Текст книги "Оковы разума"

Только говорить оказалось неожиданно трудно, он словно забыл, как это делается.

Пока Ник искал слова, девчонка вскочила на ноги и помчалась во тьму, лишь засверкали пятки.

– Да… – выдавил он, наконец, роняя биту.

Что с ним случилось? Почему он действовал так странно?

Или это защитная программа, что вшита в третий глаз, и активируется, когда его носителю угрожает опасность? И не значит ли это, что крохотная черная штуковина способна сама анализировать обстановку, используя органы чувств носителя, а затем принимать решения?

Нет, не может такого быть!

Просто он от злости и страха немного съехал с катушек, взбесился, а это с каждым может произойти.

Надо отыскать батон, застегнуть рюкзак и шагать домой…

Свет у них в подъезде горел строго через этаж – на первом, третьем и пятом.

Лестничная площадка четвертого, на котором обитал Ник, была погружена в сумрак, и поэтому он не сразу увидел, что на их двери висит приклеенный скотчем лист бумаги.

Пытаясь рассмотреть, что это, он наклонился, и…

«Продался?» – гласило написанное огромными буквами слово вверху.

«Пожалеешь, трехглазая тварь» – прибавили снизу, куда более мелким шрифтом.

Сердце ударило тяжело и глухо, он задохнулся, почувствовал, что затылок словно обварило кипятком. Возникло ощущение взгляда в спину, подозрение, что за ним прямо сейчас наблюдает тот, кто повесил сюда эту дрянь.

Но кто? Кто?

Ник судорожно огляделся, торопливо сорвал лист и убрал в карман джинсов.

Счастье, что жена не увидела, но вот соседи наверняка заметили…

Ладно он сам, его репутацию не спасти, скоро все будут знать, что он служит Чужакам… Но вот Анна и дети, они не должны пострадать от того выбора, что сделал он сам!

Но что тут можно предпринять? Что?

Переехать? Отыскать квартиру там, где их никто не знает?

– Уроды… – пробормотал Ник, его снова начало колотить от гнева и страха.

С опасностью, что настигла его на улице, он сумел кое-как разобраться, но как отразить такой вот удар?

Ладно, об этом еще найдется время подумать…

Ник вытащил ключ, осторожно вставил его в замок, а когда дверь открылась, переступил через порог. Свет включать не стал, поскольку не хотел тревожить домочадцев, но не успел поставить рюкзак на пол, как в прихожую заглянула Анна, облаченная в халат.

– Привет, – сказала она. – Ты сегодня поздно.

– Задержался, – ответил Ник, пытаясь изобразить улыбку.

Когда работал в университете, супруга каждый вечер расспрашивала, что у них происходит, и он обо всем рассказывал. Говорить же о том, чем занимается теперь, он категорически не собирался, и если поначалу Анна еще пыталась вести себя как раньше, то теперь лишь сама делилась новостями.

– Сервантес так и не вернулся, – сообщила она.

Мохнатый зверюга так и не смирился с тем, что хозяин обзавелся третьим глазом. Целые сутки не давался никому на руки, а затем удрал, выскочил в дверь, когда жена выходила.

– Жалко, – сказал Ник, думая о том, что кот на данный момент – наименьшая из проблем.

– А Майеровы из одиннадцатой собрались из города уехать…

– То есть как уехать? – Ник стащил куртку и принялся расшнуровывать ботинки. – Дороги же перекрыты!

– Главные – да, но ведь есть такие, о которых Чужаки не знают, проселки, объезды. Чего им тут сидеть?

Тысячи людей смогли устроиться при оккупантах: помимо тех, кто работал на новых хозяев, завелись ловкачи, что крутились сами по себе, торговцы с черного рынка, поставщики всякого рода услуг, чей прайс теперь был не в денежных единицах, а в банках консервов или в упаковках печенья.

Но столь же многие оказались никому не нужными.

Оставаться в городе для них означало голодную смерть, и поэтому они уходили, норовили прорваться за пределы столицы, туда, где больше свободы и есть пропитание. Пытались обмануть патрули, двигаясь ночами пешком или используя лодки и течение Дуная.

Так что улицы и площади пустели с каждым днем.

– Бензина у Майеровых полный бак, так что до границы с Чехией они доедут… Почему ты без света? Дети одиннадцатый сон видят, – и она щелкнула выключателем. – Так, дорогой, что стряслось?

– Э, ничего… – пробормотал Ник, отводя взгляд.

Проклятый лист жег плоть даже через ткань джинсов.

Но нет, он его никому не покажет, изорвет в клочья и выкинет в унитаз!

– Точно? А то на тебе лица нет…

– Да так, устал, – Ник все же сумел улыбнуться, а потом шагнул вперед, обнял Анну, с наслаждением вдохнул запах ее волос. – Но вот сейчас поем, и силы вернутся… Честное-пречестное слово!

– Что мне с твоих слов? – она отстранилась, глянула игриво. – Делом докажешь! В спальне!

* * *

Число переводчиков, работавших на Чужаков, росло медленно, но верно.

К тому дню, когда Ник нашел приклеенный к двери квартиры лист с угрозами, их набралось два десятка. Комната в подвале, отведенная новыми хозяевами, стала тесной, о том, чтобы спокойно выпить там чая или посидеть в тишине, пришлось забыть.

Следующим утром, явившись в ратушу, Ник обнаружил внутри обычное столпотворение.

– Всем привет, – пробормотал он, ни к кому конкретно не обращаясь, и принялся раздеваться.

Ладно хоть вешалок, что стояли у входа, пока хватало.

Вообще коллектив переводчиков, людей с имплантатом в виде третьего глаза, выглядел странно. Они мало общались друг с другом, тут не возникало обычных вежливых разговоров о погоде, о том, как дела друг у друга, не было таких вещей, как совместная выпивка или тем более дружба.

Даже в глаза друг другу без особой необходимости не смотрели.

Но при этом каждый из них мог понять коллегу намного лучше, чем кто-либо из остальных миллиардов представителей вида хомо сапиенс сапиенс – ведь он был изменен точно таким же образом и носил в голове прибор, что нашептывал ему те же самые слова, подсказывал мысли.

Все они почти мгновенно, за какой-то час стали носителями абсолютно чуждого, нечеловеческого языка.

Только ведь язык не просто набор правил и приложенный к ним пухлый словарь. Это в первую очередь комплекс представлений о жизни и о мире, конденсация опыта народа-носителя.

Что произойдет, если человек станет вдруг обладателем всего опыта существ, что людьми не являются? Человек, много лет собиравший собственный, абсолютно иной качественно опыт из всех доступных источников – из того, что пережил он сам, из увиденного в исполнении других и из осмысленного с помощью родного языка?

И как эти два опыта будут взаимодействовать?

Проникать друг в друга или воевать, разрывая сознание, приводя к сумасшествию?

Ответа Ник не знал, он мог лишь надеяться, что с ним не произойдет того, что случилось с девушкой в храме Святой Троицы, или с той женщиной, что вроде бы прошла тесты, но свихнулась прямо тут, в старой ратуше.

Тогда Чужаки ее увели, и все, с концами.

Новых безумцев среди переводчиков с тех пор вроде не появилось, но все равно они понимали, что каждый из них словно бомба с тикающим внутри часовым механизмом. Поэтому относились друг к другу так, словно каждое резкое слово, любой необдуманный жест может спровоцировать взрыв.

В очереди к кулеру Ник оказался третьим, и пока ждал, за ним пристроились еще двое. Едва успел заварить себе пакетного чая, пахнувшего сеном, опилками, но вовсе не чайным листом, как в дверях появился Чужак, один из младших офицеров, которого использовали для общения с людьми.

У нелюдей имелись, само собой, имена, но аборигенам использовать их не разрешалось. Посмевшего нарушить запрет ждало обвинение в «осквернении вышестоящего», и наказание, пусть не смертельное, но болезненное как физически, так и морально.

Философа, что обратился к одному из Чужаков неподобающим образом, высекли прилюдно, уложив брюхом на стол.

Сами же новые хозяева города учить имена аборигенов не желали, как и пачкать рты чужим языком. Ни один из них не интересовался тем, как говорят земляне, не интересовался вообще ничем, что выходило за пределы поставленных перед ними задач – подчинения и доминирования.

Хотя, может быть, такое положение дел объяснялось тем, что все Чужаки на Земле принадлежали к касте воинов?

– Эй ты, иди сюда! – сказал офицер, указав на Ника.

– Готов служить, – отозвался тот, используя обращение, которое можно было вольно перевести как «достойный-вызывающий-ужас-господин».

Нетронутый стакан с чаем пришлось оставить на столе.

Отправляясь за Чужаком, он не знал, что его ждет – еще одна гнусная сцена допроса и пыток или скучное обсуждение проблемы того, как содержать в порядке городские очистные сооружения.

Пока нелюдям требовались работники, они собирались хоть как-то заботиться о среде обитания аборигенов. Но при этом ничего не имели против того, чтобы их число естественным путем несколько сократилось.

Этим утром Нику повезло, его заставили переводить на конференции, посвященной статусу так называемых «чистых зон» – территорий, куда запрещался вход всем, кроме Чужаков. Одна такая возникла на месте Высокой церкви, вторая там, где недавно располагался автовокзал, а третья на северо-западной окраине, неподалеку от аэропорта.

Нечто вроде гетто, только наоборот.

Так что первую половину дня Ник провел, сидя между новым мэром и его помощником. Когда вернулся в комнату для переводчиков, обнаружил, что там неожиданно много народу: собрались практически все, что случалось обычно лишь утром и вечером.

Чай никто не выпил, но тот остыл, так что осталось его лишь вылить.

Едва заварил свежего, как в комнату решительным шагом вошел Чужак, а за ним – Ник не поверил своим глазам – не кто иной как Филипп с тонкой черной папкой в руке.

На собрание «Логоса» тот не пришел, и никто из коллег не знал, где он и что делает. Решили, что он все же уехал из города, да и Марта что-то упоминала насчет его планов добраться для Будапешта.

И вот на тебе!

Филипп улыбался как обычно, насмешливо и презрительно, щурил светлые глаза. Только вот над переносицей у него из кожи выпирал черный шарик, так похожий на драгоценный камень.

Ник, увидев его, изумленно покачал головой.

– Всем слушать внимательно! – прорычал Чужак, сердито оглядывая комнату. – Эта вот особь вашего вида, – последовал небрежный кивок в сторону Филиппа, – назначается старшей надо всеми вами и получает право распоряжаться и отдавать приказы. Она же теперь будет выдавать вам рабочие задания и оценивать выполнение. Вопросы?

– Почему он? – неожиданно для себя осведомился Ник.

Чужак смерил его взглядом и ответил:

– Результат тестирования после вживления прибора совпал с желанием особи.

Больше вопросов не оказалось, так что офицер буркнул «Приступай», и был таков.

– Ну что же, коллеги, – сказал Филипп, выходя в центр комнаты. – Добрый день. Кое-кто здесь меня знает, но далеко не все, поэтому для начала я представлюсь…

И он назвался, перечислив чуть ли не все свои звания от доктора лингвистики до разрядника по футболу и победителя конкурса студенческих научных работ восемь лет назад.

– До сегодняшнего дня вы работали, если можно так сказать, бессистемно, – продолжил Филипп, усаживаясь за стол. – Настало время навести порядок. Начнем, – папка открылась, внутри оказалась ручка в компании листов бумаги. – Все очень просто. Для начала составим список, я должен знать людей, которыми мне предстоит руководить… Вы, профессор, не утруждайте себя, ваше имя я очень хорошо помню.

Последняя фраза относилась к Нику.

Филипп записал всех, полными именами, с указанием даты рождения и домашнего адреса. Затем разбил группу на четыре бригады, «для того, чтобы составить устраивающее всех расписание», как сказал он.

Закончив с этой операцией, вытащил из папки другой листок и принялся выдавать назначения – «Милош… вам на третий этаж», «Жанна… на выезд, вас ждут на улице», «Лео… первый этаж, большая допросная»…

И как-то вышло так, что в конце концов они с Ником остались вдвоем.

– Ну что, профессор? – спросил Филипп, закрывая папку. – Какой поворот судьбы? Вряд ли вы ждали, что когда-нибудь не вы будете мной командовать, а наоборот?

– Зачем? – спросил Ник, осторожно прикасаясь к третьему глазу у себя во лбу. – Почему ты решился на это?

Филипп задумчиво почесал подбородок.

– Что делать, если в такие времена это единственный способ выжить?

– Нет, не думаю, что в этом дело… что-то ты не договариваешь!

– А почему я должен перед вами отчитываться? – Филипп вскочил, глаза его сверкнули. – Вы больше не мой научный руководитель, а я не ваш студент или аспирант! Теперь если я захочу, вас вышвырнут отсюда или вовсе расстреляют!

Он улыбался, он наслаждался новой ролью.

Ник гневно засопел, возмущение закипело, как готовое сбежать молоко…

Ах ты, желторотый гаденыш! И это я тебя воспитал?

Но он сдержался, вовремя вспомнил, что да, теперь этот вот тип, недавно глядевший профессору Новаку в рот, может сделать так, что бывший профессор останется без пайка.

А значит, надо стерпеть, пережить это унижение.

Так что Ник сумел промолчать, заглотил гнев, точно раскаленный, усеянный колючками шар.

– Нет, профессор, – сказал Филипп уже спокойнее. – Наступили другие времена… Если раньше я считал важным изучать особенности системы времен галисийского и каталанского, то теперь для умного человека есть более интересные способы добиться хорошего места в жизни… И если ради такого места, – подняв руку, он повторил жест Ника, погладил имплантат почти нежно, – требуется пойти на установку этой вот вещи, то почему бы и нет?

– Да, я тебя понимаю.

– Боюсь, что не понимаете, – Филипп глядел на собеседника едва не с жалостью. – Подозреваю, что власть сама по себе никогда не была вам особенно интересна, даже когда вы возглавляли кафедру… Иначе бы вы сами предложили Чужакам свои услуги, заняли ту должность, что ныне в моих руках, а не изображали бы тупую марионетку, способную лишь выполнять приказы!

Это наверняка задумывалось как оскорбление, но Ника вовсе не задело.

Да, он всегда думал больше о науке, чем о должностях и званиях… и что?

– Ладно, профессор, оставим этот разговор, – сказал Филипп. – Время работать. Столь выдающийся специалист, как вы, заслуживает особого задания…

* * *

«Особое задание» заключалось в том, чтобы переводить с языка Чужаков инструкции, и за ним Ник провел целый день.

Скучно, рябит перед глазами от черных значков-символов, что так мало похожи на земные буквы, но в целом пережить можно. Филипп слишком мало времени провел среди переводчиков, чтобы знать, что меж них считается по-настоящему омерзительным назначением.

Но учился он, надо отдать должное, быстро.

Следующее утро началось с планерки, на которой попавшие в дневную смену получили задания. Нику достался «выезд в селение Нотонице для участия в специальной акции», и он в первый момент даже обрадовался – как же, возможность покинуть город, посмотреть, что творится за его пределами!

Но затем его одолели подозрения.

Вряд ли Филипп отправил бывшего наставника просто на прогулку, наверняка подложил свинью, и не одну. Но деваться было некуда, и Ник отправился к выходу из ратуши, около дверей которой нетерпеливо ревел двигателем огромный черный «линкор» на колесах.

По одну сторону от распахнутого люка топтался офицер-Чужак в шлеме с поднятым забралом, а по другую курила миниатюрная женщина с забранными в пучок темными волосами, одетая в кожаную куртку, такую же юбку и сапоги на высоких каблуках.

При взгляде на нее Ник испытал настоящий шок.

Во-первых, во лбу у нее имелся третий глаз, а он до сих пор с ней никогда не встречался… Но, что выглядело еще более странным и даже жутким, наряд женщины дополнял пояс с кобурой, откуда торчала рукоять пистолета!

Чтобы Чужаки позволили аборигену носить оружие? Немыслимо!

Ник, стараясь не выдать обуревавших его чувств, поздоровался с офицером, потом кивнул женщине:

– Добрый день.

– Можешь звать меня София, – отозвалась она, глядя на него презрительно, даже злобно. – Я для наших хозяев выполняю разные специальные задания, на которые их не хватает… – тонкие губы, какие не могла увеличить даже ярко-алая помада, растянулись в хищной улыбке. – Учти, разговаривать с тобой мне противно, поэтому лучше молчи. Вопросы, реплики только по делу. Сечешь?

Ник ошалело кивнул.

Женщина щелчком отбросила незатушенную сигарету, глянула на офицера вопросительно.

– Поехали, – распорядился он, и Ник подобрал готовую упасть челюсть.

Кто же такая?.. Что же такое эта женщина, если ей позволяют вести себя подобным образом?

Чем она так ценна для нелюдей?

Вслед за офицером Ник забрался по лесенке, и тяжелый люк беззвучно захлопнулся за спиной. Внутри машина Чужаков оказалась полна – вдоль стен два ряда сидений с ремнями, и свободны только три места.

Поглядывая на то, как оперирует с пряжками София, он пристегнулся рядом с ней. Рывок возвестил, что они поехали, стартанули не хуже болида «Формулы 1», и в следующий миг только ремни удержали Ника на месте.

Водитель гнал, ничуть не заботясь о пассажирах, но солдат-Чужаков это не волновало. Они переговаривались, передавали друг другу маленькие цветные пластины, исполнявшие роль легкого наркотика вроде земных сигарет.

Ник понимал даже реплики, что состояли целиком из обсценной лексики, если и переводимые на любой из земных языков, то по аналогии. А еще он с легкостью считывал паралингвистические сигналы вроде мимики и жестов, хотя от людских они часто отличались кардинально, а помимо того, еще и были выражены куда менее ярко.

Для человека без третьего глаза лицо Чужака выглядело бледной, застывшей маской, хотя оно ничуть не хуже отражало эмоции, чем подвижная физиономия младенца… Только эмоции эти были немножко другими, да и мускулы для их проявления использовались совсем не те, что у приматов.

Посреди оживленной дискуссии, в которой его соседи обменивались воспоминаниями о развлечениях с «рожающими особями», Ник ощутил, как у него дергается щека. Отвлекся от болтовни Чужаков, попытался расслабиться, да еще и потер начавшее беспокоить место.

Не хватало заполучить нервный тик!

Проблема рассосалась быстро, и Ник забыл про нее к тому моменту, как они добрались до цели. Машина резко затормозила, мотор заглох, защелкали отстегиваемые пряжки и опускаемые забрала.

– Выход по схеме два! – приказал офицер. – Низшие существа – в арьергарде!

Ник отстегнулся и выбрался из кузова последним.

Насколько он помнил, Нотонице располагалось к северу от города и было обычным поселком. Ранее местные наверняка частью работали на месте, а частью катались в столицу.

«Линкор» Чужаков стоял на небольшой квадратной площади перед церковью. Двери той были открыты, и наружу выходили люди, простецкого вида мужчины, что держали в руках кепки, женщины в платках, ведущие детей.

Ну точно, сегодня же воскресенье…

В отличие от горожан, местные не выглядели изнуренными, голод не оставил следов на их лицах. На Чужаков они поглядывали больше с удивлением, чем со страхом, но долго таращиться себе не позволяли, торопливо отводили глаза и спешили прочь.

Похоже, что тут, в деревне, режим оккупации не такой жесткий!

Да оно и понятно, чтобы контролировать каждый населенный пункт даже в небольшой стране, нужна прорва солдат, а Чужаков хоть и много, но все же не миллионы! Выходит, что у тех, кто пытался сбежать из города, как у тех же Майеровых, есть шансы выжить!

На сердце у Ника потеплело.

Солдаты крутили головами и держали оружие так, словно ждали нападения, хотя Нотонице выглядело мирным, где-то далеко мычала корова, ее печальный зов перекрывало тарахтение дизеля.

– Чего вы замерли? – воскликнула София с неудовольствием. – Остановите их! Сделаем дело здесь! Чтобы все видели.

Офицер выкрикнул приказ, и группа Чужаков разделилась.

Несколько солдат вместе с Софией зашагали в сторону магазина с вывеской «Продукты». Остальные разбежались по площади и принялись останавливать расходившихся жителей. Тут уж нашлась работа и для Ника, которому пришлось орать во всю глотку, чтобы его услышали.

– Никакой паники! Вернитесь к входу в ваше святилище! – надрывался он. – Планируется важное мероприятие, его должны наблюдать все! Опасности нет! Никакой паники…

Эти слова, по замыслу офицера, должны были успокоить местных, но произвели обратный эффект. Одна из женщин взвизгнула, кто-то попытался рвануться прочь, отпихнуть солдата, щелкнул выстрел, и Ник с похолодевшим сердцем увидел, как рухнул наземь крепкий мужчина.

Но тут же заворочался, хватаясь за плечо, даже сел.

Ничего, жив, просто ранен…

– В случае неповиновения, попыток к бегству мы будем стрелять на поражение! – заявил офицер.

Ник перевел.

На мгновение стало очень тихо, а потом толпа с плачем и ругательствами потянулась обратно к церкви. Упавшему помогли встать, поддержали, но он пошел сам, ошеломленно моргая и крутя головой.

Народу собралось на удивление много, причем не только старики, которые, как думал Ник, только и ходят в церковь.

Хотя в тяжелые времена многие обращаются к религии, а кто-то и к вере…

Автоматная очередь долетела с той стороны, куда София увела группу солдат, и вслед за ней еще одна, громкая, раскатистая. Толпа заволновалась, многие вытянули шеи, пытаясь разглядеть, что творится за магазином, но стрельба не возобновилась, и народ успокоился.

А затем из-за дома с вывеской «Продукты» явилась процессия.

Впереди шагали двое солдат, за ними еще двое вели крепкого мужика около тридцати, светловолосого, в одной рубахе. Следом, улыбаясь кроваво-красным ртом, топала София, крошечная рядом с гигантами в черном, и грозно размахивала пистолетом. В арьергарде оставалась еще пара Чужаков, что постоянно озирались и время от времени поворачивались затылком вперед.

– Давайте его сюда! – приказал офицер, когда светловолосого подвели к машине нелюдей. – Лучше прямо к двери этого здания… Эй ты, прикажи им освободить проход!

Последняя реплика была приказом Нику.

Толпа отхлынула, и светловолосого поставили у входа в церковь, прямо под барельефом, что изображал распятого Христа.

– Позвольте мне? – осведомилась София, и голос ее дрожал от вожделения и предвкушения. – Я сделаю так, что они запомнят этот урок навсегда и станут покорными, как домашние животные!

Офицер-Чужак некоторое время смотрел на нее бесстрастно, а затем кивнул.

– Слушайте меня! – гаркнула она, переходя на язык жителей Нотонице, что в ее устах звучал – Ник сообразил это только сейчас – с таким акцентом, какого он ранее не встречал. – Этот человек, что стоит тут, обосравшись от страха, был избран нашими властями! Ему доверили руководить вашим селением, наблюдать за порядком и следить за исполнением работ! Он же предал это доверие, обратился в гнусного бунтовщика!

– Бунтовщик? – светловолосый поднял голову. – Что ты несешь? Кто тут изменник? Посмотри на себя!

– Заткнись! – София подскочила, ткнула стволом пистолета ему в горло, а затем добавила коленом в пах, и радостно заухмылялась, глядя, как мужчина выше ее на голову согнулся от боли. – Всякий, кто позволяет себе не исполнять приказы, идет против закона и совести и должен быть наказан! Смотрите, жители Нотонице, что ждет таких людей!

Красивое личико ее в этот момент казалось уродливым, рот мерзко кривился, черные глаза бешено сверкали.

– И так будет с каждым, – эту фразу София почти промурлыкала, а затем опустила пистолет, и трижды выстрелила едва успевшему разогнуться светловолосому в живот.

Он взвыл и кулем повалился на землю.

Ник сглотнул пересохшим горлом, накатила тошнота, омерзение такой силы, что желчь поднялась до самого рта. Да, за последние дни он привык к насилию, но привык и к тому, что людей мучили и убивали Чужаки, представители другого биологического вида.

Здесь же…

София выстрелила так, чтобы светловолосый умирал долго и мучительно, и сделала это осознанно. В самих Нотоницах помощь ему оказать вряд ли сумеют, а в город, где могли остаться работающие госпитали и квалифицированные врачи, машину с раненым не пустят!

И она получила от этого удовольствие!

Толпа застонала в едином порыве, в нескольких местах зарыдали, кто-то воскликнул «Михал, нет!».

– Сука! – донеслось с другой стороны. – Тварь продажная!

София резко повернулась, вскинула оружие.

– А ну заткнулись, иначе вы все, начиная с детей, ляжете рядом с ним! – прокричала она.

– Достаточно, – вмешался офицер. – Ты выполнила свою задачу. Ты – переводи.

И Ник, стараясь глядеть поверх голов обитателей Нотонице, куда они привезли сегодня горе и смерть, озвучил то, что говорил ему Чужак:

– Нам нужен тот, кто сможет исполнять функции, которыми ведал убитый. Мужчина, надежный, честный, достойный доверия, ему будет гарантирована безопасность и дополнительный паек. Мы ищем добровольца, и если быстро не найдем… – произнести то, что шло дальше, оказалось трудно, но он справился, – то начнем расстреливать тех, кто находится здесь, начиная с самых старших, как бесполезных. Думайте шустро…

Толпа замерла в оцепенении, перестали рыдать даже дети.

– Не верите? – продолжил Чужак. – Тогда давайте сюда ту рожавшую особь!

– Не надо! Стойте! – прозвучало из задних рядов, не успели солдаты двинуться с места, и вперед протолкался кряжистый бородач. – Я готов… Постараюсь справиться…

Односельчане глядели на него по-разному, кто-то с ненавистью и недоверием, кто-то – с облегчением и благодарностью.

– Отлично, иди сюда, – Чужак поманил рукой в перчатке. – Слушай инструкции. Прочие – свободны.

Толпа, которой больше никто не мешал, принялась торопливо расходиться. Несколько плачущих женщин склонились над раненым Михалом, кто-то побежал то ли за носилками, то ли в местную аптеку.

Ник переводил, не особо вникая в то, о чем именно идет разговор, и смотрел на Софию. А та сидела на корточках у стены церкви и гладила полосатую кошку, что принимала ласки с довольной мордочкой и терлась о высокие сапоги, задрав хвост трубой.

И на лице женщины, только что застрелившей человека, играла почти кроткая улыбка.

* * *

Окончательное решение Ник принял в день поездки в Нотонице.

Да, он, конечно, не стреляет в сородичей, но в чем-то ничуть не лучше той же Софии, поскольку служит врагу, помогает ему, и не так важно, по каким причинам он это делает…

Для многих он предатель, его дети – отпрыски предателя, и если все дальше пойдет так же, как сейчас, то на них падет тень отцовских деяний, такая, от которой не отмыться до конца жизни. Это будет ничуть не лучше, чем клеймо «сотрудничал с нацистами» в конце сороковых или «работал на коммунистов» в начале девяностых.

А значит… значит, он должен сделать так, чтобы этого не произошло.

Но в тот день он не нашел решимости довести дело до конца, дал себе еще сутки. На следующий день ухитрился вырваться с работы пораньше, обманув Филиппа, следившего, чтобы его бывший руководитель не сидел без дела, и вечер провел с Алексом и Младшей.

Такого не мог позволить себе очень давно, с тех выходных, что закончились явлением Чужаков.

Укладывая дочь спать, прочитал ей любимую сказку, и когда вышел из детской, то улыбался, но за улыбкой этой прятал слезы. Никто не предскажет, когда он увидит обоих, сможет поговорить с Алексом, потрепать Младшую по светлым, как у матери, волосам.

Есть вероятность, что очень не скоро.

Когда Ник зашел в спальню, жена была там, мазала лицо кремом, сидя на кровати.

– Знаешь… это… ну… мне придется уйти, – выдавил он, сев рядом.

Анна глянула непонимающе:

– У тебя ночная смена?

– Нет… совсем уйти, не жить больше с вами…

Пару минут она смотрела так, будто он произнес самую большую нелепость на свете, а затем в глазах ее появилась боль:

– Ты нашел другую? Но…

– Нет! Нет! – воскликнул Ник, вовсе не желавший, чтобы разговор свернул не туда. – Как ты можешь такое говорить?! Будь моя воля, я бы никуда не ушел! Я тебя люблю!

– Но тогда что?.. Ведь дети…

– Именно о них я и думаю! – говорить о листовке на двери он не хотел, но в то же время должен был объяснить ситуацию. – Есть люди, что считают меня предателем… Понимаешь? И хотели бы наказать меня за это, а заодно и тех, кто мне дорог и близок.

Анна нахмурилась:

– Страшные вещи ты говоришь… Но если ты уйдешь, что мы будем есть?

Этот вопрос Ник обдумал заранее.

– Я буду заходить, редко и по ночам, приносить то, что мне выдают, как и сейчас. Главное – чтобы все вокруг знали, что мы с тобой поссорились… лучше – ты меня выгнала за то, что я работаю на Чужаков! Обязательно завтра расскажи соседкам, и в деталях! Пожалуйся на меня…

– Но как я могу врать?

– Сможешь как-нибудь. Если хочешь, чтобы наши дети были в безопасности, – говорил он твердо, уверенно, хотя уверенности не ощущал; внутри все дрожало и рушилось, и более всего он опасался, что не выдержит, сорвется на недостойные мужчины причитания, мольбы и жалобы.

Не помнил, чтобы ранее бывал столь эмоциональным, но ведь никогда и не попадал в подобную ситуацию!

– Но дорогой, как же так… – Анна наклонилась вперед, и Ник торопливо обнял ее.

Она всхлипывала, уткнувшись мужу в плечо и вцепившись крепко-крепко, словно таким образом надеялась удержать, он же гладил ее по спине, думая, что за одиннадцать лет счастья так привык, что рядом есть любящая женщина…

Теперь какое-то время придется быть одному.

– Так, я не могу тебя отпустить! – сказала она дрожащим голосом. – Это глупо! Давай переберемся всей семьей на другое место! Свободных квартир в городе полно!

– Это да, но люди есть везде, и рано или поздно новые соседи увидят, что у меня на лбу, – Ник поднял руку и постучал себя по третьему глазу, что для некоторых являлся чем-то вроде плаката «я – иуда!».

В первые дни боялся трогать прибор, но привык, и теперь обращал внимания не больше, чем на ноготь. На ощупь тот был твердым и гладким, теплым, а иногда, если долго его тереть, начинал еле заметно вибрировать, словно от наплыва крови.

– Кроме того, время расширится, и все обязательно наладится…

– Что ты несешь такое? – она испуганно отстранилась. – Опять заговариваешься?

Ник вздрогнул, осознав, что именно произнес.

– Ээээ… ну, не стоит расчесывать беспокойство, – пробормотал он, и понял, что влип еще крепче.

Любой человеческий язык, неважно какой, насыщен концептуальными метафорами, чьи корни растут из подвалов мышления, общих не только для разных народов хомо сапиенс, но и для приматов в целом.

Рафинированный европеец, никогда не покидавший мегаполиса, и голый дикарь из джунглей Амазонки не поймут из речи друг друга ни единого слова, но при этом употребляют схожие обороты. И тот и другой охотно сравнивают спор с войной и говорят, что в нем можно победить, что слова ранят; идеи похожи на пищу, некоторые усвоить легко, а другие совсем не перевариваются; а глаза – это нечто вроде конечностей, ими не просто трогают, а еще и ласкают или хлещут.

Все обитатели Земли согласятся, что счастье, здоровье и жизнь находятся вверху, а болезнь, смерть и печаль внизу.