Текст книги "Я русский"

Все молчат.

Думают.

Потом Гарри отрицательно качает головой.

– Я – пас, – говорит. – Потому как это – война. Причем – война гражданская. На чистых руках там вопрос не решишь. Значит: ножи, кастеты, арматура. Возможно – стволы. Будет кровь. Реальная кровь, красная. Я такую видел уже, доводилось. И парням это – вряд ли поможет. А вот жесткач в Москве – по-любому, блин, гарантирует. Плюс сделает черных – реальными потерпевшими. А значит, расколет и наших. Ты хочешь потом биться с русскими парнями в армейской форме, стос?! Стрелять в них из-за угла, потому как в лоб государственную машину тебе не победить при любых раскладах?! Революционер хренов! А потом еще придется бить головы русским людям, которые встанут на защиту черных на каких-нибудь, блин, митингах. Ты к этому готов?! По другому-то, один хрен, не получится. Надо что-то придумывать. Потоньше. И поумнее.

Жека внимательно обводит нас всех тяжелым, пристальным взглядом.

И – все понимает.

Вернее – ему кажется, что он все понимает.

Хотя на самом деле – он просто пипец как тупо ошибается.

– Понятно, – кривится. – Я думал, что тут только один Мажор. А вы все мажоры. Декаденты. Бизнесмены, журналисты, менеджеры. Элита хренова. Вы не войны боитесь. Вы – за себя боитесь. За свои нагретые в московском комфорте задницы. Вам – и так хорошо, без войны. Да вы знаете, кто вы все?! Вы!..

Задыхается.

Снова поднимает глаза, светящиеся белым, как снег, бешенством.

– На войне всем плохо, сопляк, – неожиданно хмыкает Али. – Ты там просто еще пока не был. И – не дай тебе бог. Я, когда с Афгана вернулся, три дня боялся на улицу выйти. Сидел в маминой квартире у окна, привыкал: к людям, к машинам. К каплям дождя на стекле. К сирени под окнами. Но та война была далеко, а эту ты что, в мой дом притащить решил? Так знай – я против. И ничуть этого не стесняюсь.

Жека – осекается.

Тут с Али не поспоришь.

Все знают про его два звездчатых шрама: один под правой ключицей, другой – на левой груди, возле самого сердца.

Ему тогда повезло, сам рассказывал.

На миллиметр в сторону – и «двухсотый»…

…Так что Жека на несколько мгновений замолкает.

А потом – отрицательно качает головой.

– Я тебя уважаю, Али, – цедит сквозь сжатые зубы. – И всех остальных парней уважаю. Если что не так сказал – простите дурака. Но если Костя умрет, я все равно сделаю то, что решил. А с вами или без вас, мне, уж простите, – без разницы.

И уходит.

Забыв закрыть за собой входную дверь.

Из подъезда сразу же тянет холодом и еще чем-то трудно определимым.

– Ну, что делать будем? – тяжело спрашивает Серега. – Это уже ни хрена не шутки.

Все молчат.

Потом кто-то прокашливается.

Егор.

Тот самый КБУ-шник.

– А пока ничего, – усмехается. – Потому как Костя будет жить. Я, пока вы тут разборы чинили, с людьми по эсэмэс списывался непрерывно. С Ножниным, с Мосфильмовским, с теми, кто в больницу поехали. Так вот. Состояние у парня тяжелое, конечно. Очень. Но жить – будет. Врачи ручаются.

И еще Никитос на нас всех как-то загадочно начинает посматривать, отрываясь, наконец, от мобильного.

– Я тут тоже списался кое с кем. Жендос ваще ни разу не прав получается, хоть и брат он мне практически. Он же что, оказывается, волну-то гонит. Илюха там в гостиничке оборону вместе со всеми держит. Братан его младший. Вот Жека и переживает. Мешает личное, так сказать, с общественным. Но виду – не подает. Типа, за идею беспокоится.

Я жую нижнюю губу, потом вздыхаю.

– Не прав не он, – тру внезапно покрывшийся испариной лоб, – а ты, стос. Нет в нашей жизни такого: личное, общественное. Мы ж не политики. Простые русские парни, какие есть. Я, к примеру, не за абстрактные идеалы дерусь. А за тебя, за Али, за Мажора. За «КБУ-шников» тех же, чтоб они свой интеллектуальный глум могли на все наши головы спокойно выплескивать. Типа прививки от пафоса. За Жеку за того же. Да, пожалуй, и за Илюху. Как он там, кстати?

Никитос смеется.

– Так в том-то и дело, – ржет, – что в порядке. Если б не в порядке был, тогда бы я и беспокоился. Списывался с ним только что. Знаешь, что этого гоблина больше всего беспокоит? Главное, говорит, – чтобы мама не узнала…

Хихикаем все вместе.

Напряжение еще, конечно, не отпускает.

Но – все-таки, все-таки…

– Узнаю брата Колю, – мотает головой Али. – Илюху, в смысле. Не первая история с ним такая. В прошлом году в Казани он в клубе ночном так, побузил слегка. Ну, и пришлось отмазывать, потому как самого Жеки на выезде тогда с нами не было. А за этой тушкой тяжелой – глаз да глаз. Пристукнет еще кого, по общему жизненному недопониманию. Так вот, выкупаю его у ментов, в участке. Все чин-чинарем, довожу до гостиницы, отправляю в номер баиньки. А он меня за пуговицу – хвать, и не отпускает. Пришлось потом перешивать, кстати, сцуко. Пуговицу, в смысле. На «Стоун Айленде», на секундочку. Он этот металлический кругляш просто как резинку жевательную размял, двумя пальцами, причем во что-то совершенно невообразимое.

Смеемся.

– И что дальше, – со смехом интересуется Егор, – когда ты его от пуговицы оторвал?

– Да, – прикуривает Али, – я и сам охренел, врать не буду, оттого что дальше было. Говорит, ты себе даже не представляешь, дядя Глеб, как я тебя люблю и уважаю…

Теперь мы уже не смеемся.

Ржем.

Как ненормальные.

Назвать Али «дядей» – это уже вообще за гранью.

– Так вот, – затягивается невозмутимо, слушая наш задушенный ржач, Али. – Ты, грит, не представляешь, дядя Глеб, что я для тебя сделать готов. Хочешь, – убью кого-нибудь, ты только покажи. Рукой только махни, я все сделаю. Только ты умный, дядь Глеб, сделай так, чтобы мама ничего не узнала. И Женька. А то мама у нас строгая очень. И Женька тоже ругаться будет…

Мы продолжаем по инерции смеяться, но я уже чувствую, как бегут у меня по спине первые холодные мурашки осознания.

А ведь этот – и вправду убьет, понимаю.

Без гнева, без жалости.

Добродушный ушастый гоблин Илюха.

Ласковый среди своих, как теленок.

Над ним парни из-за этого вечно глумятся.

Убьет.

И даже не будет спрашивать, за что.

Просто потому, что дядя Глеб попросил.

Или, допустим, – дядя Данила.

А мы ему потом за это футболку «Я русский» подарим.

Ага.

Которую он просто как орден носить будет.

Не снимая…

…Я поднимаю глаза и вижу, как на меня с тяжелой насмешкой в глазах смотрит Али.

Он-то как раз, – колет меня острой болью, – все понимает.

И – уже давно.

Ему просто было важно, чтобы и до меня, дурака, доехало.

– Даже если и так, – вздыхает Мажор, – все равно что-то делать надо. На тоненького проскакиваем. А у нас еще в этом году выезд в Грозный, так, на секундочку. Любой эксцесс – и может та-а-ак полыхнуть… Мало не покажется. А мы все-таки обычные футбольные хулиганы, а не бойцы народного сопротивления. Менеджеры и студенты, если уж на то пошло. Не спецназ, короче.

Молчим.

Кто-то недоверчиво хмыкает.

Если драка начнется на нашей территории, еще неизвестно, кто круче, что называется.

Все правильно, думаю.

Все – абсолютно правильно…

– А это уже, – откликается Егор, – ваши проблемы. Потому как и люди ваши «полыхнуть» могут. Мои-то все повзрослее. И с головой дружат. А вот вам работу с личным составом, чует мое сердце, придется чутка по-другому налаживать. Есть такое мнение.

Али кивает.

– Ладно, – прикуривает сигарету. – С этим – пока проехали. Хоть и вправду, на тоненького. С Жекой нужно будет потом поговорить, конечно. Когда он и сам слегонца остынет. А пока у нас еще и текущие проблемы остаются. Так что продолжай, Дэн. Ты на «понедельнике» остановился, мне кажется.

Молчу.

Вспоминаю.

После Жекиной эскапады и Глебовой «ничего не значащей баечки» многое из головы вылетело.

Ага.

Вспомнил, слава богу.

Тьфу ты, мать…

– А в понедельник уже будет понятно другое, – продолжаю, стараясь казаться невозмутимым. – Кто и как начнет заряжать СМИ и какая волна где пойдет. Если она пойдет. И мы будем иметь точный расклад. Ну – относительно точный. Илюха, опять-таки, по возвращении подробности рассказать сможет. Да и остальные. Тогда и начнем действовать – уже по-настоящему. И – ни в коем случае не сраться, как Али говорит, с Системой. Зачем? Система – неоднородна по-любому. И с ней не сраться надо, а играть. В наших и в ее собственных, кстати, интересах. Потому как мы совсем не враги дела государева. А как раз наоборот. И неважно, понимает ли этот тупой и простейший факт само «дело». Мы-то – понимаем. А это и есть на сегодняшний момент – самое главное.

– А сейчас конкретно что делать? – спрашивает Серега. – Как думаешь?

– Сейчас, – зеваю, – разобраться с текучкой. Собрать денег для пострадавших. Держать руку на пульсе. Егору – заняться общением с Ножниным и вообще клубом, он среди нас всех – самый лояльный и позитивный. По-хорошему, так ему вообще туда на работу устроиться бы неплохо, на какую-нибудь непыльную должностенку. Мне – подготовить почву в СМИ завтра и послезавтра. Не уверен, что нам это потребуется, но если придется выступать публично, одного моего «штыка» маловато будет, пожалуй. Но, слава богу, в пишущем, говорящем и снимающем цеху не я один такой вменяемый. Есть с кем переговорить, определить степень готовности, так, на всякий случай. Али – продолжать «напрягать структуры». И – ждать.

Гарри кивает, соглашаясь.

– Расклад, пожалуй, понятен, – говорит. – А прямо сейчас-то что делать станем? А то мне как-то беспокойно. Правильно моя бабушка в детстве говорила, самое худшее – ждать да догонять…

– Сейчас будем пить! – неожиданно ржет Никитос. – Я, по крайней мере, именно это и собираюсь делать. Причем прям здесь. Если Дэн нас всех, разумеется, отсюда не выставит. А то мало ли что.

Я усмехаюсь.

Осторожно так.

Самым краешком губ.

– Да куда ж я вас выгоню-то, оглоедов, – вздыхаю. – Пейте мою кровь вместе с моим коньяком, пока Злата из Праги не приехала. Вот потом, боюсь, – будет уже сложнее…

…Напряжения, туго звенящего в воздухе, словно одинокий комар в летний вечер где-нибудь на даче, – как не бывало.

Кто-то, гляжу, уже даже байки начинает рассказывать.

Кто-то – абстрактно рассуждать о роли русских в становлении белой европейской цивилизации.

Кто-то – опять наливает.

Они, не очень на меня рассчитывая, еще и свое с собой привезли, оказывается.

Я встаю, иду на кухню и прижимаюсь горячим лбом к холодному оконному стеклу.

В последнее время помогает.

За окном – ночь и тишина.

И только редкие фары торопящихся куда-то в ночи автомобилей.

И – дождь разумеется.

Колючий, злой.

Весенний.

Куда ж без него.

– Что грустишь, Данька? – спрашивают у меня неожиданно за спиной.

Я оборачиваюсь.

Ну, конечно.

Али.

Кто же еще.

– Ты спецом сейчас про Илюху рассказал?

– Спецом, – кивает. – Чтобы у тебя, брат, никаких иллюзий не возникало. В смысле, с каким человеческим материалом работать придется.

– Мне? – усмехаюсь.

– Тебе-тебе, – ржет, – кому же еще? Мне уже уходить пора, сам понимаешь. На ВИП куда-нибудь или вообще на дачу к телевизору. К жене и к котам. Или к Егору в «КБУ», если возьмут. Они там – парни непростые, сам понимаешь. А из твоего Жеки, извини, только фюрер хороший выйти может. Легко. Но фюреры нам на хрен не нужны. Это ведь проще всего – быть фюрером. Научить людей думать своей головой – куда сложнее. А ты… Ты, кстати, обратил внимание, что именно тебя сегодня парни больше всего слушали? Уже не меня. Тебя.

Я качаю головой.

– Да кто мы такие, – жадно затягиваюсь, – чтобы принимать такие решения, Глеб? И не только за себя, за людей! За живых, между прочим! Кто?

Он тоже прикуривает сигарету, достав ее из пачки, небрежно брошенной на здоровенный кухонный подоконник.

Морщится, разгоняя сиреневые клубы ядовитого сигаретного дыма.

– Мы? – переспрашивает. – Мы с тобой – нормальные русские мужики. Те самые, что испокон веков жили на этой земле. Пахали землю, писали книги. Воевали, если придется. В том числе, кстати, и на Кавказе, так что – тоже ничего нового. Ездили в Европу учиться чему-то хорошему. Иногда даже жен оттуда привозили, детей с ними рожали. Сейчас ко всей этой байде только один футбол, понимаешь, и добавился. И ничего более. Как там, кстати, Злата? Какой у нее месяц?

– Третий, – вздыхаю, – заканчивается. Послезавтра прилетает, потом свадьба сразу почти…

– Насчет свадьбы, – смеется, – помню. Инга уже весь мозг измучила и мне и себе. Насчет подарка. Я говорю, что лучше деньгами, ребята-то молодые, им это нужней. А она – ни в какую. У них, у женщин, мозг, в отличие от нас, совсем по-другому устроен. Хрен разберешь без стакана…

Смеемся уже вместе.

Негромко.

– В свадебное-то путешествие поедете куда? – интересуется, раздавливая окурок в пепельнице. – Решили?

– Сначала коротко к ее предкам заскочим, в Прагу. А потом – в Италию, в Рим. Хороший город…

Али кивает.

– Хороший, – соглашается, – я его тоже люблю. Там на фори Империали, если к Колизею лицом стоять, такая ресторация одна классная имеется! Ух! Я тебе потом адресок дам, если захочешь. Обязательно моллюсков там закажите, в белом вине, не пожалеете. И таглиатели с морепродуктами. А пока – пойдем к парням, выпьем. А то смотри, как хохочут!

А там и вправду: Никитос такое в лицах изображает, что народ уже просто лежит.

Только Егор с Мажором о чем-то над рюмочкой философствуют.

То ли Англию вспоминают, где вместе учились, то ли еще что.

Им есть что вспомнить, думаю.

Это блин, мои друзья.

Идиоты великовозрастные.

Я хлопаю Али по протянутой им ладони, он меня – по плечу, и мы с облегчением идем к журнальному столику, где по нам пара рюмок уже, сцуко, давненько соскучилась.

Пора, похоже, и выпить.

Крепко выпить.

Чтобы напряжение отпустило.

Как совсем недавно в Румынии…

…Мы там первые двое суток по углам и щелям сидели, как тараканы. Готовились умирать.

С честью, разумеется.

Мы же – русские.

Мы, типа, – не сдаемся.

Ага.

Даже всю дорогу из аэропорта сверяли визуальные впечатления с предусмотрительно скаченными из Интернета распечатками карт города Бухареста: просчитывали пути отхода, то да се.

О сопровождающем любой выезд веселье – с пивом, девками, глумом и легким разгильдяйством – речи быть не могло.

Из гостиниц, считай, – и не вылезали.

Страшно.

Ни информации, ничего.

Вообще.

Где эти англичане бродят – совершенно не ясно.

Скаутов не пошлешь, у румын – тоже не спросишь.

Чужая страна все-таки, причем враждебная, а нас и полутора сотен не наберется, и союзников – ни единого.

Поляки нам на уровне сборных – не союзники.

А автобусы с сербами погранцы на границе Евросоюза тормознули.

Потом, правда, отпустили, но пасли после этого так, что помочь нам сербы ничем бы не смогли, даже если б наизнанку вывернулись.

Не с боем же сквозь вооруженных до зубов румынских ментов пробиваться.

Хотя эти – могли, конечно.

К счастью – не понадобилось.

Хотя – какое там, на хрен, счастье…

…Два дня липкого, сковывающего страха, отчаянной бравады, неприкрытой тревожности, вынужденной трезвости, непрерывного стресса, шараханья по углам и передвижения мобами не менее пятидесяти человек закончились, во-первых, бездарным поражением нашей сборной от румын, а во-вторых, жесточайшим глумом так и не приехавших в Бухарест англичан.

Нас просто – тупо выставили на посмешище.

Перед всей Европой, так, на секундочку.

Типа – а чего вы так напряглись-то, парни?

Какая, на фиг, Румыния?

Вы ваще кто такие?

Русские?

Ну, так и сидите у себя в России.

Медведей гоняйте, снег чистите.

Вас никто и не хотел.

Больно надо.

Так, поглумились парни слегонца.

А вы – и поверили.

И – чуть не обосрались со страху…

…Все-таки у этих проклятых островитян есть то, чего пока нет у нас.

Опыт.

Отягощенный весьма своеобразным и довольно жестоким чувством юмора, ага.

Лично меня так серьезно по носу уже давно, блин, сцуко, не щелкали.

Больно и обидно.

И – очень унизительно.

Все-таки, наверное, Злата права, и у нас, у русских, самое больное место – это вовсе не печень, а слишком развитое самолюбие…

…Вот тогда мы, оно конечно, с Али и нажрались.

До зеленых соплей, бессвязной речи, слюнявых пьяных поцелуев и обоюдного плача в жилетки.

Давно такого не случалось.

Начали на продуваемой всеми возможными ветрами, промозглой и холодной площади перед бывшим дворцом местного диктатора Чаушеску.

Как полагается – с водки.

Потом поехали к расположенному в центре города водохранилищу. Какой-то мудак из наших сдуру сказал, что там, наверное, красиво.

Ага.

Красиво.

Грязь, серость.

В общем, все сообразно настроению. Пришлось – пить дальше.

Ну, и продолжили.

А закончили в каком-то грязном румынском шалмане, где холодный, всегда льдисто-спокойный и разумный Али пьяно и расхристанно танцевал под визгливые, немелодичные цыганские скрипки, Мажор мрачно глушил гнусную местную ракию, запивая ее не менее дерьмовым местным пивом, а я просто тупо сдерживался, чтобы по-детски не разреветься от переполнявшей меня обиды и хмурого, какого-то осеннего утреннего опустошения.

Такое обычно с дичайшего бодуна бывает.

Когда все не так, все настолько не так, что начинаешь понимать господ гвардейских офицеров, которые именно таким туманным и седым утром предпочитали пускать в аристократические, побелевшие от первой седины виски тяжелые пистолетные пули.

Потом, правда, уже под утро мы немного протрезвели и чуть-чуть подуспокоились.

Типа, ну и чего?

А ничего.

Добро отзовется, суки.

Мы пока – только-только выходим на эту сцену, так что попытка взять очередной барьер временно не засчитывается, господа всеразличные европейцы.

Злее будем, что называется.

А скоро финал Лиги чемпионов – у нас, в Москве.

И туда, уже совершенно точно, будет вынуждена приехать хотя бы одна британская команда.

Вот тогда – и побеседуем.

А потом будет еще и чемпионат Европы.

И – очередные еврокубки.

И – отбор к мировому первенству.

Мы к вам, уж извините, если че, – и сами приедем, не волнуйтесь. Такой уж мы беспокойный народ.

Тревожный, можно сказать.

Молодой, веселый и непоседливый.

Искренне обожающий всеразличные, блин, путешествия и развлечения.