Текст книги "Глазарий языка. Энциклопедия русского языка, меняющая представление о справочной литературе"

Главный завет

Ругаемся матом – плохо, бескультурье. Выходишь во двор филфака, а там милые девушки говорят словами лесорубов, разбавляя их «короче». Запретили мат – еще хуже, закручивают гайки, лишь бы что-нибудь запретить. Пора валить, короче.

Заимствуем слова – плохо. Повылазили, как черви после дождя, склизкие «коворкинги», «митболы» и «смузи». В словаре Даля двести тысяч слов. Мало, что ли? «А коншенс у тебя есть?» – к этому все придет. Не заимствуем слова – еще хуже. «Сыграем в шарокат» – ну не смешно? Давайте еще в косоворотках в офис ходить. Вспоминается Чаадаев: «К. Аксаков оделся так национально, что народ на улицах принимал его за персиянина».

Был один школьный учебник по русскому языку – ужасно, всех под одну гребенку, все творческие способности под корень, учителя, неудовлетворенные, страдают, дети ненавидят русское слово. Стало много учебников – никуда не годится, разброд, к тому же их все Сорос написал за сорок миллионов долларов и внедрил детям опасные мысли.

Не было ЕГЭ – плохо, репетиторы, коррупция и вообще. Стал ЕГЭ – полный мрак, мыслить разучились, а грамотности не научились, да и репетиторы опять (только другие), коррупция, все куплено, видеокамеры у каждого унитаза, учительница в очках Google Glass, Путин за всем следит, хотя у него есть дела и поважнее.

Как говорить? Как писать? Караул! Где лингвисты? Какая, вообще, практическая польза от вашей науки? Ах, вот лингвист, ах, вот словари. Надо же, оказывается, они всегда были. Нет, чудовищно, это неправильный лингвист, неправильные словари. Он про «звонит» говорит, про «черное кофе» говорит. Нет ли какого-нибудь другого лингвиста?

Почему всё так? Почему всегда плохо? Не по-людски как-то, как ни поверни.

Потому что мы все через страдание должны пройти и через него очиститься. Об этом писали великие русские писатели. А тех, кто не писал, уже и не вспомнит никто и никогда.

Ч. Земледельцев, специально для «Глазария языка»

Дело № ПИЗ-46881

Никогда ранее не публиковавшийся, рассекреченный протокол допроса О.Э. Мандельштама оперуполномоченным 467-го отделения 59-го отдела 8-го Управления мл. лейтенантом госбезопасности И.С. Шпилькиным от 19 мая 1938 года

Шпилькин (пьет водку из графина). Вы арестованы за антисоветскую деятельность, а именно за сочинение стихов с отброшенным ключом. Признаете себя виновным?

Мандельштам. Виновным себя не признаю.

Шпилькин (закусывает луковицей). Следствию известно, что в 1920 году вы написали стихотворение «За то, что я руки твои не сумел удержать…» С какой целью?

Мандельштам. Должен признать свою вину в том, что, не имея разрешения, я действительно написал это стихотворение. Цели у стихотворения, в сущности, не было.

Шпилькин (закуривает). У вас там прослеживается странное нагнетание «деревянных» образов, что не согласуется с нашим представлением об античности как о времени каменного строительства. Кроме того, необоснованно появление образов приступа, штурма, обстрела из луков – ведь Троя была взята с помощью военной хитрости. Наконец, остается неясным главное: с кем в этой картине отождествляет себя автор – с троянцами или с ахейцами? Дайте правдивые показания.

Мандельштам. Древесина напоминает мне теплую, обжитую домашность эллинизма. Штурм выдуман – разве у поэта нет права на вымысел? Что касается отождествления авторского «я» с троянцами или ахейцами, то признаюсь, что действительно хотел запутать читателя в противоречиях.

Шпилькин (ваксит сапог). Вернемся в проклятый дореволюционный 1914 год. Вы написали и читали друзьям стихотворение «Домби и сын». Признаете это?

Мандельштам. Признаю.

Шпилькин (плюет в колечко из сложенных пальцев). Все образы у вас там диккенсовские, но к роману «Домби и сын», название которого вынесено в заглавие, они не сводятся. Оливер Твист ни в какой конторе не работал и вообще не из этой книги; повесившийся банкрот – также персонаж из другого романа: как установила доследственная проверка, он из «Николаса Никльби». Получается монтаж ассоциаций, но новые связи между ними приходится достраивать читателю. Как вы можете оправдать эту невозможность уследить за лирическим сюжетом ваших произведений?

Мандельштам. Мне казалось, что звенья между высказываемыми положениями ясны собеседнику так же, как мне самому, поэтому я их и пропускал. Тут нет злого умысла, просто я оказываю собеседнику доверие.

Шпилькин (выковыривает и съедает козявку). Ваша «Грифельная ода» 1937 года также вызывает массу вопросов. В первых же двух строчках вы пишете: «Мы только с голоса поймем, что там царапалось, боролось…» Разъясните следствию, что и где именно у вас царапалось?

Мандельштам. Речь идет о разных редакциях стихотворения. «Там» – это в версии 1923 года, которая относится к версии 1937 года как подтекст. Я хотел сохранить память о том, в какой трудной черновой работе складывалась «Грифельная ода».

Шпилькин (засыпает, сквозь сон). Не юлите. Следствие считает, что ваша вина безусловно доказана.

Если бы Пушкин прожил в 2,5 раза больше, он бы написал такие стихи:

 
Десятистопный ямб мне надоел:
Им пишет всякий…
 

Глеб Жеглов и Володя Шарапов

Часть первая

«Странный вы народ, блатные. Как собаки жучки, ни имени, ни роду, одни кликухи поганые», – произносит Жеглов, обращаясь к Копченому и оглядываясь на Шарапова.

Лингвистически необразованный Копченый не догадался возразить: «Вы на свои имена посмотрите». Сделаем это вместо Копченого.

Фамилия «Жеглов» происходит, как считают, от старо-русского «жегало» (от «жечь») – «каленое железо», «жало». Специалисты центра «Анализ фамилии» добросовестно указывают, по какой причине человек мог получить такое прозвище-фамилию: кузнец, заводила, острый на язык. Однако по неясным причинам забыто одно из основных значений слова «жегало» – не просто «каленое железо», а «каленое железо как орудие пыток». Не истязатель ли старых времен получал такое прозвище? Как тут не вспомнить слова Георгия Вайнера о книжном прообразе Жеглова – Высоцкого: «Кто читал этот роман, те знают, что там очень осторожно и очень аккуратно, безо всяких революционных криков написано, что замечательный человек, выдающийся сыщик Глеб Жеглов является по существу сталинским палачом. Для него не существует ценности человеческой жизни, свободы, переживаний».

А с Шараповым еще хуже. Само имя «Шарап», видимо, старое и заимствованное, но в новое время оно тесно ассоциировано с уголовным миром: жаргонное «шарап» – это «грабеж», «брать на шарап(а)» – «действовать грубо, нахально, решительно», «на шарап!» – «хватай! разбирай!».

В общем, «говорящие фамилии» у наших любимых героев.

Часть вторая

Итак, фамилия «Жеглов» происходит от старого «жегало» – «каленое железо», «жало», и ее ближайшими вариантами являются «Жегалов», «Жигалов».

Впервые в документах фиксируется «Жегалов». Жил такой человек в Москве в 1534 году.

И как же, вы думаете, его звали?

Его звали Шарап Тимофеевич.

Душители

Давно известно, что в пушкинском стихе «Души прекрасные порывы» слово «души» – это глагол.

Мы хотели бы обратить внимание наших читателей, что призывы к удушению характерны не только для нашего великого поэта, но и в целом для русской поэзии: они встречаются постоянно и в самых разных контекстах. Наши поэты проявляли здесь редкую изобретательность.

Приведем некоторые примеры и распределим их по группам, принимая во внимание различные обстоятельства чаемого поэтом удушения.

Во-первых, кого душить?

Ну, конечно, в первую очередь женщину, часто неназванную:

«Души ее, точи по капле кровь» (И.С. Никитин).

Иногда хотят задушить и мужчину, но это требует больших усилий – душитель выбивается из сил:

«Его души полуживой!» (А.И. Полежаев)

Некоторые призывают душить особенно сильно, дойти аж до костей:

«Все содержание души,

Устройство плоти и скелета» (Д. Самойлов).

И даже, добившись результата, не успокаиваются, готовы душить уже бездыханную жертву:

«Смертное тело

Намного сильнее души» (Д. Самойлов).

Во-вторых, где и когда душить?

В принципе душители призывают скрыть свое преступление, например в осенней мгле:

«Так осенью души, когда уже немножко Пугают призраки последней темноты» (Т.Л. Щепкина-Куперник).

Или в мрачных лесных закоулках:

«По обочине мира, по темным тропинкам души» (В. Блаженный).

Или в каком-то малолюдном, странноватом месте:

«В скрипичном заповеднике души» (С.М. Гандлевский); «На пепельных развалинах души» (И.В. Чиннов). Некоторые, чтобы подобраться к жертве, предлагают маскироваться, например под бездомного:

«В нищем одеянии души» (В. Блаженный).

Другие призывают душить, когда человек полностью тебе доверяет, – в минуты близости:

«Лишь в обнажениях души» (Г.С. Семенов).

Есть, однако, и такие, которые готовы к дерзкому преступлению – на публике:

«В воскресном театре души» (И.В. Елагин).

Наиболее опасны серийные убийцы, готовые душить везде:

«В безмерной одинокости души, в дому своем и далее – в глуши» (И.А. Бродский).

В-третьих, чем душить?

Здесь все предсказуемо. Конечно, прежде всего, как в фильмах про мафию, – струной:

«Души тончайшею струною» (Ю.Н. Верховский);

«Со струнами души» (В.В. Набоков).

Однако встречаются и нетрадиционно-экзотические варианты, например:

«Пеплом ее души» (О.Ф. Берггольц);

«Морозным изваянием души» (В. Блаженный). Маньяки предлагают испробовать разные способы:

«И каждый раз по-новому,

До самых недр души» (М. Вега).

В-четвертых, зачем душить?

Вот об этом русская поэзия почти ничего не говорит. Возможно, это какая-то плохо рационализируемая тяга. Ясно одно: самому душителю тоже не сладко:

«Без любви – души,

Без радости» (А.В. Кольцов).

И сам он понимает, что делом занят мрачным и участь его предрешена:

«Нет, не для подвигов духовных,

Не для спасения души» (А.Н. Майков).

Но нам, признаться, нет дела до его, душителя, переживаний. Поэтому, друзья, остерегайтесь русских поэтов!

Март

10 неделя

Как вы думаете, какова логика следующих написаний, встречающихся в рукописных канцелярских текстах середины XVIII века: «возвратилъся», «с Рыбушъкиным», «денежъную», «Каморъколегiи», «Геролдъмеистерскои канторы»?

Ответ:

Известно, что в рукописных канцелярских текстах середины XVIII века при переносе слова из одной строки в другую знак переноса не использовался: со временем он начал понемногу проникать в них из печатных книг. Писцы старались писать последнее слово строки без переноса, в связи с чем оно часто имело выносные буквы на конце. В том случае, если остававшаяся в конце строки при переносе часть слова оканчивалась на согласную букву, после нее мог ставиться Ъ (ер) – в качестве показателя конца строки.

Василий Евдокимович Адодуров, ученый XVIII века, автор первой русской грамматики, написанной на русском языке («Первые основания российского языка»), называл такое употребление Ъ «кустодой» (из нем. der Custos, мн. ч. die Custodes; в значении «страж листа», из лат. custos – «страж»). Здесь использовалась аналогия с термином книгопечатников, который обозначал слог или слово, специально ставившееся в конце страницы или строки и дублировавшее первое слово на следующей странице или строке. Кустода использовалась в старых книгах для того, чтобы помочь переплетчику расположить страницы и тетради в правильном порядке. На прикрепленном снимке – образец кустоды в «Словаре ручном натуральной истории» Василия Алексеевича Левшина (1788).

Впрочем, в русских канцелярских текстах XVIII века данный прием употреблялся крайне непоследовательно. См., например, в одном и том же допросе А. Турченинова следующие примеры переносов: «дене|жная», «денеж|ная» и «денежъ|ная» – с тем самым Ъ (Памятники московской деловой письменности XVIII века. М., 1981. С. 159).

И говорит по радио товарищ Левитан:

В Москве Погода Ясная, а в Лондоне туман

Погода – общеслав. Образовано с приставкой «по-» от исчезнувшего «года» (ср. «год», чешек, «negoda» – «плохая погода», бот. «года» – «приданое» и т. д.). Первичное значение – «хорошая погода» (отсюда «непогода») (Н.М. Шанский, В.В. Иванов, Т.В. Шанская. Краткий этимологический словарь русского языка. М., 1975).

Weather – от среднеанглийского weder, из древнеанглийского; родственно древневерхненемецкому wetar с тем же значением и древнецерковнославянскому (старославянскому) vetm – «ветер» (Merriam-Webster).

То есть: ветреную погоду спихнули германцам в приданое, а себе взяли погожие деньки круглый год. Годно.

Голова обвязана, кровь на рукаве

Фразеологизм «ломать голову» – «усиленно думать, мучительно стараться решить какую-либо проблему, найти выход из положения» известен в буквальных эквивалентах во множестве европейских языков, например славянских и романских. В русском языке он фиксируется впервые у В.К. Тредиаковского в 1748 году.

Источником этого оборота, постепенно вошедшего в виде фразеологической кальки в различные языки, считается немецкое выражение sich den Kopf (zer)brechen, зафиксированное гораздо раньше, чем аналогичные фразеологизмы в других хорошо задокументированных языках, – уже в XVI веке.

Венгерский славист Андраш Золтан ставит под сомнение то, что это выражение родилось именно в немецком языке. Он пишет: «В немецком sich den Kopf (zer)brechen и других, построенных по его модели фразеологизмах поражает жестокость образа, приводящего прямо в ужас, если вдуматься в него по-настоящему… во всяком случае никак не соответствующая такой интеллектуальной деятельности, каковой является мышление, пусть и очень усиленное. Зачем ломать, разбить себе голову? Как это поможет? Если даже отвлечься от упомянутой жестокости образа, тогда все еще остается явная бессмыслица – разве можно стимулировать мышление уничтожением или серьезным повреждением органа этой деятельности? Едва ли».

По мнению ученого, в немецкий язык это выражение пришло из граничащих с немецкоязычными славянских земель, в частности населенных хорватами и словенцами. В соответствующих языках этот фразеологизм известен в том числе в форме «тереть голову», ср. словенское treti si glavo. Этот образ имеет, как отмечает Золтан, ясный смысл и физиологическое обоснование (стимулирование кровообращения в голове).

Как же славянское «тереть» превратилось в немецкое «разбивать»? Дело в том, что праславянский глагол *terti «тереть» был многозначен и означал, в частности, «дробить». В некоторых случаях соответствующие славянские глаголы передаются в немецком языке именно словом brechen; ср. словенское treti konopljo, lan «мять коноплю, лен» и немецкое Hanf, Flachs brechen «то же».

Итак, «тереть» > «дробить» > «ломать» – и бессмысленный, кровавый фразеологизм отправился завоевывать Европу.

Если у вас роман с девушкой из Сербии или Хорватии, помните

Baba – это бабушка;

bulka – это полевой мак;

varenje – это пищеварение;

vranje – это ворoнье;

vredna – это трудолюбивая

gubasta – это прокаженная

dubina – это глубина

život – это жизнь

žir – это желудь

žuriti – это спешить

zarez – это запятая

izmena – это обмен

laskati – это льстить

nuditi – это угощать

orati – это пахать

pečenje – это жаркoе;

pečalba – это заработки

pračka – это рогатка

rasprava – это обсуждение

samac – это холостяк

shvatiti – это понять

ukus – это вкус

užtina – это полдник

četa – это отряд

štiš—это вeртел;

jad – это горе

Ну, a grudasta – это комковатая.

И не благодарите

Только в русском и южнославянских языках благодарность выражается славянскими по происхождению словами: «спасибо», «благодаря» (бот.), «хвала» (серб.) и т. п. В остальных славянских языках, в том числе украинском и белорусском, «спасибо» передается словами, восходящими к нем. Danke.

Грамматическая теология

Как разобрать по составу местоимение «их»?

Предоставим слово нашим воображаемым читателям.

«А местоимения разве разбирают?» – спрашивает один из них. Действительно, ведь местоимения не разбирают по составу в школе, да и в вузе как-то не очень. Между тем это изменяемые слова, почему же их не разделить хотя бы на основу и окончание? Так почему же их не разбирают? Потому что от греха подальше.

«Личное или притяжательное?» – уточняет другой читатель. А вот это правильный вопрос, и он сводится к другому: одно или разные местоимения в сочетаниях «люблю их» («их»-1) и «их школа» («их»-2).

Противники умножения сущностей выступают за то, чтобы видеть в «их»-2 то же слово, что и в «их»-1, просто синтаксически обособившееся. У их оппонентов есть два серьезных довода. Во-первых, русскому языку не свойственно употребление косвенных падежей личных местоимений для обозначения принадлежности: мы не говорим «дом меня» и уж тем более «меня дом». При нейтральном порядке слов конструкция типа «отца дом» также неупотребительна. Во-вторых, «их»-1, следуя за предлогом, выступает в виде «них»: «у них», «за них», «от них», а «их»-2 не меняется: «у их школы» (понятно, впрочем, что предлог здесь относится не к «их», а к «школе»). Если «их»-2 (так же как «его»-2, «ее»-2) считать отдельными словами, значит, надо признать их неизменяемыми, а в звукосочетании «их» видеть – что? Корень? Ср. замечание еще одного нашего читателя: «„Ихний“ проще». Да, в этом слове, образованном от «их»-2, вроде все прозрачно: «их-н-ий».

Вернемся, однако, к «их»-1. Сложности с морфемным членением этого слова, видимо, по историческим меркам молоды. В речи некоторых пожилых людей можно услышать бывшее нормативное произношение: [йих] (как и [йим], [йими]). С нами солидарен еще один наш читатель: «Даже до сравнительно недавних пор (начало и где-то до середины XX века) произносили это местоимение как [jnx]. Что еще интереснее, 3–4 года назад я присутствовал на лекции, которую читал потомок белого эмигранта: он все еще произносил местоимение как [jnx]». В этом случае морфемное членение простое: корень [й] и окончание [их]. Так же как: [й-эго], [й-эму] и т. п.

Но так уже не говорят. Что же делать? Читатели, прошедшие суровую школу структурализма, предлагают нам ответ: нулевой корень + окончание [их]. Если же простым языком, без структуралистских изысков – это слово, состоящее из одного окончания. Не окончание, вытянутое из языка в парадигму учебника, а живое слово-окончание. Слово, полностью порвавшее с отяжеляющей вещественностью и материальным началом. Это – чистая, незамутненная грамматическая форма. Форма как таковая.

«Форма есть внутреннее начало, приводящее предмет к его совершенству; поэтому-то Аристотель и Бога называет чистой формой, чистой деятельностью» (Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона).

Вы хотели знать, как выглядит Господь? Так полюбуйтесь: Бог – это «их».

Живой великорусский

При всей любви к словарю Владимира Ивановича Даля нельзя не признать, что читать его порой трудновато.

Типичная статья из этого словаря выглядит примерно так:

ХАЛБАЛА, ж., сиб. фалбора, пережабина, вят.? бористый подзор, кур. хайлан, иногда смешивая с крюкиши, зап. закукры, наплав, кундурак, из англ.? ошибочно жалга, жагла? каз. борок, жагодбой, переход из топки в оборот. Галуха с ним, парья (арханг.).

11 неделя

Английские слова flammable и inflammable значат одно и то же – «огнеопасный, воспламеняющийся», хотя в силу своего морфемного строения должны были бы означать нечто противоположное. А есть ли подобные примеры в русском языке?

Ответ:

Сначала об английских словах. Первым в английском языке появилось слово inflammable, фиксируемое с XVI века. Это, собственно, копия французского слова, которое выглядит так же и значит то же самое. Приставка in, восходящая к латыни, этимологически не имеет здесь отрицательного значения. Затем, спустя век-полтора, неизвестно зачем в английском языке было придумано, с опорой на латинский корень, слово flammable, ставшее смысловым дублетом первого. Во французском языке такого слова нет. В XX веке, благодаря противопожарным службам, которые были очень обеспокоены тем, что слово inflammable люди понимают неправильно, слово flammable стало использоваться как официальная предупредительная надпись на воспламеняющихся предметах и постепенно стало гораздо более употребительным, чем inflammable. Чтобы не путаться, специалисты по английскому языку рекомендуют пользоваться парой flammable – nonflammable.

Чтобы найти аналогичный случай в русском языке, нам нужно отыскать два слова, которые были бы полностью взаимозаменяемы и при этом отличались бы только морфемой со значением отрицания.

Наиболее близким аналогом в таком случае будет пара слов «ужели – неужели». Первое из этих слов сейчас является устаревшим и многим наверняка помнится только из пушкинского «Ужель та самая Татьяна?». Следует, однако, отметить, что это слово активно употребляется в художественной литературе не только в XIX, но и в XX веке, прежде всего в поэзии, но и в прозе тоже, в чем легко убедиться, обратившись к Национальному корпусу русского языка.

Кстати, в тот же день, когда был задан обсуждаемый вопрос, мы в качестве подсказки опубликовали стихотворение Николая Гумилева 1912 года, где он в пределах одного текста употребляет «ужели» и «неужели» как полные дублеты. Сначала в первой строфе звучит:

 
Пленительная, злая, неужели
Для вас смешно святое слово: друг?
 

а затем во второй строфе:

 
Ужели до сих пор в мечтах неясных
Вас детский смех не мучил никогда?
 

(В скобках отметим, что это очень близкая, но все же неполная аналогия, потому что, в отличие от flammable – inflammable, мы не можем здесь истолковать смысл гипотетической антонимии – то есть, что бы могло значить «ужели», если бы это были слова с противоположным значением, непонятно. Это происходит потому, что «ужели – неужели» – это частица, а не знаменательное слово.)

Остальные приходящие на ум пары еще дальше от случая с flammable – inflammable. Чаще всего вспоминают «истово – неистово». Строго говоря, эти слова не могут считаться взаимозаменяемыми, во всяком случае, они никак не являются полностью взаимозаменяемыми. «Истовый» – это «истинный», «твердый в правилах» и «усердный, ревностный», а «неистовый» – это прежде всего «исступленный» и затем «чрезвычайно сильный в своем проявлении, безудержный». Во многих контекстах «ревностный» и «сильно проявляющийся» плохо различимы, и тогда можно говорить о синонимии, например: «истово отстаивать» и «неистово отстаивать». Но для чуткого уха, скажем, «истово следить» и «неистово следить» – это все же разные по смыслу сочетания. «Неистовые аплодисменты» едва ли могут быть «истовыми». А вот такое употребление: «Когда он смолкал, до нас доносились удары волн, истово бившихся в парапет» (Леонид Зорин. Юдифь. 2008), – это просто речевая неряшливость, к сожалению широко распространенная. В то же время нельзя не признать, что довольно высокая частотность слова «истовый», которое словари давно записали в разряд «устаревшее», связана с тем, что многие говорящие стали воспринимать это слово как синоним слова «неистовый».

Прочие возможные примеры тоже касаются всегда только части, причем чаще всего неосновной, употреблений слова: «пожарный» – «противопожарный», «кризисный» – «антикризисный», «предельный» – «беспредельный», «реальный» – «нереальный» (об этих и некоторых других похожих словах можно прочесть в специальной статье С.В. Друговейко-Должанской: http://gramma.ru/ RUS/?id=14.85).

Напоследок мы хотели бы сказать несколько слов о предложениях типа «чай долго остывает» – «чай долго не остывает», которые наши читатели приводили в качестве ответа, хотя они не имеют прямого отношения к заданному вопросу, потому что здесь речь идет о синонимии или тождестве не слов, а высказываний. Такого рода предложения («белье долго сохнет – не сохнет», «ребенок долго засыпает – не засыпает» и т. п.) много раз фигурировали в Интернете как в виде шуток, так и в качестве предмета более или менее серьезного обсуждения.

Подобные примеры хорошо иллюстрируют разницу между смыслом и значением. Эти предложения действительно имеют одинаковый или близкий смысл, то есть описывают примерно одну и ту же ситуацию действительности (в современной лингвистике сказали бы, что они «прагматически эквивалентны»), но при этом они, конечно, имеют разное значение. Чтобы убедиться в этом, достаточно попытаться заменить слово «долго», которое и создает иллюзию семантического тождества, на слово «медленно». Это удастся только в одном случае: «белье медленно сохнет», но невозможно «медленно не сохнет», как и «медленно не остывает», «медленно не засыпает». Тем самым сразу видно, что «сохнет», «остывает» и т. п. обозначают собственно переход из одного состояния в другое, а «не сохнет», «не остывает» обозначают как раз отсутствие такого перехода.

Просто в речи мы употребляем выражения типа «белье не сохнет» в качестве своеобразной литоты: «белье не сохнет» = «белье очень медленно сохнет». Так же как, например, ребенку, который медленно и долго ест, мы можем сказать: «Ну что же ты не ешь?»