Текст книги "Нацистская пропаганда против СССР. Материалы и комментарии. 1939-1945"

– Первая четверка! Три шага вперед марррш! Вторая! Третья!..

Поверка окончилась. Все налицо. Чекист-надзиратель командует:

– Партия! На командировку шагом марррш!

Партия пошла. Впереди идут те, кто «филонил» на работе. Вот партия подходит к командировке. За полкилометра от нее чекист командует: «Партия, начинай нашу песню!» Партия поет:

 
Хоть и за поступки сослали нас сюда,
Но все же мы имеем большие права:
Газеты получаем, газеты издаем;
Спектакли мы ставим, песни мы поем.
Мы заключенные страны свободной,
Где нет мучений, пыток нет:
Нас не карают, а исправляют,
Это не тайна и не секрет.
 

Вот заключенные на командировке. Они стоят в строю и ожидают дежурного. Он должен принять прибывшую с работы партию заключенных. Минут через 5 – 10 из помещения для надзирателей показывается жирная, красная морда дежурного. Опять начинается:

– Первая четверка, три шага вперед шагом марррш! Вторая! Третья. Четвертая!..

Поверка окончилась. Заключенные пошли в барак.

– Вылетай за обедом! – кричат дневальные.

За получением обеда все стоят в очереди. Обед выдается из окошечка маленького и невероятно грязного сарайчика. Стоит заключенный и, ожидая, пока придет староста командировки и раздаст талоны на обед (чтобы заключенный не мог получить его два раза), спит стоя, прислонясь к стене кухни. Сзади стоящие тоже спят, положив головы на спины передних.

«Шакалы» пообедали. «Вылетай пулей на поверку!» – орут после обеда дневальные. Измученные дневной работой заключенные должны еще не менее получаса стоять на поверке. Опять: «Справа по порядку номеров рассчитайсь!»

Так вечер проходит только у тех заключенных, которые окончили свой урок. Иначе проходит он у «филонов»: их, как только они придут на командировку, дежурный во-первых «побанит», а потом посадит на ночь в «крикушник» (карцер). В «крикушнике» он получит только 300 граммов хлеба и жидкий пшенный суп. Утром он выйдет опять в лес, и там может повториться та же история…

Прокладка дорог. В Карелии есть организация, называемая Карелжелдортранс, то есть Карельское железнодорожное транспортное строительство. СЛОН, по директиве из Москвы, заключает с этой организацией договоры на постройку военно-стратегического значения дорог вдоль финляндской границы. В момент моего ухода за границу (во второй половине июня 1930 г.) строился 65-километровый тракт от станции Лоухи Мурманской железной дороги до станции Кестеньга, что в пограничной зоне русско-финской границы. Тракт этот предполагалось строить и дальше: от Кестеньги через Кокосальму и Лайдасальму до Огдлангансу… Кемь-Ухтинский и Парандовский тракты построены уже давно. На прокладке первого из них погибло 24 тысячи заключенных. Зато он на протяжении всех своих 300 километров вышел хорош – по нему в настоящее время бегают автомобили.

Взглянем на эти командировки по постройке трактов.

Зимой все заключенные СЛОНа работают на лесозаготовках. С наступлением весны, когда рубка деревьев в лесу прекращается, на лесозаготовках остаются только занятые сплавом леса, погрузочно-разгрузочными работами и обделкой древесины на лесопильных заводах. Все остальные с лесозаготовок направляются на постройку трактов.

Лесозаготовительная командировка, при всех ее ужасах, хоть стоит на твердом основании, ибо болотистая почва крепко замерзает. Командировки по постройке трактов стоят на сплошных болотах.

Бараки заключенных построены на зыбкой болотной трясине. Пол барака при ходьбе по нему качается под ногами, а сквозь щели бревен при каждом шаге, как из-под пресса, лезет жидкая болотная грязь. В остальном барак ничем не отличается от барака на лесозаготовительной командировке.

Работа по постройке трактов такова, что определенного урока задать невозможно, и заключенные работают без всякой нормы, просто по усмотрению десятников и надзирателей. Фактически работают по 15 – 16 часов в сутки. Белые летние ночи севера дают возможность работать и круглые сутки: одни кончают, другие начинают.

Работы заключаются в осушке болот, прокладке по ним гати, устройстве по обеим сторонам дороги канав, доставке и утрамбовке песка и щебня и т. д. Делая на осушаемом участке канавы для стока воды, заключенный работает по колено, а то и по пояс в болоте. Он почти никогда не бывает сухим. Если зимой, на лесозаготовительной командировке, он мерзнет на 40-градусном, а то и больше морозе, отмораживает себе руки и ноги, то летом, на постройке трактов, его ожидает другая мука: его съедают кучи комаров и мошкары. Никаких «накомарников», совершенно необходимых в том климате, СЛОН никогда заключенным не выдает. Работая, заключенный то и дело сгоняет или стирает с лица, шеи и головы рукавом то правой, то левой руки немилосердно кусающих его насекомых. К концу работы лицо его делается страшным; оно все распухло, покрыто ранками и кровью раздавленных на нем комаров.

«Стойка на комарах» – здесь излюбленный чекистами способ наказания. «Филон» раздевается донага, привязывается к дереву и так оставляется на несколько часов. Комары облепляют его толстым слоем. «Симулянт» кричит, пока не впадает в обморок. Тогда одни надзиратели приказывают другим заключенным обливать обморочного водой, а другие просто не обращают на него внимания до истечения срока наказания…

На сплаве леса. Из глубины карельских лесов заключенные СЛОНа сплавляют бревна по рекам и озерам. Одни из них заняты непосредственно сплавом, а другие – подсобными работами: они взрывают динамитом подводные камни бурных карельских речек, загромождающих русло и мешающих сплаву. Сплав и взрывание камней производятся самым первобытным способом. Множество заключенных поэтому погибает: одни в бури тонут на плотах, других убивают разлетающиеся при взрывах камни… По характеру работ эти заключенные должны постоянно переходить с места на место. Они спят поэтому просто в лесу у костров. Пища им выдается в сухом виде. Получая ее на руки, сразу дней на пять, голодный заключенный съедает ее в три дня, а потом голодает и питается в лучшем случае черникой.

Открытие новых командировок. Леса в Карелии, Мурманском крае и Архангельской губе сколько угодно; запас каэров и социально опасных у ОГПУ неограниченный, бесплатных работников у советской власти, значит, достаточно. Лесозаготовительные и другие работы расширяются поэтому с каждой неделей; открываются все новые и новые командировки. Теперь их, вероятно, больше тысячи. Заключенные, попадающие на уже действующие командировки, во много раз «счастливее» тех, которых гонят в лес для открытия новых. Приходящие на действующие командировки находят там готовый ночлег. На вновь открываемых командировках приходится спать под открытым небом, у костров. Сами чекисты живут в раскинутых для них палатках, а заключенные тем временем строят для них домик, материал для которого они привозят со станции на себе. Когда домик для надзирателей готов, строится карцер и только потом барак для заключенных. Пока одни заключенные занимаются постройкой командировки, другие выполняют уроки – и собственные, и товарищей, занятых постройкой бараков. Если кто-нибудь из заключенных заболеет на устраиваемой командировке, он должен погибать: лежать он может только у костра, а лекпом на командировку приходит только тогда, когда она уже выстроена. Эта смерть никого не беспокоит. От надзирателей управления СЛОНа требуется только выполнение лесозаготовительной программы, и «издержками производства» в виде человеческих жизней оно интересуется лишь постольку, поскольку надо внести перемены в списки слоновских заключенных.

Добавочные уроки. Выработка заключенным 35 бревен в день на лесных заготовках является лишь основным уроком. Кроме того, существуют еще уроки добавочные. Их дают по самым разнообразным поводам – то в порядке «социалистического соревнования», то для сбора средств на «Ответ соловчан Чемберлену», то для улучшения «материальных и моральных условий жизни» надзирателей и прочей высшей администрации.

«Социалистическое соревнование» в СЛОНе – это двадцатипятипроцентная надбавка к уроку заключенного. Все отряды военизированной охраны лагерей заключили между собой договоры по социалистическому соревнованию. По ним каждый отряд обязуется перед остальными выполнить лесозаготовительную программу на 25% выше задания. Договоры заключили чекисты, а соревнуются за них рабы-заключенные. «Не жалейте ни костей людей, ни костей лошадей, лишь бы была выполнена лесозаготовительная программа и наш 3-й отряд вышел из социалистического соревнования первым» – так вдохновлял надзирателей 3-го отделения СЛОНа (на Кандалакше) помощник начальника 3-го отряда военизированной охраны Карл Бауэр. Так же вдохновляли своих надзирателей и во всех других лагерях.

«Ответом соловчан Чемберлену» был назван самолет, поднесенный советскому правительству УСЛОНом «от имени заключенных лагерей ОГПУ»… Где на вечерних, где на утренних поверках начальники командировок громогласно заявили своим заключенным: «Заключенные! Союз Социалистических Республик находится в капиталистическом окружении. Империалисты всех стран готовят интервенцию. Они хотят стереть с лица земли первую в мире социалистическую республику – наш дорогой СССР. Они хотят сделать из нас рабов, чтобы нас немилосердно эксплуатировать!.. Заключенные! Вы должны, как один, дать отпор мировым хищникам! Вы должны, как один, построить самолет «Ответ соловчан Чемберлену». Заключенные! Вы знаете, кто такой Чемберлен? Чемберлен – это мировой хищник; это акула, которая плавает в море. Акула, заключенные, «шамает» (ест. – Авт.) людей живыми. Чемберлен, заключенные, хочет вас «дрыновать», как арапов. Знаете, что такое арапы? Это такие черные люди, которые всю свою жизнь ходят в цепях. В Советском Союзе никто не видал таких цепей: каждая цепь два пуда весит! А арап носит четыре такие цепи: две на ногах и две на руках. Заключенные! Мы сегодня, как только вы сделаете свой урок, устроим ударник на пользу самолета «Ответ соловчан Чемберлену». Поняли?

– Поняли, гражданин начальник.

– Ну, так вот оно, это самое…

– Десятники! Сегодня в ответ Чемберлену срубить тысячу баланов!

В результате такой агитации заключенные СЛОНа «добровольно» выработали на «Ответ Чемберлену» 310 тысяч рублей. На них УСЛОН преподнес советскому правительству «от имени заключенных» самолет. Поднесение состоялось при самой торжественной обстановке, в Москве. Чекисты УСЛОНа, игравшие роль заключенных, говорили горячие речи; обещали в случае нападения на СССР империалистов самоотверженно сражаться, пели уже известную нам песню: «Мы заключенные страны свободной»…

Таким же добавочным и сверхурочным трудом заключенных, или прямо воровством у них, улучшаются «моральные и материальные условия жизни» надзирателей, их начальников и коммунистической администрации СЛОНа.

При каждом отделении СЛОНа имеется штаб военизированной охраны. Он состоит из отряда военизированной охраны, его помощника, политрука (политического руководителя) и канцелярских работников. В функцию политрука входит наблюдение за политико-моральным состоянием стрелков военизированной охраны (чекистов-надзирателей) и ведение среди них просветительно-политической работы.

В декабре 1929 г. в 3-м отделении СЛОНа, на станции Кандалакша, под председательством начальника отряда Долгобородова, происходило совещание всех начальников командировок о лесозаготовках. Когда с ними покончили и перешли на мелкие вопросы, один из чекистов обратился к политруку Легздину:

– Товарищ политрук, у меня на командировке нет радио. Товарищи надзиратели скучают. Скоро ли вы дадите нам радиоприемник?

– Эх вы, не знаете, как достать себе радиоприемник! Спросите начальника командировки «Энг-озеро» – он вас научит! Товарищ Сорокин, расскажите, как вы достали себе радиоприемник.

– А очень просто! – ответил Сорокин с «Энг-озера»: – «Северолесу» надо было грузить шпалы. Я иду к производителю работ «Северолеса» и говорю: «Заплатите мне, я вам погружу шпалы». – «Пожалуйста», – говорит мне производитель работ. Выгоняю своих шакалов, делаю погрузку десяти вагонов шпал и получаю за это триста руб. Вот на эти деньги я и выписал себе радиоприемник.

– Вот так может сделать и каждый из вас, – сказал политрук Легздин.

– Хорошо товарищу Сорокину на линейной командировке: там можно заработать. А я вот нахожусь на «Баб-даче», в ста двадцати пяти километрах от железной дороги. У меня никакого «Северолеса» нет и заработать не от кого, – сказал чекист Савельев, начальник командировки «Люкс-губа».

– Вы тоже можете заработать, товарищ Савельев. Сделайте со своими шакалами «ударник», срубите сверх программы тысячу баланов и донесите мне об этом рапортом. Я на эти деньги куплю вам радиоприемник. Нет положения, из которого нельзя бы было найти выход, – поучительно закончил политрук.

Через месяц было новое совещание. На нем уже никто не жаловался на неимение радиоприемника. Теперь все чекисты «выход нашли»… Они находят его и в области собственного питания. Расскажу для примера, что сделало в этом направлении 3-е отделение СЛОНа.

Там для надзирателей была устроена столовая. Заведовал ею я, работая одновременно и в ИСО, и в штабе 3-го отделения военизированной охраны.

– Не совсем мне нравится наша столовая, – сказал мне однажды начальник 3-го отряда, – и нет в ней уюта… Да и обеды только из двух блюд. Надо бы обеды из трех блюд, а завтрак и ужин из двух. Кроме этого в столовой в течение всего дня должно быть сладкое кофе. Помещение тоже надо переменить.

– На двадцать рублей, которые я получаю от каждого столующегося, этого сделать нельзя, товарищ Долгобородов, – ответил я.

– Да, да, я знаю, товарищ, это верно. Но мы можем изыскать средства. Я получил от инспекции предписание, в котором предлагается сделать это, и мы должны сделать.

На другой день Долгобородов предложил мне проект: «Я нашел, – сказал он, – двенадцать хороших, почти новых сетей в доме, где я живу. Я дам вам эти сети, человек десять шакалов и одного надзирателя, а вы их пошлите ловить селедку. Часть селедки пойдет в нашу столовую, другую часть продайте на Кандалакшский консервный завод, а на вырученные деньги покупайте для столовой все, что надо. В первую очередь купите радиоприемник. Дальше мы сделаем так: я вам дам муку, пшено, растительное масло, махорку, одним словом, все то, в чем нуждаются карелы и лопари: вы все реализуйте на дичь, я слыхал, на Баб-даче у лопарей много дичи. Меняйте на сливочное масло, на творог, на яйца и прочие нужные нам продукты»…

Так мы и сделали. В столовой появился радиоприемник и сладкий кофе с пирожными, фрукты и прочее. Часть рыбы шла в столовую, а другая шла на квартиры Долгобородова, его помощника Бауэра и Дернова – секретаря ячейки. Чекисты-надзиратели, и без того красномордые, разжирели, как свиньи.

Проявляя такую заботливость о своих надзирателях, УСЛОН не в меньшей степени заботится и о выполнении своей программы лесозаготовительной и других. Поэтому с десяти заключенных, которые ловили рыбу, УСЛОН требовал лес. А раз они фактически на лесных работах не состояли, то положенный для них урок выполняли, добавочно к собственному, их товарищи.

Питание заключенных. Основная пища заключенного состоит из 1 килограмма в день черного и всегда сырого хлеба и пшена, из которого утром готовят кашу, а вечером суп. В суп через день кладется вяленая вобла, иногда головки соленой воблы, но рыба эта всегда настолько испорченная, что около склада, где она хранится, нельзя пройти от зловония. Изредка в суп попадает картофель, но почти всегда сырой и мерзлый. Мясо, то есть худая, от палых лошадей, конина, дается заключенным два раза в неделю: 5 – 6 маленьких кусочков, накрошенных в суп, в общей сложности не более 100 граммов.

В кашу кладется микроскопическое количество подсолнечного масла, не более двух граммов на человека. Заключенные никогда не получают полностью той ничтожной нормы масла, приблизительно 15 граммов в день, которая на них полагается: надзиратели, пользуясь тем, что продовольственным складом заведует заключенный, без стеснения забирают масло для собственного стола в неограниченном количестве. Они жарят себе на нем пирожки и оладьи, продают карелам и лопарям, выменивают на него себе сливочное масло, яйца, оленину, оленьи шкурки и т. д. Так делается и с мукой, отпускаемой для подболтки супа заключенных. Масло крадут не только чекисты, но и сами заведующие продовольственными складами: отчасти они берут его в свою пользу, а отчасти не выдают полностью кашеварам, боясь нехватки при отчетах и строгой ответственности за нее.

Сахару заключенный получает 400 граммов в месяц. Чаю он не получает и пьет голый кипяток. Не полагается ему и табак – махорка.

Одежда. Все заключенные СЛОНа работают в собственной одежде и носят собственное белье. Казенное обмундирование им дается лишь тогда, когда они окончательно износят свое собственное, и только тем, кто работает в лесу и ежедневно выполняет свой урок. В СЛОНе имеются поэтому, по официальному выражению, «раздетые». Кроме рваного и вшивого белья у них нет ничего. На 1 мая 1930 г. их в СЛОНе было 14 875 человек. Работать на лесозаготовках они не могут. Не может, однако, и ОГПУ допустить, чтобы 14 875 человек сидели без работы. Оно шлет заключенных в СЛОН для работы, оно ждет от них экспортный лес, и вдруг 15 тысяч человек будут сидеть и даром есть слоновский хлеб! Выход, конечно, нашли.

«Всех раздетых использовать на работах путем выдачи им одежды тех заключенных, которые возвращаются с работы по окончании урока», – такой приказ разослал УСЛОН всем командировкам, как только узнал о раздетых. Голодный, весь мокрый и еле передвигающий от усталости ноги заключенный теперь после работы должен был сейчас же раздеться до белья и отдать одежду своему товарищу. В одежде он все-таки мог согреться и отдохнуть. Теперь отобрали и это. Он может только набрать еловых ветвей, постелить их на голые нары и спать на них. Но покрыться ему все-таки нечем. Ночью, когда он начнет замерзать, он соскакивает с нар, бежит к железной печке и греется. Согревшись, опять идет на свое место и на некоторое время засыпает. Так проходит вся ночь у «хозяина» одежды, так проходит весь день у пользующегося его одеждой. Зато растет советский лесной экспорт. Зато СССР – мировой поставщик лесных материалов…

Расскажу по поводу раздетых случай, имевший место на острове Соловки зимой 1928 года. Все заключенные Кремля были выстроены на вечернюю поверку. Командир 12-й роты тоже выстроил своих «шакалов» на граничащей с ротой большой каменной площадке, покрытой тонким слоем льда. Человек пятьдесят среди них было раздетых. Чтобы они не раздражали чекистского глаза товарища дежурного, их поставили в задних рядах. Пока пришел дежурный, раздетые – совсем босые и в одних нижних рубашках – совсем замерзли. Когда дежурный чекист Карпов и с ним лагерный староста поздоровались и, сделав поверку, уходили, послышались какие-то странные звуки, похожие на плач. Карпов остановился, потом зашел в тыл строя. Там он увидел застывших от холода и странно визжащих раздетых.

– Это что за гвардия у тебя, ротный?

– А это – дети Ленина, – сказал с иронией кто-то из строя, опередив своим ответом командира роты…

Автор ответа был сначала посажен на 30 суток в «крикушник», а затем отправлен в штрафную командировку «Овсянка», на «загиб». (Об «Овсянке» читатель узнает впереди.)

Болезни и врачебная помощь. Отсутствие у заключенных сносной собственной одежды, совершенная непригодность, в условиях сурового Севера, слоновской и наличие раздетых – все ведет к массовому обмораживанию заключенных. В зиму на 1930 г. на одних только Колвицких командировках (в 30 километрах северо-восточнее станции Кандалакша) в одну неделю обморозилось 850 человек.

Обычно обмороженные оставляются на месте. Там они, если чудом не выздоровеют, погибают. Эти 850 человек были привезены на станцию Кандалакша, где находится штаб 3-го отделения СЛОНа. Привезли их потому, что иначе посланным вместо них новым заключенным негде было жить на командировке. В качестве представителя ИСО я принимал их. Несмотря на 30-градусный мороз, одежда с них была снята и оставлена работающим в лесу. Полуголые обмороженные лежали на санях, прикрытые сеном. Многих сняли с саней уже мертвыми. Еще живых перетаскали в холодный барак и положили на голые нары. Лазарет 3-го отделения, рассчитанный всего на 45 больных, принять их не мог; оказать какую-нибудь реальную помощь он тоже не мог: там не было ни медикаментов, ни перевязочного материала. В другие лазареты их тоже не послали: зачем расходоваться, чтобы выпустить из лазарета калеками?.. На что советской власти калеки?.. ИСО приняло меры лишь к тому, чтобы этот случай не сделался гласным для Кандалакшского «вольного» населения. Это было достигнуто: все 850 человек, как один, умерли от заражения крови. Всех их ночью живые «шакалы» свезли на санях в Кандалакшский залив и там сбросили в заранее приготовленные большие проруби…

 
Бог даст, времечко настанет, —
Мать родная не узнает,
Где зарыт ее сынок… —
 

так поется в одной популярной нелегальной песенке заключенных в СЛОНе.

Второй бич, которым природа севера бьет заключенных, – куриная слепота и цинга.

Куриная слепота часто ведет к убийству заключенного, когда он отойдет вечером несколько шагов от командировки в лес, чтобы оправиться, и заблудится. Чекист-надзиратель прекрасно знает, что заключенный заблудился по болезни, но он желает выслужиться, получить повышение, получить благодарность в приказе и денежную награду, а главное – им владеет особенный чекистский садизм. Он рад поэтому взять такого заключенного на мушку и выстрелом из винтовки положить наповал. Жертвы таких случаев исчисляются сотнями… Много раз мне, как уполномоченному ИСО, приходилось читать в рапортах: «Доношу, что мною, из винтовки № такой-то, застрелен заключенный такой-то за попытку к бегству»… ИСО отлично знает настоящую подоплеку такого «бегства», но оно ни разу за мое трехгодичное пребывание в СЛОНе не подвергало надзирателей какому-нибудь взысканию. И в самом деле: велика ли беда, если «одним шакалом меньше»!

Цинготный больной представляет страшное зрелище: с ранами на руках, ногах, на деснах, с вываливающимися зубами, ослабевший, худой, страшно голодный. Бывало, замирает сердце, когда взглянешь на них.

Третья распространенная группа больных – сумасшедшие.

Начинается обыкновенно с того, что с человеком делается истерика. Чекисты истерике не верят. Называют ее «симулянтством»: больного бьют «дрыном» или прикладом ружья и «для исцеления», как выражаются они, дают ему полуторный урок. Больной выполнить его не может и за это идет сначала в «крикушник», потом на штрафную командировку. Там заключенный окончательно сходит с ума. Когда чекисты-надзиратели наконец убедятся в его сумасшествии, больного, если он еще жив, направляют на одну из инвалидных командировок – чаше всего на Конд-остров. (С ним мы познакомимся впереди.)

На Поповом острове приходилось наблюдать: какая-нибудь уже пожилая женщина, интеллигентная каэрка, во время муштровки в строю с обычными «справа по порядку номеров рррассчитайсь», «отставить», кощунственной и матерной бранью, с бесконечными «здра» и «не слышу», вдруг падает в истерике на землю и начинает биться и кричать. Издерганные нервы сдали и перестали повиноваться!

Истерические припадки в строю случаются не только с женщинами, но и с мужчинами. Расскажу об одном, имевшем место на острове Соловки, в 14-й «запретной» роте, в которой находится много священников, ксендзов и мулл.

В роте происходила поверка. Один из священников, очень старый, высокий, седой, довольно крупный, стоял в задней шеренге. Пока подавались зычные команды: «Справа по порядку номеров рассчитайсь», «отставить», «здра» и т. д., он стоял с руками по швам и послушно исполнял команды, но каждый раз, как только командир роты разражался кощунственной бранью, священник со слезами на глазах начинал креститься. Один из командиров взводов заметил это. Он подлетел к священнику и с новой громовой бранью начал избивать старика. Священник упал на землю, с ним сделалась истерика. Его тут же забрали и отправили в карцер. В карцере он сошел с ума. Сумасшедшего отправили на командировку «Овсянка». На «Овсянке» знаменитый во всем СЛОНе своей жестокостью и психически ненормальный чекист Потапов сумасшествию священника не поверил. Он остриг его и отправил в лес на работу. Так как священник по слабости, по старости и по своему психическому состоянию урока выполнять не мог, он сидел все время в «крикушнике». Там и скончался.

Помню рапорт, который Ванька Потапов прислал в ИСО по этому случаю: «Доношу: сумасшедший поп такой-то загнулся».

Такова участь вообще всех сходящих с ума в СЛОНе. Из сумасшедших я помню одну фамилию – Кальмансон. Он – американский подданный. В Россию приехал для работы, как специалист по приемке асбеста в одной американской компании на Урале, в СЛОН попал на 10 лет за то, что «разгласил советскую государственную тайну» – сказал товарищам, что ОГПУ хотело завербовать его в число своих секретных осведомителей.

Положение больного заключенного в СЛОНе ничем не отличается от положения пассажира тонущего парохода: как тот, так и другой зависят от счастливого случая.

На командировке имеется лекпом, обычно в медицине невежественный. Встречаются, конечно, и знающие, но они действительной помощи больному оказать не могут: нет инструментов, медикаментов, перевязочных средств, приспособленного помещения. На любой слоновской командировке найдется не более 200 граммов йода, с полсотни порошков от головной боли, столько же от болей желудка, несколько бинтов, сделанных из выстиранных старых рубашек грубой желтой бязи, и это все. Приемного покоя нет. Сами лекпомы в большинстве случаев помещаются в общем бараке с заключенными.

Заболевший заключенный, как правило, переводится на 300 граммов хлеба и должен лежать на голых нарах смрадного, сырого и холодного барака. Обычно он лежит на подстилке из еловых ветвей в своей одежде, если она не отобрана для раздетых. В лазарет при штабе отделения чекисты-надзиратели его не отправляют. Причин к тому много: 1) на командировке, где работает 500 – 600 человек заключенных, имеется не более 8 – 9 надзирателей. Чтобы отправить больных в лазарет отделения, нужно оторвать по крайней мере одного надзирателя, а это отражается, говорят слоновские чекисты, и на охране командировки, и на производственном плане. Кроме того, командировки имеют от инспекции охран директиву, по которой чекист-надзиратель должен работать не более 8 часов в сутки. Значит, если с командировки уйдет надзиратель, другим придется работать за него. 2) Чтобы отправить больного в лазарет, надо также оторвать от работы по крайней мере двух заключенных, которые бы повезли его на ручных санях до железной дороги. Кроме того, чекист-надзиратель командировки, откуда отправляется больной, должен сопровождать его по железной дороге, а кто же будет конвоировать обратно на командировку тех заключенных, которые привезли больного! Некому. 3) Нет достаточного числа коек в лазаретах. При 3-м, например, отделении СЛОНа, в котором около 80 тысяч заключенных, имеется «лазарет» всего на 40 – 50 человек. Помещается он в грязном и холодном бараке, арендованном отделением СЛОНа у Мурманской железной дороги. Все тяжелобольные заключенные слоновских командировок остаются поэтому на месте и ждут своей участи. Если у заключенного нет повышенной температуры, его выгоняют на работу в лес.

Только ничтожная часть больных и саморубов спасается от смерти; остальные мрут на командировках, как мухи осенью. Товарищи, по приказанию чекистов, снимают с них одежду, белье и голыми бросают в большие ямы-могилы. Этих ям-могил на территории СЛОНа многие тысячи. Каждой осенью на всех командировках они предусмотрительно заготовляются «впрок» на зиму. Ими заканчивается многострадальный путь слоновских заключенных. Над ними мне всегда представлялись громадные торговые пароходы, груженные советским экспортным лесом для Европы и Америки…

Переписка. Заключенный СЛОНа в сильной мере лишен возможности как писать письма домой, так и получать их и посылки из дому. Если он не получает из дому денег, то он не имеет возможности купить марку для письма; доплатных же писем посылать нельзя: в СЛОНе есть соответственный приказ. Для того чтобы все-таки послать письмо родным, такие заключенные делают «экономию» хлеба и потом продают его или выменивают на марку, лист бумаги и конверт. Получаемые на его имя от родных доплатные письма ему не выдаются, если он не может их выкупить. Если приходит на его имя посылка, а он находится в это время на Конд-острове, или на острове Соловки, или на Мяг-острове, то он должен заплатить 20 копеек за доставку посылки на данный остров на пароходе; если у него 20 копеек нет, то и посылку ему не выдадут. Но даже и посылая письмо, оплаченное маркой, заключенный еще не может быть уверенным в том, что оно его родными будет получено: есть много заключенных, письма которых ИСО, по директиве Лубянки, уничтожает. Другие заключенные официально лишены права переписываться на определенный срок – на три месяца, на полгода и на год – за то, что они неосторожно написали родным о тяжести своей страшной жизни в СЛОНе. Бывают и другие причины, по которым письма заключенных не доходят. Сплошь и рядом случается, что сотрудники ИСО, работающие в цензуре, уничтожают письма заключенных, чтобы воспользоваться почтовыми марками. Этим отличался в 1928 году Николай Самойлов, заведовавший цензурой. Ему не хватало денег для содержания своей любовницы и сотрудницы Бурухиной[61]61
  Бурухина – замечательной красоты молодая девушка. Лубянка решила использовать ее красоту и заставила работать у себя секретной осведомительницей. Чекисты сумели поместить ее прислугой в какое-то консульство в Москве (кажется, латвийское). Там она выполнила секретные задания иностранного отдела ОГПУ, но вскоре в пьяном виде проговорилась о своих негласных занятиях, и коллегия ОГПУ сослала ее в СЛОН.


[Закрыть], и он уничтожал более половины писем, а марки с них продавал и на вырученные деньги пьянствовал с Бурухиной. Когда об этом стало известно высшему начальству, Самойлова только сняли с работы в цензуре и назначили на должность начальника охраны Конд-острова. К моменту моего ухода за границу Самойлов находился на службе во 2-м отделении СЛОНа, на Майгубе, на должности помощника начальника охраны.

«Крикушники». «Крикушник» – это карцер и самое распространенное в СЛОНе место и форма наказания, если не считать битья. В СЛОНе их имеется 873, то есть столько же, сколько и командировок. «Крикушником» карцер называется здесь потому, что посаженный в него заключенный кричит: зимой он замерзает, а летом его, голого, немилосердно грызут миллионы комаров и мошкары. Сажая в «крикушник», заключенных всегда раздевают – и зимой, и летом.