Текст книги "История Древнего Востока"

Что давали свободные общинники родному шуруппакскому государству? Немного: 1) тягловый скот (в основном ослов) на временной основе; 2) помощь храму при уборке урожая. Эта помощь была не бесплатная: в качестве награды храм устраивал пиры – пир не просто крупное торжество или обильные возлияния, а возможность досыта поесть мяса, причем довольно регулярно; 3) служили общинники и в войске; 4) строили каналы (впрочем, и храмовые земледельцы тоже).

Храмовое хозяйство обслуживали храмовые земледельцы, ремесленники и пастухи, с которыми рассчитывались двумя вышеописанными способами: посредством выдачи пайка или предоставлением надела. Паек сильнее привязывает к власти, но требует больших расходов на содержание хранителей и распределителей. Надел избавляет от дополнительных расходов, но дает мелким администраторам излишнюю самостоятельность, в конечном счете – возникает стремление стать наследственными частными владельцами. В связи с этим две системы периодически сменяют друг друга: для определенной ситуации годится одна, для иных – другая. Это мы будем видеть на протяжении всей истории допромышленных обществ. Но паек в основном распространялся в техногенных обществах, да и то не во всех. Надел же существовал практически везде и всегда – для служащих государства и верхушки общества. Вместе с тем практика наделения землей не такая, какая была только в Европе, где владельца надела защищал закон, в том числе и от монарха. Это верховенство писаного закона – специфика европейских обществ, особенно западноевропейских.

Возникшие в это время шумерские вожди-военачальники (лугали) опирались еще не на профессиональную армию, а на оплачиваемую ими дружину и на «клиентов», то есть на людей, лично социально и экономически от них зависевших.

5. III раннединастический период (РД III, 2500–2310). Он более длительный, чем предыдущие, и ознаменовался рядом новаций. Главное новшество последнего периода – появление тенденции к созданию более крупного государства. Возникает понятие «гегемон», основанное на военной силе. Следует обратить внимание на роль войска в становлении унитарного государства, что вполне естественно: только создав профессиональное войско, монарх по-настоящему отделяется от общества. До этого здесь прошло четверть тысячелетия, а настоящего государства еще не было. Только профессиональное войско дает возможность осуществлять всеобщее насилие, без чего государственная власть не имеет опоры, но исторически профессиональное войско формируется не сразу. Основной противник укрепляющейся государственной монархической власти – совет старейшин, привыкших за века решать все вопросы: они довольно медленно отдавали власть, но армии у них не было. Армией обладал только лугаль, для командования ею нужен один человек, такова природа войны.

Для содержания профессионального войска нужны средства, а именно земля. У кого военные обычно ее отбирают внутри страны, если земель становится мало? У духовенства. Во все времена у всех народов, если власти не хватает земли (или денег), сначала мытьем, а потом откровенным кaтаньем начинают ее отнимать у храмов, что происходит сплошь и рядом, хотя обычно не сопровождается покушениями на веру. Вопрос, собственно говоря, ставился следующим образом: государству нужны средства – откуда их брать?

Но среди «своих», в своей стране, потенциальные гегемоны, какую бы хорошую дружину ни содержали, настоящего авторитета в ранних государствах практически никогда не добивались. Это касается любого раннегосударственного общества Древности и Средних веков. Если вы местный, то все помнят ваши корни, поэтому ваши претензии на царское звание (а тем более если вы еще и избранником богов себя объявите) всегда наткнутся на противодействие со стороны соседей: вы когда-то коз пасли, а теперь выдаете себя за родственника божества. Данная проблема стояла перед первыми монархами древних и средневековых государств всегда. Решалась она следующим образом. У себя, где все знают твою подноготную – и бабушку, и дедушку, – действительно трудно доказать свою божественность, но если вы, будучи у себя каким-то лидером, завоевали соседнее государство и туда пришли «готовым» царем, с мечом в руках объяснив, что вы главный, – там вы уже настоящий царь. Поэтому без завоеваний настоящая царская власть в древности, как правило, утвердиться не может. Если же установление власти царя все-таки случается в местной узкой среде, происходит то, что в литературной традиции Средневековья называют «легендой о выходе». Большинство представителей княжеских и боярских родов утверждали, что они тоже откуда-то пришли уже будучи князьями и боярами, хотя сплошь и рядом вполне очевидно, что ниоткуда они не приходили. Однако ощущение, что никто не только не пророк, но и не боярин в своем отечестве, было в ранних обществах очень сильно. Стремление вывести себя из-за тридевяти земель – естественное следствие желания противопоставить себя остальным как фигуру привилегированную.

Европа уже давно вошла в период националистических идеологий, но для прошлых времен вопрос национальной принадлежности был мало существенным; важна религиозная принадлежность и «исходный» престиж. Для русского человека в Средние века констатация факта выхода, допустим, из Мордвы – или все равно откуда, лишь бы «выйти» уже готовым князем, – была чрезвычайно существенна, хотя в большинстве случаев проверить это было сложно. Аналогичная ситуация складывалась на первых этапах существования большинства государств.

Вместе с государем и его оплачиваемой дружиной оформляется слой управленцев, чиновников. Без него обойтись нельзя, это совершенно необходимый слой общества. Чиновнику тоже надо противопоставить себя остальным, чтобы выполнять функции управления, которое в огромной степени осуществляется средствами принуждения; поэтому надо быть оторванным от своей среды. Если царь еще мог ссылаться на какую-то сакральную санкцию или на приход откуда-то, то чиновнику, живущему в гуще народа, доказывать было совершенно нечего: все знали, что он вчерашний крестьянин. По какому праву он теперь выступал против вчерашних односельчан и без угрызений совести собирал с них налоги, отправлял рекрутами в армию и т. д.? Для оправдания со стороны чиновников могло выдвигаться следующее утверждение, опробованное в разных обществах, равно как и в нашем: слуга государя. «Да, я не такой, как все; я не царь; но я слуга царя». Вероятно, вы помните, в литературе, описывающей нравы первой половины XIX в., нечто похожее обычно вкладывается в уста старых русских генералов. Последний, будучи разгневан, багровеет и кричит: «Милостивый государь! Я слуга своему Государю!» Мы воспринимали подобные слова как некий литературный прием. На самой деле «слуга государев» – весьма высокое звание, существовавшее у нас довольно долго. Сходный текст дошел и из Древнего Египта. Именно через личное служение монарху чиновничество отчуждается от общества. Мало того, сплошь и рядом чиновников, особенно в период кризисов, набирали из «непрестижных» слоев общества, потому-то они и служили верой и правдой. Чиновничество большей частью зависело от монарха, впоследствии – от парламента, от диктатора, от политических партий, в редкие периоды – само от себя; из последней ситуации и берут начало трудности соответствующих обществ, так как чиновники совершенно не приспособлены для самостоятельного управления обществом без социального контроля со стороны. Они возникли и существуют совершенно не для этого; им всегда нужен хозяин. Оказавшись «в одиночестве», чиновничество всегда склонно к лихоимству, разгильдяйству, что является его профессиональной болезнью (впрочем, несмертельной); длится это обычно недолго.

Первые «настоящие» лугали-гегемоны вышли из города Ур (хотя сам термин употреблялся и ранее). Один их них, Месанепада, стал основателем I династии Ура (ок. XXV в.) и сыграл заметную роль в становлении государственных институтов. Основой его власти стало обилие пахотной земли и государственный контроль над внешней торговлей; в этом выразилась особенность азиатской деспотии, особенно шумерской: ранний интерес к экономике, в том числе и к торговле.

Шумеры очень любили торговать, так как своего сырья у них практически не было. Недавно, как сообщалось, нашли шумерскую торговую колонию аж под Пенджикентом, в Средней Азии. Представляете, где находятся шумеры, а где Пенджикент? И в Малой Азии есть неоспоримые следы шумерских колоний, которые находят за сотни километров от шумерской границы. Шумеры создали систему правил и норм, регулировавших торговлю. В Эблу, Угарит, Библ и другие города приходили купцы-резиденты (тамкары); была создана система гарантий, при которой торговый агент мог дожить до пенсии. Они жили внутри местных населенных пунктов, имели определенные права, и местное население редко их грабило; при этом их торговля развивалась на дальнем расстоянии от Шумера. Большое количество торговых представителей, немалый «стартовый капитал» и крупный объем торговли – важные условия для получения дохода шумерским государством. При этом речь идет не об этапном обмене, когда один – другому, другой – третьему и т. д., а о прямых торговых операциях с отдаленными областями. Тамкары, возможно, доходили до Инда, несомненно были в Иране, в области Причерноморья, в восточной части Малой Азии. Торговали в основном металлами, тканями и полудрагоценными камнями: везти на продажу зерно мало кому приходило в голову, потому что гнать нагруженный зерном, огромный (так как зерно дешевое) караван ослов на большое расстояние невозможно (ослы больше съедят по дороге). На далекие расстояния перевозились товары только малоемкие и ценные, пользующиеся спросом, взамен покупались другие. Шумеры торговали своими тканями; это сложное производство у них процветало, тогда как в других странах оно еще находилось на достаточно низком уровне развития.

На базе экономического подъема возникает сложная и опасная в социальной перспективе имущественная ситуация. Цари и царицы, жрецы и верховные жрицы – люди уже очень богатые, по отношению к ним формируется «социальная зависть». Впрочем, об истинной величине их состояния мы можем судить лишь по косвенным данным. Почему? Потому, что богатые могилы, как правило, грабят те самые завистники. Но благодаря «недосмотру» шумерских воров до нас дошло нетронутым, например, погребение женщины из Ура по имени Пуаби (есть разночтение: Шуб-ад). Вещей из драгоценных материалов, которые ее сопровождали, хватило бы на небольшой музей. Там лежали и плащ целиком из полудрагоценного камня, и корона, и золотые украшения, и две богато инкрустированные арфы, другие произведения искусства – масса ценных материалов и искусных поделок. Но для нас интересно другое: вместе с ней покинуло мир довольно много воинов и служанок. Ее погребальной комплекс представлял собой большой склеп, к которому вел ход в виде пологого пандуса. Сама Пуаби занимала небольшую опочивальню – остальная конструкция содержала тела воинов в полном вооружении и женщин. Скорее всего, все отравились добровольно: позы спокойные. Явно, что все как сидели, так и сидят; в дверях воины лежат там, где стояли. К моменту засыпки погребения землей все были мертвы – никого не душили и не резали. Совершенно очевидно, что все это участники определенной религиозной церемонии. Они представляли себе мир за пределами наблюдаемого как близкую аналогию миру земному. Естественно, они не были столь наивны, чтобы не понимать, что они превратятся в скелеты. Но считалось, что в какой-то момент, через месяц, год все участники обряда окажутся в том же составе на том свете в таком облике, что им понадобится их имущество.

Представления о загробном мире были чрезвычайно разнообразны. В данном случае мы имеем дело с обществом, представлявшим тот свет весьма похожим на этот. А в рамках нильского (или египетского) общества, на некоторых этапах развития – и месопотамского общества, и других – видно, как росло понимание отличия этого мира от потустороннего: вначале клали быков, имущество, людей, а позднее – глиняные статуэтки, что было, бесспорно, гораздо экономичней. Люди «договаривались» с богами, что вместо большого быка последних устроит маленькая статуэтка или глиняный топор вместо бесценного медного. Такое бывало периодически; потом древнее общество спохватывалось и уже в рамках другого типа представлений об ином мире возвращалось к вере в физическую реальность в той или иной степени того света, пока все не стало достоянием прошлого. В современных, даже достаточно архаичных, обществах подобное наблюдается редко.

Вообще аналогий обществам типа описанного в мире практически сейчас нет, не существует сейчас сложных обществ типа шумерского. Имеется либо «папуасское», близкое по опыту организации, но очень простое социально, либо современное, а развитых сложных древних обществ нет. Они эволюционировали дальше, поэтому нам не с чем сравнивать.

Все 200 лет III раннединастического периода лугали дерутся между собой, пытаясь объединить Нижнюю Месопотамию. Выдвигается два лидера. На севере – город Киш, на юге – Лагаш. Киш – район семито-шумерский, Лагаш – чисто шумерский. Никого особенно правители Лагаша в эти века не завоевали, но о доминировании можно говорить определенно; власть лугалей и профессиональная армия в ходе междоусобиц укрепляется. В остальном, хотя прошло всего 200 лет после II раннединастического периода, общество «внизу» оставалось таким же; «вверху» же произошли важные изменения. Основную массу по-прежнему составляют свободные общинники – более двух третей населения. Они оформляются как социальная группа – члены аграрных общин («плотных» совокупностей «больших семей»), имеющих свое право, социальные институты и органы управления в масштабе деревни. На втором месте по численности население государственно-храмовых земель, т. е. принадлежащих храму, но тесно связанных с государством, и затем – крупные землевладельцы, не связанные особыми обязательствами ни с кем, кроме царя. И, наконец, слуги и жители городов – как связанные с землей, так и не связанные.

Общинный статус защищал свободных крестьян от царя, чиновников, храмов, крупных землевладельцев. Для свободных общинников и крупных землевладельцев единственное ограничение в продаже земли, существовавшее и в русской общине до XIX в., состояло в том, что продавать землю следовало соседям или родственникам, т. е. не давать участку земли уйти в чужие руки, о чем заботились тысячелетиями. Такой продажи – когда где захотел, там и купил или продал – практически не было почти ни в одном обществе. Всегда представители местного населения старались, чтобы земля была продана именно им; все были заинтересованы в том, чтобы не появился богатый чужак.

Земли храма состояли из трех основных блоков. Первый – собственные поля, на которых трудилось, и как на барщине, и для себя, зависимое население. Второй – наделы для среднего слоя, связанного с храмом, сюда включаются управленцы, жрецы, часть ремесленников (бывших тем самым и землевладельцами). И третий – земли, довольно дешево сдававшиеся в аренду, видимо, нуждавшимся общинникам, и персоналу храмов.

Кто же получал упоминавшийся паек? В основном лица неземледельческих профессий: храмовые ремесленники, мелкий обслуживающий персонал (более крупный имел надел), некоторые категории низкооплачиваемых воинов, бесчисленная женская прислуга, и те, кого сейчас называют дворниками – тоже огромный по численности обслуживающий персонал; получала его и часть зависимых земледельцев.

Кто такие зависимые земледельцы, обрабатывающие храмовые земли? Ни в коем случае не рабы античного типа – от этой точки зрения давно отказались, – скорее всего, иноземцы или обедневшие местные жители, частично лишенные прав; при этом зависимость их была неустойчивой: часть из них, если не все, могла вернуть себе статус свободных.

Крупные землевладельцы помимо царя – это правители городов, крупные жрецы и т. д. Их владения связаны с работой на определенной должности и в принципе должны быть возвращены ими по окончании службы. Но во всех подобных обществах на раннем этапе мы наблюдаем то же самое, что и в нашем сейчас: люди часто слабо различали предоставляемое им за службу от того, что ими самими было куплено или унаследовано. «Служилые» земли, т. е. данные на срок службы, они норовили продать или завещать. А в шумерском и целом ряде других древних обществ, в отличие от нынешнего времени, люди даже не понимали четко, что такое условное землевладение. Даже терминологически порой непонятно, что имелось в виду в ряде конкретных случаев. Но они прекрасно знали, что такое частное землевладение, и стремились превратить условное в частное. Стоило ослабеть власти монарха, как условные земли становились частными. Для того чтобы в обществе существовал фонд земель для условного служилого землевладения на срок службы, необходимо было все время прилагать усилия по поддержанию статуса условного владения. А вот частное землевладение возникало само по себе и совершенно естественно имело тенденцию к превращению в крупное.

Что собой представляет условное землевладение и для чего оно нужно? Его статус связан с понятием «юридический налоговый иммунитет», т. е. пользователи освобождались от налогов – порой с уже имевшихся у них земель, а не только с вновь полученных. На земли, закрепленные за ними на срок службы, они получали иммунитет – право не платить налоги, а брать их себе и с этого жить. Такие владения были более выгодными, чем мелкие участки частных земель.

6. Формирование профессионального войска. Как выглядела армия и как велись войны на этом новом этапе? С кем воевал Лагаш? С Эламом, государством Субарту, с соседним, оставившим след в истории городом Умма. Воевали из-за плодородных земель – это новый тип войны, т. е. война не для того, чтобы показать, кто сильнее, или ограбить, а именно из-за земли. По такой причине и возникают теперь войны. Регулярное участие гражданского лидера – эна – в войнах в качестве лугаля – главнокомандующего – способствовало постепенному формированию власти царя, но пока еще не деспотии. Около XXV в., как уже говорилось, начинает складываться профессиональное войско. В зачаточном состоянии его элементы существовали и раньше, но окончательно – со своим вооружением, тактикой, строем и методикой боя – оно оформилось именно тогда. Мы можем себе представить это благодаря изобразительному искусству шумеров; отметим, что почти ничего нового последующие два тысячелетия в пехотное воинское дело не привнесли.

Ранние профессионалы принадлежали к тому же народу, что основное население страны. Их надо отличать от наемников, обычно из других мест; это второй, более поздний тип профессиональных воинов.

Первый же, выросший из местного ополчения, сохранял многие его традиции.

Общинник из ополчения воюет раз в год или вообще несколько раз в жизни – но с целью защитить жен и детей; в такой ситуации ему уже не жалко ни себя, ни тем более врага, и потери могут быть большими. Соответствующим было и вооружение. Возьмем, к примеру, ополчения греков-общинников, похожие в целом на шумерские. Шлем такой, что лица порой не было видно, броня, поножи и щит, тяжелый меч. Представьте себе, как на двух соседних буграх становятся две фаланги греков. Им зачитываются соответствующие мотивы предстоящего боя. Запевают эмбатерий, специальную военную песню, ритм которой постепенно ускоряется, и воины идут вниз навстречу друг другу по двум пологим холмам. Ритм все ускоряется, они уже бегут и, наконец, с жутким лязгом сшибаются и начинают рубиться. Кто раньше обессилел, тот проиграл. Что-то похожее было и здесь. И там и здесь общинники, которые знали, за что сражаются, шли в бой за родину, свой город, своего царя, хорошо известного (государства еще небольшие).

Теперь о раннем профессиональном войске. Это тяжело вооруженная фаланга в шлемах, мечи, щиты и копья разной длины. Чем дальше воин стоит от передней шеренги, тем у него длиннее копье, так что перед врагом предстает сомкнутый ряд щитов, обитых металлом, и острия копий. Профессиональный рукопашный бой сводится к следующему приему, который требует очень длительной подготовки, но предоставляет воину возможность дожить до пенсии. Чему их учили? Бить серьезно, точно, не суетясь. Вы стоите плечом к плечу, у каждого в руках меч, и должны точно рубить, но не толкаться, не размахивать руками или отпрыгивать, не кричать, а тупо и спокойно идти вперед в своем секторе – около 60–80 см, контролируя ситуацию. Враг-варвар из общинников может быть героем и «суперменом», но он прыгает, волнуется, орет и занимает со своим мечом пространство шириной метра два. А в этом секторе напротив него находятся два-три мужчины, которым нечего терять и которые его просто убьют – ведь он один. Поэтому потери у них много меньше, тем более что бой идет только на линии соприкосновения; даже если варваров больше, то в линии их всегда меньше, и их обычно постепенно перемалывают с небольшими потерями (если профессионалов не окружат; но тогда они строятся в каре, и задача сводится к предыдущей). Этому умению – рубиться, не теряя головы и не нарушая строя, – и учили профессионального воина. За отступление от перечисленных правил казнили или строго наказывали, вплоть до армии Византии. Кроме того, первый копейный удар фаланги был очень тяжелым. Но когда сшибались не профессионалы с варварами, а два войска профессионалов, шум стоял большой, а потери могли быть относительно маленькие; профессиональному воину любого типа хочется дожить до старости. Поэтому, когда исход боя складывается не в пользу его стороны, он быстро отступает, и убитых бывает немного. Психология наемного воина уже отличается от ополченческой. Но шумерское профессиональное войско первого типа по форме оружия и характеру боя во многом схоже с ополчением.

Вот когда те же греки уже ко времени войн Александра Македонского массами стали профессионалами второго типа, т. е. наемниками или привилегированными войсками в чужих странах и у разных полководцев, у них исчезли тяжелые мечи, копья – вообще тяжелое вооружение, а появилось другое: длинное тонкое копье, длинный тонкий меч. Железо доспехов выкинуто, вместо него введены кожаные доспехи, легкие шлемы. Вместо сандалий – высокие сапоги до колен, названные по имени гениального их изобретателя полководца наемников Ификрата ификратидами, чтобы быстро бежать по кочкам и любой пересеченной местности. Соответственно как велся бой? Если нападали на неорганизованных, то кололи их с большого расстояния, ничем не рискуя. А если попадался такой же противник из наемной армии, то колоть-то колют, но осматриваются по сторонам, чья возьмет, и если оказывается, что явно не наша, то с топотом исчезают с места действия, не понеся почти никаких потерь. Но трусами они не были – просто понимали, когда победы в данном случае быть уже не может. Профессионалы воины свое дело знают. Равно как и профессионалы гладиаторы. Кто будет читать римскую литературу, увидит, что частая фигура у авторов – гладиатор-«пенсионер»; места общественного питания в Риме часто держали бывшие гладиаторы. Да и трудно поверить, что два высококлассных специалиста из-за толпы полупьяных римских граждан будут друг друга убивать. Поэтому гладиаторов, доживавших до старости и спокойно работавших в разных «отраслях народного хозяйства» Римской империи, было довольно много.

Профессиональное войско первого типа имелось и у шумеров раннединастического периода. Об этом свидетельствует, в частности, то, что они порой теряли всего по 10–20 человек в битвах, решавших судьбу государств, пусть даже таких небольших, как Шуруппак; умирать профессионалам не хотелось. За тяжело вооруженными воинами шла толпа ополченцев, а впереди, погоняя упрямых ослов, ехали военачальники на тяжелых колесницах. На изображениях мы видим шлемы, щиты, защитные матерчатые плащи с бляхами, мечи, копья – действительно «шумеры идут», весьма угрожающая массовая сцена. И главное – организованная цепь, позднее фаланга, единообразно вооруженных профессионалов. При этом профессиональность не отрицала занятие в мирное время земледелием, естественно с налоговым послаблением или иммунитетом; впрочем, хозяйство занимало у них меньшее время, чем у «просто крестьян», тоже ходивших в походы, но редко.

Тогда же и формируется, по-видимому, психология профессионального воина, особенность которой в том, что он ни к кому, кроме командира, прочно не привязан. А в древности эти люди, во многом изолированные от остального общества, минимум два-три раза в год лично рискующие жизнью, были очень привязаны к человеку, от ума, храбрости и деловитости которого в бою зависела их жизнь. Они шли за командиром, поскольку он для них не фигура на плакате, а человек, идущий впереди. Воины любили своих командиров-царей, что давало последним возможность «завинчивать гайки» и бороться после окончания войны не только с общинным собранием, но и со жрецами. Нам известен один из таких шумерских «военных техногенов» – Эаннатум, лугаль Лагаша, изображенный идущим впереди своей страшной фаланги; он же первый объявил себя «Сыном Божества». При нем однажды разгромили целое государство, чуть не вырезали всех, и было убито около 3600 воинов (о чем, правда, рассказывает победитель, приукрашивающий факты и преувеличивающий цифры). Но если сравнить с Египтом, то там совершенно другое общество, там все целостно, едино, воюет большое государство… и порой насчитывается до 50 тыс. убитых.

7. Правление Энентарзи (конец XXV – начало XXIV в.). Лагаш воевал с Уммой, Кишем, Ларсой и Эламом. Имея прочную армию, военную традицию, лугали осваивают идею деспотии. Первый человек, попытавшийся создать деспотию, заслуживает того, чтобы его помнили – энси Энентарзи. Многие люди вкладывали свои «кирпичики» в историю создания деспотий, потом их были сотни, но первый из известных в истории – он (конец XXV – начало XXIV в. до Р.Х.; наличие точных дат зависит от документации, в ранние времена немногочисленной и неточной). Если предшественники Энентарзи грабили храмы, просто отчисляя себе определенный процент, то он поставил вопрос ребром: кто главный? И сделал себя главным жрецом главного бога, Нингирсу, после чего подчинил храмовое хозяйство государству, что характерно для аграрных техногенов. Отныне земли храма были объявлены царскими, а сам Энентарзи приобрел примерно 50 % обрабатываемых земель (а это предполагало определенный пересмотр отношений божественного и царского). Энентарзи осуществил и общее «завинчивание гаек», о чем свидетельствует объявление свободных общинников зависимыми подданными деспотического государства. Для вновь создавшейся ситуации нужно было кое-что изменить, и на все посты были посажены слуги царя, лично от него зависимые, т. е. власть была доверена чиновникам. Обширные кадры мелких служителей храмов и зависимых от них лиц были обложены налогами, которые они раньше не платили, т. е. храмы были экономически ущемлены и здесь. Ухудшилось и положение свободных общинников, потому что к власти пришли новые люди, которые еще не обзавелись обширным имуществом.

Бесспорно, Энентарзи смотрел вперед. Модель деспотического государства, доминировавшая позднее тысячелетиями на огромных площадях, как будто списана отсюда. Но он был первым и поторопился: такого количества новаций, пусть имеющих будущее, общество не выдержало. Впрочем, недовольство, явно вызванное перечисленными мероприятиями, при энергичном Энентарзи открыто никто не проявлял; подождали преемника, и тогда через несколько лет сняли неугодного царя-продолжателя, Лугальдиду. Вообще, нововведения сразу реализовать трудно, хотя бы они и были исторически перспективны; это обычно называется «социальным прогрессом». Лучше использовать термин «исторически перспективные мероприятия», т. е. решения, позднее реализовавшиеся в пределах определенной эпохи и ставшие историей. Сама деспотия при Энентарзи оказалась исторически перспективной, но с забеганием вперед.

8. Правление Уруинимгины (2318–2310) и Лугальзагеси (конец XXIV в.). Итак, лагашское городское собрание провело перевыборы царя и выдвинуло другого члена династии, Уруинимгину (прежнее чтение: Урукагина). Новый царь решил все исправить и всем помочь и занимался этим с 2318 по 2310 г.; восемь лет он так радел об исправлении ошибок Энентарзи, что государство развалилось совсем. Так, Уруинимгина вернул храмам самостоятельность, чем подорвал бюджет, затем ограничил власть светских чиновников, чем подорвал государство. Уменьшил налоги, чем тоже ущемил бюджет, а затем отменил частные долги. Что в итоге вышло? Средств стало меньше, аппарат обозлился: зажиточные, социально активные люди были лишены части средств. В такой ситуации это еще были временные трудности, и они могли остаться временными, если на всем экономить, не воевать и иметь впереди много исторического времени. А если контрреформатор еще и воитель, то такие начинания почти всегда кончаются плохо. Если бы Уруинимгина не пошел на войну, то, может быть, все и обошлось бы, но он начал воевать. Сначала воевал с Кишем, потом с Умой, в 2310 г. войну проиграл с позором, потеряв половину территории, остальная же была разорена. И примерно в том же 2310 г. Уруинимгина исчез с политической арены, никому уже не интересный.

Хозяином положения совершенно неожиданно оказался правитель маленького государства Умма Лугальзагеси (конец XXIV в.), по наследству, видимо, получивший еще и Урук и каким-то образом Ур. Вскоре он приобрел власть над всем югом Месопотамии и стал гегемоном, объединившим военные силы нескольких городов; к 2312 г. он захватил почти все Двуречье и Ниппур. Киш, а также Лагаш тоже оказались в зависимости от Уммы. О чем это говорит? О том, что тенденция к объединению продолжала существовать, если даже маленькая Умма смогла его осуществить. Но одно дело – завоевать, другое – удержать. В Умме было мало людей, средств, кадров, чтобы возобновить политику правителей Лагаша. Создать государство было суждено не Умме, тем более что она стала воссоздавать федерацию, а не унитарное государство (т. е. подчиненные государства платили дань, но у власти оставались их правители). А дело шло, как показало время, к созданию унитарного государства, так как только ему принадлежало историческое будущее. Поэтому федеративные свершения Лугальзагеси, будучи успешными, не стали тем, на что рассчитывало общество. Настоящее единое государство создают здесь на рубеже XXIV–XXIII вв. до Р.Х. не шумеры, а восточные семиты под руководством династии Саргонидов.