Текст книги "Заяц над бездной (сборник)"

– Учеником мастера, в цех мазутной смазки, с присвоением ученического разряда, – прочитал на следующее утро Боря и предъявил тете Доле справку. – Вот. Все. Я рабочий, мама.

Славик просчитал все точно. «Мазутной смазки» и «ученический разряд» – эти слова сломили тетю Долю.

Полчаса ее отпаивал валерьянкой дядя Феликс, а тетя Доля посиневшими губами шептала:

– Рабочий… рабочий…

Через день она дрожащим голосом сказала Боре:

– Боря. Я согласна. Лучше хохлушка-химик, чем еврей-рабочий.

И теперь Боря сиял.

– Дядя Феликс сегодня придет к Моше Бордею говорить за свадьбу, – сообщил Славик и подчеркнуто уважительно заглянул в глаза деда.

Дед утверждающе кивнул.

– Я уже рассказал Вахту! – сказал Боря победоносно. – Вахт побежал сразу! В рюмочную, на углу Армянской и Пирогова!

– Через пять минут о свадьбе узнает вся улица! – радостно продолжил Славик, это явно была его идея.

– Поздравляю! – сказал я и пожал руку Боре.

И тут я вспомнил всё вчерашнее. Мне стало плохо. Перед глазами поплыла согнутая голая нога Раи. Я отвалился на кровать.

* * *

Меня толкнул в плечо какой-то старичок. Народу во дворе – тьма. Первое октября. Весь цвет нашей улицы сегодня пришел на эту свадьбу. Да и не только цвет – в общем, все пришли.

Описать чисто еврейскую свадьбу можно, и чисто русскую, и цыганскую – но свадьба Бори и Женечки-химика сочетала в себе черты каждой. За долгие годы своей хорошей жизни Мош Бордей соединил богатое наследие разных народов в систему совершенно особых, космических церемоний. Например, перед входом во двор, в котором происходит свадьба, Мош Бордей ставит большой, тридцатилитровый бутыль с вином. Рядом – кувшин и кружка. Любой прохожий может налить себе кружку вина и выпить за молодоженов. А если прохожий хочет зайти во двор и остаться на свадьбе, появляется Славик. Он говорит гостю:

– Добро пожаловать на свадьбу! Гроздь винограда есть у вас? Каждый гость дарит нашим молодым гроздь винограда. Такой порядок. Если принесли, добро пожаловать!

– А зачем нужна гроздь винограда? – спрашивает прохожий.

– Как зачем? – удивленно спрашивает Славик, приоткрывает калитку и указывает в глубь двора. – Вон там. Видишь. Маленькая бочка. В нее нужно положить свою гроздь. Бочка заполнится виноградом, Мош Бордей из него сделает вино. Молодые будут держать это вино в своем кувшине. В погребе у Моши Бордея есть такой шкафчик! – вдруг доверительно, по секрету, сообщает прохожему Славик. – В нем кувшины с вином. Сколько кувшинов – столько свадеб. На каждом написано – в какой день свадьба была, в какой год, как зовут жениха и невесту. Если десять лет вместе проживут – откроют кувшин свой, выпьют. Крепкое будет. Десять лет выдержки. Ну, если двадцать проживут. Еще крепче. Ну что, понял? – завершает объяснение Славик, улыбнувшись нагло прохожему в лицо.

– А если нет у меня с собой грозди винограда? – спрашивает прохожий.

– Тогда накатишь со мной еще кружку и пойдешь искать, – хлебосольно улыбается Славик.

Играют лабухи. Играют уже очень хорошо – значит, уже хорошо выпили. В два ряда по всему двору поставлены столы и длинные скамейки. Над двором натянут брезентовый тент – на случай дождя.

Они пришли с опозданием – Рая с Геной. Сначала сели очень далеко от нас. Мы со Славиком сидим по левую руку от Бори – от жениха то есть. От Бори нас отделяют его родители и две толстые бровастые подруги тети Доли. Боря очень страдает, потому что не может с нами общаться. Славик показывает Боре на часы – мол, пару часов всего сидим, не боись, сейчас накатим и пообщаемся.

А потом Рая что-то сказала Гене на ухо. Он заржал, они встали и через минуту оказались за нашим столом, прямо напротив меня. Рая улыбнулась мне. Гена мне подмигнул.

Я отвел глаза и встретился взглядом с Мошей Бордеем. Дед смотрел на меня раздумчиво и хмуро. Дед, как всегда, всё понимал.

И сейчас же закрутилась свадьба. Было такое свойство у массовых веселий в этой местности, особенно у тех, к организации которых как-то причастен был Мош Бордей. В определенный момент вдруг образуется воронка, втягивающая тебя куда-то, вниз или вверх, моментально и радостно. Напрямую это явление никем вроде бы не управляемо. Но есть Мош Бордей. Он, как мне до сих пор кажется, и создавал всегда это явление.

Конечно, внутри воронки можно постараться выделить ряд сил и течений. Люди начинают танцевать, например. Встают из-за стола, берутся за руки, образуя один широкий круг и пускаются в танец вокруг столов, стульев, знакомых и незнакомых людей, круг сходится и расходится, иногда все одновременно отпускают руки, с улюлюканьем разворачиваются на ходу и снова берутся за руки – круг выворачивается наизнанку, и опять несутся по двору, сходятся и расходятся, распадаются на пары, кто-то идет за новым вином с Мошей Бордеем, и сам я тоже иду, но не дохожу, потому что хватает меня за руки, трясет, поздравляет, целует зачем-то меня какой-то старичок, и какая-то еврейская тетка что-то мне говорит и плачет зачем-то; мелькает Славик – он спаивает Гену, мелькает Боря – он ищет Славика, а вот Рива Вахт – она ищет Вэйвэла, а вот и Вэйвэл, он никого не ищет, он пьян, он уже все нашел. Пританцовывают и подмигивают друг другу раскрасневшиеся, почуявшие свою великую силу лабухи – дядя Петря со скрипкой идет вдоль столов, за ним Доба, Туба, за ними тетя Доля с подносом, на котором деньги – собирают для молодоженов. А вот цыганка баба Саша говорит что-то Славику, на ходу пытаясь поймать его в перекрестье своих черных глаз, говорит – пропадешь ты, пропадешь ни за грош, а Славик смеется в ответ – не верит, что пропадет.

Под конец первого дня этой свадьбы Гена скис, и его куда-то оттащили. Это Славик постарался. Он всегда находит себе в пьянке товарища, и пока не споит его до потери сознания – не успокоится. Такой уж Славик Петров человек. Свалит одного – ищет второго. Когда Гена скис, Славик переключился на кого-то мне незнакомого, по виду довольно хлипкого и уже синего. Так что скоро будет Славик искать следующего, это точно. Лицо у него сейчас нагловато-печальное. Конечно, не иметь постоянного, крепкого, настоящего собутыльника – это тоска. Но где его взять, с другой стороны?

Я тоже был пьяный. Я танцевал как проклятый и уже ничего перед собой не видел. Голова от молдавских танцев, надо сказать, кружится страшно. Потом я как-то вытек из танца и присел на скамейку.

И тогда меня вдруг сзади обняли за шею ее руки. Я сразу протрезвел – так мне, во всяком случае, тогда показалось. Сердце заколотилось так, что заглушило Добу – большой барабан, в который стучит мордатый чумной молдаванин с гипертрофированным пониманием роли ударных в оркестре. Я не мог даже обернуться – так и сидел, как дурак, улыбаясь зачем-то и не зная совершенно, что делать. Потом я прикоснулся к ее рукам. Рая сразу же отпустила меня, и тут же властно схватила за руку и куда-то поволокла. Я ничего не понял.

* * *

Мы как-то оказались в доме Гены и Раи, в дальнем темном коридоре, перед лестницей на чердак. В доме, где жили Гена и Рая, был чердак. Рая смотрела на меня, в темноте я видел только ее глаза, мне было страшно, потому что ее глаза блестели по-сумасшедшему. Она звякнула ключами от чердака и полезла по лестнице. Ее голые ноги оказались прямо перед моим лицом, когда она там наверху возилась с замком. Я хотел поцеловать ее ноги или хотя бы дотронуться до них, но у меня так закружилась голова, что я схватился за лестницу, чтобы не упасть.

– Иди сюда, – раздался сверху решительный шепот Раи, она уже победила замок.

На чердаке было темно, я боялся сделать шаг, чтобы не наткнуться на что-нибудь. Но через секунду вспыхнула спичка – Рая зажигала свечку. Тоненькую, желтую – такие ставят в церкви. Свечка разгорелась быстро и ярко, распространив по чердаку запах воска и дав мне возможность осмотреться.

Вокруг была масса старья, как и полагается чердачному жанру – этажерка, люстра, чемодан, еще один, и еще – этот прямо не чемодан, а целый шкаф с ручкой. Старые стулья. Широкая железная кровать. Прошлого века, наверное.

Я сразу заметил – вещи расставлены, и кажется, не так уж запылены. Совсем не запылены. А кровать заправлена пледом – явно не в прошлом веке.

– Здесь я прячусь, – сказала шепотом Рая. – Это моя секретная комната. Садись.

Рая уверенно присела на край кровати.

Я обалдел от всего происходящего и не знал, ни что говорить, ни тем более что делать.

– Не бойся, – сказала Рая.

На улице вовсю грохотала свадьба.

И все равно мне казалось, что вся улица и весь мир слышит, как скрипит эта проклятая кровать прошлого века.

А потом Рая плакала. А я целовал, целовал ее ноги – сколько хотел.

Нас никто не искал на этой свадьбе. До самого утра.

У Раи была специальная коробочка. Когда-то она была довольно претенциозной дамской шкатулкой. Лет сто назад. Теперь это была коробочка без всяких претензий. В ней лежали свечки – их было десятка два, может, больше. Когда Рая достала очередную свечку – сгорают они быстро, превращаясь в янтарно-желтые кляксы, она сказала мне:

– Когда в этой коробке кончатся свечки, ты меня забудешь.

* * *

Вторую неделю шли дожди. Дожди в этой местности затяжные – зарядит и стоит стеной целый день, потом еще накрапывает неделю. Но дождь теплый. И ночи в октябре еще теплые. Вообще в октябре хорошо. Ночами мы выпивали со Славиком на его веранде.

По пьянке я показывал Славику фотографию, которую сам изготовил, взяв, с одной стороны, фотку, на которой был я со Славиком – мы снялись год назад на память, в ателье у одного правильного еврея. Я отделил ножницами себя от Славика. Отложил с уважением оставшегося в одиночестве Славика в сторону. Потом взял вторую фотку. На ней были Рая с Геной. Я выпросил эту фотку у Раи. Я с радостью отделил ножницами Раю от Гены. Склеил себя и Раю – так и получилась эта фотография.

А в стороне остались лежать отрезанные мной Славик и Гена.

На эту фотку я подолгу смотрел сам. Ее я показывал по пьянке Славику.

– По типу ваша семейная карточка. Я щас заплачу от умиления! – язвил Славик.

– А по-моему, мы хорошо смотримся, – сказал я.

– Ну дура-ак! – только и сказал в ответ Славик.

Утром, пока Гена делал зарядку с двумя облупленными гирями и принимал холодный душ, Рая забиралась на чердак, в свою секретную комнату, и начинала меня ждать.

А я вставал рано утром, похмелье в этом возрасте – сущая ерунда, поболит и пройдет, садился на веранде с кувшинчиком вина и смотрел на дождь.

Потом появлялся Гена. Он бодро шел по лужам к выходу из двора, радостно со мной здоровался:

– Здарова, Вовка! Что встал так рано? Как петух! – ржал и уходил, наконец.

Тогда я шел к Рае. И мы были вдвоем, на чердаке, иногда весь день. Поначалу мы всегда разговаривали шепотом в секретной комнате, передвигались по чердаку на цыпочках. Но потом осмелели. Мы смеялись до упаду, падали с кровати прошлого века и катались по полу.

Однажды мы вот так смеялись, смеялись. А потом я спросил:

– Кого ты больше любишь – меня или Гену?

– Дурацкий вопрос! – сразу перестав смеяться, ответила мне Рая.

– Почему дурацкий? По-моему, это серьезный вопрос. Ты вообще меня любишь?

– Если не люблю, что я тут делаю? – спросила Рая с насмешкой.

– Ну а… его? – спросил я.

– И его люблю, – ответила Рая.

– Разве можно любить двоих? – удивился я.

– Можно любить всех, – сказала тихо Рая.

– Всех? Ну ты даешь! – я засмеялся. – Любить всех… Всех подряд, что ли…

– Дурак! Дурак! – закричала и вскочила на ноги Рая.

Я испугался. Первый раз, я очень испугался поссориться с ней.

– Прости! – сказал тут же я. – Я не хотел… Я просто хотел…

– Что ты хотел?! – спросила Рая зло.

– Чтобы ты любила. Только меня, – сказал я.

– Дурак! – последний раз сказала Рая с усмешкой.

Она не умела долго сердиться. Мы не поссорились. Мы вообще ни разу не поссорились.

Иногда мы засыпали рядом. А иногда я притворялся, что засыпаю, чтобы Рая тоже уснула. Тогда я тихонько вставал и незаметно подбрасывал в Раину коробочку новые свечки. Тонкие желтые церковные свечки.

* * *

Славик знал всё о нас с Раей. Он вставал рано утром, похмелье в его возрасте – уже не ерунда. Славик выходил на свою веранду, с полминуты вяло лупил грушу, и присоединялся к моему кувшину с вином.

Вообще-то не только Славик знал. Знал Мош Бордей. Я понял, что он знает, когда однажды клянчил у него в очередной раз кувшинчик вина, и он дал мне к вину еще тарелку всяких фруктов. Мош Бордей никогда, никому из пьющих его вино мужчин не давал фруктов.

И Боря знал. Я сам рассказывал ему по пьянке. А Боря наверняка рассказывал Женечке-химику – у них было такое трогательное правило: не иметь секретов друг от друга.

Знали лабухи. К Моше Бордею заходили утром опохмелиться Аккордеон и скрипач дядя Петря. Оба закоренелые синяки, по утрам на них давили – сверху небо, снизу – земля, и Мош Бордей милосердно наливал им выпить. Лабухи часто видели, как я иду к квартире Гены с кувшином вина. Они все понимали. Они много видели в жизни.

А однажды я сидел на веранде один, попивал вино. Во двор вышла Рая. Она развешивала белье. Я смотрел на нее во все глаза. Рая тянулась к веревке, и я смотрел на ее голые, напрягшиеся, оттого, что встала на цыпочки, смуглые ноги, выглядывающие из-под короткого платья.

– Райка! – в следующую же секунду на пороге своего дома появился вдруг Гена. – Ты где?

И Рая ушла к нему, в дом. Я решил, что напьюсь, как собака, сегодня. И в этот момент со мной рядом вдруг появился дядя Феликс. Отец Бори Каца.

– Деда нет, дядя Феликс, – сказал я. – Он в городе, внука тети Ани крестить будет…

– А я не к деду, – сказал дядя Феликс. – Я к тебе.

– Ко мне? – удивился я.

– Да, – сказал дядя Феликс.

– Да вы не волнуйтесь за Борю! – секунду подумав, сказал тогда я уверенно. – Тетя Доля думает, Славик на него плохо влияет? Совсем наоборот! Славик рад, что Боря учится на финансовый учет!

– Я, конечно, тебя понимаю, Владимир, – сказал в ответ дядя Феликс. – Я понимаю…

Я удивленно посмотрел на дядю Феликса.

– Доля – она же была замужем, когда мы с ней познакомились, – вдруг сказал дядя Феликс.

– Тетя Доля?! – Я совсем растерялся.

– Да. Мы встречались тайком. Ее муж был намного старше ее. Ей – двадцать, ему – сорок семь. Он был профессор, уролог союзной величины. Когда он узнал, что у Доли есть я, он закрыл ее в доме. У него была собака, доберман. У нее было много медалей. Очень злая. Но она любила компот. Доля сварила собаке компот. На спирту. – Дядя Феликс улыбнулся. – Компот был градусов тридцать. Ночью, пока доберман спал, она выпрыгнула в окно. И ушла ко мне – в одной ночной рубашке. С паспортом.

– Тетя Доля?! – переспросил я, не веря ушам своим. – Наша тетя Доля?!

– Да, – сказал дядя Феликс. – Мне было девятнадцать. Ей двадцать. Нам было очень хорошо. Очень хорошо…

Дядя Феликс какое-то время молчал, и я тоже молчал, и смотрел на дядю Феликса, пытаясь хоть как-то совместить то, что я всегда знал о тете Доле, с тем, что узнал только что. У меня не получалось.

– Она так верила в меня, – сказал потом дядя Феликс. – Бросила уролога союзной величины. А я? Не оправдал. Мне должно быть стыдно. А мне почему-то не стыдно…

Я не знал, что ответить. Потом решил сказать так:

– Вы хороший человек, дядя Феликс!

Дядя Феликс посмотрел удивленно на меня. И спросил:

– Ты правда так думаешь?

– Правда! – подтвердил я.

– Спасибо, Вова, – сказал дядя Феликс.

Выпил кружку моего вина. И ушел.

Да, все знали о нас с Раей. Все, кроме Гены. Все-таки он был дурак.

Тогда, в тот день, был дождь. Славик с утра был как-то особенно похмелен и зол. Он пришел ко мне на веранду, сел, выпил с ходу почти все мое вино и сказал:

– Плохо все это кончится. Готовь табло к бою.

Вышел как раз из дождя Гена с зонтиком. И спросил нас со Славиком, по своему обыкновению, остроумно:

– Что встали так рано? Как петухи!

– Слышь, Геннадий! – скривив губы, ответил своим гундосым наглым голосом Славик. – Петухи, чтоб ты знал, просыпаются раньше лосей!

– Почему лосей? – не понял Гена и заржал. – Ну ты как скажешь!

И Гена ушел на свою милицейскую службу.

– В натуре лось… – сказал Славик, презрительно глядя вслед уходящему Гене.

Потом я оставил Славика наедине с его похмельем и пошел к Рае. Славик мне сказал на прощание:

– Дурак!

Я ничего не ответил.

Потом мы с Раей сидели на кровати прошлого века. Она заплела мне на голове десяток мелких тугих косичек. Смеялась и говорила, что я похож на индейца. И вдруг мы услышали громкий, требовательный стук – кто-то стучал в дверь Гениной квартиры. Я испугался. Рая тоже. Она стала быстро одеваться, и мне пришлось застегивать пуговицы на ее платье – они были на спине. Нет на свете более идиотского занятия, чем в спешке застегивать крошечные пуговицы на спине женщины. Меня трясло.

Потом мы с Раей посмотрели друг другу в глаза, и она быстро сжала мою руку своими ладонями. Мы подумали на двоих – одну мысль. Что сейчас что-то случится. Что-то давно должно было случиться, и вот сейчас оно случится, и будет очень плохо – одна мысль на двоих.

Потом Рая, едва не сломав себе ноги, спустилась по лестнице и пошла к двери. Я остался на чердаке. У меня просто не было другого выхода.

– Где он?! – услышал я в коридоре голос Славика, и сразу же камень упал с души.

Видимо, что-то такое почувствовала и Рая, потому что она хихикнула.

– Вовка тут? Пускай мотает отсюда! – угрожающе сказал Славик.

– Что случилось? – Рая нервно рассмеялась.

Вместо ответа послышался какой-то шум, щелкнул замок двери.

Славик зашел внутрь квартиры.

Через несколько секунд кто-то дернул дверь. Потом дернул еще раз – как-то удивленно.

Потом раздался низкий, взрослый голос Гены:

– Рай! Ра-ай!

Я боялся даже дышать. Послышались тихие шаги – это Рая со Славиком отошли от двери. Между ними произошла краткая перебранка шепотом. Потом секунда тишины. И вдруг – дверь открылась.

– О! Генацвале! – раздался наглый голос Славика. – Че ты так рано? Че-то забыл?

– Не понял юмора, – честно сказал Гена. – Ты что это… делаешь здесь?

– Да я в гости зашел, Ген, – спокойно заявил Славик. – Че, нельзя?

Я часто вспоминал потом эти секунды. Представлял себе наглую обаятельную морду Славика. Тупое и серьезное лицо Гены. Я не знаю, какой была в эти секунды Рая. Знаю только, что все это могло закончиться совсем не так, как закончилось.

Славик спасал меня. Плюс к этому его перло. Это было присущее Славику – прирожденному королю улицы – состояние. И видишь, и знаешь, что расклад не в твою пользу, но именно поэтому прет тебя навстречу этому раскладу не в твою пользу. Прет так – удержать невозможно.

– Что значит «в гости зашел»? – медленно заводился на Славика Гена.

– Гена! – это сказала Рая.

– Ну-ка, – Гена, отстранил ее. – Что значит «в гости зашел»? Что это вы дверь закрыли?

– Ну, закрыли. И че? Моя милиция меня ж не бережет. А береженого бог бережет! – Все, Славик перешел на «бляндер буду».

* * *

Здесь я сделаю небольшое отступление, посвященное двум типам речи и Славику, теоретику и практику обоих. Славик Петров еще в ранней своей юности разработал два типа речи, называемые им «бляндер буду» и «будьте любезны». Первый применялся для дворового общения, для оскорблений в ходе дворового общения, а также для распекания дворовой молодежи в рамках тренерской работы, описанной много выше. Второй тип также служил для оскорбления, но более закамуфлированного. Первый тип «бляндер буду» представлял собой, по сути, далекую копию блатной фени, но построен он был не столько на новых словах, сколько на непостижимых комбинациях старых. «Бляндер буду» роднила с феней иносказательность – это была смесь всех пословиц, поговорок и подколок, сказок, басен и побасенок, когда-либо слышанных Славиком. Наиболее характерные тирады из «бляндер буду» ясно выдавали хаос, царивший в Славикиной голове, что, впрочем, его самого нисколько не смущало. Например: «Че ты убитый такой, как Юлий Цезарь?». Или «Че ты мечешься, как Красная Шапочка, идти к бабушке, идти к дедушке?». Или «Че вы смотрите на меня, как Змей Горыныч на свое яйцо?» – это Славик говорил Вахту, чем ставил Вэйвэла Соломоновича в тупик.

Речь «Будьте любезны», напротив, представляла собой набор подчеркнуто напыщенных, возвышенных фраз – призванных, правда, не возвысить, а унизить собеседника: «Ну что вы, я ж не настолько пьян, чтоб верить в чистую любовь…» – это за столом Славик говорит очередной подружке, та хихикает, дура. «Товарищ, как вы могли подумать, что я могу ударить в лицо человека!» – а это на пьяном застолье Славик заявляет какому-то мордовороту с соседней улицы, при этом Славик уже вынул руки из карманов и явно выключит собеседника секунды через три своим коронным крюком слева. «Простите, милорд, я не поздоровался, я вас как-то не заметил…» – это Славик говорит Вахту, чем снова ставит Вэйвэла Соломоновича в тупик. Любит Славик ставить в тупик Вахта, ничего не поделаешь.

Конечно, Славик никогда раньше не разговаривал с Геной на «бляндер буду». Гена был мент, живущий в нашем дворе. Оскорблять мента-соседа – это уже крайняки. А Славик всегда был против крайняков. Но сейчас он спасал меня.

– Гена, – это Рая, она уже почти плачет.

– Уйди, – это Гена – Рае уже грубо. – Что ты плетешь тут мне?! – это опять Славику, тоже уже грубо.

– Я че плету? – Славик изумленно и дерзко. – Старуха у синего моря плетет! Сети для рыбки, понял?

– Чего-чего? – по нарастающей Гена. – Какая рыбка?! Слышь, ты!

И Гена толкнул Славика в грудь.

Все, что случилось потом, Славик пересказал бы мне, когда-нибудь потом, если бы успел. Примерно так:

– А я ж тебе говорил. Подвязывай. Да, она ниче. Не спорю. Но у нее муж. В натуре, сука, лось. – На этих словах Славик крепко врезал бы по груше, на своей веранде. – Не моя весовая категория. А ты, так вообще… Мозги и кеды. Ну, и вот. Утречком выхожу со двора, продышаться, посмотреть, как вопросы решаются. Смотрю – о! Вахт! У него ж пенсия, вторник. Красный день календаря. Я ему говорю: Соломоныч, пенсию не отметить – очень плохая примета, в курсе? Он говорит – ну что ты, Славик, я только «за». Ну, договорились посидеть с ним, как люди, вечерком, когда солнце позолотит верхушки деревьев, ну ты понял. Вдруг! Смотрю – подъезжает ментовской «жигуленок». Вернулся лось. Забыл че-то дома. Рога. Ну, думаю, приплыл Вовочка. Че делать? Задержать? Как? А мент из машинки своей выползает, дворники снимает. Любит он вещи. Он и Райку так любит. Были б у Райки какие-то части, которые можно, когда припаркуешь, снять, чтоб не стырили, – точно снимал бы. Ну, я – ноги в руки, и – к вам. Стучусь, колочусь – не пускают! Пока открыла мне любовь твоя, слышу: калиточка – хлоп! Дальше как на ринге – думать некогда. Пусть тренер думает. Прыгаю внутрь, закрываю собачку. Ну, думаю, ты и дура-а-ак, Вован! А мент уже дергает дверь. Ломится. А мне смешно – первый раз в жизни застукают с бабой – и то не с моей! За это забухать не грех, честное слово! Ну, открываю. А она… Стоит рядом, плачет, как умирающий лебедь. Ну че он мог подумать? «Прости, Геночка, мы согрешили». Да… Но и он был не прав! Да, не прав! Я ж его не пихал в грудак! Ну, раз пошел такой расклад, или я его, или… да кто он такой! А у меня же рефлексы. – Тут Славик иллюстрирует свой рассказ преувеличенной злой пантомимой. – Левую ногу в упор, доворот и левый крюк. Как тренер мой говорил – «поставивший жирную точку в поединке». Ну, дальше че – лосяра выбивает дверь своей тушей, и с копыт, вниз, по ступенькам! Я думал, дом развалится! Классика! Ну и вот… Слышь! – Тут Славик заразительно рассмеялся бы, не удержался бы. – Теперь на улице одна рожа осталась, по которой я не стучал! Твоя, Вовчик!

Славик пересказал бы мне, если бы успел, все это так.

Но он не успел.

* * *

Все видели. Так бывает в этой местности. Когда происходит что-то плохое, нехорошее, все это видят.

Это видел Вахт. Он шел домой. Чтобы донести домой пенсию. Конечно, не всю.

Это видел Мош Бордей – он выходил покурить трубку на скамейке.

Это видели Боря и Женечка-химик.

Баба Саша видела даже своими кривыми глазами.

Это видели все.

Славик ударил со всей дури. Гена вылетел во двор, упав с высоких ступенек. Попытался сразу же встать на ноги, но не смог, был в нокауте. На него было жалко смотреть всем, кто смотрел. У него были порваны на колене брюки.

Гена встретился взглядом с Вахтом, открывшим от удивления седой рот. Потом грубо оттолкнул подбежавшую к нему, плачущую Раю. И вышел со двора.

Спустя целую вечность я слез с чердака. Раи в квартире не было. И Гены не было.

Я пошел домой. Озираясь, как вор.

По всему двору, в бесчисленных изъянах асфальта блестели лужи после дождя. Во дворе было сыро и неуютно. Первый раз в нашем дворе было так – неуютно.

На скамейке сидел Мош Бордей. Он смотрел на меня. Я хотел что-то сказать ему, но не смог. Дед не смотрел мне в глаза. Он смотрел на мои волосы. На моей голове так и остались заплетенные Раей тугие косички.

* * *

– Подлец, трус и подлец.

Я говорил так потом сам себе. Когда сидел в погребе и пил, чтобы не чувствовать холода. Чтобы не чувствовать вообще ничего. Кроме того, что я подлец.

Прошло три дня с тех пор, как все это случилось. Славик два дня был в бегах – скрывался у каких-то своих родственников в городе. Он думал, и многие во дворе так думали, что Гена посадит его. Но Гена ничего не сделал.

– Да-а… Теперь во дворе нет покоя! – в те дни тревожно сообщал Вахт своим горбоносым приятелям.

Приятели Вахта в стареньких пиджачках кивали головами, разделяя, таким образом, тревогу Вахта на равные доли, и с печалью смотрели в стаканы.

Потом Славик вернулся во двор. Мы посидели даже один раз у него на веранде. Коричневая старая боксерская груша Славика была мокрой от дождя. Славик не бил по груше. Не пил. Молчал. Был на себя не похож.

Я, наоборот, каждый день напивался.

Если смотреть на лампочку в погребе деда долго-долго, а потом отвести взгляд – в глазах остается желтое пятно. В этом пятне я снова видел, как первый раз вбегает в наш двор Рая. Пролетает по двору. Бухается на диван. Смеется. Говорит, что хотела бы жить тут, в нашем дворе всю жизнь. В то утро было так много солнца. А теперь осталась одна лампочка. Так я думал, когда услышал, что кто-то спускается по ступенькам вниз, в подвал. Быстро спускается. Значит, не Мош Бордей. Он не может так быстро – хромой. Если не дед, тогда все равно, кто это. Дед бы отругал – я ведь без спроса взял ключи от погреба. Украл то есть. Но чего мне стесняться теперь, подлецу?

Это спускается Боря. Он кричит:

– Славика убили!

* * *

– Его нашел Боря! – потом рассказал соседям и зевакам из соседних дворов Вахт, как всегда, он уже знал все, вторым после Бога. – Боря пришел к Славику с бутылкой вина, поговорить за их дела. А Славик на полу. Пуля попала Славику прямо между глаз. Мне страшно! А вам нет?

Убийца проник в квартиру Славика легко – дверь была не заперта. Он никогда не закрывал ее. Он был королем улицы.

Во двор понаехали менты и люди в белом. Соседи заглядывали в квартиру Славика через спины ментов. Видно было, что худая бледная женщина в перчатках осматривает тело на полу. Тело Славика. Из-за двери торчали две голые пятки.

Руководил обыском мент-лейтенант. Он ходил по квартире, равнодушно брал в руки предметы и равнодушно их ставил на место.

Допросили соседей. Спросили Вахта, на какой почве был конфликт у Славика с Геной, кто рассказал, что он был, я так и не узнал. Вахт сказал, что конфликт был на нервной почве.

Потом дошли до меня. Лейтенант спросил:

– Убитый поссорился с кем-нибудь? Ты что-то знаешь?

Я сказал:

– Нет.

Через два дня вернулся из командировки Гена.

В этот день хоронили Славика.

* * *

Мош Бордей, когда узнал о смерти Славика, сказал:

– Пойду в погреб. Принесу вина.

Но до погреба дед не дошел – упал на руки Вахта.

Мош Бордей любил Славика. С позором выгонял порой с порога, когда тот после полуночи приходил клянчить ключи от погреба, ругал за долги и – любил. Он ведь вырастил Славика.

– Стенокардия, – сказал потом врач «Скорой помощи», осмотрев деда. – Алкоголь употребляете?

Неизменно присутствующий там, где нужен совет мудреца, Вахт горячо заверил врача:

– Что вы, товарищ доктор. Только по праздникам. – Это была чистая правда, ведь в календаре Моши Бордея не было дней, а были только праздники. – Мы же тут все приличные люди.

– Ему надо в больницу, – сказал доктор про деда.

Потом машина «Скорой» уезжала со двора, увозила Моша Бордея в город.

Я сидел в машине рядом с дедом. Первый и единственный раз я видел его таким. Растерянным.

Мош Бордей слег на месяц. Он провел его в больнице.

Двор изменился за это время. Стало тише. Как будто во дворе стало жить меньше людей. В нем действительно стало жить меньше на одного человека. Моего друга Славика Петрова.

На похоронах собрались все. Его знали все. Дядя Феликс сколотил стол и скамейки для поминок. В глубине двора поставлены были табуретки для гроба. Пришли горбоносые приятели Вахта, из рюмочной на углу Армянской и Пирогова. Был Боря с Женечкой-химиком. На Женечке была очень странная черная шляпа почему-то с пером. Вообще Женечка-химик, конечно, «была не совсем при себе», как говорил Славик.

Дядя Яша Яковлев, как председатель дворового комитета – оказалось, в нашем дворе есть такой комитет, – вынес венок с лентой. На ленте было написано:

«Незабвенному Мстиславу Петрову от соседей»

Я никогда не знал, как звучит полное имя Славика. Славик и Славик. Он, оказывается, был Мстислав.

На похоронах скрипач дядя Петря подошел к Вахту и спросил:

– Что играть? Какой национальности, я извиняюсь, был покойный?

Вахт посмотрел на фамилию «Петров» на траурном венке. И сказал – наверное, лучшее, что мог сказать о покойном:

– Еврейской.

Скрипач дядя Петря взял в руку смычок. Занес над скрипкой уже. Но не стал играть. Не получилось. Лабухи посмотрели на него и тоже не стали дуть в свои раструбы. Дядя Петря любил Славика – они пили вместе. Он выпил еще один, полный стакан вина. И только тогда стал играть.

Вынесли гроб к одиннадцати. Славик был сильно напудрен на лбу – где была дырка от пули. Боря и Женечка-химик заплакали. Они все делали вместе.

Пришли Гена и Рая. Гена вернулся в этот день из командировки, он был в отъезде, когда Славика убили. Выглядел Гена уставшим. Рая была в черном бархатном платье. Она была красива какой-то нехорошей, заболевающей красотой.

Я вынес вина. Всем раздали маленькие граненые стаканчики. Соседи выпили.

Самым ярким событием этих похорон, если уместно такое выражение, стала надгробная речь Вахта.

– Вот, Славик, и кончен твой путь! – сказал Вахт и причмокнул губами – он делал так, когда был сильно нетрезв. – Вот! – повторил скорбно Вахт. – Путь оказался короче, чем мы все хотели для Славика. Я любил его, хотя не взаимно, как вы знаете. Но я вам всем хочу сказать! – Вахт грозно обвел присутствующих взглядом старческих янтарных глаз. – Убийцы ответят! Я жизнь прожил! И я вам скажу, – и тут Вахт разрыдался, – сукины вы дети!