Текст книги "Король идёт на Вы. Кофейная гуща"

Scratch

Аня лежала у меня на плече и попивала зеленый чай. За стеной играла Талловская We used to know. В окно заглядывало прощающееся весеннее солнце. Извини, словно говорило оно, нам было очень хорошо вместе, но я и так слишком задержалось.

– Скажи, – спросила Аня. – Если бы мы все… Ты, я… Весь мир… Если бы это все было частью живого океана из Лемовского «Соляриса»…

Она встала напротив окна, так что я почти перестал видеть что-либо, кроме силуэта ее обнаженного тела.

– Если бы живой океан на определенной стадии смоделировал все, что нас окружает, и нас самих тоже… Как бы мы смогли понять, что это все ненастоящее?

Я взял с табуретки, служащей нам столом, свою чашку кофе. «Солнце. – подумал я, – Солнце… Как она красива. Или это я сошел с ума, и мне это только так кажется?»

И ответил:

– А зачем бы нам это было нужно?

Аня отошла от окна и села на меня так, что ее соски оказались напротив моего лица. Она сказала, глядя на меня сверху вниз:

– Чтобы знать правду.

Я дотронулся носом до ее правого соска.

– Да, чтобы знать правду! – повторила Аня, словно убеждая себя в чем-то.

Король закричал из кухни:

– Долго вы там еще?! Мне надо зайти забрать циркуль.

Я усмехнулся. Придумал бы что поправдоподобнее.

Я положил руки Ане на бедра и сказал:

– Если бы мы были частью разумного океана, который решил смоделировать нас всех, то это бы для нас ничего ровным счетом не значило. При условии, что модель была бы достаточно непротиворечива, чтобы мы могли ничего не замечать.

Я двинулся. Аня улыбнулась и чуть застонала. Я продолжил говорить:

– Этому океану пришлось бы изрядно постараться в своем моделировании. Фактически он бы проделал такую работу, что не стыдно было бы быть творением такого существа.

Я прикоснулся к Аниным соскам кончиками пальцев и стал двигаться чуть быстрее. Говорить стало очень тяжело, но я старался как мог:

– В сущности, мы и сейчас не очень-то осознаем, кто нас создал и зачем. Для того, чтобы осознать, что мы являемся моделью океана, нам для начала необходимо соприкоснуться с той его частью, что не задействована в моделировании нас.

Аня, похоже, совсем уже не слушала меня. Собрав все свои силы, я продолжал говорить:

– Или найти в модели такой изъян, который бы ясно говорил нам о том, что все происходящее имеет своей природой волю какого-то океана.

Я коснулся губами ее груди, а затем стал говорить, глядя ей прямо в глаза:

– Или хотя бы понять, что есть такие области вблизи нас, куда мы не можем… проникнуть…

Аня тихо всхлипнула и закрыла глаза. Из ее глаз полились слезы, она тихонько пискнула, слезла с меня и легла рядом. Я вытер со лба пот.

Солнце скрылось.

Я пошел на кухню делать кофе. Однако, выйдя из комнаты, я обнаружил поднос, на котором стояли две чашечки свежесваренного кофе.

Я взял поднос и зашел обратно в комнату. Аня лежала на кровати лицом вниз. Она и не заметила, что я вернулся менее чем за пять секунд.

Я продолжил свое перечисление:

– Или натолкнуться на волю, обладающую не объяснимыми в рамках нашей модели способностями. Как в «Солярисе».

Я присел на край кровати и стал смотреть на Аню. Она притворно нахмурилась и спросила:

– Что ты все время на меня так смотришь? Тебе что, так нравятся женские груди? Ты все время пытаешься мою потрогать.

Девушка надела маечку. Это, впрочем, не сильно помогло ей скрыться от моего взгляда.

– Я вижу, – отметил я, – что Живой океан тебя теперь интересует гораздо меньше.

Хью не думал, что это начнется так скоро. Это дерево было слишком холодным. Дерево не может быть таким холодным.

Торговец стоял, прижавшись спиной к огромному дубу, стоящему на самой опушке лесной чащи. Полная луна окрасила его лицо бледным серебром.

Впрочем, если бы луна сменилась солнцем, лицо Хью не стало бы более румяным.

Хью умирал.

Глафира схватила кролика на руки и прижала его к своей пышной груди.

– Зайчик, – прошептала она. – Миленький зайчик.

Глафира опустила кролика обратно на траву. Весеннее солнышко пригревало ее длинные темные волосы. Ее босые ноги неслышно ступали по мягкой зеленой травке.

Зайчик, покоренный Глафирой, прыгал теперь за ней и тихонько пофыркивал. Девушка подбежала к однорукому Роме и присела рядом с ним на скамеечку.

– Ромочка, – сказала Глафира инвалиду. – Ромочка, сможешь ли ты простить меня? Я так ошибалась.

Рома ласково, но строго посмотрел на Глафиру и ответил:

– Нет. Ты не ошибалась, это я был дурак. Я не должен был позволить тебе отрубить мою руку, я сам виноват. На то и щука в озере, чтобы карась не дремал. Мы должны контролировать все. Даже тех, кто нам дорог.

Глафира погладила Рому по голове. Раньше он не говорил, что она ему дорога. Как меняются мужчины, стоит только причинить им легкую боль.

Где-то запела птичка. Кролик сидел неподалеку и тер мордочку лапками. «Как хорошо, – думала Глафира, – спокойно».

Глава 8

Вы можете разрешить своему рабу делать все, что ему хочется, но не можете сделать его свободным.

Серые сумерки. Уже который год в моем сердце тоскливые серые сумерки. Иногда робкие вспышки молний озаряют его… озаряют и снова гаснут.

Я чувствую себя младенцем, который сидит на полу в пустой комнате и ждет, когда придет его мама. Зима и ночь, на полу разбросаны замечательные игрушки.

Если бы мама была здесь, я бы играл в них и был весел и счастлив. Но мамы нет. Она не приходит уже слишком долго.

Игрушки не радуют меня. Я пытаюсь забыться, катая по полу паровозик, но у меня ничего не получается.

Что это за вспышки молний, которые озаряют мое сердце.

Я иногда думаю, что был бы счастлив сгореть в одной из таких вспышек в момент, когда яростное безумие похоти охватывает меня. Когда я подхожу к своему алтарю…

Пятеро обступают меня. Мы начинаем наши игры, потому что знаем, что чувствуем примерно одно и то же.

Я стоял в полутемной комнате и смотрел на обнаженную, стоящую передо мной на коленях Анастасию. Она была так прекрасна. Как хорошо! «Совесть… – думал я. – Совесть… Что такое совесть? Она лишь усиливает страсть, как приправа усиливает вкус блюда. Что держит меня сейчас? Ничего. Так говорят нам… Мы одно. Личность – это иллюзия. С рождения нас сажают на цепь. Любить – нельзя. Ненавидеть – нельзя. Золотая середина».

Григорий Алексеевич висел над пропастью. Веревочка, которая удерживала его тяжелое боксерское тело, грозила в любую минуту оборваться. Тем не менее Григорий Алексеевич был спокоен и невозмутим. Его умное меланхоличное лицо не выражало ни страха, ни сожаления.

– Я прекрасно понимаю всю тяжесть положения, в котором я оказался, – сказал Григорий Алексеевич, глядя прямо в телекамеру. – Но мы не должны поступаться своими принципами ради сиюминутной выгоды.

Веревочка с резким щелчком оборвалась, но Григорий продолжал задумчиво висеть в воздухе, пренебрегая законом всемирного тяготения.

– Вот видите, – печально произнес Григорий Алексеевич, скромно отводя глаза от объектива. – Я не упаду, потому что в меня верят всякие интели. Я, как лидер демократической оппозиции, непотопляем и вечен.

Внезапно сверху на его голову посыпались мелкие камешки. Григорий Алексеевич задрал голову и посмотрел вверх. На край обрыва вышел высокий худой человек в черной маске. В одной руке он держал увеличительное стекло и пристально разглядывал сквозь него известного российского демократа. Другой руки у него не было.

– Григорий, – сказал однорукий, – А ты таки можешь сделать так, чтоб у меня выросла рука?

Григорий Алексеевич поморщился, оскорбленный фамильярным обращением таинственного незнакомца. Однако более чем фамильярностью он был оскорблен сомнением в его возможностях.

– Конечно, – ответил он неизвестному, – Пожалуйста. Считаю до пятисот. Вы считаете вместе со мной. Картавьте, как я, и завывайте. Запомните, что, когда я досчитаю до пятисот и у вас вырастет рука, вам придется в честь меня картавить до конца дней своих.

Григорий Алексеевич принялся считать. Неизвестный повторял. Чем ближе он подбирался к пятистам, тем сильнее картавил и завывал Григорий Алексеевич. Неизвестный картавил и завывал вместе с ним.

– Четыгеста девяносто пять… Четыгеста девяносто де-е-евять… Пятьсо-о-от!

С легким хлопком у неизвестного выросла вторая рука. Григорий Алексеевич удовлетворенно встряхнул бровями.

Неизвестный снял маску. Чудесным образом висящий над пропастью Григорий Алексеевич с ужасом уставился на его лицо. Не веря своим глазам, Григорий Алексеевич воскликнул:

– Рома? Р-р-роман Владимирович? Здесь? Как?!

Неизвестный демонически расхохотался.

– Да, Григорий Алексеевич. Да, батенька. И картавить я в вашу честь более не намерен. Адью. Кстати, имейте в виду, что на думских выборах 2007 года я голосовал я за СПС.

Рома развернулся спиной к лидеру демократов-интеллектуалов и зашагал прочь.

Григорий Алексеевич заплакал и с диким воплем обрушился вниз, в зияющие глубины Рейхенбахского водопада.

Король зарыдал и выронил полную чашку кофе. Ароматный густой напиток растекся по полу, образуя причудливые узоры.

Мои кролики поскакали к коричневой луже и стали мочить в ней свои беззаботные усы.

Ольга вошла в вагон метро. Тесно и душно… Никто не захотел уступить ей место. Угрюмые лица москвичей не выражали абсолютно ничего. «Вот интересно, – подумала Ольга. – Если бы у нас в Новокузнецке было метро, как бы выглядели лица новокузне…»

Тут Ольга задумалась, как правильно сказать: новокузнечан, новокузнецов… Или, может быть, новокузнечиков?

Последний вариант понравился ей больше всего, и она стала думать, используя именно его: «Наверное, новокузнечики не были бы такими угрюмыми… По крайней мере первое время… Пока метро им было бы в новинку».

Оля достала флейту и решила сыграть прямо здесь и сейчас, чтобы хоть чуть-чуть развеселить сидящих москвичей.

Полилась тихая и нежная мелодия. Когда все в вагоне заслушались, Ольга весело притопнула ногой и стала играть что-то быстрое и веселое. Москвичи и гости столицы внезапно испытали огромное желание вскочить со своих мест и начать танцевать прямо здесь.

Но тут Ольга поняла, что ей пора выходить.

– Пока-пока, – сказала Ольга обитателям подземного вагона и выбежала прочь.

Мы с Аней шли по берегу реки. Солнышко играло в воде, щекоча нам глаза. Золото…

Как давно я не дышал полной грудью… Да. Весна.

Елки и березы Подмосковья.

– Так странно, – сказала вдруг Аня. – Иногда, когда мы вместе, я испытываю какое-то беспокойство.

Я чуть сжал Анину руку и скосил глаза в ее сторону, чтобы резким поворотом головы не спугнуть ее откровенность.

– Я привыкла… – продолжала Аня, – Я привыкла относиться к своим… Мальчикам… Я привыкла относиться к ним так, как будто, если они завтра скажут, что уезжают в Абакан… Я привыкла думать, что мне ни капельки не будет жаль. Красавцев полно, нового найду.

Я молча слушал ее. Свежая зеленая травка ложилась под мои ботинки.

– С тобой все иначе, – Аня вдруг остановилась, будто поняла что-то важное. Она резко повернулась ко мне и ткнула меня пальцем в грудь.

– Ты пробудил во мне инстинкт собственника! Этого еще никому не удавалось.

Я рассмеялся и чмокнул ее в нос. Аня сделала вид, что возмущена:

– Ты абсолютно безнравственный тип! Могу поспорить, что ты даже не слушал меня! Все, что тебе надо от меня, это секс! Ты даже не говоришь мне, что любишь!

– А ты не спрашиваешь! – я, улыбаясь, повалился на траву и продолжал разговор, разглядывая Аню сквозь травинки.

Внезапно Аня стала серьезной. Она опустилась на колени рядом со мной и заглянула мне в глаза.

– Ты любишь меня? – прошептала она, словно умоляя.

Я не менее серьезно посмотрел ей на нос и ответил:

– Я тебя люблю.

Спикер поставил ногу на грудь старушке и обратился к прессе:

– Я считаю, – сказал спикер, – что нельзя смешивать. Вот, к примеру, этой пожилой, с позволения сказать, леди сейчас весьма неудобно. Что же мне из-за этого кофе с плюшками не пить теперь? Я вас спрашиваю!

Спикер ткнул пальцем в ближайшего журналиста, которого тут же подхватили под руки милиционеры и вывели вон.

– Не отвечаете… – удрученно сказал вслед журналисту спикер. Старушка пискнула из под стопы солидного спикера. Тот кинул на нее строгий взгляд и погрозил пальцем.

– Наш национальный лидер, – снова обратился к прессе спикер, – наш национальный лидер… Кофе с плюшками – это то, что объединяет людей! Мы не позволим смешивать кофе с плюшками… В смысле кофе с плюшками с чем-нибудь еще! Особенно со всякими политическими интригами!

Спикер гневно поднял свой узловатый палец и показал на трепыхающуюся старушку.

– Сейчас, – сказал спикер, – сейчас я продемонстрирую коварство врагов Государстфа Российского! Эта бабка… Эта женщина старческого возраста на самом деле… На самом деле…

Пресса взволнованно зашуршала, но тут спикер умолк, так как в ухе его прервалась трансляция радиопередачи. Спикер минуты две молчал, и никто из представителей прессы и слова ему не сказал.

Передача возобновилась, и спикер заговорил снова

– Эта женщина на самом деле – английский шпион далай-ламы!

Те же милиционеры, что от греха подальше уводили журналиста, подбежали к бабке, стащили с нее одежду, под которой обнаружились какие-то оранжевые тряпки.

Раздались восторженные аплодисменты…

Глава 9

Это все неправда.

Человек, похожий на Курта Воннегута

Маньяк-педофил Вася сидел под кустом и мерз. Был уже почти час ночи, холодный ветер пронизывал теплую зимнюю дубленку маньяка.

Так он и не дождался никого, только простыл и умер.

Дело закончилось скандалом. Я не выдержал и прорвался к сцене.

– Путин! Путин! – кричал я. Он стоял и улыбался, он был так близко. Злобные кирпичные морды оттащили меня прочь.

Тут я и проснулся в холодном поту.

Как сочетается внутренняя независимоcть и наплевательство на чужое мнение с непреодолимым стремлением вымыть пол перед приходом гостей?

Наша жизнь похожа на суп. И на много чего еще.

Кое-кто вылезло из воды. Вокруг летали насекомые и прыгали кузнечики. Кое-кто сказало:

– Я думаю, что в литературе есть своя ценность вне зависимости от того, читает ее кто-то или нет.

К сожалению, вокруг никого не было, и поэтому миру пришлось идти к пониманию этой простой истины многие тысячи лет.

Я подошел к стенке, за которой скрывался неизвестный мне человек. В стенке была маленькая дырочка, и поскольку ничего неприличного оттуда не высунулось, я заключил, что за стеной либо женщина, либо никого нет, либо весьма осторожная натура.

Кое-кто сказал, что нехорошо писать про своих друзей. Я не согласен, но из опасения быть побитым мне приходится тут осторожничать.

Из-за того, что мне приходится притворяться вежливым человеком, я много чего не говорю. К счастью, есть друзья, с которыми мне не нужно скрывать своей грубости и невоспитанности. Я громко смеюсь, ругаюсь и ругаю политиков.

Самуил Прохоров кушал пирожок с горохом, купленный в церковной лавке.

– В общем, так, – сказал Прохоров. – согласные женщины меня не возбуждают.

Кусочек пирога упал на асфальт, а мимо проехал мощный автомобиль типа джип.

– Если баба согласна, то это не в кайф. Ну в самом деле, что за интерес? Я считаю, что настоящая похоть должна преодолевать все барьеры, и самый высокий из них – это нравственный. Уговорить ломающуюся целку… – Прохоров закатил глаза и причмокнул.

Катя зажмурилась и прошептала:

– Ты просто монстр. Чудовище! У тебя нет ничего святого!

Прохоров замолчал, посмотрел на церковную лавку, а затем на пирожок и ответил, гнусно усмехаясь:

– У меня есть святой пирожок с горохом, который мне приятно съесть!

Катя расплакалась, а Петр подошел к Самуилу Прохорову и правильно дал ему по шее.

Почему-то мне кажется, что я никогда не буду чувствовать себя порядочным человеком. Думаю, что в этом виноваты воспитатели детского сада, которые приучили меня извиняться за что попало. И, конечно же, мой коллега Александр… Это, конечно, не значит, что я порядочный человек.

Два человека стоят возле картины. Камера снимает из-за картины, так что не видно, что на ней изображено. Они внимательно смотрят на картину, затем происходит следующий диалог.

Усы

Полыхаев лихо закрутил ус.

– Абстракционизм, однако, – сказал он и сплюнул себе под ноги.

Художник Алберт сначала возмутился, а потом заплакал от обиды.

Полыхаев дал Алберту пощечину.

– Не реви, баба, – грустно сказал Полыхаев…

Теплый весенний вечер, мы с Аней идем по городу. Просто так, без какой-либо цели. Еще светло.

Аня говорит:

– Какой чудесный вечер.

Мы идем мимо магазина, вечерние алкоголики скромно топчутся около его дверей.

На детской площадке играют детишки. Мальчик кричит девочке:

– Эй, девочка!

Та, возмущенно картавя, отвечает ему:

– Я не девочка! Я ребенок!

Аня смеется.

Рома сказал:

– Во всем должен был смысл!

Что такое смысл, спросил его кто-то странный.

– Смысл, это когда ты можешь привязать веревочкой одну вещь к другой.

А зачем, спросил его кто-то непонятливый.

– Чтобы не чувствовать себя пылинкой, одиноко летающей в бесконечной пустоте космоса, – ответил Рома.

В следующем рассказе все персонажи говорят противоположное своим истинным мыслям, опять-таки в целях конспирации. Более того, они даже делают обратное своим желаниям.

Рома и Александр прыгали на батуте. Рома прыгает вверх, а Александр – вниз. Когда они встречаются друг с другом, они обмениваются уважительным рукопожатием.

Александр кричит Роме:

– Как хорошо самому достичь всего в этой жизни. С самого низа подняться до самых вершин. Из положения бесправного раба возвыситься до императора, повелителя галактик!

Рома крутит себе ус и сверкает очками:

– Да, – кричит он Александру в ответ, – как ты прав, друг мой! Истинная жизнь духа невозможна без непрерывного процесса самопознания! Какая радость, что всемогущий фатум бессилен против человеческой воли.

Тут сетка батута прорывается, и Александр с Романом падают на пол и больно ударяются.

– Да, – говорит Александр, – все-таки иногда хорошо иметь толстый зад, как у некоторых наших друзей. Будь мы более упитанны, мы бы меньше ушиблись сейчас.

Роман задумчиво отвечает Александру:

– В некоторых ситуациях толстый зад может только помешать. Вот, например, один наш друг с весьма толстым задом сейчас переживает любовную неудачу.

Александр смотрит себе в ICQ.

Да, – говорит он. – Я тоже в курсе. Пойдем-ка утешим этого умницу.

Глава 9.5

В кабинете у гендиректора на столе появился странный график, что он изображает, непонятно, но предполагаю самое страшное. Фотография графика в приложении 1.

Теперь о ситуации с Гегешем. Похоже, что они собираются его убрать чужими руками, скорее всего, воспользуются связями заместителя гендиректора в госструктурах. Кто конкретно с ним связан, не говорят даже при мне.

Судя по последнему разговору А. с Б., активные действия начнутся не раньше следующего месяца, когда будет формальный повод известного х-х-х-характера.

Хр-р. На прошлой неделе приходила дочка гендиректора и играла со мной. Образец ДНК в приложении 2. Удалось имплантировать ей наноробота-шпиона по форме YN-44-OP.

Глава 10

Большая часть того, что говорят люди, – это просто самогипноз.

– Когда-то мы были с тобой дружны, – сказал король. Ты меня понимал по крайней мере. Я не могу похвастаться тем же в отношении тебя, но ты-то меня понимал, так мне казалось… Да. Что же теперь-то с нами случилось? Мы что, повзрослели, что ли?

Король смотрел в глаза своему отражению в зеркале. Отражение молча глядело в глаза королю, но ничего не отвечало.

Король выхватил меч и посмотрел на его лезвие. Синее.

Синее… Красное.

Больно.

Король напрягся.

Кровь пошла сильнее.

Синяя тоска ночи. Ты сидишь один в четырех стенах, и абсолютно ничего не можешь поделать со своим одиночеством. Раньше ты мог лечь спать и сказать, что непременно последний раз проводишь так вечер.

Но число таких вечеров перевалило за критический предел, и ты уже не можешь поверить своим собственным утешительным мыслям.

Король выхватил меч… «Ай, да что там, – подумал он, глядя в зеркало. – Я не могу покончить с собой…»

Король рубанул.

Осколки зеркала брызнули ему в лицо.

– Из чего сделан мой меч?! – закричал король, – Из чего сделан мой меч?!

«Свобода, – подумал король. – Свобода – это то, чего у тебя нет. И не будет никогда. И не было никогда. Тебе казалось, что ты выбрал тропу, которой идешь, а кто-то хитро улыбался тебе вслед. Всю жизнь. Ни у кого не было ее, этой свободы! У всех кто-то улыбался за спиной. И у того, кто улыбался, за спиной тоже кто-то улыбался. Кто?»

Я осторожно открыл дверь в комнату. Мягко ступая по осколкам зеркала, я подошел к королю и отдал ему чашку с кофе. Король посмотрел мне в глаза и сказал.

– Я сделал это.

– Да, Ваше Величество. Вы сделали это. Теперь вы совсем настоящий, как все люди. Надо будет купить Вам костюм.

Король отхлебнул кофе.

– Скажи, неужели для того, чтобы человеку стать настоящим, необходимо возненавидеть себя?

– Нет, Ваше Величество. Этого мало.

– Тогда что же… Что же еще надо?

Я поднял с пола крупный осколок стекла. Из него на меня смотрел немолодой уже человек с невыразительным одутловатым лицом.

Мешки под рыбьими глазами, трехдневная щетина.

Я улыбнулся отражению.

– Потом надо себя полюбить. Таким, какой ты есть.