Текст книги "Я русский"

Глава 19

По возвращении в столицу мне пришлось тут же погрузиться в юридическое крючкотворство с оформлением Златиного вида на жительство.

Точнее, в сбор инфы об этом изощренном, надо сказать, мракобесии…

…Одного не могу понять: почему кучу не знающих русского языка и абсолютно безграмотных таджиков на какую-нибудь стройку, где они будут отбирать места у коренного населения, оформить легко.

А одну прекрасно владеющую русским языком чешскую девочку – геморрой.

Загадка, однако.

Парадоксы чиновничьего сознания.

Представляю, как нам придется помучиться, если мы ей российское гражданство оформлять решим, ага.

Она же – не какой-нибудь грузинский вор в законе. А всего лишь будущая жена обычного русского журналиста.

Ну, к счастью, – не совсем обычного.

Отыскались кой-какие лазейки.

А если б у меня таких друзей не было, тогда что?!

Впрочем, если у человека нет друзей – он и сам скорее всего не многого стоит, я почему-то так думаю…

…В общем, моей девочке оставалось только получить весною диплом, и можно было смело оформлять отношения.

О чем я ей и сказал в первом же телефонном разговоре.

Она в ответ только рассмеялась своим удивительным серебристым смехом.

– На диплом мне, – вздыхает, – придется, наверное, ходить, переваливаясь, как уточке.

И – снова смеется.

– Не понял, – говорю. – Почему это переваливаясь?

Она уже просто заливается.

А я постепенно фигею, потому что ну ничегошеньки не понимаю.

А когда я чего-то не понимаю – я этого боюсь.

Жизнь научила к некоторым вещам с настороженностью относиться.

Нда-с…

– А что тут непонятного? – удивляется. – У меня задержка. Уже две недели. Мы хорошо с тобой любили друг друга в Таиланде, русский. Очень хорошо. А я не предохранялась. И теперь у нас с тобой будет ребенок, Дан. Я только еще не знаю, мальчик или девочка.

Я, врать не буду, чуть с ума не сошел.

Ничего себе думаю, нечаянная радость.

Нет, это, конечно, – здорово.

Вот только – несколько неожиданно.

И – непривычно, что ли.

Жил себе, понимаешь, жил.

И тут – бах!

– Ты что, не рад? – настораживается.

Я – икаю.

– Рад, – говорю осторожно, – конечно. Просто – еще не переварил…

– Ну, так переваривай, – хохочет.

Потом вздыхает.

И продолжает – уже очень серьезно:

– Для меня, если честно, это тоже было немного неожиданно и не вовремя; но поскольку я – католичка, я не буду убивать ребенка, даже если он неожиданный.

Молчим.

Оба.

Но недолго.

Секунд эдак десять.

– Если б ты со мной решила посоветоваться, – отвечаю, чуть помедлив, – я тебе, поверь, сказал бы то же самое. Хоть и не католик. И даже, наверное, не православный. Так, агностик.

– Я, если честно, немного боялась, что ты скажешь.

– Дура! – смеюсь.

– Сам дурак! – делано обижается.

Вот и поговорили.

Нормальная хрень, думаю.

Ага.

Придется с оформлением документов для моей девочки ускоряться.

Для начала позвонить Али, попросить, чтобы его МИДовские знакомые помогли с получением вида на жительство этой вполне лояльной нашей стране гражданке Чешской Республики.

В качестве, так сказать, первого шага к возможному получению российского гражданства.

Вот ведь, мать…

…Подошел к зеркалу, зачем-то потрогал себя сначала за нос, потом за подбородок.

Пощупал щетину на щеках…

…Ну, здравствуй, что ли, папаша, вздыхаю про себя.

Молодой, мать твою так.

И даже, возможно, – эдак.

Неопытный.

Просто – офигеть можно, как оно все бывает, оказывается…

…Надо будет, кстати, родителям сообщить, хоть я с ними уже год как не разговариваю.

С того самого момента, как отец решил квартиру, в которой я жил, продать. Ему, видишь ли, деньги в Испании срочно понадобились.

Виллу знакомые в более престижном районе предложили.

В Марбелье.

Пришлось мне бегать по друзьям, занимать.

Мажору спасибо – помог ипотеку оформить в своем банке.

А папаша еще и цену задрал такую, что я еще долго, похоже, долги раздавать буду.

Ничего личного, только бизнес.

Он бы и еще выше, наверное, поднял, да я пригрозил, что не дам продать квартиру.

Я же в ней прописан, в конце-то концов.

И на улицу меня выкинуть у него по давно забытому им жилищному законодательству хрен получится.

Он еще и обижался потом.

Как ты, типа, с отцом разговариваешь.

И на улицу тебя, типа, никто не выгоняет, можешь переезжать к нам, в Испанию.

Работать, как и положено сыну, в отцовском бизнесе.

А если сам выбрал жизнь в этой сраной, холодной, не демократической и не приспособленной для цивилизованного человека России, то и живи там как хочешь.

Тьфу.

Противно.

Как был папаша, несмотря на все свои миллионы долларов, «совком», – так им и остался.

Без роду, без племени.

Раньше ему все это походы на байдарках да песни под гитару с такими же, как он, заменяли.

И осознание себя, любимого, «интеллектуальной элитой страны».

А теперь – исключительно дензнаки, количеством которых на счетах один человек, по его мнению, и отличается от другого.

Исключительно.

На хрен, простите, таких родственничков…

…Но сообщить – все равно надо, думаю.

Хотя бы маме.

И сестренке.

Как она там сейчас, интересно?

Русский язык-то хотя бы помнит?

Ну, да ладно.

Не о том тебе, Данил, сейчас думать надо.

Ой, не о том…

Глава 20

Со Златой договорились встретиться в Марселе, где мой «Спартак» играл первый официальный матч сезона с местным «Олимпиком».

Одну шестнадцатую финала Кубка УЕФА, ага.

Весенняя стадия традиционно в последнее время для нас – далеко не самая счастливая.

Достаточно вспомнить, как в прошлом году в Виго ездили.

Нам-то тогда казалось, что уж кого-кого, а «Сельту» мы по-любому обязаны проходить.

Просто – рвать.

Угу.

Порвали.

До сих пор задница болит.

Да и от качества игры – обплевались.

На этот раз, правда, иллюзий особых не было.

Ехали больше город посмотреть.

Да еще и суровые, как нам тогда казалось, белые парни из крайне правого крыла хулсов парижского «ПСЖ» отзвонились, предложили вместе марсельских арабов в их логове погонять.

Есть еще в Париже и такие, к счастью.

Кто не забыл, что это, по крайней мере официально, пока французский город.

Европейский.

Хотя у меня уже тогда были на этот счет сомнения, которые потом подтвердились по полной.

Та-а-акие фантики приехали.

Прям срамота какая-то, а не белые футбольные хулиганы.

«Крайне правые», ага.

Особенно меня их «старшой» поразил, – пухленький такой типчик с двумя сережками в ушах.

В виде серебряных сердечек.

У парней из «ГФ», которые всю эту шнягу с парижанами и мутили, просто челюсти со стуком на марсельскую мостовую попадали, когда он в их гостиничке нарисовался.

А у остальных – животы клина дали.

От смеха, разумеется.

Но это только потом выяснилось.

А пока – почему бы и нет, думаем.

Отчего бы не погонять.

Короче, разгреб дела на службе, отпросился у начальства и – в Марсель.

Через Париж, разумеется.

Некоторые наши придурки решили, что им будет короче и дешевле туда через Барселону добираться. Только не учли: из Парижа на скоростной «собаке» до этого городишки, родины знаменитого супа «буайбезз» и графа Монте-Кристо – всего четыре часа.

А вот из Барсы…

Ну, да ладно.

Их трудности.

Некоторые вон вообще через Стокгольм ломанулись.

Есть у нас такой персонаж, Серега, он парней и смутил.

Путешественник, мать его.

Бешеной собаке, что называется, – не крюк ни фига.

Зато – дешевле…

…В Париже мы со Златой и встретились.

Она сказала, что давно хотела там побывать, побродить по старым узеньким улочкам Латинского квартала, подняться на Эйфелеву башню, поглазеть на Нотр-Дам де Пари, попить знаменитого кофе в маленьких университетских кафешках.

И – обязательно вместе со мной.

Любовь.

Я к этому слову в последнее время, врать не буду, начал намного серьезнее относиться.

И – ответственнее.

А как вы хотите?

Когда твоя маленькая девочка, твоя пражская принцесса ждет от тебя твоего первого в этой жизни ребенка – это вам, парни, уже не шуточки.

Такая вот фигня получается…

…Я вообще-то Париж, если честно, – не люблю.

Мои города в Европе – Рим и Лондон.

Быть может, еще надменный в своем каменном кружеве, пропахший рыбой и горькой морской солью Стокгольм.

Ну, и Прага теперь, разумеется.

А Париж…

Слишком многого я, видимо, ожидал от первой с ним встречи. Все детство и юность об этом городе книжки читал: от Дюма до Эренбурга с Хемингуэем.

Хотелось праздника, который всегда с тобой.

Ехал туда впервые – аж трясся.

Думал, сейчас найду места, где де Бюсси дрался с фаворитами Генриха Четвертого, зайду на местный рынок поесть знаменитого лукового супа, а потом обязательно посижу в кафе «Ротонда», где Пикассо пьянствовал с Аполлинером, а молодой красавец Модильяни соблазнял дикую восточную барышню Анечку Горенко с чудовищным для европейского уха татарским псевдонимом Ахматова.

Ага.

Как это называется-то?

Кажется, завышенные ожидания?

Попал в результате в грязную арабскую деревню.

С мусорным ветром, грязной рекой, дерьмовым кофе и совершенно тошнотворными обитателями…

…Ничто так не убивает, как обосранные надежды.

Но ради Златы я еще и не такую шнягу готов перетерпеть.

Не то что несчастную сраную столицу когда-то великой Французской Республики.

Очень уж увидеть хотелось – не Париж, разумеется, – Злату.

И – не только увидеть.

Короче, встретились.

Обнялись.

И – будто не расставались.

– Знаешь, – говорит, изящно помешивая маленькой ложечкой черный кофе в симпатичном заведении неподалеку от Сорбонны, – а я, кажется, придумала, чем мне хочется в Москве заниматься.

Так, хмыкаю про себя.

Уже хорошо.

По крайней мере, вопрос, где мы с ней будем жить – в Праге или в Москве, – даже не обсуждается.

Заметано.

– И чем же? – интересуюсь.

– Ну-у-у, – тянет, неодобрительно посматривая на мою дымящуюся сигарету, – сначала я хотела устроиться просто переводчиком. У меня, кроме русского и чешского, еще хороший немецкий, из-за мамы. И английский неплохой.

– Ого! – удивляюсь. – Я и не знал об этих твоих талантах. Кроме, разве что, знания английского. Слышал, как ты на Самуи с местными общалась.

Она кивает.

– Да, – говорит. – Мне языки хорошо даются. Вот про итальянский еще думаю. Но устроиться переводчицей сейчас будет трудно…

– Это еще почему? – поднимаю левую бровь домиком.

Она тихо смеется.

– Скажи, – улыбается лукаво, гладя себя по пока еще плоскому, подтянутому животику, – если б ты был бизнесменом, ты бы принял на работу беременную сотрудницу?

Хлопаю себя по лбу.

Вот идиот!

Ну конечно же…

– И что ты решила? – спрашиваю.

– У меня хороший слог, и мне нравятся русские книги. Хочу почитать, подумать. Вдруг получится что-нибудь перевести?

– Хочешь попробовать сблизить наши народы? – смеюсь.

Смотрит неожиданно серьезно.

Даже кофе помешивать перестала.

– Ты напрасно смеешься, – говорит очень тихо. – Если б я не читала русские книги и не учила русский язык в университете, вряд ли я смогла бы с тобой жить. Мой народ не очень хорошо относится к русским, ты же понимаешь…

Я молчу.

Потом – прикуриваю следующую сигарету.

– Наверное, ты права. Нас вообще многие не любят. И большей частью потому, что не понимают. Не хотят понимать. В шестьдесят восьмом к вам приезжали на танках не русские, Злат. А коммунисты. Которые насиловали и мой народ. Причем значительно дольше, чем твой.

– Я знаю, – накрывает мою руку узкой прохладной ладошкой. – Я знаю, Дан. Но другие-то не знают…

Я кривлюсь.

– Что ж тут, – поднимаю на нее глаза, – непонятного? Особенно для тех, кто считает себя лидерами и интеллектуалами. Для них «не знать» – это не добросовестно заблуждаться, моя девочка. Для них «не знать» – это просто тупо врать другим, которые и вправду могут не понимать, что происходит и происходило на самом деле.

Она гладит меня легкими пальцами по тыльной стороне ладони.

– Давай не будем об этом, – просит, – хорошо? Я понимаю, тебе больно. Но ты сильный, ты справишься.

– Я справлюсь, – киваю. – Мы уже привыкли к этому, понимаешь? Потому и справляемся. Как умеем.

– Да, – качает головой. – Наверное…

– А, кстати, – улыбаюсь, чтобы переменить неприятную для нас обоих тему, – как тебе пришла в голову идея изучать именно русский язык? Такая вроде симпатичная, европейски образованная девушка…

Она смеется.

– …И вдруг язык диких восточных варваров? – хохочет. – Меня даже в университете отговаривали. Именно такими словами. Чуть не отговорили. Отец настоял. Он очень любит Запад, но совершенно в него не верит. Говорит, что тут все мертвое. А вас он не любит. Но почему-то считает, что будущее именно за вами. И еще считает, что мне с тобой повезло.

Смеемся уже вместе.

Дальновидный ты дядя, папаша Мартин, думаю.

И – расчетливый.

Ладно, мне не с тобой жить.

А с твоей дочерью.

Спасибо за то, что воспитал. Что настоял, чтобы она изучала русскую филологию.

И – до свидания…

…Париж ей, как и мне, тоже не понравился, но обязательную программу мы все равно выполнили.

Как там: увидеть Париж и умереть, говорите?

Ну, лучше тогда – сразу вешайтесь.

Поэтому дню, когда вся эта шняга закончилась и мы, наконец встретившись с прилетевшей из Москвы «группой поддержки» во главе с Али и Никитосом, уселись в скоростную «собаку» до Марселя, я искренне обрадовался.

А из Марселя тем временем непрерывно шли звонки и эсэмэски о поджидающих нас толпах местных арабов, о ножах, цепях и прочей арматуре. И я, врать не буду, даже немного – самую чуточку – забеспокоился.

Не за себя, разумеется.

За Злату.

Такие адреналиновые приключения не для беременной.

В сад, что называется.

Может, думаю, съюлить?

А как?

Все знают, что еду уже, и не один.

Да и Злате хрен объяснишь…

…Забегая вперед, скажу, что арабов мы в этом славном портовом городишке все-таки встретили.

Их там вообще, по-моему, большинство.

Подавляющее.

Будто и не в Европе находишься.

Вокруг – или тупо черные, или тупо носатые.

Беда, короче.

А белая часть населения – только полицейские и пенсионеры.

Но вот с ножами, к счастью, обломчик вышел.

Рожденный, есть такое смутное подозрение, воспаленным воображением парижан, предводительствуемых тем самым пухлым толстячком.

И слава Богу.

…За окном «собаки» уже начинали мелькать характерные южнофранцузские пейзажи.

Красивая страна все-таки.

Не тем досталась…

…Али крякнул и полез в рюкзак, откуда, покопавшись, извлек бутылку купленного в дьюти-фри бренди и пластиковые стаканчики.

– Ну, – говорит, разливая, – сдвинули. За приезд!

Хорошему человеку, усмехаюсь про себя, – грех отказывать.

Сдвинули так сдвинули.

Даже Злата пригубила.

Со свиданьицем.

Отдышались.

Али сигарету в уголок губ закидывает, поднимается.

– Пойдем, – говорит, – покурим, что ли?

А я что, когда-то отказывался?

Подымили в специально отведенном местечке, вернулись.

– Ну, и как тебе Париж, Дэн? – спрашивает Никитос.

– Да как всегда, – хмыкаю, – говно говнищем. Живое доказательство гибели белой культуры.

Али согласно кивает.

А вот Никитос удивляется.

– Я, – говорит, – все, конечно, понимаю. И разговоры ваши умные постоянно слушаю. О смерти западной культуры и тому подобное. Вот только смотрю сейчас в окно – и никакой гибели, представь себе, че-то не замечаю. Наоборот, нам бы так жить.

И – кивает за окно, где с ошеломляющей скоростью проносятся ухоженные поля и аккуратные домики благоустроенных французских деревушек.

Зрелище для непривычного российского взгляда действительно впечатляющее.

Али только крякает.

И разливает еще по одной.

– Красиво, конечно, – соглашается, – но жизни-то все одно нет. Так, существование. За гранью конца истории. А насчет красоты: не раз замечал, что старые покойники зачастую в гробу гораздо лучше выглядят, чем в последние годы жизни. Увы.

И – замолкает, глядя в окно.

Он несколько месяцев назад отца схоронил.

Я знаю.

Хотя наш сильный Али не любит на эту тему распространяться.

Но в нашей среде невозможно что-то друг от друга долго скрывать.

Такая жизнь.

Сами выбирали.

– Ты действительно думаешь, Глеб, что западная культура умирает? – неожиданно спрашивает Злата. – У меня отец часто на эту тему рассуждает.

– У тебя мудрый отец, – кивает, продолжая вглядываться в заоконный пейзаж, Али. – Он кто по профессии?

– Бизнесмен, – вздыхает Злата. – По чешским меркам – очень крупный. Занимается торговлей энергоносителями.

– Понятно, – кивает Али.

И – снова смотрит в окно.

Что он там разглядеть хочет, интересно?

– Хорошо, – не успокаивается моя девочка, – допустим, западная культура гибнет. А вы, русские, разве не часть западной культуры? Или вы все же восток?

– Не знаю, – поворачивается к ней Глеб, – не знаю, Злата. Наверное, мы – не совсем запад. Но и совершенно точно – не восток.

– Кто же вы тогда? – удивляется.

Али тихо смеется.

– А черт его знает! – говорит наконец. – Север, наверное. На южан-то один хрен не тянем.

А за окном продолжает проноситься благословенная южная Франция.

Совсем другая по сравнению с той, из которой мы пару часов назад выезжали.

Какая-то более солнечная, что ли.

И – открытая.

Я опрокидываю залпом пластиковый стаканчик с коньяком, беру со стола пачку сигарет и выдвигаюсь в сторону специально отведенного гетто для курящих…

…Доехали до Марселя, добрались на смешном маленьком такси до гостиницы.

Я созвонился с Мажором и остальными парнями, мы наскоро умылись и отправились в культовый для этих мест рыбный ресторан «Туану», где заседала вся наша выездная гоп-компания, пожирая в немереных количествах свежайшие местные морепродукты.

Тут-то мы с этими чеченами и познакомились…

Глава 21

Их трое там было.

Двое парней и девчонка.

Сидели недалеко от нас, почти за соседним столиком.

Косяка давили.

В нашу сторону, разумеется.

Дело в том, что мы рассекали по этому городу, как и по всей Европе, в не так давно вошедших в моду футболках черно-желтых имперских цветов с надписью «Я русский».

Наконец один из сабжей не выдержал.

– Пацаны, – спрашивает, – а вы вообще что здесь конкретно делаете-то?

«Пацаны», естественно, насторожились.

Кавказский акцент, он звучит более чем характерно. А к этой публике у наших парней, так уж повелось, – любовь особенно нежная.

Даже не аллергия.

А ярко выраженная идиосинкразия.

Но – сдержались.

Хотя, врать не буду, серьезных усилий стоило.

Но кому, спрашивается, нужны проблемы – среди бела дня да еще и в весьма приличном для этого города заведении.

Полиция, то се…

В общем, не стали обижать убогого.

– Конкретно, – отвечаем, – мы тут отдыхаем. И ты тоже – отдыхай. Нормальное дело: солнце, Франция. Девушка у тебя вон сидит. Симпатичная. Так что – давай, типа – у каждого своя свадьба, ага?

Он – аж зубами скрипнул.

– Эта девушка – моя сестра, – говорит. – Если…

– Да ладно тебе, – вздыхает Мажор как самый взрослый, – никто про твою сестру плохого не думает. Просто у нас – свой разговор, не для посторонних. Без обид, договорились?

«Чех» – снова зубами скрипит.

Но – вроде как догоняет, кажется.

– Ладно, – кивает, шумно выдыхая воздух тонкими, нервными ноздрями. – Я понял. Извини.

И возвращается к своим спутнику и спутнице.

Вот ведь, блин, думаю.

Даже здесь от них – никакого покоя…

…Ладно, проехали.

Пусть себе живет.

Нам знаменитый марсельский буйабез принесли, не до чего.

Да еще и кто-то из старичков-банкиров, кажись, Десперадо, из-под стола русской водочки, из самой столицы заботливо притыренной, всем в рюмки накапал.

Красота.

Подумаешь, какие-то чечены с их нелепыми обидами.

Пусть сами со своими чувствами и национальной, блин, горской гордостью разбираются.

Не до них нам сейчас.

Совсем не до них…

…А потом мы немного прогулялись всей компанией по городу до Старого порта, попили обжигающе крепкого и горячего местного кофе и не спеша вернулись в гостиницу.

Где снова лоб в лоб столкнулись в лобби-баре с чеченской троицей.

Тьфу.

Они, оказывается, в нашем отеле жили.

Что у них тут, думаю, – медом намазано?

И он снова к нам подошел.

Вот ведь…

– Меня зовут Альвей, – представляется. – Теперь можете говорить?! Или опять не хотите?!

Делать нечего.

Нас один хрен – человек семь.

Пусть прыгает.

Камеры наружного наблюдения покажут, что этот урод первым приставал к мирным русским туристам.

И отметелили его, выходит, – исключительно в целях личной самообороны и неукоснительно уважаемой общественной, блин, безопасности.

Ага.

Но он прыгать не стал.

– Я сам за «Терек» болею, – говорит. – Вы на футбол приехали, так?

– Ну, так, – усмехаемся. – А тебе-то что? Где мы, где Марсель и где твой «Терек»? Извини, как-то не вписывается.

Тут, гляжу, он воздуха в грудь побольше набирает.

Нет, думаю, парень.

Не это тебя интересует.

Ой, не это.

Наконец, решается.

– Вы – фашисты?! – выпаливает, грозно играя желваками.

И – показывает на наши майки.

Н-да, думаю…

Как же у вас у всех в мозгу-то насрано…

– Здесь где-то написано, – тыкаю себя пальцем в грудь, – что мы фашисты?! Здесь написано, что мы – русские. Чем гордимся, прикинь? Так что, если есть что предъявлять – предъявляй. Только сначала учти, что для местных ты – тоже русский. Независимо от твоей настоящей национальности.

Он задумывается.

Молчит, нижнюю губу зубами покусывает.

Потом коротко кивает.

И – уходит.

Они что-то там горячо обсуждают, все втроем, за своим угловым, у выходящего на залитую огнями старую вечернюю марсельскую площадь красивого витринного окна столиком.

Нам по фигу.

Мы слишком устали.

Поэтому молча хлопаем по паре порций местного кальвадоса и отправляемся по номерам.

Утром, попив за завтраком кофейку, решили сгонять на кораблике на остров замка Иф, где мотал в свое время срок тот самый Эдмон Дантес, который стал графом Монте-Кристо.

Делать-то все равно особенно нечего.

Игра – только завтра.

Кораблик, кстати, так и назывался.

«Эдмон Дантес».

И никакой тебе, сцуко, фантазии…

…Ну, что сказать – ничего особенного.

Остров как остров.

Торчит из моря скала, украшенная средневековой тюрягой.

Если только тюрьма, пусть даже средневековая, может быть украшением.

Не люблю я подобного рода заведения.

А так – красиво, конечно.

Особенно если погода хорошая.

А с погодой нам в тот раз повезло.

Прокатились, короче.

Полазили по светло-песчаного цвета стенам, пофотографировались, позагорали под ласковым зимним средиземноморским солнышком в шезлонгах, живописно расставленных прямо у крепостных стен.

Потом Злата предложила залезть на самый верх, где было оборудовано что-то вроде смотровой площадки.

Забрались.

Стоим, море разглядываем.

Красиво.

– Слушай, – неожиданно спрашивает Злата, – я все тот разговор ваш никак забыть не могу. О гибели европейской культуры. Вы и вправду так думаете?

Закуриваю.

– Не только мы, – снова вздыхаю. – Был такой прекрасный европейский философ. Освальд Шпенглер. Так он первый том своего «Заката Европы» аж в восемнадцатом году прошлого столетия опубликовал, если мне склероз, конечно, не изменяет.

– Я что-то о нем слышала, – кутается в легкое пальто моя девочка.

Наверху – довольно прохладно.

– Только слышала? – удивляюсь. – Странно. Он – один из величайших мыслителей той самой Европы, о которой мы только что разговаривали.

– Ну, – зябко поводит плечами, – он у нас в университете не считается актуальным, поэтому в основных курсах его не изучают; только на факультативных, а я на него не записывалась.

– Слушай, – гляжу на нее заинтересованно, – а Достоевского у вас изучают? Или, скажем, Бердяева?

Она поднимает на меня удивленные глаза.

– Достоевского изучают на славистике, а книгу Бердяева про коммунизм и большевизм – еще и на политологии, в основном курсе.

– Погоди, погоди, – удивляюсь. – Только «Истоки и смысл русского коммунизма»? Но это же самая примитивная его работа.

– Не знаю, – снова пожимает плечами. – О других нам не рассказывали. И хорошо, потому что он очень скучно пишет.

Я вздыхаю, отворачиваюсь, отщелкиваю окурок и долго смотрю, как он летит вниз вдоль крепостной стены.

Урны в замке, как и вообще во Франции, – отсутствуют начисто.

Французы боятся терактов.

И, чтобы их избежать, делают две вещи – убирают мусорные урны и лижут жопы арабам и прочим исламистам.

В результате на улицах их городов скапливается совершенно нереальное количество мусора: и обычного, и генетического.

Нормальная дурь, думаю.

– Что? Хочешь сказать, нас неправильно учат?

Я поворачиваюсь к ней лицом, облокачиваюсь на парапет.

Прохладный ветер приятно раздувает волосы на затылке.

– Вас очень правильно учат, моя принцесса, – кривлюсь. – Очень. Чтобы вы радовались жизни. Как овечки на лугу – бе-е-е, бе-е-е. Зачем забивать вам голову тем, что еще в начале прошлого века некий Освальд Шпенглер положил конец так называемой «прогрессистской исторической школе», убедительно доказав, что развитие любой цивилизации – конечно? И что это так же глупо отрицать, как смертность человека? Не предположил, заметь. Доказал. Почти математически. Но это вам ни к чему. Это нужно знать только профессиональным историкам. И то только потому, что профессионально заниматься исторической наукой, не изучая Шпенглера, просто невозможно. А вам достаточно верить в прогресс, гуманизм и неминуемое торжество либеральной, прости господи, демократии.

Она внимательно смотрит мне в глаза, поправляет взъерошенную ветерком легкую золотистую челку.

– Ты очень злой, Дан, – говорит наконец. – И тебя непросто любить. Очень непросто. Но я буду стараться, правда. Потому что мне больше никто не интересен.

– Я не злой, – прикуриваю, прикрыв огонек зажигалки полой легкой кожаной куртки. – Я не злой, Злата. Я русский. Есть такая порода, которую в русской литературе называют по традиции «достоевские мальчики». По имени писателя, величие которого признают и у вас. Но преподают только на факультетах славистики…

…Она меня обнимает, мы целуемся и бежим вниз – к парням.

Там тепло, солнечно, и Али уже пускает по кругу свою неизменную флягу, на этот раз – с кальвадосом.

Нам со Златой сейчас по глотку – не помешает.

Хотя ей со спиртным стоит быть поаккуратнее.

Впрочем…

Мужчине не имеет смысл учить женщину двум вещам: как варить суп и как ребенка вынашивать.

Аксиома, блин.

И почему труднее всего мы усваиваем самые простые истины?