Текст книги "Иисус Неизвестный"

И еще непонятнее: если Лазарь воскрес в мире трех измерений, в истории, то начало евангельского рассказа об этом хуже, чем непонятно, – соблазнительно. Сестры Лазаря, Марфа и Мария, когда заболевает брат их, посылают сказать о том Иисусу, находящемуся за Иорданом, кажется, в двух днях пути от Вифании.

Господи! вот, кого Ты любишь, болен. (11, 3).

Это значит: «приходи, пока еще не поздно, исцелить больного». Но Иисус не спешит на зов; зная наверное, что друг Его умрет, остается два дня на том месте, где находится; дает ему время умереть и даже быть похороненным, да «прославится через эту смерть Сын Божий» (11, 4); и радуется, что он умирает:

радуюсь, что Меня не было там. (11, 15.)

Надо иметь очень грубое от природы, или, от двухтысячелетней привычки к тому, что мы читаем в Евангелии, огрубелое сердце, чтобы не почувствовать, что это невозможно; что никакое сердце, бьющееся в мире трех измерений, ни даже Его, или даже Его тем более, – так не любит. Это напоминает худшие из апокрифов, где Отрок Иисус убивает чудесами школьных товарищей, чтобы явить миру «славу Свою», и чтобы люди в Него поверили, как в Сына Божия. Мог ли так не знать сердца Господня тот, кто возлежал у этого сердца, – Иоанн?

Очень легко, конечно, решить, что все эти вопросы, идущие, будто бы, только от «малого разума», rationalismus vulgaris, достойны лакея Смердякова. Но ведь мы здесь имеем дело вовсе не с благородством или подлостью человеческого разума, а с неодолимой для человека, потому что не им созданной, «логикой пяти чувств». Можно совсем от нее отказаться, но, раз приняв ее (а кто вводит чудо в мир трех измерений, как это делает Иоанн, тот принимает ее), нельзя не считаться с нею, требуя от человека того, чего он дать не может.

Все это в порядке Истории; но все иначе, в порядке Мистерии, или, точнее, на рубеже двух порядков: Истории – Мистерии.

И вот что, может быть, самое удивительное в Иоанновом свидетельстве о воскресении Лазаря: сколько бы нас ни убеждали другие, сколько бы сами ни убеждали себя, что Лазарь не воскрес, что это лишь голый «вымысел», «миф», или, как выражается лакей Смердяков, здесь «про неправду все написано» – стоит только перечесть евангельский рассказ, чтобы снова убедиться, что люди так не сочиняют, не лгут, не обманывают так не только других, но и себя; чтобы снова почувствовать сквозь призрачную оболочку мистерии твердое тело истории, увидеть смешанную с облаками гряду снеговых вершин; чтобы снова почувствовать, что здесь, рядом с тем, что могло и не быть, есть то, что наверное было; что здесь, по Лотцевой формуле, к арифметической сумме слагаемых в причине, тусклому ряду а + b + с, прибавляется в следствии неизвестная величина, ослепительное x – чудо.

В письменности всех веков и народов нет такого убедительного рассказа о таком невероятном событии, такого естественного – о таком сверхъестественном, как этот. Здесь, может быть, всего убедительнее не внешние исторические черточки: «Вифания близ Иерусалима, в стадиях пятнадцати» (11, 18); «уже смердит, ибо четыре дня, как он во гробе» (11, 39); «Иисус еще не входил в селение, но был там, где встретила его Марфа» (11, 30). Можно бы заподозрить рассказчика в желании искусственно усилить правдоподобие событий, при помощи таких подробностей – отдельных точек ярчайшего света в глубочайшей тени, освещенных, со свойственным одному Иоанну, мастерством «светотени». Нет, самое убедительное – не эти внешние черточки, а внутренние, открывающие такую глубину сердца Господня, в какую мог заглянуть только тот, кто возлежал у этого сердца.

Иисус, когда увидел ее (Марию), плачущую и пришедших с нею Иудеев плачущих. Сам восскорбел духом и возмутился – разгневался,

;

И сказал: где вы положили его? Говорят Ему: Раввуни! Пойди и посмотри.

Иисус заплакал. (Ио. 11, 33–35.)

Мог ли бы Он плакать, если бы знал, что Лазарь через минуту воскреснет? Но люди усомнятся во всем, только не в этих слезах. След неизгладимый выжжен ими в сердце человечества: им поверило оно и будет верить до конца времен. Смертным смертную тьму осветили слезы эти, как незакатные звезды.

Часто, бывало, идучи за Ним, искал я следов Его на земле, но не находил, и мне казалось, что Он идет, не касаясь земли.[604]604
  Acta Johan., с. 93. – Henneke, Neutestamentaliche Apokryphen, 1924, S. 186.


[Закрыть]

Призрачно-легким шагом идет по земле, как бесплотная тень. Ищут люди следов Его – не находят. Но вот нашли: призрачно-легкое облако плоти Его вдруг сгустилось, отяжелело, сделалось таким же, как наша плоть, – уже не «подобием» ее, homoiôma, по слову Павла, а ею самой. Вот когда всей нашей смертной тяжестью, смертным страхом, мукой смертной, мы осязаем плоть Его как свою. Плачет о братьях Своих Брат человеческий, Смертный – о смертных; плачет, как мы; страдает, как мы; любит, как мы. Вот когда дострадал, долюбил до конца, – спас мир.

Зная, что пришел час Его перейти от мира сего к Отцу, – возлюбив Своих, сущих в мире, возлюбил их до конца. (Ио. 13, 1.)

Кажется, если бы не было этих слез Господних, то не было бы христианства, не было бы Христа.

Иисус же, опять возмутившись-разгневавшись,

, входит в гробницу. То была пещера, и камень лежал на гробе. (11, 38.)

Это «возмущение», «гнев», вовсе, конечно, не на маловерных иудеев, как объясняют истолкователи, – не на людей вообще, а на последнего врага их, «человекоубийцу исконного», дьявола – Смерть, за то что он так долго держит их в рабстве, бесчестит и мучает; это гнев бойца, идущего на бой за освобождение человечества.

Дух Господень на Мне… ибо Он… послал Меня… проповедовать пленным освобождение… отпустить измученных на свободу.

Это возмущение в мире небывалое: никогда никто из людей не возмущался так против смерти, не кидал ей такого вызова в лицо; только один человек, Иисус, во всем, человечестве, восстал на смерть, как Сильнейший на сильного, Свободный на поработителя.

Внутренний смысл всего чуда-знамения здесь: победа над смертью, законом естества – законом «логического тождества», механической причинности (а + b + с = а + b + с + x); преодоление закона свободою – чудом Воскресения. Здесь Иисус – Чудотворец – Освободитель.

Что же значит эта, как будто неразрешимая для нас в Иоанновом свидетельстве и, по мере того, как мы углубляемся в него, всевозрастающая двойственность: История – Мистерия; было – не было; воскрес – не воскрес? Чтобы это понять, вспомним слово бл. Августина:

тайно пил Иоанн из сердца Господня,

ex ilio pectore in secreto biberat.[605]605
  August., Tract, in Johan., 36.


[Закрыть]

Что это действительно так, мы увидим по Тайной Вечере, где, «припадши к сердцу Иисуса», выпил Иоанн из него горчайшую тайну предательства (Ио. 13, 23–26). А если так, то многое мог знать Иоанн, чего не знали другие ученики. Судя по некоторым признакам или хотя бы намекам у самих синоптиков (Иосиф Аримафейский, член Синедриона, давний тайный друг Иисуса; тайное ночное убежище Господа в Вифании, кажется, в доме Лазаря; неизвестный хозяин дома в Иерусалиме, должно быть, тоже давний друг Иисуса, приготовивший горницу для Тайной Вечери), судя по таким намекам, связь более глубокая и давняя, чем знают или считают нужным говорить о том синоптики, соединяет Иисуса с Иерусалимом. Следовательно, между двумя точками зрения – галилейской, у синоптиков, и иерусалимской, в IV Евангелии, нет вовсе такого противоречия, как это прежде казалось, а теперь все меньше кажется даже кое-кому из левых критиков.[606]606
  Wellhausen, Spitta, Carl Clemen.


[Закрыть] Очень вероятно, что Иисус провел в Иерусалиме, кроме последней Пасхи, много дней, может быть, даже недель, если не месяцев. Кажется, из этих-то Иерусалимских дней и течет у Иоанна, недоступный синоптикам, источник исторически-подлинных преданий – воспоминаний.[607]607
  Чтобы в этом убедиться, стоит только вспомнить такое «маленькое историческое сокровище», по слову Ренана, как беседа Иисуса с братьями, Ио. 7, 3–8.


[Закрыть] К ним, может быть, принадлежит и событие, малое во внешней, огромное во внутренней жизни Господа – в тайной жизни сердца Его, – смерть Лазаря, «друга» Его, как Он Сам его называет:

Лазарь, друг наш, уснул (Ио. 11, 11), —

одного из тех трех единственных, кроме Иоанна, людей, о которых сказано, что Иисус их «любил» (Ио, 11, 3, 5, 36). Историческая подлинность Иоаннова свидетельства о любви Иисуса к сестрам Лазаря, Марфе и Марии, подтверждается и III Евангелием, ближайшим к IV-му.

В сумерках Воскресного утра, так же как в сумерках церковного предания, таинственно сливаются для нас три женских образа: Марии Вифанийской, сестры Лазаря, Марии Магдалины, из которой Господь изгнал семь бесов и которая, сделавшись Его ученицей, «служила Ему именем своим» (Лк. 8, 2–3), и той неизвестной, которая возливала миро на Тело Господа, «приготовила Его к погребению» (Мк. 14, 3–9), – может быть, той самой грешницы, о которой сказано:

прощаются ей грехи ее многие, за то что возлюбила много. (Лк. 7, 36–50.)

Чудно, страшно и свято сливаются для нас эти три лица, не только над гробом Лазаря, но и над гробом самого Господа. Первое человеческое существо, увидевшее Христа воскресшего, – не он, а она; не Петр, не Иоанн, а Мария. Рядом с Иисусом – Мария, рядом с Неизвестным – Неизвестная.

В древних таинствах воскрешает Озириса Изида, Диониса – Деметра-Персефона: Сына – Брата – Жениха воскрешает Мать – Сестра – Невеста.

Это есть тень будущего, а тело во Христе. (Кол. 2, 17.)

Две Марии – одна в начале жизни, другая – в конце; та родила – эта воскресит.

Тайну Вечно-Женственного в Вечно-Мужественном мог подслушать в сердце Господнем только тот, кто возлежал у этого сердца, – шестнадцатилетний, по древнему преданию Церкви, отрок Иоанн, с лицом, по чудной Винчьевской догадке, женственной, или точнее, страшнее, святее, – мужеженственной прелести; только он мог выпить из сердца Господня, как райская пчела из райского цветка, этот чистейший мед любви чистейшей, для которой нет имени на языке человеческом.

Тщетны все попытки отделить в Иоанновом свидетельстве, сплаве двух металлов, один из них от другого – Историю от Мистерии.

Лазарь умер; Иисус тайно беседует о смерти его и воскресении с Марией, сестрой его, – вот история – то, что было однажды во времени. Лазарь воскрес; Мария видит выходящего из гроба Лазаря: вот мистерия – то, что есть, было и будет в вечности. Где порог двери из одного порядка в другой, пограничная между ними черта, – этого мы никогда не узнаем с точностью; но кажется, где-то около слез Господних. Мир для того, кто смотрит на него сквозь такие слезы, как эти, зыблется, тает, течет, как расплавленный металл; в призме слез преломленный, образ мира как будто искажен, а на самом деле восстановлен, выправлен; только сквозь такие слезы можно увидеть мир как следует: «преходит образ мира сего», и сквозь этот мир сквозит иной; в том, что мы называем «видением» или «подобием», «символом», а Иоанн называет «чудом-знаменьем», открывается иная действительность, большая, чем та, в которой мы живем.

«Марфа, услышав, что идет Иисус, вышла к Нему навстречу» и сказала:

Раввуни! если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой. (11, 20–21.)

То же, теми же словами, скажет и Мария (11, 32), потому что здесь Марфа – Любовь Деятельная, и Мария – Любовь Созерцательная, две сестры, – одно существо. «Брат мой не умер бы», – тихая жалоба всей твари, от начала мира об избавлении стенающей и все еще не избавленной. «Если бы Ты был здесь», – тихий укор любви, как бы ответ на то непостижимое, нечеловеческое слово:

радуюсь, что Меня не было там, дабы вы уверовали.

Марфа-Мария вся еще в мире здешнем, на пороге, отделяющем тот мир от этого.

Но и теперь знаю, что чего Ты попросишь у Бога, даст Тебе Бог.

Знает только умом, – еще не сердцем.

Иисус говорит ей: воскреснет брат твой.

…Знаю, что воскреснет в воскресение (мертвых), в последний день.

Вот не переступленный ею, непереступаемый для нас, порог между временем и вечностью. Остановилась на нем и не может сдвинуться. Но с чудною силой сдвигает ее Господь.

Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет.

И всякий живущий и верующий в Меня, не умрет вовек. Веришь ли сему?

Она говорит Ему: так. Господи, я верую, что Ты Христос, Сын Божий, грядущий в мир. (11, 21–27.)

Вот сила, которая еще не перенесла, но сейчас перенесет ее за порог, – вера в Него Самого, как чудо из чудес. Верит, а все-таки плачет.

Иисус, когда увидел ее плачущую, —

Марфу-Марию – всю обреченную смерти тварь – плачущую, —

сам восскорбел духом и возмутился (разгневался),

И сказал: где вы положили его? Говорят Ему: Раввуни! пойди и посмотри.

Иисус заплакал.

Вот рубеж двух миров: вечно-женственные слезы – вечно-мужественный гнев. Плачет, как все; как никто, возмущается. Слезы человеческие – до рубежа, а за ним – «возмущение», «гнев» божественный. В этом чувстве все люди с Ним – «сыны Божий», потому что смерть для них всех противоестественна, возмутительна.

…И опять возмутившись, входит в гробницу, —

и говорит:

отвалите камень.

Это сказано уже там, за порогом, в вечности. Но все еще здесь – Марфы-Марии, всей смертной твари ужас смертный:

Господи! уже смердит, ибо четыре дня, как он в гробе.

Не было и не будет более страшного слова о смерти, чем это, сказанное пред лицом самой Жизни. Вот, во всей своей неодолимой, наглой силе, закон механической причинности, логического тождества: а+b+с=а+b+с; «вышел из праха – в прах отойдешь». Кажется, видишь, как Сила на Силу идет, Враг на Врага, Жизнь на Смерть; кажется, слышишь, как устами всей твари Смерть говорит самой Жизни: «его три дня прошло, и вот что с ним; пройдут Твои три дня, и что будет с Тобой?»

Иисус говорит ей, —

Марфе-Марии – всей твари:

если будешь веровать, увидишь славу Божию (38–40).

Все, что затем, и есть это «видение славы». Но только ли «видение», «обман чувств», «галлюцинация» – то, чего нет? Надо быть во сто крат большим лакеем, чем лакей Смердяков, чтобы так решить и на этом успокоиться; не почувствовать, что это видение есть прозрение, прорыв в иную действительность, большую, чем та, в которой мы живем, так что по сравнению с нею все, что мы считаем «действительным», может быть, только «обман чувств», «галлюцинация» – то, чего нет.

Что увидела Мария, мы никогда не узнаем; мы можем только смутно догадываться об этом по слову Господню, сказанному в ту Субботу, когда исцелением Вифездского расслабленного как будто нарушил Иисус, а на самом деле, исполнил – «восполнил» – закон Отца в свободе Сына:

Если Сын освободит вас, то истинно свободны будете. – Кто соблюдет слово Мое, тот не увидит смерти вовек. (Ио. 8, 36, 51.)

Мы можем судить об этом и по другому слову, сказанному в тот день, когда сами фарисеи-законники, не смея казнить прелюбодейную жену, как будто нарушают, а на самом деле исполняют Отчий закон:

Делает (творит) Отец Мой доныне, и Я делаю (творю). Ибо, как Отец воскрешает мертвых и оживляет, так и Сын оживляет, кого хочет…

Истинно, истинно говорю вам: наступает время и настало уже, когда мертвые услышат глас Сына Божия и, услышав, оживут…

Ибо, как Отец имеет жизнь в самом Себе, так и Сыну дал иметь жизнь в самом Себе…

Не дивитесь сему, ибо наступает время, когда все, находящиеся в гробах, услышат глас Сына Божия. И изыдут… (Ио. 5, 7, 21, 25–28.)

После этого тихого слова во времени, громовое – в вечности:

Лазарь, изыди!

И вышел умерший, обвитый по рукам и ногам погребальными пеленами, и лицо его было обвязано платом. (Ио. 11, 43–44.)

Если бы не пала к ногам Господним Мария, испепеленная этим неимоверным видением-прозрением, то не увидела бы и воскресшего Господа, и с нею – вся тварь.

Здесь уже История соприкасается с Мистерией, время – с вечностью. В этом смысле, Лазарь воскрес воистину, и можно бы сказать: не будь воскресения Лазаря, не было бы христианства, не было бы Христа.

Ты открыл нам многие тайны, а меня избрал из всех учеников Своих и сказал мне три слова, ими же я пламенею, но другим сказать не могу, —

вспоминает Фома Неверный.[608]608
  Acta Thomae, с. 39, с. 47. – Walt. Bauer, Das Leben Jesu im Zeitalter des N. T. Apokryphen, 1909, S. 375.


[Закрыть] Очень вероятно, что эти три слова, открытые тому, кто сказал:

если не увижу… не поверю (Ио. 20, 25.), —

относятся и к чуду Воскресения. Если для каждого времени они – свои, то для нашего, пред лицом грозящего людям нашествия «человекообразных», «не-людей», рабов-поработителей, – вспыхнули бы на небе крестным знамением Лабарума: Сим победиши, – знамением Сына человеческого, эти три слова:

Чудо – Любовь – Свобода.

Может быть, сейчас, как никогда, могли бы люди услышать, —

что Дух говорит церквам: побеждающему дам… белый камень и на камне написанное, новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает. (Откр. 2, 17.)

Новое имя возвещено будет миру в Судный День, трубой Архангела. Но, может быть, слышится оно уже и сейчас в шепоте узников, помнящих Блаженную Весть:

Дух послал Меня… проповедовать пленным освобождение. Если Сын освободит вас, то истинно свободны будете.

Нового имени Его еще никто не знает; но, может быть, скоро узнают – вспомнят рабы вечное имя Христа:

Освободитель.

Кажется, не случайно, говоря о начале служения Господня, мы заговорили о конце его, потому что начало связано с концом, первое чудо-знамение – с последним, Кана. Галилейская – с воскрешением Лазаря. Эта связь – лучшее доказательство того, что в Евангельских свидетельствах уцелел исторически подлинный порядок событий в жизни Христа; если же мы этого порядка не видим, то, может быть, только потому, что еще не умеем читать Евангелия как следует.

Сколько лет или месяцев длилось служение Господне? Около года, по синоптикам; около двух лет, по IV Евангелию. Если и это для нас неопределимо с точностью, по евангельским свидетельствам, то, может быть, уже не только потому, что мы не умеем читать их, как следует, но и потому, что у самих свидетелей естественное для нас восприятие времени нарушается слишком острым чувством Конца – наступающей вечности: их время – не наше.[609]609
  Общее, во II веке, предание Церкви принимает один год служения Господня: если начало его – 15-й год правления кесаря Тиберия (Лк. 3, 1), то все время служения – от начала 29 года нашей эры до Пасхи 30-го. Но св. Ириней Лионский возражает против этого общего предания (11, 22, 5). – Knopf, Einleitung in das N. T., 1923, с. 241. – Ориген колеблется, но иногда склоняется к трем годам: predicatio fere annos très. – P. W. Schmidt, Die Geschichte Jesu, 1904, с. 129–130. – Евсевий (H. E., l, 10) стоит за несколько лет служения, неполных четыре; Иероним – за три года (15–18 Тиберия); также Епифаний (Haeres, 51, 23–26).
  Так как ни один разумный человек не скажет о проповеднике, кончившем деятельность свою в том же году, в котором начал ее, как говорит Лука об Иисусе: «начиная служение, был лет тридцати» (3, 23), то этим свидетельством подтверждается, что служение Господне продолжалось больше одного года. – К. L. Schmidt, Der Rahmen der Geschichte Jesu, 1919, S. 31. – Судя по тому, что, при умножении хлебов, Господь велит «рассадить всех на зеленой траве» (Мк. 6, 29), а трава в Палестине высыхает уже в конце мая, – дело происходит не позже апреля, до Пасхи; а предшествующее умножению хлебов вырывание колосьев (Мк. 2, 23–28), – вероятно, после Пасхи; если так, то между 2-й и 6-й гл. Марка прошел или выпал целый год, что сближает Марка с Иоанном, в исчислении времени. – К. L. Schmidt, 191. – Lagrange, Marc, 169. – «Приближалась Пасха, праздник Иудейский» (Ио. 6, 4). В древних кодексах, по святоотеческим свидетельствам, не было
  если так, то все хронологическое отличие IV Евангелия от синоптиков то, что у них служение Господне начинается после первой Пасхи 15-го года Тиберия, 29-го – нашей эры, а в IV Евангелии оно продолжается между двумя Пасхами (первая Ио. 2, 23: «Когда он был в Иерусалиме на празднике Пасхи»; вторая: «За шесть дней до Пасхи, пришел Иисус в Вифанию» (Ио. 12, 1).
  По новейшим исследованиям, у Марка – 4 1/2, месяца служения, у Матфея – 5, у Луки – 4 1/2; но, судя по срыванию колосьев между Пасхой и Пятидесятницей, месяцы эти вмещают больше одного года (распределяются на два года); а по IV Евангелию, служение продолжается не меньше двух лет. – Windrisch, Die Dauer der öffentlichen Wirksamkeit Jesu (Zeitschrift der N. T. Wissensch., XII, 1911, S. 141 f.f.). – K. L. Schmidt, 12. – Alb. Schweitzer, Geschichte der Leben-Jesu-Forschung, 397, приходит к более смелому, чем убедительному, заключению, что проповедь Иисуса длилась, может быть, всего несколько недель.


[Закрыть]

Есть в Евангелии «предварение событий» и «возвращение» к ним, anticipatio et recapitulatio, – учит бл. Августин: истина Евангелия («историческая подлинность», по-нашему) не зависит от того или иного «порядка в рассказе о событиях», – ordo rerum gestarum; этот порядок может и не соответствовать «порядку воспоминаний», ordini recordationis.[610]610
  August., De consensu evangelistarum, II, 21, 55, s. – K. L. Schmidt, 9.


[Закрыть] Это и значит: надо уметь читать Евангелие, как следует, чтобы увидеть в нем исторически подлинный порядок событий; или, другими словами: вопреки левым критикам, утверждающим, будто бы «жизнь Иисуса Христа не может быть написана, scribi nequit (A. Harnack), это, хотя и труднее, чем даже им кажется, но все-таки возможно: жизнь Христа в Евангелии уже написана.

Чтобы в этом убедиться, вспомним найденный нами порядок событий: первый день в Капернауме; Нагорная проповедь; спор о субботе с фарисеями; первое совещание фарисеев с иродианами, как бы погубить Иисуса; послание Двенадцати на проповедь; открытие царства Божия.

Царство, Блаженство, Чудо: в этих трех словах-делах – все служение Господне. Просто, тихо, однообразно, почти без всяких внешних, видимых событий и с громадою невидимых, внутренних, – большею, чем во всей остальной всемирной истории (жизнь Христа – как ночное небо: чем больше смотришь на него, тем больше видишь звезд), протекает жизнь Иисуса. Странствуя, благовествуя, исцеляя больных, утешая скорбных, собирая учеников, ходит Он по городам и селам Галилеи. Год от Пасхи Блаженств до Пасхи Умножения хлебов – «лето Господне, блаженное» – блаженнейший год человечества.

Медленно торжественно восходит над миром невидимое солнце – великое светило Конца. Смутно чувствует его все человечество, как слепой – теплоту восходящего солнца. Видит его только один из народов – Израиль; яснее всего Израиля видят идущие за Иисусом, галилейские толпы; еще яснее – те сотни людей, что слышали Иисуса на горе Блаженств; еще яснее – ученики Его. Полным же светом Конца озарен только один человек на земле – сам Иисус.

Если не оледенеет земля раньше, чем наступит на ней царство Божие, то, может быть, потому только, что солнце лета Господня прогрело ее до самого сердца.

День умножения хлебов, полдень Иисусовой жизни – точка наибольшего приближения великого светила Конца к земле, царства Божия – к человечеству. Кажется, в этот самый день посланные Иисусом на проповедь, ученики

вернулись к Нему с радостью (Лк. 10, 17),

…и рассказали Ему все, что сделали и чему научили. (Мк. 6, 30.)

В тот час возрадовался духом Иисус и сказал: славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных, и открыл младенцам. Ей, Отче! ибо таково было Твое благоволение. (Лк. 10, 21.)

Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас. Возьмите иго Мое на себя, ибо Я кроток и смирен сердцем; и найдете покой душам вашим.

Ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко. (Мт. 11, 28–30.)

Сколько бы ни забывало человечество Того, Кто это сказал, – вспомнит когда-нибудь; сколько бы ни сомневалось, – поверит когда-нибудь, что Им спасется мир.