Текст книги "Озеро Варыш"

Глава 8. Четверо

 
Неопытна была в охоте рысь,
Скиталась впроголодь почти неделю.
Ночуя у подножья старой ели,
Она во сне преследовала мысь.
 
 
Да не догнав, пришлось ей пробудиться
От неприятного озноба.
Открыла глаз, потом уж оба.
И обнаружила она себя девицей.
 
 
***
Память хлынула бурным потоком
В обмелевшие клетки ума,
Как пшеница спешит в закрома.
Опознала ладонью свой локон,
 
 
Тут и вспомнила всю свою жизнь:
И войну, и любовь, и утраты.
Только где же одежда и латы?
Я нагая, небесная синь
 
 
Надо мною, вокруг только ёлки.
Вроде вижу знакомый овраг.
Что ж, туда и направлю свой шаг.
Вдруг увидела что-то в иголках.
 
 
Вот одежда моя и доспехи.
Не придётся снимать с мертвецов.
Как всё вышло в конце-то концов?
Каковы у Уннеги успехи?
 
 
Помню битву и мургла-урода,
Помню, как меня выручил лес.
На ладони глубокий разрез,
Помню, был, но праматерь природа,
 
 
Превращенье со мной совершив,
Унесла мои раны и хвори.
Мне легко, я бегу, я в задоре,
Свежих сил ощущаю прилив.
 
 
Будто я это, только моложе,
Впрочем, я ведь и так молода,
Но как будто живая вода
Окропила мне душу и кожу.
 
 
Как безжалостно вырублен лес.
Трупы, трупы кругом бездыханные,
Отвратительные, и гортанные
Вопли чаек с высоких небес.
 
 
Где же люди, есть кто-то не мёртвый?
Вот посёлок, пустые дома…
Лишь старуха, лишившись ума,
Сверлит Олько прищуром упёртым.
 
 
Что ей надо, чего она смотрит?
Неприятно, по коже мороз.
Голос немощный вдруг произнёс:
– Эй, постой… Ты девица иль отрок,
 
 
Под бронёй что-то не разберу.
– Я принцесса уннежская Олько.
Есть в посёлке живые и сколько?
Отвечай мне быстрей по добру.
 
 
– Значит, ты та сопливая дрянь,
По причине которой сыр-бор?
Что, Бохлют был плохой ухажёр?
Эка цаца! Ушли в глухомань
 
 
Все живые… где дикие люди
Будут кости их жадно глодать.
И отец твой туда же, и мать,
На твоём… как его… Изумруде?
 
 
– Что ты мелешь мне, ведьма проклятая!
Все живые вернутся с полей,
Ты ж отведаешь жёстких плетей! —
И отправилась, гневом объятая,
 
 
Мимо брошенных, сломанных хижин
На большак, что ведёт ко дворцу.
Дождь пошёл и стекал по лицу.
Подходя по расквашенной жиже,
 
 
Олько видит родительский дом.
Он осунулся, стал будто ниже.
Никого, а подходит всё ближе,
Сердце сжалось щемящим комком.
 
 
Пробежала пустынную залу,
Галерею с её сквозняком,
Всё побросано, всё кувырком,
Только что там? То рыжий, то алый
 
 
Свет мерцает из дальней палаты,
Там, где с нею прощался любимый.
Вот бы вышел сейчас невредимый!
Вот бы было для сердца отрады.
 
 
Если бы да кабы… а бывает!
Ей навстречу выходит Пилон.
Это явь. Это явь или сон,
Олько, бедная, право, не знает.
 
 
Это явь, это жизнь, оказалось,
Под такой стук сердец не уснуть.
Но какая-то новая суть
В этом мире теперь учинялась.
 
 
По стране поползла захудалость,
Заметая следы того племени,
Что свалилось в расщелину времени.
Неужели их двое осталось?
 
 
Двое… Вдруг из-за печки скользя,
Появились дедочек и Пона.
Олько взгляд подняла на Пилона,
Пояснил он: «Пришли к нам друзья», —
 
 
И представил ей чудо-гостей.
Кое-как приготовили ужин,
И последний рассказ был дослушан.
Кстати, дедушку звали Иссей.
 
 
Он сказал:
– Эта встреча последняя,
Мы уходим за дальний предел.
Мы не знаем, что там за удел,
Только путь на земле наш окончен.
 
 
И должны мы, ни дня не промедлив,
Оставляя на вас этот мир,
Перебраться в тончайший эфир…
– Отчего же уход ваш так срочен?
 
 
Я так скоро привык, что вы рядом.
Как теперь мне без ваших советов?
На вопросы хочу я ответов…
– Скоро сам их отыщешь, внучок.
 
 
Может, мы и зайдём… листопадом,
Вечность долгая, случай представится,
Так условимся же – не печалиться.
– Пона! Мне не забыть кабачок!
 
 
Буду помнить я ваши уроки.
Не печалиться? Как это можно!
В мире, где всё так зыбко и ложно,
Только вы указали мне путь.
 
 
Приоткройтесь же, чудо-пророки,
Что случилось, что стал я вам друг?
Почему ты зовёшь меня внук?
Объясните хоть самую суть!
 
 
Пона молвила: – Правду тяжёлую
Мы должны вам теперь рассказать.
В общем, Олько, отец твой и мать…
– Я готова услышать – убиты?
 
 
– Да. Чужими лесами да сёлами
Полетела уннежская конница,
Чтоб волшебным мечом узакониться
Побережьем от Гайи до Миты66
  Гайя, Мита – населённые пункты.


[Закрыть].
 
 
Рухнул всем ненавистный Мурглат,
И Стефаний призвал всех к оружию.
Люд откликнулся в единодушии,
И, оставив родные дома,
 
 
Волшебством окрылён, стар и млад
Передвинуть Уннеги границы
Ринулся. Стали кровавы зарницы.
Смерть открыла свои закрома,
 
 
В кои сотнями сыпались души,
Потерявшие плотский удел.
И от крови Варыш потемнел,
Когда бросились было уннеги
 
 
Воевать лоскуты новой суши
У племён полудиких поморов,
Но мечи потеряли свой норов,
Лишь ступив за родные границы,
 
 
Стали просто хорошим оружием.
Поредели уннегов ряды,
Свет померк лучезарной звезды,
Где рубились они полукружием.
 
 
И сомкнулось дикарское море.
Два отважных, безвестных юнца,
Исполняя свой долг до конца,
Дав рассеяться вражеской своре,
 
 
Погрузили тела их на плот.
Ни зверям диким на поедание,
Ни кочевникам на поруганье.
Соблюли наш уннежский обычай,
 
 
Поручив их теперь воле вод.
Взял Варыш их в иные пространства,
В беззаботные, лучшие царства,
Погоняя волну свою прытче.
 
 
Олько вышла одна на террасу,
Осушая в закате глаза,
И вернулась, лишь только слеза
Испарилась в небесном просторе.
 
 
– Мы, уннеги, суровая раса,
Сердце грустью не должно мягчить.
Кто остался? И как дальше жить?
Жажда жизни нам больше чем горе.
 
 
Доставай медовуху, помянем.
Что стоите? В ногах правды нету.
Пододвинув к себе табуреты,
Гости сели, хмель кружки наполнил.
 
 
Пригубили со скорбным молчаньем,
После паузы начал Иссей:
– Я великий кузнец-чародей,
Моя дочь, вечно юная Пона,
 
 
Мать так рано ушедшей Ристины,
Потому и зовёт тебя внук.
 
 
Чуть не выронив кружку из рук,
На девицу Пилон поглядел:
– Нет, ну если б к примеру кузина…
Я учитель, перечить не смею,
 
 
Как Пилон не поверит Иссею? —
И поверил, и вдруг обомлел.
Посмотрев, будто пьян без вина,
На цветущую бабушку Пону.
 
 
А она, улыбнувшись Пилону:
– Не пытайся считать мои лета.
Дочь Ристина была рождена,
Когда осень дышала прохладцей,
Мне тогда было сто девятнадцать.
 
 
В этот год пролетела комета.
Полоснула по небу серпом,
С той поры стало много не ладиться.
Много злости и много разладицы.
 
 
И когда бы ни гений Клаврата,
То давно б уже под сапогом
У Мурглата томилась Уннега.
Много лет избегали набега.
 
 
А теперь все умчались куда-то
На сердитых гривастых конях.
Может, где-то и скачут поныне,
А меж нами лишь только в помине.
 
 
Нет Уннеги. Людей не осталось.
Женщин двадцать на всех хуторах,
Что остались с грудными детьми.
– Ты их, Олько, с собою возьми,
Прояви королевскую жалость.
 
 
Но не будем вперёд забегать.
Пал Мурглат под уннежским мечом,
Побережье пылает огнём.
Схватки, войны, убийства, делёжки.
 
 
Брат у брата желает отнять
Хоть бы малый кусочек земли,
А Варыш бороздят корабли,
И деревни стоят – головёшки.
 
 
День, другой, и кочевников орды
Проберутся и в этот дворец.
Вы поймите: Уннеге конец.
Остаётся лишь бегством спасаться.
 
 
В той гряде островов, где фиорды,
Есть известный вам маленький грот,
Называют его Щучий рот,
Вы любили в нём уединяться.
 
 
Олько вспыхнула красным цветком:
– Вы шпионили, как вам не стыдно!
– Там темно и снаружи не видно, —
Усмехнулся в усы чародей.
 
 
Извинила принцесса кивком,
Мол, не стану рубить сгоряча,
Да к тому же и нет палача.
Другой раз бы отведал плетей.
 
 
И Иссей рассказал всё подробно,
Передам только самую суть.
Предстояло им в гроте нырнуть,
А уж вынырнуть в центре атолла.
 
 
– Окружён он скалою огромной,
И отвесной, и гладкой, как лёд,
А один только вход, через грот.
Только люди не сыщут раскола
 
 
В глубине между чёрных камней,
Потому как сей ход – потаённый,
От народа он заговорённый,
Под охраной таинственных сил…
 
 
– Уж не тех ли полночных гостей,
Что ревниво хранят своё злато,
И столь подло убили Клаврата? —
Вдруг Иссея Пилон перебил.
 
 
– Может быть, может быть, я не знаю.
Я не видел из них никого,
Я не слышал о них ничего,
Только нас они здесь задержали.
 
 
Знаю только, что не понимаю
Ни конечной задачи, ни цели,
Ни для струга, ни для колыбели,
И в какие всё катится дали.
 
 
Может, мы на Земле существуем,
Чтоб Пилону и Олько помочь.
Исполняем всё верно, точь-в-точь,
Как нам снится порой в вещих грёзах,
 
 
Только нам о них не рассказать,
Не узреть их никак, не послушать,
Напрямую врываются в душу,
Лишь она понимает: ИНОЕ.
 
 
И, очнувшись, спешим: кто ковать,
Кто на горке под маленькой тучей
Наварить медовухи шипучей,
Придорожный трактир обустроив…
 
 
Вдруг Иссей оборвал свою речь,
Все на Пону невольно взглянули.
Видно, ветры лихие задули
В лабиринтах сознанья волхвянки.
 
 
Протянула: «Уйдём через печь.
Папа, ветер, ужель ты не слышишь,
В печке пламя уж сердится, видишь.
Да, откупорь нам медную банку».
 
 
– Вижу, – он посмотрел на очаг,
Свой мешок переставил он на пол,
Синей жидкости в кружки накапал.
Только в две – для себя и для дочки.
 
 
– С инструментом оставлю рюкзак,
Ты отныне кузнец-чародей, —
Улыбнулся Пилону Иссей. —
Клещи там, молотки да заточки,
 
 
Пригодится постольку-поскольку.
А ещё ты великий механик,
За меня остаёшься избранник…
Замолчал, а продолжила Пона:
 
 
– Ты теперь, вечно юная Олько,
За меня остаёшься избранница,
Не судьба тебе будет состариться,
Обратись только к лесу с поклоном.
 
 
Лишь пробьётся сквозь смоль седина
Или первых морщин появление
Ты увидишь в своём отражении,
Ты беги тем оврагом знакомым.
 
 
Пробежишь через все времена,
Обращаясь порой дикой кошкой,
Всё одною и той же дорожкой.
На тебя нет у смерти закона.
 
 
– Ну, прощайте, мы всё рассказали,
Остаётесь теперь вы одни.
Да во веки веков ваши дни
Пусть продлятся, – промолвил Иссей.
 
 
– Вы живите сквозь время и дали.
Узнавайте, творите свой мир,
И ещё я забыл, вдруг Сапфир
Возвратится с кровавых полей,
 
 
На него положитесь легко.
Не гоните, возьмите в дорогу,
Он ведь праправнук Единорога.
Он ваш третий.
 
 
Ему лишь шепни на ушко…
Он поймёт, и спасёт, и подскажет,
Он с любой совладает поклажей…
– Папа, ветер!
 
 
– Что ж, до встречи, друзья, иль прощайте!
И Иссей отхлебнул синей юшки,
Пригубила и Пона из кружки,
Съел остатки огонь-весельчак,
И смешавшись в кружении и гвалте,
Чародеи нырнули в очаг.
 

Глава 9. Остров

 
Олько и Пилон пытались
Взять с собой людей остатки.
Тех немногих, что не пали
В дикой, беспощадной схватке.
 
 
Только гордые солдатки
Отвергали их призывы
Да хватались за рогатки:
– Прочь пошли, покуда живы,
 
 
Полководцы и стратеги,
Наказания вам нет!
Погубители Уннеги! —
А потом плевали вслед.
 
 
Поплелись они вдвоём
По исхоженной тропинке,
Вдруг навстречу кто с копьём,
Тот с мечом, другой с дубинкой,
 
 
Вышла банда мародёров,
Негодяев и подонков.
Из уннегов, не поморов,
Обнищавшие душонки.
 
 
Об уннежском неприятии
Его предупреждали…
Ухватили рукояти,
И мечей блеснули стали.
 
 
Олько и Пилон, увы,
В бой вступали не на равных.
Но стрелою с тетивы,
Из кустов высокотравных
 
 
К ним на выручку Сапфир
Вылетел в шипах нагрудных,
Не страшась чужих секир,
Окровавленный и чудный.
 
 
Разорвал двоих шипами,
Растоптал ещё троих,
Олько и Пилон мечами
Зарубили четверых.
 
 
Банда в ужасе распалась,
Разбежалась, кто куда,
Девушка к коню прижалась,
Окровавлена узда.
 
 
Олько гриву гладит нежно:
– Мы спешим теперь на остров.
Будем жить там безмятежно,
Будет всё легко и просто.
 
 
Воротились во дворец,
Уложили аккуратно
С инструментами ларец,
Книги старые Клаврата,
 
 
Умных дюжину тетрадок
Да на пару дней еды.
Привели коня в порядок,
И рукою под узды
 
 
Повели его с поклажей
По тропинке каменистой
К побережью, там, где глаже
Был Варыш. Перстом лучистым
 
 
Солнце указало чёлн,
Что дремал в уютной бухте,
Отдыхающий от волн,
На песчаном сухопутье.
 
 
И поплыли-поскользили
От косматых берегов
К тем местам, где громоздились
Гряды скальных островов.
 
 
Между ними чёрный остров
Возвышался вертикально.
Ах, попасть туда непросто,
Он отвесный и зеркальный.
 
 
Ни пролаза, ни просвета
В этом чёрном монолите.
И какой же создал это
Удивительный строитель?!
 
 
Наконец, в прохладу грота
Лодка тихо заплывает,
Меркнет солнца позолота,
Крики птиц, и те стихают.
 
 
Тихо, только стук сердец,
Неуютно и тревожно.
Первым вышел жеребец
На площадку осторожно.
 
 
Он под груз подставил спину —
Примотали бичевой,
Пропустив через брюшину.
Конь толкнул челнок ногой.
 
 
А потом Сапфир, как рыба,
С брызгами нырнул ко дну,
Чтоб сыскать проход под глыбой.
Груз тянул на глубину.
 
 
Люди прыгнули вослед,
Долго падая в пучину,
Вдруг внизу чудесный свет,
Словно тысячи лучинок.
 
 
Это рыбы-светлячки
Освещали донный путь.
Полусонные рачки,
Прочая морская суть
 
 
Выползала из-под камня
Поприветствовать гостей,
Заглянувших столь спонтанно, —
Лошадь и двоих людей.
 
 
Те же шли в руке рука,
Озираясь восхищённо.
Тоже, чудом удивлённый,
Конь – с поклажею бока.
 
 
Долго-коротко, а вышли
По пологому песочку.
Видят: солнце в синей выси,
Скалы, сосны и цветочки.
 
 
Копошится выдра в плавнях,
В бухте хлюпает волна.
Жаль, из-за громады камня
Им Уннега не видна.
 
 
Их венчали эти сосны,
Эти скалы, эта высь,
Птичек хор многоголосный
Пел им песни. Волк и рысь,
 
 
И олени, и барсук,
Выдра выползла на сушу,
Всякий брал еду из рук,
Всякий человека слушал.
 
 
Мёда притащил медведь,
Заяц – заячьей капусты,
Рыбы наловили в сеть
Из ручья поближе к устью.
 
 
Оказалось, конь Сапфир
Языков знавал премного.
Был для всех зверей кумир
Правнуком единорога!
 
 
Стали жить да поживать
В равновесии с природой.
Ни сказать, ни описать,
Как чудесно шли их годы.
 
 
Повзрослели сын и дочь,
И однажды на рассвете
Унесла их лодка прочь.
Отбыли в Европу дети,
 
 
Тайну острова храня.
И Сапфир простился с ними:
– Не сердитесь на меня.
Ваше счастье кто отнимет?
 
 
А другим я нужен очень,
Мне свою пора бы жизнь
Обустроить, между прочим.
Так что вы без укоризн…
 
 
Отплывала и Олько от острова,
Чтобы рысью в лесах погулять.
Чтоб когтями кошачьими острыми
Сосны, милые сердцу, обнять.
 
 
Чтобы время над ней не глумилось,
Искажая её красоту.
Чтобы хвори, болезни и хилость
Обходили её за версту.
 
 
Как-то летом с прогулки жену
Поджидал наш Пилон на песочке.
Он чертил да глядел в глубину.
Наконец-то в промокшей сорочке
 
 
Из воды, из-под глади зеркальной,
Выходила прекрасная Олько.
И механик наш конгениальный
Побежал со всех ног: «Сколько, сколько
 
 
Можно ждать тебя, чудо природы?
Без тебя мне ни ночь и ни день.
Без тебя полчаса – словно годы.
Я томлюсь, будто в клетке олень!»
 
 
– Зато я, посмотри, – о, какая!
Будто не было прожитых лет.
Для тебя я пришла, молодая,
Замечаешь ты что-то иль нет?
 
 
– Ничего-то я не замечаю!
Я тебя слишком сильно люблю.
Я настолько тебя обожаю,
Что, наверно, никак не смогу
 
 
Оценить: ты моложе иль старше.
Для меня ты как солнечный свет,
Каждый день мой светлее, чем раньше,
Я в потёмках, когда тебя нет.
 
 
А теперь в голове моей блажь,
Истомились и плоть, и душа.
Ах, какой замечательный пляж!
И не жалко же им чертежа!
 
 
Только мой не об этом рассказ,
И к тому ж он исправил рисунок,
Переделав его, и не раз.
И горазд же он был до задумок.
 
 
Он подвёл к нему Олько.
Та, руки сложа:
– Не возьму что-то в толк я,
Здесь слег иль баржа?
 
 
Что им движет? Весло, паруса?
А улитка к корме прицепилась?
Ну а эта вдоль борта зачем полоса?
Это всё тебе ночью приснилось?
 
 
– Это я, свои дни коротая,
Вынул старый отцовский сундук
И немало увлёкся, читая
Книги древние разных наук.
 
 
Мне попались труды Архимеда
Об условиях плаванья тел.
Так читал, будто лично беседу
Я с самим корифеем имел.
 
 
Вот и понял я: можно построить
(в перспективе) корабль подводный
И прекрасно его обустроить,
И чтоб был он весьма быстроходный…
 
 
– Ладно, если прокатишь на бочке,
Не утопишь, – спасибо за то.
– Я серьёзно, а Вам всё смешочки.
– Ну да строй, от меня ещё что?
 
 
– То, что Вам это неинтересно.
Ты не веришь, а я докажу!
– Ни полстолька. – Спасибо, что честно.
– Ладно, слушай, вот я расскажу,
 
 
Что я видела, бегая кошкой.
Шёл верхами отряд иностранцев
Неприметной лесною дорожкой.
Все в кольчугах, не жалуют панцирь.
 
 
Впереди богатырь на дородном коне
Мохноногом, и грива златая.
Странноватый язык их неведом был мне.
Как ни слушала, не поняла я
 
 
Ни словечка из песни печальной,
Что тянули солдаты уставшие.
Долго шли из страны чужедальней,
Видно, многие ночи не спавшие.
 
 
Вот на мост заезжают они.
Помнишь мост через речку Причуду?
Вдруг как будто бы из-под земли,
Из-под камня, ещё ли откуда
 
 
Выбегает хромой старикашка,
Угрожает обломком меча.
Сам тщедушный, в лохмотьях рубашка,
Но готов рубануть он с плеча.
 
 
Шепелявит он им по-мурглатски
Сквозь беззубый, ввалившийся рот.
Восвояси велит убираться.
И вот тут я узнала – Левгрот!
 
 
Богатырь обернулся к дружине,
Поведя удивлённо рукой,
Что, мол, мелет хромой дурачина?
Те смеются, и вправду, чудной.
 
 
Встало войско в недоумении,
Незадачу решила лошадка,
Тюкнув сверху копытом по темени.
Дед упал да, скользнув под оградку,
 
 
Полетел, да о камни и в воду,
И весёлый брызгучий поток
Подхватил и понёс воеводу,
Словно лёгкий осенний листок.
 
 
Пожурил было витязь коня,
Называл его именем Бурка.
И стегнул кнутовищем плашмя,
Конь заржал недовольно и гулко.
 
 
Я узнала потом, что сии чужеродцы
К нам из южной пришли стороны,
А себя называли они новгородцы.
Приглянулись им наши леса, валуны,
 
 
И решили они эти земли
Ко владеньям своим приобщить.
И Уннега их вроде приемлет,
Да и должен же кто-то здесь жить.
 
 
***
Вот, пожалуй, и всё об Уннеге.
Новгородцы здесь укоренились,
Хоть не сразу. Шли войны, набеги,
Шведы, викинги с моря ломились.
 
 
Ну да нашим героям, им всё нипочём.
Их хранит заколдованный остров.
И ни капли не скучно в раю им вдвоём.
Между тем, год от года свой остов
 
 
Обретает подводное судно,
Вырастают крутые борта,
Ах, работать в охотку нетрудно,
И дивится Пилон: красота!
 
 
Покидая под вечер чудесный ковчег,
Часть души в нём Пилон оставлял.
И трудом, и талантом своим человек
Свой заветный шедевр оживлял.
 
 
Помогала в постройке семейка медведей,
На окраине леса в берлоге живущих.
Тяжкий молот работал по стали и меди,
Поднимаясь и падая в лапах могучих.
 
 
Медвежата качали меха.
Было весело им наблюдать,
Как в печи разгоралась ольха,
Норовили побольше поддать.
 
 
Раскопав кучу старой соломы,
Он достал знаменитый свой меч.
– Помоги же мне, старый знакомый,
Искру жизни мне надо разжечь.
 
 
Уложил кладенец возле киля
На подставку из лучшей сосны,
А на утро осыпались гнилью
Две дотоле пригодных доски.
 
 
На корме оторвало заклёпки,
Подломился четвёртый шпангоут,
Стопор таль не фиксировал чётко —
Обнаружил изъяны дредноут,
 
 
И теперь он их сам отметает.
И Пилон рассудил, что к чему:
– Это, видно, ковчег оживает.
Это меч помогает ему.
 
 
Годы шли неуёмно и счастливо,
И Пилон, уже немолодой,
Ослабляет подпорки опасливо,
Прокатиться спешит он с женой.
 
 
Неужели окончен был труд?
Вдруг он понял, что делать и нечего.
Так же волны по морю бегут,
Так же ветры свистят переменчиво.
 
 
Не летели букеты цветов,
Мир безмолвствовал. Как тут рассудишь?
Он к жене, мол, корабль готов!
– Поздравляю, ты ужинать будешь?
 
 
Вдоль полозьев скользнула подлодка,
Подтолкнуть помогали медведи.
И поплыли старик и красотка,
Солнце ярко горело на меди.
 
 
Да, с женой он успел прокатиться
И корабль довести до ума.
Суждено было замыслом сбыться,
Не у многих такая судьба.
 
 
О счастливец! Он прожил два века людских!
Но однажды весной на рассвете
Стук усталого сердца Пилона затих
И прервалось его долголетье.
 
 
Те же ветры и бабушку Пону забрали,
Только смог их Пилон обмануть:
– Тело бренное? Тело, конечно, отняли.
Только Вам не отнять мою суть.
 
 
Воплотился в корабль я подводный,
Вы ж не властны над кованой сталью.
Подчиняется мир Вам животный,
А меня Вы возьмёте едва ли.
 
 
Я Пилон. Я живая машина,
И отец мой – Великий Клаврат.
Эта смерть для меня что дробина,
Я живой и, заметьте, женат.
 
 
И неслись они тёмными водами,
Раздвигая упругость студёных морей.
И столетья казались им годами,
И любовь не желала бросать якорей.
 
 
Расставались, конечно, порой было нужно
Понимать, чем живёт окружающий мир.
Выбиралась царица морская наружу.
Что хоть носят? Атлас? Кашемир?
 
 
Что творится в науках, искусствах,
Как тираны границы кроят.
Даже рек переменчивы русла,
Даже горы не вечно стоят.
 
 
Обучалась за деньги в Европе,
Говорила на всех языках,
На планеты смотря в телескопы,
Знала толк и в изящных стихах.
 
 
Содержал их безбедно Варыш,
Тот, что озером Ладогой стал.
Утопали суда, и барыш
Для любимой Пилон собирал.
 
 
Воротится домой Вечно Юная,
Чуть ладошкой похлопает воду,
К ней машина, живая, разумная,
Из глубин да в любую погоду.
 
 
Он резвится и в пене задорится,
А потом подойдёт под причал,
И замрёт, и волна успокоится.
Так Пилон свою Олько встречал.
 
 
Олько ступит ногою на палубу
И ладонью скользнёт по рулю,
Сразу запад багрово-коралловый
Ветром дрогнет, и враз кораблю
 
 
Паруса надувает упруго,
И Пилон уж летит над волной.
Наконец он дождался подругу,
И смеются они под луной.
 
 
Он спешит показать ей глубины,
Что он нового в море узнал.
Люк задраен, и чудо-машина
Опускается в скальный развал.
 
 
Паруса распускает подводные,
Чтоб морские потоки ловить,
И поймает теченье пригодное,
Чтоб глубинными далями плыть.
 
 
А зимой наша Олько скучала:
Засыпал он во льдах, как медведь.
Лишь зверушки её навещали,
Та давала им всякую снедь.
 
 
Приходилось ей многое знать и уметь,
Так как техника просит ухода.
Всё стареет: доска, паруса, сталь и медь,
Коль за дело взялась непогода.
 
 
А с таким кораблём ну куда же в ремонт,
Сразу будут вопросы, проблемы…
Отправлялись они за седьмой горизонт,
Где за гульдены и соверены
 
 
На давно позаброшенных верфях
Починяли пираты свой флот.
Негодяи, подонки из первых,
В основном покалеченный сброд.
 
 
Кто в лихих переделках здоровье утратил,
А кого покалечил острог,
Здесь давали приют всякой братии.
Знай работай, а рот на замок.
 
 
И не спрашивали документов,
Кто вы, что вы и чем промышляли,
Лишь в лицо признавали клиентов.
Ну, бывало, конечно, стреляли.
 
 
Олько знали, её принимали
Как царицу студёных морей,
И вопросов ей не задавали,
А она не жалела гиней.
 
 
– Увлеклась я, – заметила Соня. —
Ведь совсем не об этом рассказ.
Я вернулся в реальность. На склоне
Мы сидим, а на скалах – баркас.
 
 
– То есть кончилась первая серия?
Дабы кровь разогнать по артериям,
Ты не хочешь немного пройтись,
Продолженья рассказа в преддверии?
 
 
Соня мне протянула ладошку.
Я помог ей подняться с бревна.
– Уж рассказа осталось немножко.
Мы пошли. Продолжала она:
 
 
– Я б могла рассказать и о том, и об этом.
Но давай перескочим мы… тысячу лет.
Век двадцатый. Слепя электрическим светом,
В порт въезжает бензиновый кабриолет.