Текст книги "История Крестовых походов"

Проект мечтателя

Еще один план в конце XIV в. выдвинул Филипп де Мезьер. Этот мечтатель, почитавшийся многими магом и волшебником, старший товарищ и наставник брата короля Франции герцога Людовика Орлеанского, весьма увлекся идеей крестового похода. Он призывал европейских монархов отомстить за позор и унижение, которым подверглась христианская вера, и ставил им в пример их славных предков, в том числе Карла Великого и Людовика Святого. В написанном около 1388 г. трактате «Видение старого пилигрима» он призывает молодых государей Франции и Англии Карла VI и Ричарда II примириться и закончить затянувшуюся войну (в реальности эта война продлится еще не одно десятилетие и получит впоследствии название Столетней). После этого все европейские государи должны способствовать христианской проповеди среди сарацин, турок, татар и иудеев. Если же проповедь не даст скорых результатов, следовало начать новый крестовый поход. Главной ударной силой оного следовало стать новому рыцарскому ордену – Ордену Страстей Господних. Орден этот, по замыслу Мезьера, должен быть открытым для членов всех сословий. Дворянство поставило бы ему магистра и рыцарей, духовенство – патриарха, епископов (именно так должны были именоваться высшие орденские священнослужители) и священников, торговцы – рядовых братьев, крестьяне и ремесленники – слуг. Обет безбрачия не предполагался, требовалась лишь строгая верность в супружестве. Сам Мезьер объясняет отступление от правил духовно-рыцарских орденов сугубо практическими соображениями. В условиях ближневосточного климата, считал он, трудно соблюдать целомудрие, да и отказ от целибата сделает орден более привлекательным. Филипп де Мезьер не очень озабочен проблемами военных действий и финансирования похода, но подробнейшим образом описывает одежды членов Ордена Страстей Господних. Так, например, рыцари разных рангов будут носить одежды алого, зеленого, багряного и голубого цветов, великий магистр – белого; белыми должны быть также праздничные одежды. Крест на плаще – алого цвета, пояс – кожаный или шелковый, с роговой пряжкой, с позолоченными бронзовыми украшениями, башмаки – черные, капюшон – красный.

Пропагандистский проект

Иные проекты имели явно пропагандистский и одновременно сугубо утилитарный характер. В XIV—XV вв. в Европе нарастает турецкая опасность. Папы призывают к крестовым походам против турок. В 1454 г. «великий герцог Запада» – герцог Бургундский Филипп Добрый торжественно принимает обет отправиться в крестовый поход на турок. Но конечная цель оного похода – конечно же, Иерусалим. Обет сей был дан на пышных празднествах в городе Лилль и получил у современников и позднейших историков название «обет фазана». (В позднее Средневековье существовал обычай «обетов на птицах». На пиру сотрапезников обносили блюдом с дичью; каждый мужчина – иногда, впрочем, обещания давали и женщины – съедал кусок птицы и произносил обет.) После этого был объявлен чрезвычайный налог, собрано снаряжение и даже корабли, один из советников герцога даже занялся изучением гаваней в Сирии, но… Деньги Филипп Добрый взял в казну, снаряжение и флот пошли на войны в Нидерландах, изучение побережья Святой Земли оказалось ненужным. В итоге герцог объявил о переносе исполнения обета на неопределенный срок, который никогда не наступил.

Прекрасное пророчество

Короткая и славная жизнь Жанны д’Арк наполнена пророчествами. Ее великий подвиг был связан с пророчеством. Знавшие ее люди многократно свидетельствовали о ее словах: «Разве не было предсказано, что Франция будет погублена женщиной и вновь возрождена девой?». В глазах людей, да и в ее собственных глазах, женщина – это королева Франции Изабелла Баварская, признавшая короля Англии Генриха V законным наследником Французского королевства, а дева – сама Жанна. Ее известные «голоса», видения, в которых ей являлись архангел Михаил и святые Екатерина и Маргарита, пророчествовали, что ей суждено освободить Орлеан от осады, короновать дофина Карла, сына короля Карла VI и грядущего (на деле он, согласно законам Франции, после смерти отца уже являлся королем, но в глазах простецов, к каковым принадлежала и Орлеанская Дева, королем можно было стать только после коронации в священной столице Франции Реймсе) короля Карла VII и изгнать англичан из Франции.

Но было еще одно, менее известное пророчество. Впервые оно упомянуто в написанном из Франции на родину письме некоего неизвестного итальянца, именуемого обычно Псевдо-Барбаро[63]63
  Это условное имя дано потому, что долгое время автором письма считался известный венецианский политический деятель и гуманист Франческо Барбаро.


[Закрыть]. Он утверждает: Жанне было пророчество о том, что она вместе с королем отправится на Восток, дойдет до Индии и там создаст единую мировую империю во главе с Карлом VII, которому будут подчиняться все народы. Эта экспедиция станет крестовым походом, ибо Жанна расправится с «массагетами»[64]64
  Массагеты – кочевые племена неизвестного этнического происхождения, обитавшие, согласно свидетельствам античных авторов, в Закаспии и Приаралье. Ренессансные гуманисты, влюбленные в Античность, прилагали древние названия к современным народам, в данном случае – туркам, хорезмийцам, татарам, монголам.


[Закрыть] (то есть с язычниками), обратит их в истинную веру и спасет христианские святыни в Азии.

Сходное пророчество приводит знаменитая французская поэтесса Кристина Пизанская, первая женщина, сделавшая литературный труд источником независимого существования. В своем сочинении «Сказание о Жанне д’Арк» она говорит, что французский король отправится с походом на Восток, дабы покорить язычников, еретиков и сарацин. В Святую Землю, которую он завоюет, его поведет Жанна д’Арк, и вместе они обретут там славу. Кристина вспоминает о «втором Карле Великом»: она называет его «Карлом, сыном Карла» (то есть явно намекает на Карла VII, сына Карла VI), который станет «великим господином всех королей» и императором.

Осада Орлеана и Жанна д'Арк. Франция. XV в.

Возможно, разговоры о пророчествах опирались на письмо, которая Жанна написала (или скорее продиктовала, ибо была неграмотной) англичанам и их союзникам бургундцам. Она призвала герцога Бургундского Филиппа Доброго присоединиться к королю, к ней и «ко всем французам» и совершить «самое лучшее деяние, которое когда-либо случалось в христианском мире». И действительно, может быть, она мечтала о пути в Святую Землю.

Осада Орлеана. Миниатюра. Франция. XV в.

Последние проекты

Можно, разумеется, счесть все это некими химерами или даже бреднями. Однако люди были совершенно искренне воодушевлены идеями крестовых походов, даже если за этим стояло не столько виде́ние Иерусалима, сколько борьба с реальной турецкой опасностью. В 1617 г. ближайший соратник кардинала Ришелье, «серый кардинал»[65]65
  Это прозвище, с тех пор ставшее обозначением закулисного руководителя, отец Жозеф получил потому, что был членом ордена капуцинов, ветви францисканцев, носивших серые одежды; кардиналам же (а отец Жозеф таковым не был, хотя и занимал весьма близкое к кардиналу Ришелье место) полагалось алое облачение.


[Закрыть], вполне практически мыслящий политик Жозеф дю Трамбле выдвигал идею всеевропейской коалиции для нового крестового похода. Знаменитый ученый и философ Г. В. Лейбниц в 1671—1672 гг. предложил французскому королю Людовику XIV серию детально разработанных и неплохо мотивированных проектов завоевания Египта и оттуда – Святой Земли. Правда, король-солнце ответил философу через одного из своих министров, что «крестовые походы со времен Людовика Святого не представляют более интереса».

Таковы были последние проекты. Реакция на них показывает, что эпоха крестовых походов действительно закончилась. Или все же не совсем?

Глава 15
Итоги крестовых походов

Крестовые походы – это хорошо или плохо?

Конечно, крестовые походы не достигли своей цели. С течением времени даже обретение Иерусалима стало рассматриваться как всего лишь эпизод в борьбе с турецкой опасностью. И все-таки что же принесли крестовые походы Западу и Востоку? Споры об этом не утихают по меньшей мере с XVIII столетия. Так, деятели Просвещения – мыслители Вольтер и Руссо, историки Э. Гиббон и У. Робертсон – клеймили деяния крестоносцев, осуждали их фанатизм. Философ И. Г. Гердер в своих «Идеях к философии истории человечества» называет крестоносное движение безумием и заявляет: «Стоило оно Европе несказанно дорого, потеряно было много человеческих жизней и средств, но каков успех?».И он же дает отповедь тем, кто еще тогда усматривал в крестовых походах положительные социальные, экономические и культурные последствия: «Обычно так много благих последствий относят на счет крестовых походов, что если разделить такое мнение, то пришлось бы пожелать, чтобы хотя бы раз в пятьсот лет наш материк охватывала подобная лихорадка, потрясающая и возбуждающая все члены тела; однако если присмотреться лучше, то окажется, что большинство последствий, на какие обычно указывают, происходят не от крестовых походов, по крайней мере не от них одних, но что среди множества толчков, испытанных в те времена Европой, крестовые походы в лучшем случае были каким-то второстепенным, побочным ударом, который что-то и мог ускорить в развитии Европы, однако в целом произвел дурное воздействие и, главное, был совершенно излишен для европейцев и их умственных сил. Выдумывать, будто семь[66]66
  Напомню, что периодизация и нумерация крестовых походов еще не устоялись; Гердер исключает из общего счета последний, Восьмой поход.


[Закрыть] совершенно разных походов, предпринятых на протяжении двухсот лет из самых разных стран, по самым различным побуждениям, составляют главный источник исторических событий, и только потому, что все эти походы называются одинаково, – это чистейшая фантазия и мираж».

Совершенно иначе оценивал это французский историк XIX в. Жозеф Франсуа Мишо[67]67
  В первом русском переводе его «Истории крестовых походов» он по ошибке назван Г. Мишо, и эта ошибка повторяется и в сегодняшних переизданиях.


[Закрыть]. В своей «Истории крестовых походов», произведении, достоинства которого, по мнению М. М. Стасюлевича, «относятся более к таланту писателя, нежели к его исследовательскому методу», он настаивает: «Были писатели, которые не видели в этих походах ничего, кроме самых плачевных заблуждений, не доставивших никакой выгоды последующим векам… Нельзя, конечно, отрицать, чтобы крестовые походы не послужили для современников источником слез; но, как и всякое другое зло и невзгоды человеческой жизни делают человека лучшим и усовершенствуют его ум, эти походы ускорили зрелость народов, и хотя они на минуту поколебали общество, но впоследствии они же послужили к упрочению его основ». А в конце своего капитального труда он предпринимает то, что современные историки называют альтернативной историей, или историей в сослагательном наклонении[68]68
  Долгое время, во всяком случае в ХХ в., в нашем Отечестве подобные рассуждения считались прямотаки непристойными в приличном академическом обществе: «История не знает сослагательного наклонения» – такова была общеобязательная формула исторического познания.


[Закрыть]. «Предположим сначала, что эти отдаленные экспедиции имели бы тот успех, который от них ожидали, и посмотрим, что могло бы из этого произойти. Египет, Сирия, Греция стали бы христианскими колониями[69]69
  Напоминаю, что строки эти писались, когда Греция входила в состав турецкой Османской империи.


[Закрыть], для восточных и западных народов открылся бы совместный путь к цивилизации, язык франков распространился бы до крайних пределов Азии, варварские берега, населенные пиратами, усвоили бы законы Европы, и внутренняя часть Африки перестала бы быть недоступной для торговых отношений, для изысканий ученых и путешественников[70]70
  Строки эти, опять же, писались в первой половине XIX в., когда внутренние районы Африки были terra incognita.


[Закрыть]… Если бы крестовые походы подчинили Восток христианству, то великое зрелище единения и мира (как во времена Римской империи) возобновилось бы с бо́льшим блеском и на более прочных основах в новейшие времена. И в таком случае все сошлись бы в своих мнениях и не могло бы возникнуть никакого сомнения относительно пользы и выгод Священных войн.

Но допустим и другое предположение и представим себе то состояние, в котором находилась бы Европа, если бы она не предпринимала походов против азиатских и африканских сарацин или если бы христианские армии не имели никогда никакого успеха. В XI веке многие европейские страны были завоеваны, а другим угрожали сарацины. Какими средствами могла защитить себя христианская Европа, большинство государств которой страдали от распущенности нравов, от внутренних неурядиц и были погружены в варварство? Если бы христианский мир… не выступил тогда навстречу грозному врагу, то не следует ли предположить, что этот враг воспользовался бы тогда бездействием христианских народов, что он напал бы на них врасплох среди их раздоров и подчинил бы своей власти один народ за другим? Кто из нас не содрогнется от ужаса при мысли, что Франция, Германия, Англия и Италия могли бы подвергнуться участи Греции и Палестины?».

Английская (и американская) писательница Э. М. Уилмот-Бакстон в 1927 г. утверждала: «Несмотря на то, что крестовые походы, казалось бы, закончились провалом, за ними числятся большие заслуги. Прежде всего, было отсрочено водворение турецкого владычества в Европе (имеется в виду натиск турок-османов в XIV—XVII вв. – Д. Х.), а те препоны, которые постоянно воздвигались на пути турок, помешали им завоевать что-либо, кроме пяди земли на окраине Запада. Даже если отвлечься от религиозных соображений, преимущества такого положения дел видны сразу: достаточно сравнить условия жизни подданных султана и наиболее передовых христианских народов Европы».

Сегодня такие рассуждения считаются неполиткорректными. Но и ныне одни историки оценивают крестовые походы сугубо негативно, другие пытаются найти в них нечто положительное, и на каждый аргумент есть свой контраргумент. Так, положительно оценивается отток на Восток весьма взрывоопасного в социальном плане «человеческого материала». Эти люди могли бы стать «рыцарями с большой дороги», а стали воинами Христовыми. На это существует возражение, что не так уж много было их, чтобы изменить социальный пейзаж Западной Европы. Ряд историков полагает, что крестовые походы благотворно сказались на развитии путей сообщения, что они подстегнули экономику. Другие отрицают это, говоря, что коммуникации стали развиваться благодаря подъему торгового обмена, начавшемуся ранее крестовых походов, что экономические блага получил от «странствований по стезе Господней» только узкий круг людей в итальянских торговых республиках – Пизе, Генуе и особенно Венеции. А средства, собиравшиеся на крестовые походы, фактически омертвлялись и уходили из оборота. На контраргументы находятся контрконтраргументы. Так, Ж. ле Гофф, в общем-то отрицательно относящийся к крестовым походам (его мнение на этот счет мы приведем ниже), все же заявляет, что никакого омертвления капитала, отказа от инвестиций в экономику просто не было. Дело в том, что в эпоху крестовых походов «еще не было ни материальных, ни ментальных структур, которые соответствовали бы тому, что мы называем экономикой». Еще одно последствие: Европа осознает себя единым целым. Возражение: вспомните распри между англичанами и французами в Третьем крестовом походе.

Те, кто отказывается видеть в крестовых походах только темную страницу истории, приводят длинный список материальных и интеллектуальных заимствований с Востока (то, что Запад практически ничего не дал Востоку в описываемую эпоху, никем не оспаривается). Здесь и бумага, и специи, и косой парус (на Западе его, правда, называли латинским), и даже ветряные мельницы, и ряд полезных растений (в частности, рис, фисташки и арбузы). Здесь и арабские цифры (на деле эти цифры изобретены в Индии, но на Запад попали через арабов), и арабская (во всяком случае, арабоязычная) наука – медицина, математика, алхимия. Здесь и переводы с арабского греческих философов, без чего была бы невозможна вся университетская наука, основанная на изучении текстов Аристотеля. Здесь и привычка к комфорту, в частности к баням, которые, будучи широко распространены в Древнем Риме, впоследствии были забыты на Западе, но сохранились на Востоке Империи и оттуда перешли к арабам.

Однако оппоненты заявляют, что все эти блага пришли из исламского мира благодаря мирным контактам христиан с мусульманами в Сицилии и Испании (хотя там были и военные столкновения вплоть до изгнания арабов). Крестовые походы, настаивает Ж. ле Гофф, «непричастны даже к распространению роскоши и сладострастия, которые в глазах суровых западных моралистов были свойственны Востоку и которыми неверные якобы наградили простодушных крестоносцев, неспособных противостоять чарам и чаровницам Востока[71]71
  Надо сказать, что противоположная сторона не отставала в выпадах моралистического свойства. Усама ибн Мункыз возмущается распутством именно франкских женщин.


[Закрыть]… И я не вижу ничего иного, кроме абрикоса, который христиане, возможно, узнали благодаря крестовым походам»[72]72
  Эти строки написаны в 1964 г. В 2003 г. мэтр французской исторической науки продолжал настаивать: «Когдато давно я написал, что единственной пользой от крестовых походов мне кажется знакомство европейцев с абрикосом, – я и до сих пор так считаю».


[Закрыть].

Защитники крестоносцев говорят, что интерес к иным культурам возникает именно тогда, что определенная терпимость к чужим рождается в процессе этих походов, и вспоминают об общении христиан и мусульман в ходе осады Акры. Ненавистники вооруженных пилигримов начиная с эпохи Просвещения ставят им в вину не только алчность, но и фанатизм, жестокость, насилие, оправдываемое христианскими мотивами. Современный историк Бернард Льюис пишет: «По мере того как христиане забывали крестовые походы, дух джихада начинал вселяться в мусульман, развязавших новую священную войну во имя их веры, чтобы сначала отобрать у христианских завоевателей все, чего их лишили, а затем победной поступью распространить слово и власть ислама на новые страны и новые народы, которые никогда их не знали». Ему вторит Ж. ле Гофф: «Христианскими крестовыми походами был взлелеян и возрожден дух исламской священной войны джихад. Еще больше, чем в Средневековье, реакция против средневекового крестового похода проявилась в XIX веке, и отголоски этого не лишены агрессивности „интегристского“ направления в современном исламе. Но и крестовый поход (по которому еще тоскуют в Западной Европе), и джихад – это экстремистское проявление веры».

Кто первый начал?

По поводу последних рассуждений хотелось бы сказать несколько слов. И доныне, в том числе и в исламских кругах, слово «джихад» употребляется нередко неточно. Это понятие (араб. «рвение») означает обязательное для каждого мусульманина рвение в деле распространения ислама. Различаются четыре вида джихада: 1) в себе – то есть самовоспитание в духе ислама; 2) в семье – воспитание близких в том же духе; 3) мирный джихад, он же джихад словом, то есть миссионерство; 4) военный джихад, он же газават, – священная война. Именно последний часто именуется джихадом вообще, в частности в кругах исламских фундаменталистов. Так что не только мечом распространялся ислам, но ведь и св. Франциск Ассизский и Раймунд Луллий пытались мирным путем обращать сарацин в христианство.

Сегодня нередко в исламских кругах европейцев именуют крестоносцами (это же относится и к Государству Израиль). Как утверждает современный французский историк Пьер Виймар, «на мусульманской земле немногочисленные рассказчики до сих пор повествуют о деяниях маликов (т. е. государей. – Д. Х.), вернувших страну правоверным. Мы слышали такой рассказ в 1971 г. в одной закусочной Латакии, в Сирии».

Правда, слово «крестоносцы» появилось на Востоке весьма поздно и под европейским влиянием. Первая история крестовых походов вышла на арабском языке лишь в 1865 г., и это был перевод с французского. Слова, означающие «крестоносные войны» или «крестовая война», появились в арабском лишь во второй половине XIX в. и заимствованы из европейских языков. Первое исследование мусульманского ученого на эту тему вышло в свет лишь в 1899 г. Но сейчас это словосочетание более чем популярно. Еще в 1947 г. декларация ООН о создании Государства Израиль была названа египетской исламистской организацией «Братья-мусульмане» «новой декларацией сионистско-крестоносной войны против арабского и мусульманского народов». Именно с этого времени идет разговор, как говорил египетский публицист Сеид Кутб, кстати, казненный по обвинению в государственной измене, о «крестоносном духе, который есть в крови всех представителей Запада». Шииты из партии Хизбалла (буквально «партия Аллаха») доказывают, что крестовые походы еще не закончились, что «христианские силы Запада по-прежнему твердо намерены уничтожить ислам». Турецкий террорист (кстати, здравствующий доныне) Мехмед Али Агджа, совершивший в 1981 г. покушение на Папу Иоанна Павла II, пояснял: «Я решил убить Папу Иоанна Павла II, верховного главнокомандующего крестоносцев»[73]73
  И это притом, что Папа публично покаялся за крестовые походы.


[Закрыть]. Такие же заявления делает известное Исламское движение сопротивления (арабская аббревиатура ХАМАС) и многие другие организации. Знаменитейший Усама Бен Ладен создал «Международный исламский фронт для крестового похода против евреев и крестоносцев».

Разговоры о блестящей мусульманской культуре, уничтоженной крестоносцами (правда, тут же возникает контрвопрос: а куда она делась, ведь крестовые походы провалились?), ведь еще со времен Просвещения стали общим местом. Современный отечественный писатель, создающий свои, как он их называет, «ехидные детективы» под псевдонимом Лев Гурский, в романе «Траектория копья» вкладывает в уста одного из своих персонажей, радикального российского исламиста, следующие слова: «Уникальнейшая, утонченнейшая исламская цивилизация была сокрушена вшивыми безграмотными европейскими баронами-крестоносцами – и только теперь наступает реванш».

В конце XIX в. в исламском мире начинается героизация Саладина. Да-да, именно так, хотя этот герой Запада, прославленный в романе Вальтера Скотта и в знаменитой пьесе Г. Э. Лессинга «Натан Мудрый», долгое время не был популярен на арабском Востоке, уступая пальму первенства Нур ад-Дину и Бейбарсу. Первая его биография на арабском языке была написана лишь в 1872 г. Культ Саладина активно развивали султан Османской империи Абдул-Хамид II по прозвищу «кровавый султан», заявлявший, что Запад ведет новый крестовый поход против Османской империи (сюда относилась и Русско-турецкая война 1877—1878 гг.). Поддерживал этот культ явно в антианглийских, а может быть, и в антироссийских целях германский император Вильгельм II, в 1898 г. торжественно посетивший могилу Саладина и назвавший его «рыцарем без страха и упрека, вынужденным часто учить своих противников тому, что такое рыцарство». И сегодня Саладин воспринимается нередко как символ борьбы с Западом. В 1992 г. президент Сирии Хафез Асад (он благополучно закончил свои дни на посту главы государства и передал его сыну) поставил в Дамаске памятник Саладину. «Вторым Саладином» в пропагандистской литературе именовал себя Саддам Хусейн (он, в отличие от своего сирийского коллеги, окончил жизнь на виселице).

Во всем этом, в том числе и в приведенных словах Б. Льюиса и Ж. ле Гоффа, звучит мотив: «Они первые начали». Но это нормальное самооправдание любой агрессии, любого зверства: «Мы всего лишь защищаемся». Абдул-Хамид мог устраивать резню греков на Крите и армянские погромы, объясняя все это тем, что греки и армяне суть христианские наемники крестоносцев. Да ведь и крестоносцы желали именно вернуть Иерусалим, захваченный мусульманами еще в 637 г. Конечно, никоим образом не могут быть оправданы зверства крестоносцев. Но и воины ислама не лучше вели себя при взятии Акры…

И сегодня не всегда одинаково рассматривают действия противоположной стороны. В отечественной литературе, особенно советского периода, как правило, крестоносцы безусловно осуждаются. Но уже Реконкиста не так критикуется, ведь это и борьба за освобождение, хотя о прекрасной культуре испанских мавров, об Альгамбре можно и пожалеть. И, уж конечно, только положительно оценивается борьба народов Кавказа и Балканского полуострова – болгар, сербов, греков, грузин и армян – против турецких и персидских (вспомним судьбу А. С. Грибоедова) завоевателей.

Как заявила однажды отечественная филолог-классик Н. В. Брагинская, «идея восстановления исторической справедливости – одна из самых страшных идей, чреватых кровопролитием». Достаточно вспомнить, чем обернулся лозунг «возвращения исконно немецких земель». Ближний Восток завоевал Александр Македонский. Потом у его преемников его отвоевали римляне, потом наследница Рима – Византия – потеряла его в результате как раз джихада (то есть священная война никак не только реакция на крестовые походы). Потом туда вторглись сельджуки, которых, кстати, никто не приглашал, в том числе и тамошние арабы. Потом франки пытались захватить Святую Землю. Потом ее присоединили к своим владениям египтяне. Потом все это досталось туркам-османам, которые с XIV по XVII в. не переставали, как мы упоминали, угрожать Европе, потом Европа перешла в наступление, сегодня, может быть, снова ислам пытается вернуть утраченные позиции… Так кто же начал первым? Александр Македонский? Может, это он – виновник всего, что случилось между Западом и Востоком более чем за два тысячелетия? Но ведь еще до него были Греко-персидские войны. А более чем за тысячелетие до Александра Македонского там же происходили какие-то войны и захваты, косвенно отразившиеся в рассказах о Троянской войне. Так мы легко дойдем до некоего кроманьонца, который обидел некоего неандертальца (или наоборот?). Вообще, мстить в XI в. за то, что было сделано в VII в. (на чем настаивали франки) ничуть не более (но и не менее) нравственно, чем призывать в XXI в. к отмщению за проделанное крестоносцами в XIII в. Это свидетельствует лишь о том, что многие наши современники обладают столь же мифологическими представлениями о времени и о личности, что и европейцы во времена крестовых походов…

* * *

Но ведь было не только это. Был порыв. Как пишет современная французская исследовательница Сесиль Моррисон, «главное же – не умерли изначальные идеалы крестоносного движения: идея священной войны – не всеобщей бойни, а справедливой ограниченной войны за освобождение Гроба Господня, и вера в то, что „крестоносный путь“, совершаемый ради служения общей цели, позволит преодолеть различия и разногласия и станет воистину путем покаяния, навечно оставив свой след в сердце каждого верующего. Иными словами, крестовые походы стали решающим вкладом в становление западного христианства и его духовности». Нельзя сказать, что идея «справедливой ограниченной войны» так уж привлекательна сегодня, особенно для автора этих строк. Но ведь было такое.

Было и уважение к противнику. Усама ибн Мункыз не любил христиан. Но он же пишет о франках: «Они отличаются великой доблестью, а разве доблесть не происходит от самолюбия и боязни бесславия?».

В самом начале XIV в. Данте в своей «Божественной комедии» (песнь четвертая) описывает Лимб, преддверие ада. Там находятся те, кто не грешил и потому не подвергается мучениям, но все же не смыл первородный грех святым крещением и потому не удостоился высшего блаженства – лицезрения Господа. Здесь и дети, умершие некрещеными, здесь и герои, мудрецы и великие поэты Античности. И среди них – враг христианства Саладин. Так вот, признание за врагом высоких человеческих достоинств – это тоже наследие крестовых походов. Но неужели стоило во имя этого убивать сотни тысяч людей?

Мне хотелось бы закончить свое сочинение именно этой фразой, памятуя совет Станислава Ежи Леца: ставить точку только после вопросительного знака. Но оную точку можно поставить и в другом месте, задав самому себе вопрос: «А кто вообще вправе судить прошлое?» Да, история крестовых походов – это история добра и зла, мужества и трусости, фанатизма и терпимости, честности и обмана. Но вправе ли я, историк, ставить оценки: это хорошо, это плохо, это следовало делать, а этого не следовало? И потому завершу сей труд цитатой (я понимаю, любезный читатель, ты устал от цитат, но клянусь, это – последняя) из труда великого (не боюсь этого слова) французского историка Марка Блока «Апология истории, или Ремесло историка», представляющего размышления о том, что есть историческая наука. Эта замечательная книга, удивительно спокойная по тону, писалась во времена оккупации, урывками, писалась человеком, который как участник Сопротивления и лицо «неарийской» национальности жил в постоянном ожидании смерти; книга осталась незаконченной, ибо автор незадолго до освобождения его родины был схвачен, подвергнут пыткам и расстрелян.

Вот отрывок из главы с характерным названием «Судить или понимать?»: «В наших трудах царит и все освещает одно слово: „понять“. Не надо думать, что хороший историк лишен страстей – у него есть по крайней мере эта страсть. Слово, сказать по правде, чреватое трудностями, но также и надеждами. А главное – полное дружелюбия. Даже действуя, мы слишком часто осуждаем. Ведь так просто кричать: „На виселицу!“. Мы всегда понимаем недостаточно. Всякий, кто отличается от нас – иностранец, политический противник, – почти неизбежно слывет дурным человеком. Нам надо лучше понимать душу человека хотя бы для того, чтобы вести неизбежные битвы, а тем паче чтобы их избежать, пока еще есть время. При условии, что история откажется от замашек карающего архангела, она сумеет нам помочь излечиться от этого изъяна. Ведь история – это обширный и разнообразный опыт человечества, встреча людей в веках. Неоценимы выгоды для жизни и для науки, если эта встреча будет братской».