Текст книги "До второго потопа. Сага «Ось земли». Книга 5"

14. Адольф Гитлер

Наступление нового 1942 года Адольф с ближайшим кругом отмечал в Бертехсгадене. Он дождался боя часов, поднял бокал с шампанским и вскоре на время покинул праздничный стол, уединившись в спальне. Оставшись один, он выключил освещение и приник к окну. Белые шапки горных вершин четкими контурами высвечивались на фоне безоблачного неба. Величавая красота ночных гор всегда гипнотизировала его. Она словно относила весь бренный мир в небытие, оставляла один на один с космосом, втягивая в себя и внушая ощущение собственного гигантского величия – величия вечного существа.

Но на сей раз космос не втягивал его в себя. Мысли крутились вокруг русской кампании.

Мерзавец фон Браухич имел наглость сказать то, что стало давно понятно: русская кампания попала в тупик. Как он ненавидит этих кайзеровских генералов, эту белую кость, этих высокомерных ослов! Они всегда считали его плебеем, выходцем из австрийской глубинки, лишь волею случая попавшим во власть. Поначалу это было открыто написано на их физиономиях. Лишь потом, когда он решительно и отважно ввел вермахт в демилитаризованную Рейнскую область, они задумались. Потому что он проявил качества великого полководца. Вопреки решениям Версальского договора, вопреки всему миру, он поднял стоявшую на коленях Германию и вернул ей ее исторические земли. Потом было много других дел, заставивших генералов относиться к нему с почтением. Но они так и не научились почитать его стратегического таланта и до сих пор считают его профаном в военном деле. Они ехидничают над его директивами, не понимая их далеко идущего значения. Стоит только ему сделать крупную ошибку, и они воспользуются ею, чтобы сплети заговор и уничтожить его.

В тот раз после совещания в ОКВ фон Браухич не остался, как обычно, в зале, а пошел провожать его до подъезда. Сначала он путался в словах, пытаясь облечь мысль в удобоваримую форму, а затем внезапно остановился и по военному прямо заявил, что русская кампания терпит фиаско. Адольф почувствовал приступ тошнотворного омерзения. На дворе уже стояло Рождество 1941 года, а этот осёл наконец додумался до того, что он понял еще в августе, когда русские остановили под Смоленском наступление его армий. До Смоленска вермахт как гигантский краб охватывал клешнями русские армии, перерезал их коммуникации, громил тылы, а затем разбивал в прах, забирая миллионы пленных. Все шло превосходно. Но под Смоленском Красная Армия не дала клешням защелкнуться за своей спиной и начала изматывающее сопротивление, а затем даже попробовала себя в контрударах. Это был конец замысла «Барбаросса», потому что фронтальное наступление на Москву провалилось. Его армия на два месяца увязла на рубеже Днепра, растянув коммуникации, потеряв драгоценное время и полмиллиона солдат. Но ослы генералы не хотели понимать этого. Они ржали свое «вперед на Москву» полагая, что смогут ее захватить до наступления морозов. Нет, его гений видел другое. Блицкриг закончился, и надо было думать о новых сроках кампании. О зимнем снабжении и усилении ее союзниками. Нужен был крутой поворот к длительной войне, только говорить об этом вслух он не мог. Геббельс и его огромная пропагандистская машина еще во всю трубили о скорой победе. Но, не распространяясь о новых целях, он издал Директиву от 21 августа, приказав повернуть на юг, к Донбассу и Крыму, и на север к Ленинграду, на укрепление группы армий «Север», отложив тем самым решительное наступление на русскую столицу на более поздний срок. Это было стратегически верное решение, ведь русский юг даст хлеб и нефть, а север даст объединение с финнами. Но одновременно это была ошибка. Ошибка в понимании той страны, с которой он начал войну. Его армии забуксовали в ее необъятных пространствах, встречая непонятно упорное сопротивление русских. Ни на юге, ни на севере его план выполнен не был, а Москва не была взята ослабленными силами группы «Центр».

Теперь фон Браухич, наконец, додумался до того, что немецкие армии попали в безнадежно проигрышное положение.

Зима выдалась холодной даже здесь, в южной Германии, что бывает крайне редко. Адольф увидел в этом плохой знак, знак того, что небесные расклады перемещаются не в его пользу. Тихий ужас охватил его душу, когда в ноябре русские морозы упали с неба вопреки всяческим прогнозам метеорологов. Все перевернулось в его расчетах. Такие невероятные морозы, каких не знали даже сами русские, не могли придти просто так. Это было предвестником беды, и она не замедлила явиться. Для техники вермахта, работающей на синтетическом бензине и маслах, русские морозы стали приговором. Синтетическое горючее не возгорается уже при минус десяти, масла также застывают, а температуры опустились ниже двадцати градусов. Танки застряли на позициях беспомощными черепахами, бронетранспортеры затихли как гробы позади окопов, наступление остановилось. Теперь войскам приходится по каплям делить остатки трофейного русского горючего, чтобы хоть как-то обеспечить подвижность техники. А ведь еще летом они считали его никудышным, и сжигали огромные запасы ради забавы. Да, это была его ошибка. Он не запас на такой случай нужного количества минеральной румынской нефти, но разве есть гений, который предугадает действия небесных сил? Теперь румынскую нефть срочно везут из– под Плоешти и перегоняют на немецких нефтезаводах. Но когда ею насытят вставшие армии и надолго ли ее хватит? Ведь он в свое время сумел гениально решить проблему горючего, наладив возгонку синтетического бензина из каменного угля. Ни в одной стране мира нет таких развитых мощностей, ни одна европейская страна не имеет такой независимости от нефти, как Германия, и вдруг – русские морозы! К тому же мерзавец фон Браухич притащил несколько дневниковых записей павших офицеров вермахта, в котором говорилось о лике Богородицы, который померещился им в небе над Ленинградом. Адольф гордился своим молодым офицерским корпусом, так сильно отличавшимся от стариков-генералов, и был неприятно поражен тем, что его лучшие люди начинают верить в христианские благоглупости. Он понимал, что все идет от кайзеровских выкормышей, которых он не сумел извести до начала похода против Советов. Сложно их извести, слишком хорошо они знают военное дело, слишком нужны они ему в этой войне. Да, он не будет обманывать себя. Карты перевернулись в пользу Сталина. На его стороне огромный потенциал русского пространства. Этот ненавистный грузин каким то невероятным способом сумел вывернуться из петли первых месяцев войны, когда, казалось бы, все было сделано для разгрома его армий. Именно на это Адольф делал ставку, ведь он даже не думал о производстве зимнего обмундирования для своих солдат. Он все рассчитал точно, ворвавшись в индустриальные районы России, парализуя работу промышленности, рассекая пути сообщения и разрывая в клочья оборону Красной Армии. До победы оставались считанные недели, и он с нетерпением ждал доклада об окончательной дезорганизации и бегстве красных частей.

Как Сталин смог в этой обстановке эвакуировать оборонные заводы и запустить их за два месяца? Почему оказалось, что площадки под эти заводы в Сибири были готовы заранее, будто Сталин знал, что ему придется делать этот ход конем? Еще год назад к ним были подведены электролинии и дороги, другие коммуникации, а его разведка не знала об этом.

Почему угнетенный Сталиным русский народ отозвался на его призыв и поднялся чудовищным колоссом на пути немецкой армии? Что за загадку таит в себе этот русский колосс? Ведь случившееся невозможно было даже представить себе, но оно случилось. Русская промышленность за ночь возродилась как птица Феникс из пепла и теперь из бездонного тыла на передовую поступают превосходные Т-34, многотонные чудовища КВ, которым нет равных в вермахте. Его инженеры болтают о ненадежных моторах, плохих трансмиссиях, и слабом обзоре русских танков. Но что ему от этого? Со своими ненадежными моторами и плохими трансмиссиями они умудряются выигрывать танковые бои, а это самое главное. Ему, в конце концов наплевать на то, что вместо переговорного устройства русские командиры используют ноги: пинок в левую лопатку водителя – поворот налево, пинок в правую – поворот направо, пинок в шею – остановка. Может быть, в бою это надежнее чем микрофон. Чешские заводы в Пльзне только получили документацию на изготовление тяжелых танков. Да, чехи превосходные работники, но пройдет еще целый год, пока будет установлено новое оборудование и первые «Тигры» появятся на полях сражений. А это проигранное время, потому что орды русских бронированных чудовищ сумеют качнуть маятник войны в обратном направлении. Положение в воздухе также меняется с каждым днем. Новые русские истребители не уступают его люфтваффе, а кое в чем его и превосходят. Они множатся, словно саранча и скоро его асы могут потерять свое превосходство в воздухе. Что уж говорить о необъятных людских ресурсах, притекающих из азиатских республик и Сибири полноводной рекой. Проклятье, проклятье! Как Сталин сумел вывернуться из его петли? Ведь он же не имеет связи с теми силами, с которыми так крепко связан он, Адольф. Сталину не помогает Черный ангел, защитник национал-социализма. Более того, он атеист и ему не должен помогать их православный Христос. Или, может быть, этот коварный горец, все же тайный верующий и именно поэтому он передушил всех безбожников-троцкистов, а затем умолил своего бога помочь ему в самые решительные минуты? Да, когда-то Шулленбург сообщал из Москвы, что по слухам, Сталин тайно молится во внутренней церкви Кремля, но он не склонен был верить подобным вещам. Мало ли что болтают московские сплетники. А если это правда, то может быть, где-то в незримой высоте ангел Сталина вышел на сражение с Черным ангелом?

Адольф скомкал кисею занавески. Знакомый спазм возник сначала в животе, а потом поднялся выше, заставляя тяжело дышать, хватая себя руками за горло. Приступы тоски стали посещать его по ночам. Тоски отчаянной, необъяснимой. Он знал, что Черный ангел предъявит ему счет за те невероятные блага, которые подарил ему в обмен на душу, но не думал, что это придет так рано. Он еще не успел насладиться земной властью, которая была так упоительна. Да, ему нравится рабская любовь подданных, взирающих на него с безумным восторгом. Ему нравится понимать, что он, испытавший самые отчаянные унижения в юности, и не состоявшийся как мужчина, внутренне не поднявшийся над ощущением червя земного, особенно остро упивается глупой преданностью немцев и немок. Как лестно ему, толком не познавшему женской плоти, слышать на митингах крики женщин: «Хочу ребенка от фюрера!», чувствовать запах их мочи с передних рядов, потому что они не могут сдержать себя в своем неистовом обожании. Поначалу он, Адольф и вправду мнил себя мессией, посланцем неба, призванным возглавить созидание Третьего рейха. Это было упоительное состояние души. Тогда еще жили в нем остатки провинциальной немецкой романтики. Он считал изумрудные альпийские луга с их мирными селениями идеалом земного мира. Тогда ему казалось, что он сумеет утвердить законы этого маленького мира во всей Вселенной и сделать его таким же простым и благопристойным, как его милая Германия. Но уже позорные и несправедливые провалы при поступлении в Венскую Академию художеств, нищета, и обнаружившееся мужское бессилие изменили его. Он все еще цеплялся за фантазии милой Германии, но в душе уже скалил свои клыки беспощадный зверь, который хотел только одного – подняться над своими тайными комплексами и утвердиться над людьми – над этими сытенькими, трусливыми людишками, слюнявящими жизнь как детскую игрушку. Встать над ними могучей фигурой исторического титана. В ту пору ему стало ясно, что великий человек должен быть своевольным и беспощадным. Он реализовал это убеждение, вступив в близость со свой несовершеннолетней племянницей Гели Раубаль, но совсем не в ту близость, о которой знают добропорядочные бюргеры, и не в ту, которую лелеют педерасты. Великий человек может себе позволить все, а тогда он уже руководил партией и дальнейшее восхождение ему преграждал комплекс неполноценности – комплекс мужского бессилия. То, что препятствует становлению титанической личности. Он должен был преодолеть его любым способом, иначе все планы летели в пропасть. Научиться овладевать женщинами, подчинять их своим желаниям и подняться над ними – вот что лежит в глубине души каждого победителя. Что ж, ему не дано было сделать это естественным путем, потому что природа не дала ему всех необходимых качеств. Но он рассматривал это обстоятельство только как испытание на состоятельность. Поэтому он заменил естественный ход вещей, на который не был способен, ходом неестественным. Сильнейшая симуляция оргазма впервые в жизни охватила его, когда Гели пустила струю на его лицо и сопроводила ее калом. Он был единственным уникальным человеком на планете, который мог получать спазмы наслаждения таким способом. Он был уникум. Великий, неповторимый, он воплотил в себе вселенскую любовь титана, принимая на себя грязь мира сего в ее наиоткровеннейшей форме. Он принимал эту грязь на себя, и страдал от мучительного наслаждения за всех тварей в людском обличии. Да, это наслаждение мученика, страдальца, отдавшего свою душу Черному ангелу.

Любовь с Гели продолжалось несколько лет, но потом девчонка застрелилась. Она, видите ли, не смогла вынести такой по настоящему уникальной и великой любви, ибо она не смогла этого понять, как не смогли понять и другие женщины, попадавшие в его постель. Практически ни одна из них не приняла его способа заниматься любовью. Ничтожества, они сводили счеты с жизнью одна за другой. Лишь Ева все поняла правильно. Он любит Еву как единомышленницу. Они вместе обманывают весь мир. Ева создает иллюзию семейного бытия, хотя ему известно, что Борман и Гиммлер в шутку называю ее «наша замужняя вдова». Придется терпеть, эти свиньи нужны ему. К тому же, они не станут трезвонить на весь мир о том, что это всего лишь маленький театр для соблюдения приличий, так необходимых в мире обывателей. Пусть все видят, что несмотря на свое величие он один из них. Он тоже спит со своей женой, лечится у своего личного врача, а жена глотает противозачаточные таблетки, которые лежат в шкафчике на виду у прислуги.

Но он ушел в сторону в своих мыслях. Да, русская кампания почти проиграна. Шансов практически нет никаких. Но на то он и фюрер, чтобы бросать вызов судьбе, даже самому Черному ангелу, который решил раньше времени произвести с ним расчет. Еще неизвестно, кто сильнее – он, или Черный ангел. Что ж, передовые армии вермахта окоченеют в русских снегах, думать сейчас о наступлении было бы идиотизмом. Нужно продержаться до лета и летом все-таки пробиться к кавказской нефти. Как же он просчитался, когда позволил ослам-генералам продолжить поход на Москву! Ведь шептал же ему на ухо Черный ангел, что поначалу надо во чтобы то ни стало захватить нефтеносные районы. И он уже повернул часть своих армий на юг, но при этом все – таки позволил генералам из последних сил лезть на русскую столицу. Доверился их уговорам. Доверился! Что ж, они добились своего и получили от русских сполна. Это первое крупное поражение в России и часть вины лежит на нем. Теперь он без нефти, а только натуральное горючее дает возможность воевать в этой заснеженной стране. Надо бороться, надо прорваться к Грозному и Баку. Надо бороться до конца. Если он возьмет нефтяные прииски, то кампания продолжится, и осуществятся его самые романтические грезы о соединении на Кавказе танковых армий Гудериана, накативших с севера и танковой армады Роммеля, которая проложит себе путь с Ближнего востока. Не все потеряно, Черный ангел, не все потеряно.

15. Севка Булай на фронте

Подмосковье встретило на редкость высокими сугробами, среди которых едва не по крыши утонули домики придорожных деревень. Шел бесконечный снегопад, железнодорожники едва успевали расчищать пути и состав уже третьи сутки двигался от Казани к Москве, то и дело, застревая в сутолоке военных перевозок. Днем по теплушкам прошел слух, что скоро будет столица, но как – ни надеялись солдатики увидеть хоть кусочек первопрестольной – ничего не увидели. Москву обошли ночью объездным путем, а утром поезд уже тянулся по местности, сильно разрушенной войной.

Командир батареи лейтенант Всеволод Булай лежал на верхней полке офицерского вагона, смотрел на медленно двигающиеся пейзажи и неспешные думы текли в его голове. Война открывала перед ним свои первые картины, но они не казались страшными. Засыпанные снегом развалины домов, поваленные телеграфные столбы, разбитые остатки своей и вражеской техники – за оконным стеклом все это казалось кадрами документального фильма, и зрение быстро привыкало к ним. А думами Севка был дома. Прошлой ночью эшелон проследовал через Арзамас. Севка не сумел подать весточку родителям, и лишь выскочил на несколько минут на перрон, чтобы посмотреть на родные места. Этот город по – особому сберегался в его памяти. Сюда он мальчишкой ездил с отцом за покупками для колхоза и его на всю жизнь впечатлили громадные соборы и монастырские постройки, величественно расположившиеся на холмах. Здесь до войны сохранилось много храмов, и хотя большинство из них превратились в хозяйственные помещения, вид их делал город по особенному красивым и притягательным. Сюда добиралась на богомолье его мать после того, как окояновские храмы были разрушены. Через Арзамас Севка ехал в Муром в поисках Насти, и то время врезалась в его память особой печальной и прекрасной мелодией.

Эшелон недолго стоял в Арзамасе, а душу словно обдало теплой волной. Где-то неподалеку, всего в нескольких десятках километров мерцает за окном керосиновая лампа, и сидят за столом его родители. Потрескивают дрова в печи. Они вечеряют – едят картошку с квашеной капустой, и говорят о нем, Севке, о его брате Толике, которого тоже закрутила в свою воронку война. Тихо, темно, только снежок падает в свете луны, да спят покрытые инеем могучие осины окояновского леса. Севка любил осинники. Собравшись в стайки, осины светятся серебром и звенят необыкновенным звоном, словно цыганки монистами. В них по – особому чисто и пахуче. Когда Севка привезет Настю к родителям, он обязательно поведет ее в лес, в свои любимые осинники, и будет целовать ее под звон их серебряных листьев. Он обязательно найдет ее и привезет к родителям. Надо только закончить войну. Осталось недолго. Немца уже погнали от Москвы, и глядишь, к лету, выкинут его за пределы Родины. По всему видно, что готовится большое наступление и его артиллерийский полк примет в нем участие. Месяц назад Севка окончил Томское артиллерийское училище, и вот уже совсем скоро вступит в бой. В училище было трудно, жили впроголодь. Булай сильно потощал, стал легким, как перо. Зато теперь, в походном порядке снабжение не в сравнение лучше. Кормят пшенным кулешом с салом. Сегодня утром командир полка объявил, что вечером полк выгружается и что с погодой им сильно повезло. Снегопад не дает фашисту летать. Иначе не избежать бомбежек. Пока еще немец хозяйничает в небе, хотя, конечно, не так, как в начале войны. Но все идет к лучшему.

Вечером встали на безымянном полустанке и получили команду к разгрузке. После недельного вынужденного безделья все пришло в бодрое движение. Ездовые открыли конные вагоны, положили настилы и выводили на открытый воздух отдохнувших, хорошо откормленных тяжеловозов. Артиллеристы скатывали на землю покрытые клеевой побелкой пушки. Полк сходил на землю и медленно вытягивался по зимнику, ведущему в темные, поросшие редкими перелесками поля. За ночь он должен был одолеть марш-броском тридцать километров и к рассвету прибыть на передовые позиции. С темнотой пороша прекратилась, облака ушли и на угольно-черном небе проступили мириады звезд. Стало заметно холодать. «А ведь Рождество скоро» – подумал Севка – сегодня третье января. Значит и морозы Рождественские».

Поначалу двигались относительно легко. Здесь прошли танки и их гусеницы вмяли снег настолько, что колеса пушек не вязли. Но лошади все – же уставали, и солдаты шли рядом, помогая им в трудных местах. Перекуры были короткими. Командир спешил и гнал полк вперед. Ясная ночь предполагала ясное утро, а значит и фашистскую авиацию. Однако на середине пути дорога разошлась в две стороны. Следы танков ушли вправо, а полку предстояло двигаться по едва заметному, сильно заметенному снегом санному пути. Движение замедлилось. Уставшие лошади едва тянули утопавшие по ступицы пушки и усилия красноармейцев им мало помогали. Севка понял, что к рассвету они заданного пункта не достигнут. Командир полка майор Горюнов созвал офицеров на летучку. Он сидел на зарядном ящике в своем белом сибирском полушубке, с темными кругами под глазами и обострившимся носом.

– Мы завязли. Лошади не тянут. Люди устали. Какие будут предложения? – спросил он своим прокуренным трескучим голосом.

Офицеры молчали. Все понимали, что по законам военного времени невыполнение приказа влечет суровое наказание. А приказ – прибыть в расположение дивизии на рассвете. Но какой совет они могли дать? Снег превратился для полка в непреодолимую преграду. Воцарилось молчание. Наконец, комиссар полка Звягин, бывший партийный работник тридцати с небольшим лет, произнес:

– Самое лучшее, что я могу тебе посоветовать, Степан Гаврилович, – это послать за подмогой в дивизию. Не мы виноваты, что дорога непроходимая. Без техники мы ее не одолеем. Лыжи у наших разведчиков есть. Направляй их с пакетом до штаба дивизии. Здесь еще километров десять-пятнадцать осталось. Глядишь, трактора или танки подошлют.

Посланцы ушли в темноту, ездовые накрыли лошадей попонами, а солдатам было разрешено развести в укромных местах костры и отдыхать. Полоса вдоль дороги поросла мелколесьем. Солдаты нарубили небольших березок, запалили костерки и расположились кружками, вокруг них. Севка подсел к костерку своей батареи и слушал солдатские разговоры. Мороз потихоньку забирался в валенки и рукавицы. Ждать надо было не менее трех часов.

Два танка пришли в полночь и задрогший на холоде полк медленно зашевелился, чтобы возобновить движение. Шли медленно и к рассвету явно не успевали. Но теперь душа не болела – начальство знало положение. С рассветом снова посыпал снег, не дававший чужой авиации делать свое смертельное дело. Когда полностью рассвело, пошли по местности, где война недавно бушевала во всю силу. Здесь не осталось ни одной целой деревни. Вдоль дороги торчали останки сожженных и разбитых снарядами домов, валялась домашняя утварь и клочки одежды. Кое-где на пепелищах копались люди. Лишь иногда несколько сохранившихся изб виднелось в ряду обвалившихся печных труб, да бездомные собаки бродили среди остатков жилья. В заваленных снегом полях стояло множество разбитой техники, словно в остановившемся мгновении запечатлевшей всю ярость сражения. Танк с красной звездой, наехавший на немецкую пушку, поднял ствол орудия в небо, словно слон, раздавивший тигра и получивший в этот момент смертельный выстрел. Группа немецких бронетранспортеров, попавшая под залп термитных снарядов «Катюши» запечатлела ужас мучительной смерти, испытанной немцами. Стволы пулеметов провисли как пластилиновые, люки оплавились, из одного из них торчали сгоревшие остатки руки. Среди перевернутых и разбитых бронемашин и броневиков виднелся даже фюзеляж сбитого самолета.

На полях работали похоронные команды, которые сносили трупы немцев и советских солдат в отдельные кучи и хоронили их в братских могилах. Кучи трупов были огромными. Мертвые, заледенелые люди лежали как дрова, с торчащими руками и ногами, скрюченными пальцами, обезображенными лицами. В воздухе еще не исчез запах гари и тлена. Севке не приходилось никогда раньше встречаться с массовой смертью. Весь опыт его молодой жизни ограничивался тем, что ему изредка приходилось участвовать в похоронах односельчан или однокашников. Но теперь картина смерти развернулась перед Булаем в невиданном ужасе. Смерть словно поднялась в белом саване во все белесое зимнее небо и, содрогаясь, смеялась ему беззубым ртом и звала его в свои объятья. Тошнотворный ужас сковал душу парня.

Наконец, с большим опозданием прибыли на исходный рубеж, в 342 дивизию, и получили боевую задачу. Артиллерийский полк придавался передовой группе, которая должна была преодолеть сопротивление немцев на левом берегу Волги, перейти реку по льду и смять вторую линию обороны на правом берегу, образовав брешь для прорыва.

Трое суток готовились к работе: изучали топографию местности со схемами укреплений врага, готовили матчасть, работали с личным составом. В артполк влили остатки нескольких разбитых ранее противотанковых батарей. Один из бывалых – наводчик Сергеев попал в батарею Булая. Он выделялся среди новобранцев особой манерой держаться и свойством быть во всем первым – и у котла, и на позиции. Бойцы сразу приняли его первенство, и растопырив уши слушали его байки. А судя по ним, Сергеев успел побывать в пекле и выйти из него живым и здоровым.

Погода установилась прекрасная – мороз и солнце. На удивление немецкая авиация не донимала. Лишь в небе привычно висела ноющая, как зубная боль, точка самолета-корректировщика. Немцы, видно, поняли, что русские готовят наступление и закапывались поглубже. Здесь, на передовой Севка впервые увидел новые танки Т-34 и КВ -1. Особенно его впечатлил «Клим Ворошилов». Зная пробивную способность своей пушки, Севка прикинул, что она, скорее всего, лобовую броню этого богатыря не взяла бы. Хотя боковую – пожалуй. Вообще Севка гордился своими орудиями. Новенькие ЗИС-2 стали выпускаться только несколько месяцев назад. Это были удобные, скорострельные и сильные орудия. Пушки были настолько мощными, что Ставка приказала осенью прекратить их выпуск, потому – что они пробивали броню немецких танков как жестянку. Ведь основной танк вермахта – Т-3, имел лобовую броню всего в 5 сантиметров, а боковую и того меньше. Тяжелых танков немцы пока не делали. Бить в башню такой машины было бесполезным делом. Если не попадешь в зарядный отсек, то снаряд прошивает танк насквозь, и уходит в воздух, не выводя его из строя. Противотанковые ружья и сорокопятки для таких танков годились больше. Их снаряды проникали в коробку и метались там, поражая живую силу

Да, советские машины превосходили немецкие. Только у немцев их было много, а у нас пока маловато.

Седьмого числа был зачитан приказ о наступлении. Стоя в ряду артиллеристов и слушая сиплый голос командира полка, Булай ощущал, как в душе его растет тревожное напряжение. Завтра начнется… После ужина он в который раз проверил состояние казенников и прицельных приборов орудий, приказал расчетам ложиться отдыхать и прилег сам в своей командирской землянке, выкопанной бойцами на скорую руку. Дневная усталость взяла свое и он заснул. Но словно разбуженный чьей-то холодной рукой, проснулся задолго до рассвета. И уже не мог вернуться в сон. Тревожное ожидание забрало душу в свои руки. Полежав с открытыми глазами, Булай поднялся, вышел из землянки и закурил. Ночь еще властвовала над миром. В небе мерцали кристаллики мелких зимних звезд, передовую окутала тишина. Не поднимались вверх даже осветительные ракеты, которые немцы в обычное время жгли бессчетное количество. Мир будто сжался перед началом новой кровавой схватки. Севка облокотился на бруствер и смотрел на едва видные силуэты холмов и зарослей кустарников на стороне врага. За кустарником едва угадывались развалины деревни Ножкино. Там, впереди несла подо льдом свои воды Волга. Впервые он увидел эту великую воду лет десяти от роду, когда батя взял его с собой в Нижний покупать сельхозинвентарь. Они стояли тогда на откосе рядом с Кремлем и любовались открывшимися видами. Был жаркий летний день. Под бездонным бирюзовым небом неспешно катила свои воды Волга, а по ней шли белые суда, покрикивая низкими голосами гудков. И было что-то могучее, что-то родное в этом движении. Мальчишка ощущал себя окруженным незримой любовью всего сущего, которое дарит ему эту красоту. Позже Севка пару раз ездил рыбачить со своими друзьями– студентами в окрестности Лыскова, расположенного не так далеко от техникума, где он учился. Ночевки на берегу Волги с костром и песнями остались в его памяти теплой и жизнерадостной картиной.

И вот теперь его Волгу захватили пришельцы. Они обуглили землю вокруг нее, сожгли человеческое жилье и убивали, убивали, убивали…. Они исключили его, Севку, его отца и мать, весь русский род из списков достойных быть на Земле. Страшные картины принесенной врагом беды всплывали в памяти парня. «Гады, гады, проклятые – тяжело ворочалась в его голове мысль – карать вас, карать беспощадно» и чувство ненависти камнем давило грудь.

Еще в темноте заняли боевые позиции. Ровно в шесть в зенит с шипением пошли три сигнальные ракеты, и линия фронта окрасилась вспышками выстрелов, белые сполохи озарили темные низкие облака. Севкина батарея вела огонь по укреплениям в редком кустарнике вдоль реки. Булай давал команды, как на учениях и так увлекся, что забыл, что это совсем не учения. Но потом в грудь словно толкнуло – ведь это война. Стреляли недолго, всего пять минут, экономили снаряды. Канонада затихла и в атаку пошли штурмовые группы с танками впереди. За танками перебежками, быстро растворяясь в темноте, двигалась пехота. Булай получил приказ перенести огонь на укрепления на правом берегу, откуда заливисто трещали крупнокалиберные пулеметы и бухали укрытые в капонирах пушки. Немецкие доты обнаружили себя огнем, и Севка приказал выцеливать их по трассерам, рассекавшим темноту.

А танки уже приближались к первой линии немцев. Мощный рык КВ впечатлял. Их было всего несколько среди двух десятков тридцатьчетверок, но внимание всех было приковано именно к ним. Эти многотонные гиганты катили к позициям врага с таким неодолимым напором, что казалось, нет на свете сил, способных их остановить. Иногда от их брони отлетали искры, высеченные снарядами немецких противотанковых пушек. Но они не замедляя хода, достигли немецких окопов и начали раскатывать их, давая возможность пехоте подтянуться. Немцы сопротивлялись зло и цепко. Они забрасывали танки гранатами и подожгли три машины. Но танкисты сделали свое дело – первая цепь пехоты дошла до окопов и обрушилась в них. Началась рукопашная схватка. Потом подоспела еще одна волна и через несколько минут рукопашная стала затихать. Танки выкатились на лед Волги, и это было неожиданностью для врага. Он не ожидал, что многотонные машины пойдут по речному льду, и противотанковых орудий у него здесь было негусто. Сама природа помогала советским танкистам, единственный раз, за всю войну сковав реку метровым слоем льда. Танки быстро преодолели подъем и начали штурм второй полосы укреплений. Здесь немцы закопались глубоко в землю, загородились четырьмя рядами колючки и минными ловушками. Потери танков росли. В рассветной мгле было видно, что несколько машин осталось на минном поле. Но остальные подмяли колючку и начали утюжить окопы вместе с пулеметными гнездами. В воздухе стоял адский грохот. Следовавшая за танками пехота, оставляя на льду десятки убитых, приблизилась ко второй линии и по танковым следам устремилась через колючку к окопам. Немцы сопротивлялись с крайним ожесточением. Они шли в контратаки в местах прорывов советских солдат. Поле боя густо усеялось убитыми, но все новые цепи пехоты поднимались по склону. Наконец сопротивление немцев стало ослабевать и приобрело очаговый характер. Танки ушли вглубь, а Булай получил приказ перебазироваться на правый берег и обеспечить их прикрытие на той стороне. Когда артиллеристы перетащили на лошадях орудия через Волгу и поднялись по круче, перед ними открылась панорама встречного боя. Наши танки вырвались на оперативный простор, увлекая за собой пехоту, но тут из отдаленного перелеска по ним ударила артиллерия, и выкатило несколько десятков Т-3 и Т-4. За ними рядами шла пехота с автоматами наперевес. Уже рассветало, и видимость позволяла рассмотреть противника. Булай не– отрываясь смотрел в бинокль на врагов, которых видел впервые в жизни. Они шли во весь рост, будто на прогулке, даже весело. Немцы чувствовали себя хозяевами этой земли, всем видом демонстрируя презрение к смерти, и к тем, кто наводит на них прицелы своего оружия. «Похоже, панцергренадеры» – подумал Севка с нарастающей ненавистью в душе – ишь, расшагались…» Он слышал об этих танковых гвардейцах, отличавшихся особой отвагой и выучкой. Немцы организовали контратаку по всем правилам военного искусства. Их артиллерия образовала вал взрывов, накрывая советские машины. На поле загорелось еще несколько советских танков. Затем огневой вал переместился на пехоту, и она залегла. В дополнение ко всему в просветлевшем небе появились бомбардировщики Ю-87, которые с невыносимым воем сирен начали пикировать на залегшую пехоту. За всем этим валом огня немецкая армада продолжала свое неспешное, но неумолимое движение. Севка разглядывал маленькие коробочки танков, вылезавшие из балок, низин и уже вплотную накативших на немногочисленные советские машины. Они охватывали русских в клещи. «Как тараканы» – думал он, ощущая в себе нервную дрожь.