюся жизнь сгораю от стыда.

На уроках пения я сидел на первой парте, и вот однажды, когда меня в ухо укусила пчела, я был особенно вертляв. Это не укрылось от внимания педагога, который, кроме скрипки, имел еще и смычок… Мое правое ухо до сих пор трепещет, как крыло мотылька. Случай со смычком меня нисколько не смутил, и сейчас вы поймете почему.

Был у нас еще один учитель, Виктор, с уже знакомым вам отчеством Каленикович. Вел географию, хотя по природе своей он был кавалерист, еще с гражданской. Вместо шашки у Виктора Калениковича была буковая указка, которой он очень гордился. Дети – существа непоседливые, а на уроках Виктора Калениковича это особенно сказывалось. Учителю такое поведение класса, естественно, нравиться не могло. И тогда он выхватывал свою буковую шашку и начинал рубить направо и налево. В основном – не волнуйтесь! – мы уворачивались. И вот однажды случилось страшное: кто-то из учеников все-таки улучил момент и сломал необычайной прочности буковую указку, хотя учитель с ней не расставался, кажется, даже ночью. Лицо бывшего кавалериста даже сегодня описать невозможно. А ведь я еще раз виноват перед ним, когда отстал от автобуса в районном центре, куда мы поехали на олимпиаду по географии. Виктору Калениковичу потом за это влетело. Мне же ночью восемнадцать километров обратно пришлось идти пешком: темень была кромешная, да и дорога далеко не асфальт.

А вот сейчас вспоминаешь обо всем этом: и как мы злили учителей, и сколько они в нас умудрялись вложить, – и на душе тепло делается. Память – великая сила! Вроде как и они до сих пор там, в нашей старой сельской школе…

Нина Якимова
Игрушка для зайчика

Мне было шесть (а было в, страшно подумать, – 1959-м!), когда старшие сестры впервые взяли меня с собой в школу на новогоднюю елку. Самая веселая тетенька (ею оказалась старшая пионервожатая Зоя Захаровна Елизарова) подвела меня, пушистого Зайчика, сначала к Деду Морозу, а потом, когда я очень выразительно рассказала стихотворение, – к елке и сказала: «Выбирай приз!» Мне больше всего понравилась клубничка. Игрушку сняли с ветки, и вот уже более пятидесяти лет она украшает мою новогоднюю елку, напоминая о школе.

Когда думаю о школе, как в кино мелькают кадры из прошлого: вот мы сажаем деревья, из-за которых теперь и школу не видно; а вот участники игры «Зарница» берут штурмом крепость и с криками «ура!» срывают с «противников» погоны; а это мы с Костей Елизаровым на городском смотре художественной самодеятельности исполняем «Танец петухов», сбиваемся, но публика спасает нас от провала шквалом аплодисментов…

Чего только в нашей школе ни придумывали! В год юбилея СССР – кто не знает, было это в 1967-м – каждый класс стал одной из республик Советского Союза: мы изучали национальные танцы, песни, шили костюмы, готовили национальные блюда. Я, например, до сих пор храню грамоту «Лучшей разведчице Белоруссии», честно заслуженную во время «Зарницы».

А в годовщину Октября наша пионерская дружина превратилась в революционный полк, и все отряды активно включились в борьбу за присвоение им имен Щорса, Буденного и других героев революции. Наш класс выбрал Чапаева. Тогда еще не было анекдотов про Василия Ивановича, и мы совершенно искренне стремились получить право называться чапаевцами. Для этого надо было учиться без троек и принимать активное участие в общественной жизни. Ребята изменились на глазах! Мы были единой командой, и нам не только присвоили легендарное имя, но и сделали подарок: в классе на стене художница нарисовала скачущего на коне Чапая!

Генератором всех этих грандиозных идей была неугомонная Зоя Захаровна Елизарова, старшая пионервожатая. Во многом благодаря именно ей слава о нашей школе № 27 шла «по всей Руси великой». В Серове во время демонстраций на нас ходили смотреть, как на артистов. И мы оправдывали надежды земляков: наши колонны всегда были самые стройные, оригинальные и зрелищные – результат многомесячной подготовки и совместного участия учеников и педагогов.

Большая гордость школы – музей В. И. Ленина. Его с любовью создали ребята из выпуска моей старшей сестры Лиды Якимовой. Мы пришли, как говорится, на готовое, но очень бережно относились к каждому экспонату и продолжали поиск новых, вели переписку с другими музеями. Я горжусь, что мне довелось быть экскурсоводом музея. Посетителей было много, особенно в дни проведения выборов, когда в школе открывался избирательный участок: все, кто приходил голосовать, обязательно заглядывали к нам, в Ленинский музей.

Начинаешь вспоминать и диву даешься: сколько же времени учителя проводили с нами помимо уроков! Вместе выпускали стенгазеты, ходили в походы, выезжали к подшефным. Помню, как с Розой Геннадьевной Жемалутдиновой наша агитбригада ездила в Романово: мы отвезли в интернат книги и выступили с концертом в сельском клубе. Из-за гололеда на железнодорожную станцию пришлось идти пешком. Растянулись цепочкой и шли по лесу, подшучивая друг над другом или затягивая песни. Потом проголодались, у кого-то нашлась булка хлеба, и мы передавали ее, как эстафетную палочку, из рук в руки, отламывая по кусочку. Хлеб на морозе – вкуснотища! А потом мы ехали почему-то на платформе с углем и в город вернулись чумазые, как трубочисты. Разве такое забудешь?!

На фоне таких ярких, теплых воспоминаний сегодняшние дискуссии, чем должна заниматься школа: обучением или воспитанием, – теряют всякий смысл. В наше время об этом не спорили, все было тесно взаимосвязано. Не существовало границ между учебными занятиями и воспитательной работой.

Уроки у большинства учителей были похожи на спектакли. Та же «англичанка» Роза Геннадьевна Жемалутдинова разыгрывала с нами сценки на английском языке, мы переводили и пели модные песни популярного тогда американского певца Дина Рида, а однажды поставили спектакль на английском языке «Синдерелла» («Золушка»). У нас и костюмы были настоящие, из театра! Естественно, что язык большинство из нас знали хорошо – лично я свободно, без словаря читала «Moskow news», а позднее даже после четырехлетнего перерыва сдавала английский в университете «автоматом».

Увлекательно уводила нас в мир путешествий учитель географии Людмила Владимировна Тайболина. Рассказывала так, как будто сама побывала в каждом уголке земли.

Фундаментально преподавала историю Людмила Петровна Матафонова, все раскладывала «по полочкам» – от предпосылок того или иного исторического события до его итогов и значения.

Не могу не вспомнить замечательные уроки русского языка Веры Михайловны Константиновой, у которой правила рифмовались и легко заучивались с помощью различных карточек или игры. Именно ей я обязана грамотностью, которая сегодня многим кажется природной – ничего подобного! Основы знаний закладывает школа, и наша, 27-я, делала это на пять с плюсом.

Никто не советовал родителям нанять репетиторов, как это рекомендуется сегодня почти повсеместно; учителя сами, терпеливо и доходчиво, объясняли ребятам изучаемый материал до тех пор, пока все до единого не поймут, о чем идет речь. Как сейчас вижу: наша любимая «физичка» Нина Николаевна Видякина в сто пятый раз объясняет движение и силу тока в цепи – тщетно. В качестве последнего аргумента она проводит аналогию со зрительным залом: что, говорит, произойдет, если из кинотеатра публика будет выходить не в обе двери, а в одну? Кто-то с «камчатки» тут же обиженно выпалил: «Ну, так бы сразу и сказали!»

На химии нас ждали новые роли – например, электронов, бегающих вокруг ядра атома. Однажды Нина Григорьевна Горлаева в запале даже пуговицу оторвала от своего костюма, чтобы объяснить реакцию окисления. Зато всем стало ясно, что если пуговицу обратно пришить, произойдет реакция восстановления.

К слову, на уроке химии Нина Григорьевна могла спросить заодно правила русского языка или что-нибудь из биографии ученого. Наш директор была образцом во всем: и в преподавании предмета, и в манере общения, и во внешнем облике – высокая, красивая, одетая строго и со вкусом.

В нас воспитывали гражданственность, приучали к самостоятельности и ответственности за свои действия. Помню, когда меня выбрали секретарем комитета комсомола школы, я пошла к Нине Григорьевне и попросила комнату для ребят. Свободных помещений в здании не было, кроме… закрытого туалета на третьем этаже. Он ни разу не использовался по прямому назначению, там просто что-то хранили. К удивлению директора, я согласилась на такой вариант. Нам самим было предложено привести комнату в порядок. Сколько же субботников мы провели, чтобы убрать строительный мусор после перепланировки туалета!

Не знаю, что сейчас там находится, но при нас это было место встречи комсомольцев, где мы не только проводили заседания комитета ВЛКСМ, но и просто общались, спорили, писали сценарии вечеров, оформляли «Комсомольский прожектор», да и просто секретничали. Главное – нам было куда прийти со своими проблемами!

Нас уважали, с нами считались. И доверяли. Помню, в классе девятом, наверное, мы решили провести вечер Есенина. Попросили у Нины Григорьевны разрешения сделать это в самом уютном кабинете – биологии, утопающем в зелени. Она разрешила. Как раз был какой-то большой праздник, потому что на здании школы висел портрет Ленина, обрамленный разноцветными лампочками. Мы общий свет выключили, и получился полумрак, располагающий к откровениям. Весь вечер читали стихи, танцевали, пили чай. Никто нам не мешал, не проверял, не выпиваем ли мы там спиртное, – верили на слово.

Уверена, что у каждого нашего выпускника есть немало воспоминаний, которые до сих пор греют душу. Ведь школа для нас была вторым домом. Спасибо вам за это, дорогие учителя!

…В Новый год я опять повесила на елку любимую игрушку из далекого детства.